Мэри Элизабет Брэддон
Кровавое наследство
29
Лионель решил без всяких отлагательств исполнить задуманное – тщательно исследовать потайной ход в погреб, как только уснут в Вильмингдонгалле. Предприятие было, конечно, смелое, но Лионель унаследовал мужество отца. Дождавшись полуночи, он вышел в коридор, спустился по лестнице, прошел в столовую. Он знал, что дверь прихожей запирается на ночь, и потому не будет возможности выйти из дома иначе, как через окно. Хотя все окна запирались ставнями с железными болтами, сильные и проворные руки могли победить и это препятствие; как ни трудно было раскрыть их без шума, Лионелю удалось избежать его, и он вскоре очутился на просторной террасе.
Прохладный воздух ночи освежил его пылающую голову, он быстро пересек зеленую поляну и вошел в одну из длинных лавровых аллей, где часто виделся с Юлией Гудвин. Было темно, но Лионель без труда нашел грот, о котором говорила ему домоправительница, и ощупал первую ступеньку лестницы, которая вела прямо в погреб. Он зажег восковую свечу, зная по расположению здания, что его не увидит никто из живущих в доме. Он стал медленно и осторожно спускаться, пригнувшись, чтобы не задеть головой о свод. Чем ниже он спускался, тем становилось виднее, что этот тайный ход уже давно предан забвению: густая паутина висела на стенах, напуганные шорохом шагов Лионеля ящерицы спешили юркнуть в расщелины, скользкая плесень покрывала ступени и ежеминутно грозила ему падением.
Домоправительница его не обманула: этот тайный ход довел его до двери известного погреба. В уме его мелькнула неприятная мысль, что дверь, вероятно, наглухо заперта, но, к его удивлению, дверь тотчас подалась, когда он повернул заржавленную ручку и очутился в первом из погребов северного флигеля. Он рассчитывал, что находится под первым окном, а Калеб смотрел из седьмого окна, когда увидел убийство, от которого помутился его рассудок. Осмотревшись, Лионель увидел просто обширный погреб, стены которого покрывали слои паутины. Дверь во второй погреб была открыта настежь, и он был также пуст; дверь в третий погреб была притворена, но Лионель открыл и ее; теперь он находился рядом с комнатой со знаменательным седьмым окном. Этот третий погреб отличался от первых: в одном углу стоял большой железный сундук, а в другом была лестница. Эта лестница привела Лионеля к двери, но его попытки проникнуть дальше оказались напрасными: дверь была заперта. Все старания и даже ужас ночного путешествия под северным флигелем были напрасны: его поиски ограничились тремя погребами и запертой дверью! «А впрочем, – подумал Лионель, – быть может, все к лучшему: я должен благодарить Бога за то, что мои предположения, возникшие вследствие рассказа садовника, оказались неосновательны».
И когда Лионель хотел уже спуститься с этой лестницы, его глаза остановились на клочке сукна, повисшем на одном из гвоздей. Этот клочок, казалось, оторван от мужского платья; его первоначальный голубой цвет полинял под действием какой-то странной жидкости, придавшей сукну шероховатую жесткость. Дрожь пробежала по телу Лионеля при этом прикосновении: внутренний голос говорил ему, что эти черные пятна – запекшаяся кровь. Он положил сукно в карман и, продолжая рассматривать ступени, заметил и на них точно такие же черные пятна, а на полу, близ нижней, след целой лужи крови, въевшейся в гнилые доски пола.
Калеб оказывался не безумцем, твердившем о небывалом злодействе, – эти темные зловещие пятна подтверждали его рассказ.
«Итак, отец Юлии убийца, а мне уготована участь стать его обличителем, – подумал Лионель. – Как она будет ненавидеть меня и проклинать минуту нашей с ней встречи! Но пусть будет что будет, а я доведу дело до конца».
Но расследование не было еще вполне окончено: все свидетельствовало, что убитый был сброшен по лестнице вниз и лежал очень долго на этом месте. Оставалось только узнать, куда девался труп. Убийца, вероятно, прокрался сюда ночью и вытащил его через известный ход, чтобы зарыть в саду. «Но он не останется в этой могиле, – подумал Лионель. – Рука, которая привела меня на место убийства, укажет мне, конечно, и могилу убитого. Провидение управляет людьми, и я, который с такой радостью желал бы знать отца Юлии хорошим человеком, теперь становлюсь его обличителем». Когда Лионель собирался идти, он увидел еще один предмет, который поднял и положил в карман: это была лайковая мужская перчатка.
30
Кто опишет чувства Клары Вестфорд в ту ночь, когда была увезена ее Виолетта? Она подходила к дверям Друрилейнского театра немного спустя после того, когда ее дочь вышла из него в сопровождении слуги Гудвина. Сторожа хорошо знали ее и постоянно предлагали ей кресло в приемной, но на нынешний раз, вместо привычного «Доброго вечера» привратник встретил ее взглядом, выражавшим его изумление, но мистрисс Вестфорд, не заметив этого, спокойно села на привычное место.
– Вас ли я вижу, сударыня? – воскликнул привратник, – нам только что сказали, что вы лежите при смерти.
– Слава Богу, я здорова, – улыбнулась мистрисс Вестфорд. – Но кто же вам такое сказал?
– Да ведь за вашей дочерью приезжал недавно какой-то слуга с известием о вашей болезни, он привез ей записку, и она уехала такая взволнованная.
– Вы ошибаетесь, друг мой, это была, вероятно, не она, а другая.
– Помилуйте, сударыня, я знаю вашу дочь!
– И она уехала с этим мужчиной?
– Да, минут за десять до вашего прихода.
Клара была поражена; ее страшная бледность тронула сторожа.
– Успокойтесь, сударыня, – ободрял он ее, – вы, быть может, найдете ее уже дома.
Бесконечен показался мистрисс Вестфорд путь до ее квартиры, и горько было ее разочарование в надежде найти в ней дочь. Она вошла, шатаясь, в неосвещенные комнаты и опустилась в изнеможении на диван. Долго сидела она в тяжелой неподвижности, но она была мать, а мужество матери способно пересилить и само отчаяние: она решилась спасти Виолетту и, сидя впотьмах, старалась припомнить хоть кого-нибудь в мире, кто помог бы ей в таком несчастье, поразившем ее. Несчастная мать не нашла никого: ее гордые родственники отдалились от нее давным-давно, свет позабыл о ней. Только один человек мог помочь ей – это был Руперт Гудвин, ее враг, но что нужды в том?
Утро застало Клару Вестфорд в пути на Сент-Джемс-сквер, где жил Руперт Гудвин, но ее ожидала и здесь неудача: банкир отлучился, и его ожидали только на другой день.
– Если мистер Гудвин уехал на дачу, – сказала мистрисс Вестфорд его слуге, – то я прямо сейчас отправлюсь в Вильмингдонгалль.
– Но его там нет, и я, к сожалению, решительно не знаю, куда он уехал, – отвечал слуга.
– Так я приду завтра.
Тяжело было Кларе возвращаться домой; ей пришло было в голову известить Лионеля об этом происшествии, но она не решилась ввести своего сына в состязание с банкиром. «Нет, – думала она, – этот человек успел превратить в ненависть любовь ко мне отца, он способен отнять у меня и привязанность сына, нет, я одна должна бороться с ним».
Когда мистрисс Вестфорд явилась на другой день в квартиру банкира, ее ввели немедленно в изящно убранный зал на первом этаже. Едва Клара успела усесться на стул, как увидела перед собой банкира.
– Здравствуйте, Клара, – сказал он ей. – Наше настоящее свидание резко разнится от последнего. Я вам говорил, что у меня достанет терпения дождаться часа мести и, он теперь настал.
– Возвратите мне дочь и радуйтесь потом своему торжеству! Смейтесь надо мной сколько хотите, но только отдайте мне мою дочь. Спасите ее от бесчестия, а со мной пусть будет что будет!
– Ваша прежняя гордость значительно смягчилась, моя прекрасная Клара, – сказал Гудвин, – итак, вы согласны?
– На все, – перебила несчастная мать, – я не отступлю ни перед каким унижением, чтобы спасти от него мою бедную, невинную дочь. Взгляните на меня, Руперт Гудвин, на мои впалые щеки, на мои угасшие глаза: я вынесла за эти два дня все пытки, какие только может вынести мать; вы можете радоваться сколько хотите, только возвратите мне дочь.
– Так вы принимаете мои условия?
– Я не имею возможности не согласиться на них.
– Вы, значит, готовы завтра же ехать вместе со мной на мою виллу на юге Франции, – очаровательное место, вполне достойное столь очаровательной особы, как вы.
– Я только просто женщина, доведенная до крайнего отчаяния. Я беспрекословно покоряюсь вашей воле, возвратите мне только мое дитя.
– Послушайте, Клара, – сказал банкир, устремив на нее свои черные, блестящие глаза, – вы даете мне слово, но сдержите ли вы его?
– Я никогда в жизни не давала напрасных обещаний.
– Хорошо, ваша дочь будет возвращена вам немедленно, но через 24 часа после ее приезда вы отправитесь со мной в Южную Францию, и дочери вашей отныне нечего бояться меня: у нее остается брат, он сумеет оградить ее от всяких опасностей. Если же ваше семейство будет нуждаться, Клара, то мое состояние – к вашим услугам.
– Я не возьму ни пенни, – сказала гордо Клара, – если я отдалась вам в рабство, то по крайней мере не продаю себя. Мы порешили дело, мистер Гудвин, сдержите же ваше обещание, как я сдержу мое.
«Она горда по-прежнему, – подумал Гудвин, – я надел ей на шею прочную цепь, но орел даже в плену не теряет своих орлиных свойств. Конечно, с моей стороны гораздо благоразумнее любить более мягкую и уступчивую женщину, но в любви не бывает благоразумия. Судьба приковала меня к этой женщине; это странное чувство – полуненависть и полулюбовь – жило во мне целых двадцать лет, и теперь победа на моей стороне».
31
Отчаяние овладело Кларой, когда она выходила из квартиры банкира. Она вынесла так много в эти два дня, что ее ум потерял способность взвесить всю тяжесть ее несчастья. Она шла бессознательно к своему опустелому дому, когда ее имя, произнесенное внезапно чьим-то незнакомым голосом, заставило ее очнуться. Она увидела молодого человека с мужественным, открытым и сильно загорелым лицом, который смотрел на нее с глубоким участием.
– Вы ли это, милая мистрисс Вестфорд? – воскликнул незнакомец. – Я не думал встретить вас на лондонских улицах.
Клара взглянула на него с удивлением: это смуглое лицо было ей незнакомо, но она помнила этот голос и, посмотрев пристально в глаза незнакомца, воскликнула с невольным ужасом:
– О Жильбер Торнлей, вы ли это, Жильбер?!
– Это я, мистрисс Вестфорд, – я спасся дивным образом во время кораблекрушения, прошел все ужасы странствования по бесплодным странам африканского берега и снова очутился в родной моей Англии, увидел всех прежних друзей. Я не уверяю вас, Что рад видеть вас, вы это знаете, но мне тяжело встретить вас бледной и грустной, и в траурном платье. По ком этот траур? Неужели Виолетта…
– О нет, она жива! – отвечала Клара.
– Но ведь с вами что-то случилось? Несчастье написано на вашем лице: вы больны, мистрисс Вестфорд?
– Конечно, я больна, я потеряла память всего происшедшего; да вот даже и вы, которого я давно считала умершим, являетесь вдруг живым и невредимым. Так вы не погибли при крушении «Лили Кин»?
– Нет, я и трое из наших матросов доплыли до берега – все другие пошли на дно с кораблем.
– А мой муж, мистер Гарлей? Я знаю его мужество: он не захотел оставить корабль?!
Торнлей взглянул на мистрисс Вестфорд с глубоким изумлением.
– Я вас не понимаю, – сказал он ей. – Капитана не было с нами при крушении корабля, мы вышли в море одни, без него.
– Он не отправился с вами на «Лили Кин»? – повторила она.
– Нет, он передал мне команду над ней и нужные инструкции и уехал на берег. Вы и теперь встретили меня на дороге в Винчестер, откуда я хотел проехать в Вестфорд-хауз.
– О, Жильбер! – воскликнула Клара. – Я сойду с ума: вы утверждаете, что мой муж не был с вами, однако я ношу этот траур по нем, потому что с того дня, как он с нами простился, чтобы ехать в Китай, мы с ним не виделись.
– Во всем этом кроется страшная тайна! – воскликнул Торнлей. – С капитаном случилось большое несчастье!
– Да, потому что одна только смерть могла разлучить Гарлея с его семейством, – сказала Клара с глухим стоном.
Моряк подал ей руку, и она бессознательно оперлась на нее; он отвел ее в одну из менее людных улиц, чтобы поговорить о прошлом. Ему удалось немного успокоить ее; потом он рассказал ей со всевозможной точностью все, что случилось в день, предшествовавший выходу «Лили Кин» в море, не забыл и о настойчивом решении капитана получить от банкира свои деньги обратно.
Этот рассказ пробудил в мистрисс Вестфорд мрачное подозрение и вызвал страшный призрак, становившийся не раз между ею и счастьем, – образ Руперта Гудвина, ее заклятого врага. Страшная догадка осенила ее: она больше не сомневалась, что это Гудвин убил ее мужа.
– Мои тяжелые предчувствия в утро нашей разлуки не обманули меня: мы разлучились с ним действительно навеки, – сказала она.
– Будем надеяться, что он не погиб, – утешал ее Торнлей, хотя и сознавал, что эта надежда несбыточна.
– Скажите мне только, – перебила Клара, – действительно ли вы знаете, что муж мой вручил деньги Гудвину, а не брал их у него в долг.
– Знаю, – отвечал с уверенностью Торнлей.
– В таком случае, акт, отнявший у нас все наше состояние – подложный.
Клара старалась объяснить молодому человеку как можно подробнее, как банкир овладел Вестфордхаузским поместьем, но мысль о погибшем муже беспрестанно отвлекала ее от этого события.
– Он убит, Жильбер, внутренний голос говорит мне, что он пал от руки Руперта Гудвина, – сказала она.
– Это невозможно, мистрисс Вестфорд, – возразил Торнлей. – Гудвин занимает слишком высокое положение в свете, чтобы решиться на подобный проступок.
– А я вас уверяю, что он способен на всякое преступное дело, я давно его знаю.
Но моряк не верил в такую глубокую нравственную испорченность.
– Как знать, что с вашим мужем не случилось несчастья до его приезда в контору банкира, – заметил он Кларе.
– Так это несчастье дошло бы непременно до нашего сведения, – возразила она. – Жильбер, вы были преданы моему мужу?
– Да, я любил его, как отца.
– Так докажите мне искренность этой преданности, помогите мне открыть всю эту тайну.
– Я весь к вашим услугам и не пощажу себя, чтобы заплатить капитану этот долг благодарности.
– Так приступим же немедленно к делу, Жильбер.
– Мне кажется, что вам следует прежде всего убедиться, был ли капитан у мистера Гудвина, а мы это узнаем без всякого труда от его приказчика, – заметил Жильбер.
– Я не доверяю этому человеку, но это не мешает нам отправиться к нему.
Нетерпение Торнлея почти равнялось нетерпению Клары; оба они скоро явились в контору банкирского дома.
Старик странной наружности сидел за конторкой, склонившись над книгами огромного размера. Он окинул равнодушным взглядом Торнлея, но когда этот взгляд перешел на Клару, на лице его изобразилось живое волнение. Старик этот был Яков Даниельсон.
– Мне необходимо задать вам несколько вопросов по поводу события, случившегося в прошлом году, – начал моряк. – В состоянии ли вы припомнить все дела, совершавшиеся в вашей конторе в июне того года?
– Быть может, и припомню, но, скажите мне, в чем заключается ваше…
– Капитан Гарлей Вестфорд вручил господину банкиру в вышесказанном месяце 20 тысяч фунтов под сохранение, помните ли вы это?
– Да.
– Он в тот же самый день возвратился к банкиру, чтобы взять от него свои деньги обратно.
– Это было так, как вы говорите; но только, не застав банкира на Ломбард-стритс, он отправился к нему в Вильмингдонгалль: я сам был еще там, когда он приехал.
– И он от него требовал свои деньги обратно?
– Да, он требовал их.
– И банкир возвратил ему эти деньги?
– Я слышал, по крайней мере от мистера Гудвина, что он это сделал. Я отправился с дачи в 10 часов, чтобы попасть на поезд в Лондон, но опоздал и возвратился на дачу, но не застал уже капитана. Он, по словам мистера Гудвина, спешил на корабль, который должен был с рассветом отправиться в море.
– Корабль этот действительно вышел в море с рассветом, но капитан не прибыл на него и пропал без вести с того самого вечера.
– Странно! – проговорил задумчиво приказчик.
– Да, поистине странно! – подтвердил Жильбер. – И это обстоятельство невольно вызывает большие подозрения. Я не хотел бы быть на месте мистера Гудвина. Капитана видели в последний раз в его доме, и он доверил ему все свое состояние. Из этого, естественно, возникают вопросы: во-первых, были ли деньги возвращены по требованию? И, во-вторых, вышел ли капитан здрав и невредим из Вильмингдонгалля?
Даниельсон посмотрел на моряка очень странно.
– Ба! – сказал он. – Так вы считаете мистера Гудвина способным на убийство из-за ничтожной суммы в 20 тысяч фунтов? Мистер Гудвин владеет миллионами, и то, что может казаться капитану громадным состоянием, для него только безделица.
– Быть может, мистер Гудвин стал теперь миллионером, – возразил Торнлей, – но он не был им в июне прошлого года, и все в один голос предвещали ему близкое банкротство.
– Слухи вечно лгут, – сказал Даниельсон. – Вы очень опрометчивы, молодой человек; ищите вашего капитана, где хотите, нас никто не заставит отвечать за него.
– Очень может быть, – отвечал Жильбер, – но высшие власти могут задать и вам, и вашему начальнику вопросы о странном совпадении гибели капитана с его пребыванием в Вильмингдонгалле. Я считаю теперь моей первой обязанностью передать это дело полицейскому расследованию; ее дело дознаться: вышел ли капитан из дома банкира или остался в нем.
– Почему же и нет, – возразил хладнокровно приказчик, – полиция мастерски раскрывает все тайны, но ведь ее расследования не всегда удачны. Прощайте! Однако, несмотря на ваши обидные намеки, мне было бы приятно служить вам, чем могу; если бы мне пришлось услышать что-нибудь, что могло скорее навести вас на след, я бы безотлагательно сообщил вам это. Скажите мне только, на чье имя адресовать письмо?
– Вы можете адресовать его на мое имя – мистрисс Гарлей Вестфорд, – сказала Клара.
Звук этого голоса заставил содрогнуться Даниельсона, но ни Клара, ни Торнлей не заметили этого. По выходе из банкирской конторы мистрисс Вестфорд отправилась к себе, а Торнлей поехал уведомить полицию об этом деле.
Дома Клара немедленно написала Лионелю о возвращении Торнлея и о таинственном исчезновении мужа и убеждала его употребить все силы, чтобы раскрыть это, тем более что он и жил теперь вблизи Вильмингдонгалля.
Когда это письмо было сдано на почту, Кларе стало спокойнее. Она села у окна и погрузилась в раздумья о странном переплетении настоящих событий с событиями прошлого. «Нет, – думала она, – рука Провидения удерживала меня от падения в бездну. Я бы пожертвовала моим вечным блаженством, чтобы сдержать слово, данное Руперту Гудвину, который разрушил все мое земное счастье, но я освобождаю себя от него, потому что этот человек – убийца моего мужа».
32
Эстер Вобер думать забыла о Виолетте, поскольку ее интрига против нее увенчалась успехом. Прекрасная соперница не стесняла ее более своим присутствием. Мистер Мальтраверс был в большем затруднении и поневоле должен был уступить блистательной Эстер роль, которую назначил Виолетте. Эстер была плохая актриса, но производила на сцене большой эффект, а эта роль давала ей возможность еще и блеснуть всеми бриллиантами, которые ей подарил богатый герцог Гарлингфорд. Ярко-зеленое бархатное платье увеличивало белизну ее плеч, ее черные волосы были заплетены в роскошные косы, перевитые нитками сияющих бриллиантов.
Эстер рассорилась со своим обожателем лордом Гарлингфордом и выгнала его с королевской гордостью из своего дома. В продолжение нескольких недель ему постоянно говорили, что мисс Вобер нет дома или что она занята. Все эти препятствия разожгли его страсть. Он имел от директора разрешение входить в театральное фойе, когда ему угодно, но это позволение не привело ни к каким результатам. Эстер окончательно не обращала на него внимания и не отвечала на его вопросы. Он уж потерял надежду снова сблизиться с ней, когда в один вечер заметил сверх ожидания ее приветливую улыбку, и едва только занавес опустился, отправился в фойе, где нашел ее в окружении веселой толпы молодежи.
Эстер Вобер сидела, обмахиваясь веером и, увидев герцога, пригласила его сесть возле нее.
– Будем опять друзьями, – сказала она, протянув ему хорошенькую ручку, – мне надоела ваша печальная мина, и я прощаю вас.
– Моя милая Эстер, – начал молодой человек.
– Постойте, – перебила она повелительно, – я прощаю вас, но только с условием – вы должны исполнить одно мое желание.
– Да разве были желания, которые я не хотел бы исполнить?
– Нет, конечно, – отвечала надменно Эстер, – когда исполнение зависело от вас, а я сама не знаю, в вашей ли воле исполнить настоящее.
– Если оно по-человечески возможно, то я ручаюсь, что исполню его.
– Дело, в сущности, очень простое, – сказала Эстер. – Надобно только обделать его с толком. Вы знаете, как я люблю верховую езду и с каким нетерпением жду времени охоты. На днях капитан Гардинг сказал мне об одной великолепной лошади, которая должна была продаваться на следующий день в Татерфалле. Весь порок ее заключается в ее страшном упрямстве – у нее и имя дьявольское. Я не сказала ни полслова Гардингу, несмотря на то, что твердо решила приобрести эту лошадь во что бы то ни стало. Мой конюх отправился на следующий день, но этот гнусный Гардинг соврал мне относительно часа продажи, и лошадь была уже продана за 700 гиней. Можете судить о моей досаде.
– Досадно, конечно, – отвечал герцог, – но если лошадь действительно так своенравна, то не стоит об этом сожалеть.
– Своенравна! – воскликнула с презрением Эстер. – Да разве я побоялась бы ее своенравия? Я люблю скакать на диких лошадях и покорять их своей воле. Вам бы пора знать, что если я задумала какое-нибудь дело, так и исполню его обязательно, а вам остается только достать мне эту лошадь.
– Но ведь вы сказали, что она продана?
– Да, но ее можно купить у того, кто ее приобрел; покупатель, конечно, не станет отказываться от барыша.
– Это будет зависеть от характера того, кто ее купил. Кто он такой?
– Лорд Ботвель Валлас.
– В таком случае это безвыигрышное дело: лорд не расстанется с лошадью, если она ему понравилась.
Эстер взглянула на герцога с гневным презрением.
– Хорошо, – сказала она. – Теперь я понимаю, как ничтожна ваша любовь ко мне, если вы не хотите исполнить даже такого пустякового желания.
– Милая Эстер, я готов сделать все, что от меня зависит, но лорд Валлас богат и вряд ли польститься на крупный барыш. Впрочем, попробую, авось и удастся.
– А до тех пор не являйтесь ко мне на глаза.
На другое же утро герцог написал Валласу и предложил ему за лошадь 1000 фунтов, упомянув, что он ее торгует для одной дамы. Ответ был далеко не так не благоприятен, как думал герцог. Лорд Валлас писал:
«Любезный Гарлингфорд!
Я с радостью уступил бы вам за свою цену эту дьявольскую лошадь, но не могу этого сделать, узнав, что вы ее торгуете для дамской езды. Я и мойгрум уже убедились, что нрав этой лошади неукротим в такой степени, что я отправил ее обратно в Татерфалл с приказанием продать за любую цену.
К Вашим услугам Валлас».
Гарлингфорд вообразил, что Эстер по прочтении подобной записки откажется от лошади, которую не смог обуздать даже такой ездок, каким был Валлас, но Эстер гневно смяла записку и потребовала, чтобы Гарлингфорд доставил ей удовольствие победить Sabot du Diable. Письмо было отправлено, и лорд Валлас опять не замедлил с ответом следующего содержания:
«Любезный Гарлингфорд!
Если ваша знакомая домогается гибели, то ее домогательство легко осуществится при первой же поездке на этом дьяволе. Для обуздания необходима буквально железная рука и упрямство, равное упрямству этого проклятого животного.
Валлас».
Но Эстер была не такова, чтобы принять во внимание слова лорда Валласа и увещевания герцога. И хотя последний по-всякому отговаривал ее от исполнения безумной прихоти, на следующее утро эта лошадь красовалась в ее конюшне.
