Карета, в которой сидела Виолетта, катилась очень быстро, но миновала сверх ее ожидания поворот на мост Ватерлоо. Виолетта, разволновавшись, что кучер вследствие глупости или незнания повезет ее не надлежащей дорогой, дернула за шнурок, но кучер не обратил на это внимания; карета неслась вдоль по Флит-стрит; девушка отворила окно, но убедившись, что ее голос не действует на кучера, хотела выпрыгнуть, но дверцы кареты были замкнуты, а кучер все шибче погонял лошадей. Дома стали редеть, и вскоре глазам Виолетты открылась полевая бесконечная дорога, обсаженная с обеих сторон деревьями. Тогда только Виолетта поняла, что стала жертвой низкого обмана, хотя в болезни своей матери она не сомневалась. После двухчасовой быстрой езды карета остановилась у подъезда гостиницы.
Несмотря на позднее время и на то, что в окнах не светился огонь, путешественников, по-видимому ждали: ворота были открыты, и двор освещен. Какой-то человек выпряг усталых лошадей, а другой подвел на смену им новых. Трудно изобразить состояние Виолетты. Она выглянула в окно и заметила невдалеке мужчину высокого роста.
– Кто бы вы ни были! – воскликнула она. – Объясните мне, ради самого Бога, зачем меня привезли сюда? Зачем меня отняли у моей умирающей матери?
Незнакомец приблизился к карете. Плотно надвинутая шляпа и шарф, окутывавший подбородок и шею, скрывали от Виолетты его черты и благодаря темноте не дали ей узнать маркиза Рокслейдаля, которого вдобавок она видела только вскользь на этом вечере.
– Умоляю вас, – продолжала Виолетта, – если в вас не угасло чувство человеколюбия, отвезите меня в Лондон к моей матери.
– Успокойтесь, сударыня, – отвечал незнакомец, – мать ваша здорова.
– Благодарю, благодарю тебя, Боже! – воскликнула Виолетта. – Но это письмо, это письмо от доктора?
– Это письмо, в свою очередь, вымысел, который вы простите, когда узнаете его причины.
Лошади между тем были запряжены, и Виолетта не успела больше ничего сказать, как маркиз почтительно откланялся и карета понеслась…
Хотя Виолетта благодарила Творца, она пыталась разъяснить эту тайну. Будь у нее какой-нибудь обожатель, она отнесла бы свою загадочную поездку к похищению, но так как этого не было, то ей казалось странным, зачем ее увозят из ее скромной жизни с любимой матерью? Но все ее усилия не объяснили ей ее недоумения.
Около трех часов утра карета остановилась у железных ворот, над которыми красовался герб, обвитый натуральным плющом, а пока Виолетта разглядывала эти ворота, звук колокольчика нарушил безмолвие ночи. Явился привратник со связкой ключей, и карета въехала в широкую аллею, переехала мост через широкий ров, наполненный водой, и остановилась у мрачного здания, напоминавшего феодальные замки. Маркиз Рокслейдаль приблизился к карете и помог выйти Виолетте; она бы упала без этой поддержки: эта страшная ночь истощила ее физические и душевные силы.
– Где я и зачем меня сюда привезли? – спросила она.
– Потерпите немного, – сказал нежно маркиз, – вы нуждаетесь в отдыхе и потому отложите вопросы до завтра.
Ответ маркиза поразил Виолетту: в нем слышалось торжество волокиты, одержавшего победу над жертвой. Несмотря на всю свою неопытность, Виолетта поняла затруднительность своего положения: ее мужество пробудилось с этим сознанием.
– Зачем привезли меня сюда? – спросила она, отстраняя руку маркиза, – и кто же вы, если решились вступить в заговор против беззащитной девушки?
– Милая мисс Ватсон, – отвечал маркиз, сильно сконфуженный, но все еще силясь поступать сообразно советам друзей, – вы, наверное, простили бы мне весь этот заговор, если бы знали искреннюю любовь, заставившую меня прибегнуть к подобным мерам. Но позвольте мне отложить объяснения до завтра: вы в такой же безопасности под этим кровом, как под тем, под которым спали прошлую ночь.
В этом уверении слышалась истина, да и Виолетта была слишком слаба, чтобы вступать в состязание с маркизом; она почти упала на скамью, стоящую в передней, освещенной тускло горевшей лампой; воздух в ней был удушлив и сыр; понятно, что маркиз, имеющий шесть прекрасных замков, пренебрегал этим поместьем, доставшимся ему по наследству от деда. Старая ключница встретила в прихожей маркиза с Виолеттой.
– Вы получили мое письмо? – спросил ее маркиз.
– Получила, милорд, и все уже готово к приему молодой госпожи. Какая она маленькая, хорошенькая барыня, но только уж слишком бледна для новобрачной.
– Она отчасти не в полном рассудке, – сказал потихоньку маркиз Виолетте, – вы не обращайте на это внимания.
Виолетта отвечала утвердительным жестом и дружески протянула руку старухе, которая тотчас же повела ее вверх по широкой дубовой лестнице.
Хотя маркиз и снял свою шляпу при входе в зал, но утомление Виолетты и тут не дозволило ей узнать его; в ней жила отчетливо только одна мысль – мысль о побеге. Она последовала за ключницей и не сомневалась в своей безопасности при виде ее доброго, открытого лица.
Комната, куда вошла Виолетта, была мрачная, несмотря на огонь, пылающий в камине. Виолетта в изнеможении опустилась в широкое кресло и, успокоенная обещанием старухи не оставлять ее, уснула.
Разговор со слугой убедил Лионеля, что он обязан узнать тайну северного флигеля в Вильмингдонгалле. Не будь, конечно, Юлии, он не взялся бы за такое расследование, а предоставил дело полиции; при настоящих же обстоятельствах он твердо решился избегать этой крайности, пока сомнение не перейдет в убеждение и не заставит его донести на отца любимой им девушки. Он понимал, как много осмотрительности и силы воли требовала от него эта задача; раздумывая о рассказе слуги, он пришел к убеждению, что старый Калеб был очевидцем какого-нибудь страшного события в северном флигеле. Что это было за событие? Садовник говорил об убийстве, но как могло совершиться подобное убийство, не вызвав подозрений? Жертва не могла войти в дом без того, чтобы ее не увидели слуги, и каким же образом банкир мог объяснить ее исчезновение? Все это дело казалось тайной, которую могли раскрыть только терпеливые и продолжительные розыски. Чем больше Лионель думал об этом деле, тем сильнее убеждался, что ему никто не мог быть полезнее старой домоправительницы, родственницы Калеба, жившей уже двадцать лет в семействе Гудвина и знавшей, конечно, не одну его тайну. Лионель решился сблизиться с ней при первом удобном случае, и неожиданное обстоятельство ускорило это сближение.
В Вильмингдонгалле было много старинных картин – большей частью портретов знатных особ, владевших им, пока оно не перешло к торговцам. Много ценных изображений украшало стены старого замка и, по уверению Юлии, в комнатах домоправительницы было тоже несколько замечательных произведений нидерландской школы. Банкир был поклонником новейших школ. Желание увидеть знаменитые произведения искусства, свойственное всякому живописцу, послужило Лионелю благовидным предлогом просить у домоправительницы позволения представиться ей; оно было дано с большей обязательностью и сопровождалось приглашением на чай.
Ровно в пять часов Лионель явился к мистрисс Бексон, сделавшей для его приема большие приготовления – эти приготовления своим резким контрастом с мрачными и тяжелыми думами, волновавшими его ум, заставили его невольно улыбнуться.
Старая домоправительница оделась ради этого торжественного случая с большой изысканностью и, обменявшись с Лионелем обычными приветствиями, стала показывать ему старинные картины, поясняя их, и даже назвала цену, за которую была куплена каждая из них.
На этот раз Лионелю не было надобности притворяться: неоспоримое достоинство картин сейчас же обнажило его художественные чувства, и он пристально всматривался в каждую из них, так что домоправительнице стало даже досадно это продолжительное созерцание. Когда все картины были осмотрены, Лионель сел за обильно уставленный стол, спиной к окну, чтобы скрыть от хозяйки всякое волнение, которое могло отразиться на его лице. Он постепенно и осторожно навел разговор на мистера Гудвина, и домоправительница старалась поддержать эту тему с видимым удовольствием.
– Настоящий наш хозяин очень добр, и слуги на него не жалуются, – сказала она, – но он не похож на своего отца, он вечно молчалив и угрюм. С посторонними он еще несколько приветлив, но оставаясь один, он, по-видимому, ни в чем не находит покоя или удовольствия. Я еще не встречала такого скрытного характера, и эта мрачность стала сильнее в последний год, хотя я теперь реже вижу его. Он все о чем-то думает, словно заботы всего человечества обрушились на одну его голову.
– Так вы его редко видели в последнее время? – спросил Лионель.
– О да, очень редко; уж бог знает, что его удерживает в Лондоне: дела или удовольствия, потому что он ведет, по уверениям многих, весьма беспорядочную жизнь; с прошлого лета или, лучше сказать, с того самого времени, когда мой бедный братец Калеб захворал расстройством мозга, хозяин почти не показывается в своем поместье, словно у нас в доме завелись привидения.
Легкая дрожь пробежала по телу Лионеля: все, что он слышал, убеждало его, что банкир совершил летом какой-нибудь страшный, вопиющий проступок.
– Мы дружески знакомы с вашим братом Калебом, – сказал Лионель после короткой паузы. – Мы с ним часто встречаемся в саду. Он начинает говорить очень сбивчиво, но мало-помалу к нему возвращаются сознание и память.
– Да, он мелет разные глупости, и не всякий будет иметь терпение слушать, но я – его родственница, мы выросли вместе, и я одна только ухаживала за ним, когда он заболел.
– Я слышал, что причиной этой болезни был внезапный испуг, – заметил Лионель. – Говорят, что там он увидел что-то ужасное, а может, и не видел, а просто причудилось. Прислуга уверяет, что он испугался привидения, показавшегося в северном флигеле, но я не верю этому, несмотря на все страшные толки, которые идут про северный флигель.
– Не многие так бесстрашны, как наш хозяин.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Лионель.
– Я хочу сказать, что он не боится просиживать там часами даже ночью, он устроил контору в этом отделении, где хранятся все его деньги и важные бумаги, и до июня работал там без устали по целым дням.
– Как? Только до июня прошлого года, а теперь не работает? – удивился Лионель.
– Да ведь я говорила уже, что он теперь у нас весьма редкий гость; ему как будто вдруг опротивел его дом. Мне кажется, что его что-то тревожит; я даже часто думаю, что он ищет удовольствий только для того, чтобы рассеять эту тревогу.
– Но ведь прежде он любил работать в этой комнате в северном флигеле?
– Да, а вот то мне и не верится, что Калеб встретил там привидение.
– Почему же так?
– Да потому, что мистер Гудвин находился в тот вечер в своей конторе, и никакое привидение не решилось бы показаться при ярком освещении и еще когда у хозяина сидел гость из столицы.
– Этот гость, значит, приезжал поздно вечером?
– Да, почти ночью; мы сидели с племянницей под деревом в саду и видели, как он вошел в столовую, где были мистер Гудвин и Даниельсон. Мы заметили, что он требовал что-то очень настойчиво и был очень взволнован. Когда же приказчик отправился в Гертфорт, мистер Гудвин и гость пошли в библиотеку, а там по коридору в северный флигель.
Волнение Лионеля было ужасно.
– А что было дальше? – спросил он мистрисс Бексон.
– А после мы ходили целый битый час по саду и страшно испугались, когда увидели неожиданно перед собой Якова Даниельсона. Нас особенно поразило волнение этого человека, всегда спокойного. Он спросил, не видели ли мы, куда девался гость. Мы ответили, что не видели. И он ушел очень поспешно. Нас даже бросило в озноб – и меня, и племянницу, хотя на дворе было очень жарко: так страшен показался нам вопрос Даниельсона: не видели ли мы, куда девался гость?
– И вы в самом деле не видели его после того? – спросил Лионель.
– Нет, он ушел, вероятно, также тихо, как и пришел.
– И ваш брат Калеб заболел в ту же ночь воспалением мозга?
– Да, в эту же ночь.
– Признаюсь, – сказал Лионель, – этот страшный северный флигель возбуждает мое любопытство, и хотя я не очень верю в привидения, я бы охотно расследовал тайны этого флигеля. Возможно ли мне пробраться туда?
– Нет, – отвечала домоправительница. – Гудвин не выпускает ключей от него из своих рук.
– Но ведь слуги ходят же туда иногда для уборки комнат?
– Никогда, – возразила она. – Мистер Гудвин желает лучше, чтобы пыль лежала там грудами, нежели кто-нибудь привел в беспорядок лежащие там бумаги. Это строение очень древнее, – добавила домоправительница, – под ним много подземных ходов, а под северным флигелем есть огромный погреб, в котором уместился бы целый полк.
– Я давно заметил этот грот, – воскликнул Лионель.
– Он теперь завалился, но если пройти за ним, то можно легко добраться до лестницы, ведущей в еще более глубокий вход, который, как я слышала, соединяется с погребом; но едва ли кто решится войти в этот ход, не узнавши вперед, в каком он состоянии. Едва ли даже знает об его существовании сам мистер Гудвин. Если же вы решитесь спуститься в него, вы должны предвидеть все опасности такого решения.
Лионель весело засмеялся.
– Не думайте, пожалуйста, что я по доброй воле решусь подвергнуться подобной опасности. Я желал бы, конечно, увидеть хоть раз в жизни какое-нибудь привидение, но я не хочу даже ради всех существующих привидений рисковать своей жизнью. Нет, я не трус, но не желаю умереть под развалинами вашего подземелья.
Когда Виолетта проснулась, солнце ярко светило в старинные окна. Сон не успел утешить лихорадочного волнения, вызванного в ней событиями вчерашнего дня. В первую минуту она не поняла, где она находится, но память скоро напомнила ей обо всем происшедшем, и она живо подбежала к окну, чтобы увидеть окрестности. Вид был непривлекательный: болотистую равнину пересекала аллея из тополей – та самая аллея, по которой она въехала в замок. Долго смотрела Виолетта на всю эту унылую и бесцветную картину, потом она набожно сложила руки и проговорила с теплым упованием: «Нет, Господь защитит меня ради моей матери». После краткой молитвы Виолетта оделась и приготовилась ко всему с таким же спокойствием, как будто сидела в гостиной своей матери. В то время, когда Виолетта напрасно искала разгадки всего этого странного дела, в ее комнату вошла старушка-домоправительница и поставила перед ней простой, но вкусный завтрак. Виолетта обратилась к ней с просьбой разрешить ее недоумения, но старуха отвечала ей только дружеской улыбкой и собралась было выйти, но у порога она остановилась:
– Мужайтесь, дитя мое, – сказала она. – Помощь может быть ближе, нежели вы думаете! Свет не без добрых людей!
Виолетта не знала, считать ли ей за истину слова старухи или за простую болтовню, свойственную ее возрасту. Она подошла к двери и попыталась отворить ее, но дверь оказалась запертой, и ни малейший звук не нарушал мертвого безмолвия дома. Она приблизилась к окну в твердой уверенности, что увидит хоть какое-нибудь живое существо, но день прошел, закатилось солнце, а никто и не показался. Отчаяние овладело девушкой. За весь день она выпила только чашку чая, губы ее горели, сердце давила убийственная тоска о матери; ей стало невыносимо в этой безмолвной комнате, и в голову шла мысль выпрыгнуть из окна, но ее удерживало религиозное чувство. Она только молилась, чтобы Господь защитил ее, бедную и всеми оставленную.
Сумерки быстро ложились на землю, Виолетта приготовилась провести бессонную, мучительную ночь, когда дверь отворилась и на пороге показался мужчина – на этот раз она узнала маркиза Рокслейдаля. Молодой маркиз только что отобедал и изрядно выпил вместе с Гудвином, который приехал к нему из боязни, что слабость молодого человека расстроит его план, если он не поддержит его своим присутствием.
План этот был одним из тех, которые обыкновенно встречают помощника в женском тщеславии, а банкир был самого грязного мнения обо всем человечестве, а следовательно, и о Виолетте. По этому плану, маркиз был обязан выказывать самые честные намерения и предложить Виолетте законный брак, при условии держать все в тайне до его совершеннолетия. А Виолетта будет, конечно, счастлива сделаться богатой маркизой, рассуждал банкир.
Яхта лорда Рокслейдаля «Король норманнов» стояла на якоре в устье Темзы. Под предлогом поездки во Францию на ней перевезли бы Виолетту, а уж раз перевезли, можно было завезти ее куда душе хотелось. У маркиза была прелестная вилла в окрестностях Неаполя, и Гудвин советовал поселить там Виолетту. Удаление ее из Англии без возможности возврата удовлетворяло вполне мстительное чувство банкира относительно ее матери, любимой им прежде с такой безумной страстью.
Маркиз подошел к Виолетте: она была бледна, но казалась спокойна и готова к борьбе.
– Я пришел к вам с повинной головой и прошу вас простить меня, – сказал он.
– Я прощу вас от чистого сердца и от души желаю, чтобы и Бог вам простил ваш нечестный поступок относительно существа вам и всем незнакомого и не сделавшего никакого зла. Мне стоит только вспомнить страшное положение, в которое он поверг мою мать, чтобы усомниться в возможности этого прощения.
Яркий румянец покрыл щеки маркиза: он был очень молод, чувство совести не успело угаснуть и ярко вспыхнуло при кротком упреке Виолетты. Но влияние Гудвина восторжествовало над этой вспышкой чувства.
– Моя милая мисс, милая моя Виолетта, опасения вашей матушки можно легко рассеять: на это надобно только несколько строк, написанных вашей рукой, которые я сегодня же отправлю с отходящей почтой.
Виолетта рассудила, что если бы ей даже удалось убежать, то она все-таки не могла попасть так скоро в Лондон, а следовательно, нельзя отклонять возможность успокоить поскорее свою мать.
– Я напишу, – сказала она, подходя к письменному столу, – и если вы, господин маркиз, любили свою мать, то сжальтесь над моей.
Эти слова затронули в сердце молодого человека еще не зажившую рану: он тоже любил свою мать и хотя сейчас обращался с ней дурно, чувство его к ней еще не угасло.
– Не говорите мне о моей матери: есть вещи, которых не следует касаться, – отвечал маркиз и отошел к окну.
Виолетта писала, не касаясь подробностей своего положения, которое не разъяснилось еще и ей самой. Она только старалась успокоить мать уверением, что она здорова и что важные обстоятельства задерживают ее возвращение к ней.
– Милая Виолетта, – сказал маркиз, когда письмо было готово и подписано, – я только отправлю это письмо и тотчас возвращусь и объясню вам все, что вы хотите знать.
Он ушел, но звук запираемого замка возбудил в Виолетте невыразимый ужас: несмотря на глубокую почтительность маркиза, она убедилась, что она пленница в этом пустынном замке. «Боже мой! – взмолилась она. – Сжалься и пошли мне на помощь чью-нибудь дружескую руку!» Крик радости вырвался из уст Виолетты, когда в ту же минуту рука женщины, вошедшей к ней в комнату через потайную дверь, ласково обвилась вокруг ее талии.
– Тише, ни слова, – сказала спасительница почти уже бесчувственной Виолетте, увлекая ее в ту же потайную дверь. Когда к девушке возвратилось сознание, она увидела перед собой кроткое и выразительное лицо женщины, обрамленное седыми кудрями.
– Спасительница моя! – воскликнула Виолетта. – Вы меня не оставите.
– Нет, милое дитя, я не оставлю вас, пока не возвращу вас в ваше семейство.
– Я так много выстрадала, – сказала Виолетта с невольным содроганием, – мне все это кажется тяжелым сном. Сам Бог послал вас ко мне. Но как вы вошли и от кого узнали, что я нахожусь в таком положении?
– Присутствие мое в этом доме действительно дело Промысла Божьего, – отвечала Виолетте старая дама. – Я приехала сюда только за несколько часов до вас, но все-таки, слава Богу, достаточно рано, чтобы помешать своему сыну совершить преступление.
– Вашему сыну?
– Да, потому что я мать маркиза Рокслейдаля.
– Но, в таком случае, маркиз увидит меня здесь?
– Нет, он еще не знает, что я сюда приехала, не знает вдобавок и этого убежища. Я сама узнала о нем случайно в первые годы моего замужества. Нэнси рассказала мне о вашем приезде, и я тотчас решилась защитить вас.
Маркиза отвела Виолетту в комнату, роскошно меблированную по моде прежнего времени. Ставни были закрыты, и свечи зажжены. Маркиза пригласила Виолетту выпить чашку чая и откровенно рассказать все, что с ней случилось. Безыскусный рассказ Виолетты произвел на нее самое благоприятное впечатление, хотя то, что девушка служила в Друрилейнском театре, несколько охладило сочувствие к ней.
Виолетта спокойно заснула, счастливая сознанием, что письмо ее к матери рассеет ее мучительные опасения. Она и не предполагала, что письмо это попало в руки Гудвина и не было отправлено по назначению. А маркиз уже спешил к своей хорошенькой пленнице.