Мэри Элизабет Брэддон
Кровавое наследство
4
– Любезный капитан! – сказал Гудвин, входя в свой кабинет. – Теперь объяснимся откровенно. Вы желаете получить ваши деньги сегодня же?
– Непременно, – отвечал капитан. – Требование мое вам покажется неприличным, потому что здесь не то место, где принимаются и выдаются деньги, но особенное обстоятельство, в котором я нахожусь, должно служить извинением.
– Я уже говорил вам, что не имею привычки носить с собой такую сумму и при обыкновенных обстоятельствах не был бы в состоянии возвратить вам сегодня же 20 тысяч фунтов. Но вы сказали, что завтра на рассвете отправляется ваш корабль и что вы понесете большую потерю, если не сможете отправиться на нем?
– Да, значительную потерю, – отвечал капитан.
– Хорошо же. Несмотря на то, что ваше поведение для меня весьма обидно, я все-таки не прочь исполнить ваше желание. Случайно, и это вам может показаться странным, у меня, в этом доме, находится сумма, которая значительно превышает эти 20 тысяч фунтов, врученные мне вами.
– В самом деле?
– Да. Не правда ли, случай очень странный? – и банкир засмеялся. – Я имею удовольствие считать своим клиентом старую и оригинальную даму, капитал которой лежал еще недавно в Обществе железных дорог. Несколько недель тому назад я получаю от нее письмо, в котором она меня убедительно просит, по случаю разных неосновательных слухов, взять эти деньги от Общества и сохранить их у себя до дальнейших ее распоряжений. Но интереснее всего то, что она меня просит сохранить их здесь, в моем загородном доме, потому что боится, как бы не украли, если они будут лежать в Ломбард-стрит. Слышали ли вы когда-нибудь о подобной странности? – и банкир снова засмеялся. – Если вам будет угодно, – продолжал он, – последовать за мной в другой флигель этого дома, в котором я сохраняю вверенные мне сокровища, я вам доставлю ваши 20 тысяч фунтов в банковских билетах.
– Вы меня крайне обяжете, – ответил капитан.
Гудвин отомкнул железный ящик и вынул из него огромную связку ключей, на каждом из которых была этикетка из пергамента. То были ключи от северного флигеля его дома.
В ту самую минуту, когда банкир со своим гостем намеревались оставить кабинет, дверь отворилась и молодая девушка лет девятнадцати, по черным как смоль волосам и прекрасному испанскому типу которой можно было немедленно узнать дочь Руперта Гудвина, вошла в кабинет. Рост молодой девушки был большой, осанка величественная, прекрасное лицо чрезвычайно выразительно. То была Юлия Гудвин; жена банкира уже давно умерла, оставив ему двух детей – сына и дочь.
– Я тебя везде искала, папа! – сказала Юлия. – Где ты скрывался весь вечер?
Банкир с досадой взглянул на свою дочь:
– Сколько раз я должен повторять, Юлия, что это место для меня священно, и я не желаю, чтобы мне здесь мешали? Этот господин здесь по весьма важным делам, и потому я прошу тебя не обременять меня дольше своим присутствием.
– Хорошо, папа, – возразила Юлия с обидой. – Но так скучно сидеть целый вечер одной в этом старом доме и ожидать каждую минуту появления какого-нибудь привидения.
– Идемте, капитан Вестфорд, – сказал банкир, когда дочь ушла, – уже довольно поздно. Последний поезд отправляется из Гертфорда около полуночи. Можете ли вы дойти пешком до станции?
– Три раза, если только это необходимо, – ответил капитан.
– Так пойдемте же.
Руперт Гудвин взял лампу и ключа и направился к большой зале. Он повел капитана по длинным коридорам, украшенным богатыми обоями, драгоценными картинами и большими китайскими вазами, наполненными живыми цветами. Все в этой части дома дышало богатством и роскошью, и в открытые двери Вестфорд видел великолепные комнаты, в которых старинная резьба на стенах и на потолке контрастировала с роскошным модным убранством.
Но в конце длинного коридора Гудвин отпер тяжелую дубовую дверь и ввел капитана в мрачную залу, воздух которой был пропитан пылью.
На одной стороне этой комнаты стояли железные сундуки; в середине паркетного пола находились письменный стол и несколько стульев. Высокое узкое окно, защищенное изнутри железной решеткой, было закрыто снаружи ставнями. В другом конце залы виднелась дверь, запертая плотными железными задвижками. Ничего не могло быть мрачнее этой комнаты, чуть освещенной лампой, которую Гудвин поставил на письменный стол.
– Здесь я храню сокровища, врученные мне на продолжительное время, – сказал банкир, между тем как Вестфорд осматривался в этом мрачном пространстве. – В этих железных сундуках лежат деньги и важные бумаги, а это дверь в кладовую, где я сберегаю серебро. – Он отпер большой сундук и вынул из него маленький железный ящичек. – Здесь лежат деньги г-жи Вентворте, у которой я теперь хочу взять 20 тысяч фунтов, чтобы возвратить вам ваши деньги. – С этими словами он поставил ящичек на письменный стол, и пока капитан рассматривал его внимательно, он вернулся к большому сундуку. Капитан не видел, как банкир вынул из него какой-то блестящий предмет и сунул в карман. – Вам бы следовало также осмотреть мою кладовую, – заметил банкир. – Я не думаю, чтобы вы в моем присутствии боялись привидений?
– Ни в вашем и ни в чьем. Моряк не должен бояться. Можно верить в появление сверхъестественных существ, не боясь их.
Банкир отпер тяжелую дверь, и капитан увидел лестницу, уходящую вниз.
– Возьмите лампу и взгляните туда.
Гарлей подошел к дверям и задумчиво посмотрел в темную бездну.
– Страшное место! – воскликнул он. – Там чернее, нежели в трюме африканского корабля, наполненного рабами!
Едва успел он выговорить эти слова, как банкир вонзил нож по самую рукоять в спину капитана. Вестфорд вскрикнул, пошатнулся и ударился головой о лестницу. Раздался звон разбитого стекла – это лампа выскользнула из рук капитана и глухой звук от падения тела достиг слуха банкира из подземелья. Затем наступила мертвая тишина.
«Не думаю, чтобы он завтра явился в Ломбард-стрит за деньгами», – проговорил банкир, закрывая дверь на ключ. По длинному и узкому коридору он прошел к обитаемой части дома и свободно вздохнул, когда вступил в коридор, Сложенный коврами, и стал замыкать дверь. В это время из одной из смежных комнат вышла Юлия.
– Где же твой приятель, папа? – Спросила она с удивлением.
– Уехал в Лондон.
Но каким образом? Я видела, как вы оба вошли в северный флигель и с тех пор сидела смирнешенько в моем будуаре, дверь которого оставила открытой, чтобы слышать ваши шаги. Я уверена, что он не проходил по коридору!
– Как ты любопытна, – сказал банкир с замешательством. – Я выпустил этого господина из северного флигеля, потому что он захотел пройти парком, чтобы ближайшей дорогой дойти до станции.
– Это другое дело! Но что же тебе заставило идти в этот страшный флигель?
– Дела, дитя мое. У меня там лежат важные бумаги. Но довольно, я не люблю подобных расспросов.
Молодая девушка посмотрела на отца с удивлением и беспокойством.
– Папа! – воскликнула она. – Ты бледен как смерть. Посмотри! – Она указала на грудь отца.
– Что с тобой, дитя мое?
– Кровь, папа, кровь на твоем белье!
Банкир увидел на своей всегда безукоризненно белой рубашке несколько пятен крови.
– Как ты глупа, Юлия, – сказал он, – чего тут пугаться? У меня с некоторого времени болела голова, и когда я несколько минут рылся нагнувшись в бумагах, пошла из носу кровь – вот и все. Доброй ночи, дитя мое!
Он поцеловал ее в лоб, и от прикосновения его ледяных губ ее обдало холодом.
«Что случилось сегодня с отцом? – подумала она, возвратившись в свою прелестно убранную комнату. – Не имел ли он каких-нибудь неприятностей в городе?»
Между тем банкир отправился в столовую, где Гарлей Вестфорд так неожиданно помешал его мечтам. Лампы еще горели на столе и при свете огня шлифованные бутылки блестели, как рубины. Но комната не была пуста. За столом с газетой в руках сидел человек, которого Руперт Гудвин желал бы встретить менее всего в эту минуту. Это был Яков Даниельсон. После замечания своей дочери банкир застегнул сюртук и прикрыл кровавые пятна, но, несмотря на это, он не мог справиться со своим испугом при виде приказчика.
– Вы здесь, Даниельсон? – воскликнул он. – Я думал, что вы уже подъезжаете к Лондону?
– Нет, я опоздал на поезд и вынужден был возвратиться просить вашего гостеприимства. Надеюсь, вы не найдете меня навязчивым?
– Нисколько, – ответил Гудвин, опускаясь в изнеможении в кресло, – будьте так добры, позвоните лакею. Принеси мне рому, – сказал он ему и, налив себе полстакана, Гудвин залпом выпил его. – Так вы опоздали на поезд? – спросил банкир своего приказчика.
– Да, я уже отпустил вашего кучера, когда заметил, что поезд ушел, и был вынужден возвратиться пешком. Но где же ваш гость, капитан Вестфорд?
– Уже с полчаса как на обратном пути.
– Так вам удалось успокоить его?
– Совершенно. Он оставил деньги у меня до своего возвращения из Китая, но я должен был назначить ему больший процент.
– Весьма естественно, – сказал приказчик, потирая подбородок и очень внимательно наблюдая за своим начальником, который уже в третий раз наливал себе ром. – Капитан пешком отправился на станцию, вы ему, вероятно, указали ближайшую дорогу, парком?
– Да, – рассеянно ответил банкир.
– Странно, – сказал приказчик, – я бы должен был его встретить: ведь я возвращался тем же путем.
– Очень может быть, что он сбился с дороги – моряки вообще неловки на суше.
– К тому же он оставил здесь свое верхнее платье, – сказал Даниельсон, указывая на пальто, лежавшее на ближайшем стуле.
– Это чрезвычайная рассеянность с его стороны, – преспокойно ответил банкир. – Однако меня одолевает сон. Спокойной ночи, Даниельсон. Слуга проводит вас в вашу комнату.
Гудвин направился в свой кабинет. Он тяжело упал в кресло и закрыл лицо руками.
«Страшно! – воскликнул он. – И люди уверяют, что мщение сладко! Долгие годы я жаждал этого мщения и теперь наконец отомщен: Клара Понсонби не увидит больше моего соперника!»
Банкир вынул из нагрудного кармана своего сюртука длинный испанский нож, который был в крови – от острого кончика до самой рукояти.
«Его кровь, – шептал он, – кровь человека, которого я ненавидел уже двадцать лет и увидел сегодня впервые».
Банкир подошел к шкафу, отпер потаенный ящик и положил в него нож. «Никто не знает тайну этого ящика, и вряд ли попадется кому на глаза этот нож, поразивший Гарлея Вестфорда. Но умер ли он? Да, да, он умер, и 20 тысяч фунтов теперь принадлежат мне». Вдруг он остановился в испуге. «Квитанция, – воскликнул он, – черт возьми, где квитанция на эти 20 тысяч фунтов? Если она попала в чужие руки?!» Но после минутного размышления, он прибавил: «Нет, нет, это невозможно. Она была с ним – и теперь останется с ним навеки». В ту же минуту он вспомнил и о верхнем платье, которое Гарлей Вестфорд оставил у него в столовой. «Если случайно квитанция в одном из карманов этого платья?» – подумал он. Взяв тотчас свечу, он спустился в столовую. Она была пуста, лампы погашены, но пальто капитана лежало на том же месте. Гудвин обшарил все карманы, но нигде ничего не было.
5
Мистрисс Вестфорд выздоравливала чрезвычайно медленно. Виолетта Вестфорд все прекрасные летние дни терпеливо просидела у постели своей больной матери. Несколько раз в чудесные июньские вечера Лионель настаивал на том, чтобы она вышла подышать свежим воздухом, обещая заменить ее у постели больной.
– Ты напрасно все со мной споришь, – говорил он, – если ты после длинного дня, проведенного у постели больной, не хочешь прогуляться вечером, то ты непременно захвораешь сама, и у нас вместо одной больной будут две.
Если бы молодой человек был наблюдателен, он непременно заметил бы яркий румянец, покрывавший каждый раз щеки девушки, когда речь заходила о вечерних прогулках.
Несколько минут спустя она оставила дом, направилась по зеленой площадке в густую аллею, вышла из сада через маленькие ворота, ведущие прямо в лес.
Лицо ее было бледно, несмотря на яркий румянец, покрывавший его еще несколько минут тому назад. По узкой тропинке среди высоких старых деревьев она вышла на широкую поляну, окруженную со всех сторон величественными соснами.
Место это было восхитительно. На этой поляне перед расставленным мольбертом сидел молодой человек и смотрел на тропинку. Наружность его показывала в нем с первого же взгляда вполне светского человека. Как только белое платье Виолетты мелькнуло среди зелени, он встал и пошел к ней навстречу.
– Как долго я ждал тебя, – сказал он ей, – и как тяжело было мне это ожидание!
– Я не могла прийти раньше, Рафаэль, – отвечала молодая девушка, – и почти упрекаю себя в том, что теперь пришла. О, если бы только моя мать могла скорее выздороветь, и я представила бы тебя ей! Ты не знаешь ее и потому думаешь совершенно несправедливо, что твоя бедность вызовет с ее стороны сопротивление. Она знает, что я не способна искать в супружестве только денежные выгоды.
Молодой человек вздохнул и отвечал немного помедля:
– Твоя мама, может быть, действительно благородная женщина, но не все такие: некоторые любят только золото и готовы принести ему в жертву даже счастье своих детей. Ты не знаешь света, как я его знаю, иначе ты бы не уверяла, что бедность не станет препятствием к нашему браку.
– Но ни отец, ни мама не поклоняются золотому тельцу. Отец мой – лучший из людей, и мне стоит только сказать ему о моей любви к тебе, чтобы получить его согласие на эту любовь.
– Дорогая моя Виолетта! – воскликнул молодой человек.
– Да разве моя мама не пришла в восторг от тебя, когда мы встретились с тобой в Винчестере?
Только она тогда воображала тебя богатым человеком, а не бедным живописцем. В осанке твоей так много величия, как будто у тебя по крайней мере 10 тысяч фунтов годового дохода.
Лицо молодого человека стало грустным.
– Будь у меня только 500 фунтов дохода, – возразил он, – я бы явился к отцу твоему до его отъезда и попросил бы у него твоей руки, но я беден и, что всего хуже, завишу от человека, которого не уважаю.
Виолетта взглянула на него с удивлением и маленькой досадой.
– Но так будет не всегда, Рафаэль. Ты станешь известным художником, и тебя будет уважать свет.
Печальное лицо молодого человека прояснилось.
– Милая моя мечтательница, – сказал он, – я не ищу величия и славы, а только пытаюсь приобрести себе имя, при помощи которого я бы достиг самостоятельности. Я работаю только для достижения этой цели, и ты можешь сознаться, что меня нельзя упрекнуть в недостатке стремления достигнуть ее.
– Я знаю это, – отвечала она, – и только боюсь, что твое здоровье не выдержит этих усилий.
– Твои опасения совершенно напрасны. Но взгляни на мою работу!
Он подвел Виолетту к своей картине, и хотя она не имела познаний в живописи, поняла, что эта картина обнаруживала большого художника. Полотно изображало только лесную поляну, на которой они находились теперь, и зеркальную поверхность воды, в которой отражалось заходящее солнце. Но душа поэта, видимо, водила рукой художника и придала поразительную прелесть картине. «Ты будешь великим художником, я это чувствую», – девушка устремила на него свои большие голубые глаза.
Через недолгое время Виолетта заспешила к больной матери. Он проводил ее и решился проститься с ней у садовых ворот. Чисто было это молодое и искреннее чувство, но Виолетта чувствовала что-то тяжелое на совести в ту минуту, когда вошла в комнату и заняла место у постели больной.
История любви Виолетты и молодого художника была очень проста. Они встретились на балу в Винчестере. Мистер Станмор произвел с первого же раза самое благоприятное впечатление на мать и дочь. После Лионель и сестра его столкнулись с ним случайно в этом самом лесу. Он не стал скрывать от них, что он художник по призванию и по ремеслу и поселился в лесу ради возможности ближе изучить природу. Они видели его несколько раз сидящим под навесом походной палатки и рисующим старые обнаженные дубы. Мало-помалу молодые люди сблизились с Рафаэлем Станмором. Лионель в особенности был от него в восторге, но он должен был уехать на лето в университет, и Виолетта совершала уже одна свои привычные лесные прогулки. Остальное расскажется в коротких словах. Они увидели и полюбили друг друга. Виолетта Вестфорд готова была, невзирая на бедность Рафаэля Станмора, выйти за него замуж. Но молодого человека удерживала мысль о тяжести этой бедности для Виолетты.
6
Клара Вестфорд медленно поправлялась. На ее бледных щеках заиграл слабый румянец, а в глазах появились проблески сознания. Первый вопрос ее был о муже и о том, нет ли писем от него. Ответ был отрицательный. От капитана не было получено ни строчки. Это молчание не беспокоило ни Лионеля, ни Виолетту. Они просто думали, что ему не представилось случая переслать письмо. Но сердце Клары не разделяло спокойствия детей. Муж обещал ей при прощании переслать немедленно квитанцию на капитал, который намеревался вручить банкиру. Вопрос о деньгах стоял для нее на втором плане: но она поняла, как серьезно смотрел на это дело муж, и его молчание удивляло ее не без причины. Ее тревога была так сильна, что она не могла скрыть ее, и дети, заметив это, старались успокоить ее.
– Если бы была действительно какая-нибудь причина к беспокойству, – говорил ей Лионель, – я не был бы так весел, каким ты меня видишь. Ты, вероятно, забыла пословицу, что у дурных вестей есть крылья? Если бы с отцом нашим случилось что-нибудь неприятное до выхода «Лили Кин» в море, то Жильбер Торплей не замедлил бы уведомить нас. Ты знаешь, как он предан отцу и всем нам, – сказал молодой человек, выразительно посмотрев на Виолетту, которая, краснея, отвернулась к окну.
Лето прошло для обоих любящих безмятежно и счастливо. Приближалась осень: дни становились короче, и маленькое семейство уже проводило вечера в ярко освещенном салоне. Ни писем от Гарлея Вестфорда, ни известий о счастливом плавании «Лили Кин» не было. У мистрисс Вестфорд и ее детей было много друзей и знакомых по соседству, но все знали, что Клара в отсутствии мужа избегает общества.
Как-то раз Клара Вестфорд отправила своих детей в Винчестер за покупками – она любила видеть их занятыми и веселыми. Она сидела в салоне, большие окна которого выходили на веранду. День был теплый и приятный, чистый вечерний воздух и ароматы цветов проникали в открытое окно. Возле Клары стоял маленький столик с книгами, но ни одна из них не была открыта. Она не могла читать, мысли ее унеслись далеко, они плыли по широкому морю за «Лили Кин». Никогда еще, даже в молодости, Клара Вестфорд не была так хороша, как в эту минуту. Шум поднявшейся портьеры заставил ее поднять голову, и в комнату вошел человек, при виде которого невольный крик ужаса вырвался из ее груди. Вошедший был не кто иной, как Руперт Гудвин, банкир с Ломбард-стрит.
– Вы здесь! – воскликнула она. – Вы здесь?!
– Да, это я, Клара Вестфорд, – сказал он совершенно спокойно. – Ровно через двадцать лет я вижу ту женщину, которой суждено было иметь такое губительное влияние на всю мою жизнь!
– О Боже! – содрогнулась Клара. – Думала ли я, что после двадцати лет счастья услышу опять этот голос?
– Да, Клара, в продолжении двадцати лет между нами было перемирие; теперь же опять начинается война, и кончится только тогда, когда я одержу победу!
Жена капитана закрыла лицо руками.
– Вы все еще прекрасны, Клара, но не так горды, как прежде, – сказал банкир. – Жена капитана уже не высокомерная дочь баронета.
– Вы ошибаетесь! – она устремила глаза на Гудвина. – Я горда теперь более чем когда-либо, потому что теперь я должна защитить честь мужа моего, как свою собственную!
– Хорошо сказано, Клара! Я вижу, вы все еще та же гордая королева, но тем более славы принесет мне победа, которая непременно будет за мной!
– Чего вы хотите здесь? Как нашли вы это скромное убежище?
– С помощью вашего мужа. Вы сейчас узнаете это подробнее!
– С помощью моего мужа?! Не может быть, чтобы он был у вас!
– Да, я его видел!
– Теперь вспоминаю, – сказала мистрисс Вестфорд. – Он хотел вручить вам значительную сумму на сохранение?
– Вы ошибаетесь, Клара, – ответил банкир, – ваш муж не вручал мне никаких денег. Он отыскал меня, чтобы взять у меня денег на оплату загрузки его корабля и оставил мне в залог законные акты на владение этим имением.
– Он у вас занял деньги? – удивилась Клара. – Он говорил мне, что намерен вручить вам 20 тысяч фунтов.
– Он говорил вам неправду; он потерял все свое состояние во внешних спекуляциях, и только с помощью занятых у меня денег ему было возможно отправиться в путь для новых предприятий. Но я требую, Клара, чтобы вы мне верили на слово: у меня есть бумаги за подписью вашего мужа, которые я не замедлю представить вам.
– О Боже! – воскликнула несчастная женщина, – Гарлей ваш должник? Должник последнего человека, к которому он должен был обратиться!
– И в самом деле, – ответил банкир, – это довольно странно, не правда ли, Клара, даже очень странно?
Устремив неподвижные глаза на банкира, Клара думала молча о последних минутах, пробытых с мужем и вспоминала каждое его слово. Возможно ли, чтобы он обманул ее насчет настоящего положения своих дел?
– Покажите мне подпись Гарлея Вестфорда, – сказала она, – иначе я вам не верю!
– Ни к чему торопиться узнавать неизбежное, – возразил банкир, – а вспомним лучше прошлое. Теперь, когда после двадцатилетнего перемирия, снова начинается сражение – и на этот раз сражение не на жизнь, а на смерть!
– О нет, нет! – воскликнула жена капитана умоляюще. – Оставьте прошлое!
– Я хочу только показать вам, как хороша моя память, и потому позвольте мне рассказать вам всю историю нашего знакомства.
Ответа не было. Мистрисс Вестфорд опять отвернулась от Гудвина и закрыла лицо руками, как будто не желая ничего более ни слышать, ни видеть. Но банкир начал говорить:
– Двадцать лет прошло с той осени, которую я провели в приморском городке, славившемся своими целительными водами. Все, что было нарядного, знатного и принадлежащего к аристократии, назначало там свидание во время сезона. Среди этих людей высшего происхождения я, однако, не был незаметным человеком – слава богатства отца моего сопровождала меня. Я тогда закончил свое образование в столичных городах и мог назваться в полном смысле этого слова светским человеком. Много красивых женщин посетили тогда этот приморский городок, но прекраснее всех была дочь сэра Джона Понсонби, богатого баронета из Йоркшира. В театре, на балу ли, на прогулке, в библиотеке ли везде встречал я ее в обществе старика-отца. Я влюбился в нее безумной, дикой страстью и решился жениться на ней.
Клара Вестфорд посмотрела на банкира с презрительной улыбкой.
– О! Я понимаю смысл этой улыбки, Клара, – сказал Гудвин, – я требовал невозможного, не правда ли, когда решился назвать эту девушку моей? Но вспомните, что эта девушка сама подала к этому повод: она своими ласковыми и нежными улыбками довела меня до этого решения. Ее окружала толпа поклонников, но меня она предпочитала им всем: в разговоре со мной она находила более удовольствия, чем с кем-либо другим.
– Это была просто слабая девушка, – сказала Клара, – но она не имела никаких дурных намерений!
– Она не имела дурных намерений, – повторил банкир, – но она испытывала меня. И когда я пришел к ней в надежде найти сочувствие, она холодно посмотрела на меня и отвечала, что она уже обещалась другому. – Банкир замолчал, но минуту спустя продолжил дрожащим от волнения голосом: – Я был не таков, Клара Вестфорд, чтобы спокойно выслушать подобный ответ. Я не принадлежу к тем слабым созданиям, которые могут прощать и забывать. Я тогда оставил Клару Понсонби и поклялся себе отомстить за унижение; я клялся, что Клара Понсонби рано или поздно будет моей. На следующее утро я увиделся с ней и познакомил ее с моей клятвой. Но она происходила от гордых предков и ответила мне с привычной надменностью. Шесть месяцев продолжалось сражение – шесть месяцев мы молча вели войну. Везде, где показывалась Клара Понсонби, видели и меня в ее обществе: я преследовал ее всюду. Отец ее любил меня и доверял мне, она не могла исключить меня из его общества, не рассказав ему о любви к человеку, который по своему положению в свете стоял гораздо ниже ее и которому отец ее отказал бы наотрез в ее руке. Клара молчала и, как бы ни было ей неприятно мое общество, была вынуждена сносить его. В театре я стоял за ее креслом, на прогулке я верхом сопровождал ее карету. У меня было много друзей, которые всячески старались услужить мне. Простая шутка с моей стороны, легкое пожатие плечами – и репутация Клары Понсонби была запятнана еще до окончания сезона. Подозрительные слухи дошли и до ее отца, и слабый старик, поверив им, выгнал ее из дому, запретив являться на глаза. Тогда я думал восторжествовать, – продолжал Руперт Гудвин, – опозоренной, изгнанной, какой она была тогда, я надеялся ее увидеть в прекрасном жилище, которое я ей приготовил. Страстные письма мои говорили, что я готов принять ее с открытыми объятиями. Агенты мои наблюдали за ней, когда она оставила дом своего отца, но я ошибся – она направилась не в мой дом. Она поехала в Саутгемптон, откуда вскоре отправилась на Мальту, и месяц спустя я уже прочел в газетах объявление о ее бракосочетании с Гарлеем Вестфордом, капитаном торгового корабля «Приключение». На Мальте она соединилась с человеком, которому давно дала слово. Она теперь была далеко от своего общества, и скандальные слухи, изгнавшие ее из родительского дома, до нее больше не доходили. Этим кончилось первое действие. Три месяца тому назад началось второе – появление Гарлея Вестфорда, вашего мужа, по милости которого вы меня обидели, в моей конторе на Ломбард-стритс.
Клара Вестфорд внезапно поднялась и сделала гордый жест.
– Оставьте этот дом, – сказала она банкиру, указывая на дверь, – ваше присутствие в нем неуместно! Двадцать лет назад, когда вы мне навязывали ваше общество, мы были в доме моего отца, где я не имела власти выгнать вас. Но этот дом принадлежит мне, и я приказываю вам сию же минуту оставить его и не переступать более его порога!
– Это жестокие слова, Клара, тем не менее я не могу не повиноваться им. Я ухожу, но только ненадолго. Настанет день, когда я буду иметь большее право войти сюда. Но прежде чем я оставлю вас, позвольте обратить ваше внимание на один абзац этой газеты, который может иметь для вас некоторый интерес. – Гудвин подал мистрисс Вестфорд газету, в которой было обозначено одно место: «Председатели Ллойда начинают беспокоиться об участи корабля „Лили Кин“, который 27 июня этого года отправился в Китай и о котором до сих пор нет нигде никаких известий».
Пронзительный крик вырвался из груди Клары Вестфорд, и она без чувств упала на пол.
– Не прав ли я, Клара, – банкир со злобной улыбкой взглянул на ее бездыханное тело, – не прав ли я, сказав, что началось второе действие драмы?
