Мэри Элизабет Брэддон
Кровавое наследство
7
Гудвин нагнулся к несчастной Кларе и положил руку ей на грудь. «Совершенно без памяти, – сказал он про себя, – сердце бьется, но чрезвычайно тихо. Случая более благоприятного быть не может, сам дьявол помогает мне». Банкир тихо прошелся по комнате. Возле камина стоял письменный стол, а перед ним кресло. Стол был замкнут, но ключ находился в замке. «Это, должно быть, его рабочий стол, – предположил банкир, – и я, вероятно, найду здесь то, что мне нужно».
Он еще раз взглянул на бесчувственную Клару, потом осторожно поднял крышку стола. Глазам его предстал ряд ящичков, наполненных разными пакетами, перевязанными одни красной, другие синей ленточкой. На одном из пакетов было написано: «От мужа моего». «Теперь посмотрим, как человек этот подписывает свое имя, – проговорил он. – Может быть, он подписывает только одни начальные буквы, а мне необходимо, чтобы было выписано все имя». Он вынул одно письмо из пакета и развернул его. Письмо было длинное и подписано полным именем капитана Гарлея Вестфорда. «И здесь сам дьявол мне помогает», – подумал Гудвин. Он положил это письмо в карман, а пакет возвратил в ящик и, бросив взгляд на Клару, поспешно вышел из комнаты. В передней он сильно дернул за звонок, на который прибежала девушка.
– Я старинный знакомый вашей госпожи, – сказал он ей. – К несчастью, привез дурные вести. Мистрисс Вестфорд сделалось дурно, она лежит без памяти, поспешите к ней, да кстати, скажите как зовут вашего доктора и где он живет, я пришлю его.
Девушка сказала ему адрес врача и, поблагодарив его за попечение, отправилась к госпоже своей. А банкир оставил несчастный дом, спокойствие которого он нарушил столь преступным образом, и, зайдя сперва к доктору, которого послал в виллу, он поспешил к гостинице, где ожидал его экипаж, и направился в Винчестер, откуда приехал утром. По дороге он повстречал маленький шарабан, которым правила молодая девушка. Рядом с ней сидел молодой человек. Молодая девушка была Виолетта Вестфорд. Банкир вздрогнул, как при появлении какого-нибудь привидения.
«Это, должно быть, ее дочь, – подумал он, глядя вслед экипажу. – Она напоминает мне Клару Понсонби, когда я впервые увидел ее».
Занятый такими мыслями, Гудвин приехал в Винчестер, в одну из лучших гостиниц этого древнего города. Он нашел своего приказчика в номере, заранее приготовленном к его приезду. Яков Даниельсон сидел в глубоком раздумье, облокотясь на стол, перед ним стоял нетронутый графин с ромом. Когда вошел в комнату банкир, он медленно повернулся и посмотрел на него как человек, не верящий тому, что видит.
– Что с вами, Яков? – удивился Гудвин. – Вы выглядите человеком, который едва оправился от сильного испуга.
– Я действительно сильно испугался, – мрачно отвечал он, – я встретил на улице привидение.
– Привидение?
– Да, привидение, тень моей прошедшей юности, живое изображение женщины, единственной, которую я любил!
Приказчик схватил дрожащей рукой бутылку и до краев наполнил стакан.
– Но в вине, – простонал он, – единственное успокоение от подобных волнений.
Банкиру еще не доводилось видеть своего приказчика в подобном состоянии.
– Вы в самом деле изумляете меня, Яков, – сказал он ему, – я даже не подозревал в вас существования сердца.
– У меня его и нет, – ответил он, – было когда-то, но разбилось. Это старая история. Теперь, господин Гудвин, я несколько оправился от своего испуга. Вы платите мне жалованье не за мечты, а за труд, и я готов трудиться. Вы вызвали меня в Винчестер не для вашего или моего удовольствия, так скажите, в чем дело?
– Еще не время отвечать на ваш вопрос, Яков: мы сперва пообедаем – мне хочется есть – а потом поговорим о делах. Вечер довольно холодный, прикажите истопить камин.
Когда это приказание было выполнено, банкир и приказчик принялись за обед.
«Странно, – рассуждал сам с собою Гудвин, смотря на неприятное лицо своего собеседника, – этот человек говорит о призраке своей минувшей любви, но ведь и я тоже видел призрак моего прошлого: эта голубоглазая девушка с золотистыми локонами – живое изображение Клары Понсонби в минуту моей первой встречи с ней, когда ее лицо так сильно врезалось в мою память».
Присутствие слуг вынуждало обоих собеседников говорить о самых незначительных вещах. Банкир усиленно старался напоить своего приказчика, хотя сам был воздержаннее обыкновенного. Но когда скатерть была снята со стола, в серебряных подсвечниках зажжены свечи, Гудвин и Даниельсон придвинули свои кресла к камину.
– А теперь за дела! – воскликнул последний.
Банкир медлил с ответом. Задача была действительно нелегкая – ему предстояло сделать Даниельсона соучастником своего преступления. Однако надо было начинать.
– Даниельсон, – сказал банкир, – вы помните капитана Гарлея Вестфорда, который приезжал в Вильмингдонгалль, чтобы взять от меня обратно свои деньги?
– О да, я помню его, и весьма хорошо!
– Должен сказать вам, что этого несчастного, к сожалению, уже нет на свете.
– В самом деле?
Даниельсон пристально взглянул на банкира.
– Да. «Лили Кин» погибла со всем экипажем.
– Но почему вы знаете, что Гарлей Вестфорд находился на этом корабле?
– Потому что корабль принадлежал ему, и он мне объявил о своем намерении отправиться на нем. Зачем ему было изменять его?
– Я с вами согласен, – отвечал приказчик, – но на свете случаются странные вещи. Неожиданный случай мог легко воспрепятствовать его отъезду.
– О нет! – воскликнул Гудвин. – Это невозможно. Уверяю вас, что Гарлей и весь груз корабля покоятся теперь на дне морском.
– В таком случае, наследники его не замедлят явиться и потребовать от вас его 20 тысяч фунтов.
– Ну и пусть являются, но с верными доказательствами, что они были приняты мной, а если таких нет…
– А квитанцию, которую вы выдали капитану?
– Она тоже на дне океана.
– Но если он передал ее кому-нибудь до своего отъезда?
– Это трудно предположить. Я уверен, что она погибла вместе с ним.
– В таком случае, на свете останется только одно лицо, знающее о получении вами этих 20 тысяч фунтов, то есть вы сами.
– Могу ли я довериться вам?
– Вы делали это до этой поры.
– О да, и в весьма знаменательных случаях; но настоящий случай важнее их всех. Готовы ли вы продать ваше молчание за тысячу фунтов?
– Очень готов, – отвечал Даниельсон.
– Но имейте в виду, что я нуждаюсь не в одном только молчании, но и в ваших услугах.
– Можете смело рассчитывать на то и на другое.
– Хорошо, – сказал банкир, – итак, слушайте. Вручая мне свое денежное состояние, Вестфорд отдал мне и акты на свою земельную собственность. Я хочу во чтобы то ни стало завладеть этой собственностью.
– На каком основании?
– На основании им же самим подписанного акта, которым он обязуется отдать ее в мое владение в случае неуплаты им в шестимесячный срок взятых у меня в долг денег.
– О, конечно!
– Но в этом акте вы должны непременно подписаться свидетелем.
– Но я никогда еще не был свидетелем в деле подобного рода.
– Ваша память изменяет вам нынче вечером, мой милый Даниельсон, но она станет свежее, когда я дам вам пятьдесят фунтов задатку.
Банкир сказал эти слова с мрачной улыбкой, которую хорошо понял его приказчик.
– Дайте сто вместо пятидесяти, – сказал он, – и тогда увидите, что память моя станет еще свежее.
– Пусть будет по-вашему, – сказал банкир, – но, в таком случае, я попрошу у вашей памяти припомнить какого-нибудь приятеля, то есть писца, который придал бы этому акту законную форму и сумел бы подписать его почерком другого лица.
– Дайте мне немного подумать, – сказал Даниельсон.
И он действительно погрузился в раздумье.
– Да, – сказал он наконец, – я знаю такого человека.
– И он может сейчас же обделать это дело?
– Да, но он запросит денег.
– И ему будет щедро заплачено, – отвечал банкир.
– Где же вы возьмете подпись, которую он должен подделать?
Гудвин вытащил из кармана украденное письмо Гарлея Вестфорда и передал его приказчику.
– Вы теперь знаете, что нужно вам сделать?
На том и закончился их разговор.
Мозг приказчика казался так свободен, как будто он пил не вино, а чистую воду – он продолжал сидеть, смотря то на огонь, то на задумчивое лицо банкира, и пил стакан за стаканом.
«Да это просто железный человек, – думал банкир. – Могу ли я быть спокоен, зная, что моя тайна в его руках? Спокойствие, спокойствие… Да знал ли я спокойствие с той самой минуты…» Конец этой фразы затерялся в тяжелом, подавленном вздохе.
8
Велика была скорбь, которая ожидала Лионеля и Виолетту по возвращении из приятной поездки. С легким сердцем и беззаботностью молодости отправились они в это утро, и мир казался им так прекрасен, что мысль о существовании продолжительного горя никак не могла прийти на ум. Теперь же их постиг первый удар, который разбил прекрасные мечты и подал им горькую чашу, которую они должны испить до дна.
Виолетта застала мать опять в постели, которую она так недавно оставила. Врач тщетно употреблял все возможные средства. Больная находилась в совершенно неподвижном состоянии, ее глаза мертво и без всякого выражения смотрели в пространство. Ни один вздох не облегчал ее мучений, она страдала молча, и сердце ее окаменело.
Доктор, который знал Лионеля и Виолетту с детства, ожидал их в передней, чтобы переговорить с ними. Он сидел за столом с газетой в руках.
– Мама наверное получила дурные известия! – воскликнула Виолетта в слезах. – Другой причины быть не может, это не обыкновенная болезнь! Будьте милосердны, мистер Сандерсон, скажите нам правду, как бы ни была она жестока.
– Скажите нам все! – воскликнул Лионель. – Не питайте нас обманчивыми надеждами!
Доктор передал газету молодому человеку.
– Прочтите, – сказал он, указывая на то место, которое относилось к «Лили Кин», – и дай Бог, чтобы это были только слухи.
Лионель прочел это место три раза, и холодная дрожь пробежала по его телу. В это время он почувствовал прикосновение дрожащей руки к его плечу и, обернувшись, увидел бледное лицо сестры, которая неподвижно смотрела на зловещую бумагу.
– О нет, нет! – закричала она. – Он не погиб! Не правда ли, доктор, отец наш не погиб?
Будем надеяться, что это так, – возразил доктор. – Эта деловые люди всегда готовы распространять разные безосновательные слухи. Может быть, все еще исправится.
– Нет! – порывисто воскликнул Лионель. – У меня нет больше доверия! Внутренний голос говорит мне, что отец погиб. Могу ли я забыть болезнь моей бедной матери? Она случилась от ужасного предчувствия, что эта поездка будет гибельна для отца. Она двадцать лет замужем за моряком, но у нее никогда не было подобных предчувствий. Непростительно глупо с моей стороны, что я смеялся над боязнью моей матери, теперь я понимаю, что она была основательна. Корабль отца разбился, и он погиб со всем экипажем!
Виолетта отчаянно вскрикнула и упала без чувств на руки брата.
– Вы убьете вашу сестру подобными речами, – строго сказал доктор.
Лионель отнес сестру в ее комнату, и в следующую ночь доктору пришлось лечить двух больных.
Дни и недели, последовавшие за посещением Руперта Гудвина, прошли весьма печально. Клара Вестфорд и ее дочь долго были не в состоянии оставить постели. Все мучительное время Лионель вел себя как примерный сын и брат.
Каждую ночь, когда нанятые сиделки и домашняя прислуга, искренне привязанные к своей госпоже и ее дочери, были принуждены вследствие утомления оставить которую-нибудь из больных, Лионель занимал их место. Казалось, что этот молодой человек, всегда беспечный до постигшего его несчастья, был внезапно наделен какой-то сверхъестественной силой. Но он не только ухаживал за больными, он постоянно ездил в Лондон и посещал все места, где мог хоть что-нибудь узнать об участи отца и его корабля.
Но нерадостное известие наградило его старания, и до выздоровления его матери он узнал свое несчастье. На утесистом берегу нашли обломки разбитого корабля, который носил имя «Лили Кин». С растерзанным сердцем Лионель возвратился в Вестфорд-хауз. Теперь ему не нужно было более оставлять больных, чтобы разузнавать что-нибудь – он уже все знал.
Наконец настал день, когда Клара Вестфорд была в состоянии оставить постель, чтобы посидеть в салоне. Хотя окна и были наглухо затворены, комната все-таки не была лишена комфорта. В камине горел умеренный огонь, и перед ним сидела в мягких креслах, обложенная кругом подушками, выздоравливающая Клара Вестфорд. Дверь отворилась, и Лионель внес на руках свою сестру. Хотя болезнь Виолетты не была так трудна и так продолжительна, как болезнь ее матери, тем не менее она была еще очень слаба и походила в своем белом платьице на привидение. Она уже не была более тем молодым сияющим существом, которое обворожило молодого художника на балу в Винчестере.
– Виолетта! – воскликнула мать. – Разве и ты была больна?
– Да, мама.
– Но мне ничего об этом не говорили, – сказала она с упреком.
– К чему же было осложнять твою болезнь подобной вестью? – возразил Лионель. – За Виолеттой хорошо ухаживали.
– О да, очень хорошо! – девушка благодарно посмотрела на брата.
– Бедная моя Виолетта, – проговорила мистрисс Вестфорд, положив исхудалые свои пальцы на маленькую ручку дочери, – как рано жизнь твоя осложнилась. Я двадцать лет была счастливой, но для тебя буря жизни поднялась слишком рано. Бедные мои дети!
Лионель каждую минуту ожидал тягостного вопроса об отце и только удивлялся, что мать так долго о нем не спрашивала. Но несчастная женщина предчувствовала причину его молчания и потому заключила, что всякая надежда для нее потеряна. Наблюдая за сыном, она заметила следы глубокой печали на его лице. Она поняла, что овдовела.
9
После описываемой нами сцены в гостиной Вестфорд-хауза, в маленьком семействе, по-видимому, снова воцарились мир и спокойствие.
Портрет Гарлея Вестфорда, висевший в спальне жены его, был обтянут черным флером. Виолетта, в своем траурном платье, казалась бледной и больной. Волосы ее сохранили прежнюю свою прелесть, но ее глаза подернулись печалью.
Среди друзей семейства Вестфорд был адвокат по имени Мальдон, человек очень умный и пользовавшийся большой славой в окрестности. Он приехал навестить осиротевших и с большим участием расспрашивал мистрисс Вестфорд о денежном состоянии ее покойного мужа. Клара откровенно рассказала ему о требованиях Руперта Гудвина насчет их земельного владения.
– Странно, – заметил мистер Мальдон, – я всегда был того мнения, что ваш покойный муж накопил изрядную сумму.
– Я тоже так думала, – согласилась Клара. – И продолжаю так думать, потому что в день отъезда муж сказал мне, что намеревается отдать на сохранение Руперту Гудвину 20 тысяч фунтов стерлингов.
– И мистер Гудвин не признает получения этих денег?
– Да, он не признает его и даже настаивает на том, что мой муж ему задолжал. Но я этому не поверю до письменного доказательства.
– Милая мистрисс Вестфорд, – возразил адвокат, – это довольно непонятно. Сомневаться в словах Руперта Гудвина почти немыслимо, он принадлежит к первым купцам Лондона, и трудно поверить, чтобы он заявил необоснованные требования к вашему мужу.
– Этого я не знаю, но я весьма низкого мнения об этом Руперте Гудвине, – холодно отвечала мистрисс Вестфорд.
– Вы знаете его?
– Я знала его в прежние годы и всегда считала его злым и низким человеком.
– Это жестокие слова, мистрисс Вестфорд, – адвокат с удивлением посмотрел на Клару.
– Они произошли от того расположения, которое я чувствую к этому человеку. Я вполне уверена, что муж мой вручил ему 20 тысяч фунтов, и нисколько не сомневаюсь в том, что он может ограбить меня и детей моих.
– Боюсь, мистрисс Вестфорд, что вы действуете под влиянием предубеждения, но я немедленно отправлюсь в Лондон для объяснения с Рупертом Гудвином. Если вас действительно хотят притеснить, то вам будет оказана деятельная защита. Я любил и уважал вашего мужа и отношусь с этими же чувствами ко всему вашему семейству; я не позволю вас ограбить и обмануть этому банкиру, как он ни хитер и ни умен.
Мы не последуем за адвокатом ни в Лондон, ни на свидание его с банкиром; достаточно сказать, что этот последний предъявил ему акт за подписью двух свидетелей, в силу которого Вестфорд уполномочил его вступить в марте того же года во владение его вестфордским поместьем в случае неуплаты взятых им у банкира в долг шести тысяч фунтов стерлингов. Январь был уже на исходе, и семейству Вестфордов оставалось не более двух месяцев владеть местом, где прошло так много счастливых дней. Мальдон был хорошим адвокатом, но предъявленный акт не допускал возможности спорить с банкиром: оставалось или отдать поместье, или выплатить деньги. Адвокат перерыл все бумаги Вестфорда, не найдя в них никаких пояснений относительно этой сделки. Адвокат знал по опыту, как часто мужья обманывают жен относительно своих денежных дел, и Гарлей Вестфорд поступил, вероятно, по их примеру.
Роковой срок меж тем быстро приближался, и мистрисс Весфорд ожидала его с высочайшей твердостью: она понимала, что ей нечего ждать пощады от банкира.
У мистрисс Вестфорд не было собственных денег – побег из родительского дома лишил ее участия в наследстве отца. Муж ее никогда не слыхал о тех клеветнических слухов, которые распространили в обществе о поведении Клары, не слыхал ее имени рядом с именем Руперта Гудвина. Ее замужество вытеснило ее из блестящей среды и ввело в дом мужа без всяких денежных средств. Рассматривая теперь серьезно свое положение, она убедилась в его полной безвыходности. Торговцы, поставлявшие съестные припасы для ее семейства, и даже прислуга требовали платы, а маленькая сумма, оставленная ей мужем, была уже истрачена. Он обещал выслать ей денег, но море поглотило и его, и все, что при нем. Мистрисс Вестфорд оставались только ее бриллианты как единственное средство удовлетворить своих должников. Вещи эти были ей дороги по воспоминаниям, связанным с ними, но ее честь взяла верх над сожалением, и вещи были вручены для продажи мистеру Мальдону. После уплаты долгов у нее оставалось не более тридцати фунтов. С этой маленькой суммой ей предстояло начать суровую борьбу с мрачным будущим.
10
Настал канун 25 марта, и хотя о банкире не было вести, Клара была готова беспрекословно выйти из своего поместья и твердо решилась не унижаться ни малейшей просьбой об отсрочке. Но это решение встретило сильный протест у Виолетты.
– К чему так спешить, – говорила она, он, вероятно, даст тебе время поправить здоровье.
– Нет, Виолетта, – сказала мистрисс Вестфорд, – я не останусь и часа под кровом Гудвина.
– Ты говоришь, мама, как будто знаешь этого человека.
– Знаю, конечно, – отвечала она, – и с самой дурной стороны, а потому решение мое не изменится, и ты должна немедленно написать Лионелю, чтобы он выехал в час прямо на станцию, где он и встретит нас.
Уже несколько недель Лионель жил в Лондоне в поисках какого-нибудь дела, но, несмотря на его основательное образование и на скромные требования, ничего пока не получалось. Лондон изобиловал дельными, образованными молодыми людьми, которые непосильным трудом зарабатывали только на хлеб насущный. Мужество покидало Лионеля вследствие многих неудачных попыток, ибо на каждое вакантное место являлась целая сотня желающих, из которых, естественно, девяносто девять отходили, не дождавшись результатов.
Лионель снимал в квартале Суррей небольшую квартирку, в которую готовился принять мать и сестру. Много горьких сравнений и воспоминаний о прежней обстановке вызывала в нем эта квартира, но никто не слыхал от него ни слова жалобы, и все его мысли были направлены на сестру и мать, на возможность отвратить от них тяжелую бедность.
В полдень 24 марта погода была мрачна и холодна, ветер шумел в старых деревьях вестфордского сада, но, несмотря на это, Виолетта открыла калитку в лес. Со дня своей болезни она не виделась с Рафаэлем Станмором и ничего не слышала о нем. Она ждала, что он придет проведать, ее и даже решилась спросить Лионеля, не слыхал ли он чего-нибудь о нем. Ответ был отрицательный. Станмор не захотел узнать даже причины ее продолжительного отсутствия, и это равнодушие лежало страшной тяжестью на ее душе; ее самолюбие тоже страдало и внушило ей мысль не искать свиданий с человеком, на любовь которого она уже не полагалась. Однако в минуту расставания с Вестфорд-хаузом она не могла противиться желанию узнать о причинах молчания Станмора. Он мог заболеть. Любовь пересилила самолюбие и заставила ее отправиться на место, с которым было связано так много светлых воспоминаний.
Мрачен казался в это утро лес, но еще мрачнее было прежде цветущее личико молодой девушки. Глаза ее впали, прежний румянец сменился бледностью. Медленно и с сильно бьющимся сердцем подходила она к скромному домику, в котором жил художник. Путь был не ближний, и день клонился к вечеру. Яркий огонь в камине освещал окна домика, и сердце Виолетты болезненно сжалось. «Если бы у моей матери оставался теперь хотя бы такой домик, – подумала она, – то мы были бы счастливы, мы, которым владельцы этого так часто завидовали».
Не успела Виолетта подойти к дверям, как ей навстречу вышла женщина.
– Мисс Виолетта, боже мой! – воскликнула она. – Вы меня напугали, я чуть не приняла вас за привидение! Но на дворе так холодно, войдите и погрейтесь у моего огня; я рада вам от чистого сердца, и во время вашей болезни я часто приходила в Вестфорд-хауз осведомляться о вашем здоровье.
Сердце Виолетты сильно забилось, она относила это участие к влиянию Станмора.
– Благодарю вас от всей души, – сказала Виолетта.
– За что благодарить? Это очень естественно: я знаю вас с детства, и ваша матушка была всегда так добра ко мне.
Надежда, оживившая сердце молодой девушки, снова исчезла: она сама не знала, как выспросить то, что ей хотелось так сильно узнать, но хозяйка не заметила волнения на лице Виолетты.
– Как все у вас здесь покойно и мило! – проговорила наконец молодая девушка.
– Вы очень добры, – отвечала хозяйка, – но домик наш кажется мне пуст, с тех пор как мы лишились нашего жильца.
– То есть мистера Станмора? – заволновалась Виолетта.
– Да, мистера Станмора. Он съехал от нас совершенно неожиданно и, можно сказать, даже против желания.
– Как так – против желания? – спросила Виолетта.
– А вот как было дело: я сидела у окна, когда к калитке неожиданно подошел высокий господин мрачной наружности и холодно спросил меня, здесь ли его сын.
– Ваш сын? – сказала я. – Я не знаю его.
– О нет, вы его знаете: вот он писал картину, которая лежит у вас на столе.
– Мистер Станмор? – сказала я.
– Называйте его каким угодно именем, – возразил он, – оно не мешает ему быть моим сыном.
В эту минуту мистер Станмор возвращался из леса и вошел прямо в комнату.
– Я здесь, отец, – сказал он очень гордо, – и готов оправдываться, если вы этого желаете.
Тогда оба они ушли в комнату мистера Станмора, и, так как стены здесь тонкие, то я слышала, что они громко спорили. Через некоторое время отец вышел из дома в сильном волнении, не сказав ни слова. Через час вышел и мистер Станмор и попросил моего мужа перевезти его вещи на станцию Винчестер. Он сказал, что с первым поездом отправляется в путь. Меня опечалил его отъезд – действительно, трудно найти жильца лучше его. Он и сам казался очень расстроен. Кстати, я вспомнила одно обстоятельство, которое, по-видимому, касается вас, – сказала хозяйка, взглянув на Виолетту.
Яркий румянец покрыл лицо девушки.
– Мистер Станмор говорил обо мне? – спросила она.
– В ту самую минуту, как он намеревался оставить наш дом, он поспешно обернулся ко мне и сказал: «Если увидите мисс Вестфорд, то скажите ей, что я нарисовал тот старый дуб, который ей так нравился, и что мне было бы очень приятно, если бы она сходила к нему, чтобы живее его вспомнить, когда увидит мою картину». Не странно ли было такое поручение?
– Да, – ответила Виолетта, по-видимому, очень равнодушно, – должно быть, мистер Станмор говорил о том старом дубе на берегу озера, которым мы с братом часто любовались; но, к сожалению, у меня нет времени, чтобы взглянуть на него, потому что мы завтра уезжаем отсюда.
Добрая женщина выразила крайнее сожаление об отъезде семейства – она уже несколько дней назад слышала о том, что Вестфорд-хауз переходит к другому владельцу.
С тяжелым сердцем вышла Виолетта из этого домика. Рафаэль Станмор исчез без всякого следа, не оставя ей, которой клялся в вечной любви, даже письма. Она никак не могла объяснить себе этого.
Между тем луна осветила открытые места леса. Виолетта осматривала тихую местность с болью в сердце. «Может быть, я вижу в последний раз эту страну, в которой была так счастлива», – она вспомнила слова Рафаэля, сказанные в отношении дуба. – «Можно было бы подумать, что он издевался над моим горем, – продолжала она, – а между тем он сам был грустен – так по крайней мере говорила его хозяйка. Почему желал он, чтобы я еще раз сходила к тому дубу, под ветвями которого мы с ним так часто отдыхали? Но, как бы то ни было, – она глубоко вздохнула, – это его желание я исполню. Моя мать слишком занята сегодня, чтобы заметить мое отсутствие, и я сейчас же пойду к озеру».
При свете луны она безбоязненно шла по лесным тропинкам. В этот тихий вечер вид воды был как-то особенно хорош. Под густыми ветвями старого дуба, бросавшими далекую тень на траву, стояла скамья. Виолетта села на нее и предалась глубокому раздумью о потерянном счастье, которое так живо напоминала ей эта местность. Она прислонила голову к жесткой коре дерева, и в первый раз за все это горестное время горячие слезы потекли по ее щекам.
В эту минуту она заметила углубление в дереве, куда, как она вспомнила, Рафаэль имел обыкновение ставить свой ящичек с красками. Не вложил ли он теперь письма для нее и не дал ли это странное поручение своей хозяйке, чтобы обратить ее внимание на это дерево? Виолетта нагнулась и поспешно начала рыться в углублении, которое было почти заполнено мхом и старыми листьям и; устранив все это, она заметила что-то белое и с жадностью схватила его. Да, это было письмо! Она напрягла зрение, но не могла ничего разобрать, кроме слова «Виолетте», написанного на запечатанном конверте. Она положила его в карман и побежала к дому.
Никогда еще, даже в счастливые дни свои она не летела с подобной быстротой по узким тропинкам. Запыхавшись и очень утомившись она достигла Вестфорд-хауза и, взяв в передней свечу, поспешила в свою комнату. Здесь она села к письменному столу и разломила печать конверта. Письмо было короткое и писалось, по-видимому с большой поспешностью:
«Милая моя Виолетта!
Обстоятельства, которых я не могу тебе объяснить в это письме, неожиданно заставляют меня оставить Англию. Не знаю, когда буду в состоянии возвратиться, но как только это случится, я буду просить твоей руки. До тех пор прошу тебя адресовать твои письма на почту в Брюгге, до востребования. Скажи мне, что ты также будешь непоколебима в верности ко мне, как будет тебе непоколебимо верен
твой Рафаэль».
Нельзя выразить словами того утешения, которое принесло это письмо Виолетте. Женщина большого света не придала бы много значения уверениям Рафаэля, но доверчивому сердцу Виолетты они служили священной клятвой.
«Он меня любит, он мне верен! воскликнула она. – И когда он возвратится, я буду его женой!
Но что он будет делать, когда найдет наш дом пустым? Ах, он сумеет везде меня отыскать!»
Воспитанная в деревне, молодая девушка забыла, что Лондон походит на обширное море и что люди исчезают в нем, как капли воды в океане.
