Михаил Волконский
Тайна герцога
XXVII. На куртаге
При дворе был назначен куртаг, то есть малое собрание, куда имели приезд только придворные чины и генералитет.
При императрице Анне Иоанновне куртаги состояли в том, что придворные генералы собирались в большом зале ее дворца, она выходила с герцогом Курляндским и ближайшей свитой, садилась в кресло и или разговаривала с Бироном, или подзывала к себе по очереди тех, кого желала осчастливить своим разговором.
Предполагалось, что на куртагах должна царить оживленная, непринужденная и шумная веселость, и потому все старались улыбаться и делать вид, будто занимательно разговаривают между собой, но на самом деле зорко следили за тем, что делалось возле кресла, беспокойно озирались и старались нюхом угадать, кто нынче в милости, чтобы повертеться возле него, и на кого нынче смотрят косо, чтобы – чего Боже сохрани! – не заговорить или даже не стать рядом с ним.
Обыкновенно, еще до выхода государыни, по каким-то невидимым признакам, сразу устанавливался камертон дня и уже заранее становилось известным, в духе ли сегодня государыня или нет.
А зависело это всецело от настроения герцога Бирона, делавшего «погоду» при дворе Анны Иоанновны.
Бирон был на вершине своего могущества, только что одержав победу над Артемием Волынским, который уже был арестован и пытан, но еще не казнен, хотя его казнь была несомненна для всех. Благодаря этому все последнее время герцог Курляндский был в хорошем расположении, и государыня дарила на куртагах всех милостивой улыбкой.
Но на этот раз стало известным, что в воздухе пахнет грозой и что тучи сгустились.
Никто не мог даже предположительно догадаться о причинах этого; но как только показалась государыня с плаксивым выражением своего толстого, отекшего лица, а за нею – герцог Бирон, который был мрачнее ночи, так всем стало ясно, что опасения оправдались и надо держать ухо востро.
Государыня, окруженная своими ближайшими, с принцессой Анной Леопольдовной и ее мужем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, вышла и, не ответив ни на один из низких поклонов, а обведя только весь зал мутно-брюзгливым взглядом, взглянула на герцога Бирона, опустила глаза и, сев в кресло, откинулась на спинку.
Ближайшие придворные робели подойти к ее креслу, не желая попасться на глаза.
Как всегда одинокая, избегаемая всеми, встала отдельно у окна прямая и гордая Елизавета Петровна, дочь Петра Великого; за сношения с нею и в хорошие-то дни можно было попасть в опалу при тогдашнем дворе, а уже в дурной день, как сегодня, нужно было и вовсе сторониться ее.
Главным, что волновало всех, было полное отсутствие каких-либо причин и даже признаков для такого внезапного тяжелого настроения.
Известно было, что вчера с вечера государыня не отпускала от себя Бирона, и обыкновенно это служило обстоятельством благоприятным. Тем не менее что-то случилось, и все это видели и, чувствуя еще слишком живо, как недавно было поступлено с Волынским, дрожали теперь за себя самих.
Один из всех присутствующих в этом огромном зале, если не знал всех подробностей, то во всяком случае имел кое-какие данные для того, чтобы распознать их, а именно Андрей Иванович Ушаков стоял с самым невинным видом, как будто был так далек от всего происходившего здесь и так занят своим серьезным государственным делом, что ему просто некогда было обращать внимание на что-нибудь другое.
Он стоял с опущенным взором, но все время следил за Бироном и, по тому, как тот подвигался в расступавшейся пред ним толпе, сразу почувствовал, что герцогу хочется приблизиться к нему, Ушакову, и поговорить с ним так, будто случайно, не слишком подчеркивая это пред присутствующими.
Ушаков передвинулся с таким расчетом, чтобы попасться Бирону как бы случайно на глаза, в сторонке у стены зала, и Бирон, заметив его, вдруг сделал по направлению к нему два больших шага и остановился.
Сейчас же все окружающие отступили, и около них образовался широкий пустой круг.
Герцог разговаривал с начальником Тайной канцелярии и был так недоволен чем-то, как почти никогда не видели его. Кому-то грозила неминуемая беда.
И всякий думал, не ему ли это, и с замиравшим сердцем старался вспомнить все свои поступки, слова и даже помыслы, пытаясь выяснить, не было ли в них чего-нибудь такого, к чему можно было бы придраться.
Анна Иоанновна, обернувшись и увидев, что возле нее никого нет, наморщилась и проговорила громко, ни к кому особенно не обращаясь:
– Ну, что же это замолчали все?
К ней сейчас же подскочили двое немцев, преданных Бирону и покровительствуемых им людей, и постарались завести разговор, а в зале поднялся неуверенный говор, во исполнение приказания государыни не молчать.
– Пожары в Петербурге не прекращаются! – сдвинув брови, проговорил Бирон Ушакову.
Тот так и знал, что герцог заговорит с ним о сгоревшем доме, и ждал только, как к этому приступит Бирон и насколько выдаст себя в этом разговоре. Он почтительно склонился пред его светлостью и с выражением непоколебимой преданности ответил:
– Поджигателей не щадим! Еще недавно крестьянский сын Петр Водолаз да крестьянин Перфильев сожжены живыми на том месте, где учинен их злодейством пожар.
– А между тем вчера вечером опять горело?
– Так точно, ваша светлость! Вчера был небольшой пожар: сгорел какой-то заколоченный дом на Фонтанной.
– Сгорел, однако, дотла?
– Совершенно дотла, ваша светлость.
– Поджигатели найдены?
– Пока еще нет… разыскиваются.
– Разыскать во что бы то ни стало и казнить без пощады!
Ушаков поклонился и сказал:
– Слушаю-с!
Он отлично видел, что Бирону хотелось узнать что-нибудь о судьбе молодой девушки, жившей в этом таинственном доме, и что герцог не знает только, как спросить об этом; но он не желал помочь ему и неумолимо ждал дальнейших вопросов.
Бирона передернуло, и, проворчав немецкую брань, он недовольно сказал:
– Вы, кажется, ни о чем не осведомлены?
– Я осведомлен обо всем, – с тихой, самоуверенной улыбкой сказал Ушаков.
«Ты у меня все-таки заговоришь!» – подумал он, поджав губы.
– Как же произошел пожар? – отрывисто спросил Бирон.
– По-видимому, был поджог, ваша светлость, потому что дом занялся сразу с трех концов.
– Были жертвы?
– Едва ли, ваша светлость. Дом был заколочен и необитаем! Случайно там находилась молодая девушка, вероятно, пришедшая туда для свидания…
Ушаков вдруг закашлялся, как будто этот досадный прежде всего ему самому кашель прервал его речь и не давал ему произнести слово.
– Ну, а что же эта девушка? – почти крикнул герцог.
– Была спасена! – выговорил наконец сквозь кашель Ушаков и не мог не видеть, как известие о спасении девушки подействовало на Бирона.
Герцог вздохнул, словно освободившись от давившей его тяжести, а Ушаков опять подумал:
«Западня захлопнулась, и ты, голубчик, пойман».
– Где же она теперь? – спросил далеко уже не суровым голосом герцог.
– Хорошенько не могу доложить вашей светлости! Кажется, у одной благородной дамы! Впрочем, в ее спасении принимал участие, насколько мне известно, барон Цапф фон Цапфгаузен, офицер полка брата вашей светлости.
– Благодарю вас! Теперь я вижу, что вы хорошо осведомлены! – сказал Бирон Ушакову и, кивнув ему головой, пошел от него прочь.
Кругом заволновались и послышались любопытствующие голоса:
– А?.. Что?.. Что он сказал?.. Кому награда?
Но никто не мог расслышать ничего из разговора герцога с начальником Тайной канцелярии.
А Бирон направился к своему брату Густаву, который в своей блестящей генеральской форме стоял и разговаривал с Юлианой Менгден, любимой фрейлиной Анны Леопольдовны.
– Где твой адъютант, барон Цапф фон Цапфгаузен? – спросил герцог, подходя к брату.
– Виноват! – сказал Густав Юлиане и обратился к брату. – Ваша светлость сами же изволили приказать посадить его под арест, что я и сделал сегодня утром.
– Ах, да! – вспомнил Бирон. – Он там болтал какие-то глупости!.. Но отчего же ты посадил его только сегодня?.. Впрочем, это не беда!.. После куртага немедленно пришли его ко мне.
Густав Бирон поклонился брату в знак того, что его приказание будет исполнено.
XXVIII. Иоганн действует
Как только кончился куртаг, герцог Бирон вернулся к себе и прошел в уборную, где ждал его Иоганн.
– Она спасена и, кажется, ничего с ней не приключилось! – сказал Бирон своему доверенному слуге.
Тот стал помогать ему переодеваться и вместе с тем ответил:
– Я знаю уже все и могу доложить вашей светлости: фрейлейн отвезена к польской даме, которая живет на Невской першпективе, в нанимаемом доме дворянки Убрусовой. Этот дурак Маркула отыскался и рассказал, как все произошло.
– А как себя чувствует Амалия?
– Она едва приходит в себя от испуга. Ведь она чуть не сгорела, ваша светлость!
– Я говорил тебе, что приставлять стеречь дом этого глупого латыша Маркулу было неосмотрительно; вот он ничего и не мог уберечь.
– Но, ваша светлость, тут был чей-то очень хитрый план. Тут, вероятно, действовали очень обдуманно и сообща. Я полагаю, что поджог был сделан нарочно, чтобы во время пожара похитить фрейлейн, и мне кажется, что это похищение находится в связи с недавним случаем, когда ко мне в лодку вскочил этот неизвестный молодой человек.
– Я думаю, Иоганн, ты это преувеличиваешь!
– Вспомните, ваша светлость, было ли когда-нибудь так, чтобы Иоганн ошибался, и я уверен, что и теперь говорю истину. Люди, желающие зла вашей светлости, сунули нос туда, куда им не следовало. Нужно это дело разобрать очень подробно и внимательно.
– Но расследование должна производить Тайная канцелярия, а все тут я не могу рассказать – ты сам знаешь – даже начальнику Тайной канцелярии.
– Ему – менее, чем кому-либо, ваша светлость!
– Ты не доверяешь господину Ушакову? Но ведь все его благополучие связано с моей властью, и если не доверять ему, то кому же доверять?
– Только верному слуге вашей светлости, Иоганну.
Бирон улыбнулся и покачал головой.
– Я верю тебе, мой добрый Иоганн, но не можешь же ты один делать все для меня!
– Я и не говорю о том, чтобы делать все, ваша светлость, но я хотел бы, чтобы расследование дела о пожаре дома происходило в моем присутствии.
– Для этого надо командировать тебя в Тайную канцелярию.
– Ну, что ж такое? Для этого достаточно лишь приказа вашей светлости.
– Но ведь ты не говоришь по-русски?
– Я отлично понимаю, когда говорят на этом языке.
– Впрочем, твоя мысль, пожалуй, недурна. Андрей Иванович Ушаков будет недоволен этим, но, конечно, осторожность требует присутствия такого человека, как ты, при разборе дела. Хорошо! Я распоряжусь… Но пока ведь еще нет никаких данных расследования?
– Они уже есть, ваша светлость! Сегодня утром найден поджигатель.
– Поджигатель?
– Так точно, ваша светлость. Наши люди с рейтарами работали на сгоревшем доме, разгребали доски и бревна, и под ними, в подвале, заваленном так, что из него нельзя было выйти, нашли человека, который, вероятно, и совершил поджог, а затем спрятался в подвал, где его и завалило, так что он не мог выйти, и был освобожден лишь нашими людьми, расчистившими доски и балки.
– Где же этот человек?
– Его отправили в Тайную канцелярию.
– Хорошо! Заготовь немедленно секретное предписание господину Ушакову и полномочие тебе присутствовать при следствии!.. Но только вот что: если все это было сделано умышленно, то при чем же тут барон Цапф фон Цапфгаузен?
– А разве господин барон замешан здесь? – удивился Иоганн.
– Он спасал вчера фрейлейн, и я вызвал его сейчас к себе.
– Все это надо подробно расследовать!.. – протянул Иоганн, раздумчиво качая головой.
– Впрочем, мне этот барон вообще не нравится! – проговорил Бирон. – Да и теперь, когда я знаю все уже без него, мне видеть его нечего. Поди в приемную – Цапф, верно, там – и скажи ему, что он может ехать.
– Но, ваша светлость, позволите мне поговорить с ним?
– Говори, я этому не препятствую.
Иоганн вышел в приемную и нашел там барона Цапфа, явившегося по немедленно переданному ему приказанию.
Но от барона он узнал очень мало интересного. Барон мог только рассказать ему, что князь Шагалов с Синицыным остановили его карету и просили помочь спасти неизвестную молодую девушку.
– Князь Шагалов! Хорошо! – пробормотал картавый немец. – Кажется, это – одна компания!.. Ну, да мы все это разузнаем!
Он отпустил барона, а сам направился внутренним ходом, через коридор, в маленькую комнатку, служившую для него и помещением, и своего рода канцелярией и примыкавшую к заднему ходу в помещение герцога.
Здесь, в коридоре, у дверей этой комнаты, ждали Иоганна Финишевич с Пуришем. Иоганн, торопившийся к себе, чтобы поскорее написать приказ Ушакову, обратился к ним с явным неудовольствием:
– Что вам нужно?
– Немножко денег! – умильно произнес, ухмыляясь и поглаживая свои рыжие усы, Финишевич. – Ведь вы сами обещали, господин Иоганн.
– Я совершенно не доволен вашей службой! – сказал Иоганн. – Вы ничего не делаете! Скажите, пожалуйста, ведь офицер князь Шагалов и Синицын…
– Принадлежат к компании Митьки Жемчугова! – подхватили в один голос Финишевич и Пуриш с охотливой угодливостью, как бы доказывавшею, что они и желают служить, и умеют делать это, ибо прекрасно осведомлены обо всем.
– Ну так вот, я поручаю вам следить теперь за каждым шагом этого Жемчугова и доносить мне, где он бывает, что он делает и с кем видается. Надо делать это, марш, марш!.. – и, сказав это, Иоганн вынул из кошелька несколько золотых и кинул их Пуришу.
XXIX. Соглядатай
Получив деньги, Финишевич с Пуришем вышли и направились по знакомой им аллее Летнего сада.
– Знаешь, – сказал Пуриш, – поедем куда-нибудь сначала развлечься!.. Я всегда люблю пред серьезным делом сначала рассеяться, а потом уже со свежими силами приняться за дело!
Финишевич усмехнулся и махнул рукой.
– Тебе бы только развлекаться! Ты и до дела, и после дела один норовишь брыкнуть куда-нибудь! Нет, брат, теперь нам дано важное поручение, и мы должны исполнять его!
Они шли некоторое время молча.
Пуриш был не совсем доволен таким оборотом.
– Знаешь, что мне пришло в голову? – вдруг заговорил он. – Мы вот что сделаем: отправлюсь я сейчас к Митьке Жемчугову и подобью его идти в трактир с нами. Такой пьяница, как он, едва ли откажется! И выйдет, что мы будем с ним как верные соглядатаи, а вместе с тем и развлечемся! А угощение, что с нас причтется, на счет немца поставим, потому это ведь по долгу службы!
– Что верно, то верно! – согласился Финишевич и даже прищелкнул языком. – Вот это идея!.. Так вот как: ты, значит, иди сейчас к Жемчугову, а я все-таки поручу двум-трем человекам наблюдение за ним внешнее!.. У меня люди найдутся! А потом пойду прямо в трактир и там буду ждать вас.
Уговорившись таким образом, они расстались.
Пуриш направился в дом Соболева к Митьке Жемчугову и ворвался к нему со стремительностью урагана, с объятиями, с объяснениями в дружбе и преданности.
Митька сидел злой, потерявший надежду, что Соболев вернется. Его все-таки очень изумляло, как это мог пропасть в Петербурге человек так бесследно, несмотря на то, что все силы Тайной канцелярии были направлены на его розыск.
Бурное появление Пуриша сначала рассердило Жемчугова, а потом как бы удивило. С какой бы стати этому человеку было вдруг изливаться в таких нежностях?
«Тут что-нибудь да не так!» – сказал сам себе Митька и стал внимательно наблюдать и прислушиваться к каждому слову Пуриша.
Тот между тем старался изо всех сил и, размахивая закуренной трубкой, повторял, не переставая:
– Ну что, в самом деле! Ну, поедем!.. Ну, возьмем вот так, да и поедем!.. Чего дома сидеть и киснуть? Поедем в трактир, выпьем!.. В кости сыграть можно… Ну, едем: марш-марш…
Митька долго приглядывался и прислушивался и потом внезапно, вскинув взор, спросил:
– А Финишевич где?..
Пуриш, не ожидавший такого вопроса в упор, смутился и невольно сболтнул:
– Он пошел по делу!
Митька недолго раздумывал, какое могло быть дело у Финишевича. Ему показалось, что он нашел, в чем тут была суть.
– Я с удовольствием пошел бы в трактир, – сказал он, – да не могу: мне надо идти!..
– Ну и я с тобой пойду! – заявил Пуриш, посмотрев на часы.
– Нет, я один пойду! – решительно произнес Митька.
Пуриш опять взглянул на часы и забеспокоился.
– Пойдем лучше в трактир! – начал опять приставать он.
«Дурак!» – мысленно обругал его Митька и сказал вслух:
– Знаешь, что?.. Выпьем лучше чего-нибудь дома!
– А что у тебя есть?
– Найдем что-нибудь! Хочешь полынной настойки?
Митька велел принести настойку и налил две рюмки; они чокнулись, выпили, закусили анисовым кренделем, как это делал в былые годы царь Петр.
Митька налил по второй, опустил руку в карман своего камзола, вынул оттуда аккуратно сложенную бумажку, незаметно расправил ее под столом, глянул в окно и проговорил:
– Смотри, Пуриш, вон по улице Финишевич идет… Пуриш бросился к окну, а в это время Митька ловко рассчитанным движением высыпал содержимое бумажки в его рюмку.
– Что ты врешь? Никакого Финишевича нет! – сказал Пуриш, отходя от окна.
– Ну, может быть, мне показалось! – согласился Митька. – Ну, выпьем!
Пуриш чокнулся и выпил. Вслед затем мало-помалу его глаза начали слипаться, голова свесилась, и он заснул на полуслове.
Как только Митька удостоверился в том, что Пуриш заснул, он встал, оделся и вышел, сказав Прохору, чтобы тот не будил Пуриша, который проспит, вероятно, часов восемь, а для того, чтобы не разбудить его, надо соблюдать возможную тишину.
«Ага! За мной следить вздумали! – рассуждал Митька. – Хорошо же! Посмотрим, что из этого выйдет!»
Он направился не через ворота на улицу, а через сад, по той дороге, по которой бегала к нему Грунька и которую едва ли кто-нибудь знал и мог по ней выследить его.
Выйдя задворками на Невский, Жемчугов направился прямо в Тайную канцелярию, где – он знал – должен был быть в это время Шешковский.
Он действительно застал последнего там и с места стал рассказывать, в чем дело.
– Ну, картавый немец Иоганн установил за мной по форме наблюдение и поручил это дело Пуришу и Финишевичу.
– Они давно были в сношениях с ним, это было уже известно! – сказал Шешковский. – Но почему ты думаешь, что им поручено следить именно за тобой?
– По моей системе! Ты знаешь, ведь я люблю всегда все делать сам и по возможности не вмешивать других людей; мое выслеживание делается так, что сам человек, сам того не зная, рассказывает мне все. Зачем эти сложные приемы хождения по следам, подглядыванья и высматриванья, когда стоит лишь, если знаешь обстановку и человека, понаблюсти за его словами, и тогда все станет ясно?
– Ну, и что же тебе стало ясно? – спросил Шешковский.
– То, что Пуриш и Финишевич были сегодня у картавого Иоганна, получили с него деньги и обязались следить за мной, причем разделили этот труд так, что Пуриш рассчитывает присосаться ко мне под видом дружбы, так чтобы не отстать, а Финишевич – со своими оборванцами…
– А у него есть оборванцы?
– Да, их он нанимает за гроши… Так он со своими оборванцами должен следить за мной по пятам, так сказать, во внешнем наблюдении.
– Почему же ты думаешь, что это так?
– Я не думаю, но знаю это наверное. Пуриш ни с того, ни с сего явился сейчас ко мне и стал навязывать свою дружбу и вести себя так, словно уже имеет мое согласие на то, чтобы ему от меня не отходить. Он стал звать меня в трактир и при этом произнес «марш-марш» таким тоном и даже так немного прикартавив, что ясно было, что он только что разговаривал с картавым Иоганном, который любит употреблять слово «марш-марш» чаще, чем это нужно. Если прислушаться к речи недалекого человека, всегда можно угадать по двум-трем прорвавшимся словам, с кем он говорил пред тем!..
– Но для этого надо знать хорошо этого человека!
– Я и Пуриша, и Иоганна слишком хорошо знаю. Ну, а дальше все понятно! Что Пуриш получил деньги, несомненно из того, что он показывал мне их, зовя в трактир, а иначе, как от Иоганна, ему не от кого было получить. Все его поведение со мной подтверждало мое предположение. Он пришел ко мне один, хотя всюду и всегда ходит с Финишевичем, потому что один боится предпринять что-нибудь… Ведь он – трус, этот Пуриш, и раз он был у меня один, можно было поручиться, что Финишевич с двумя-тремя оборванцами торчит где-нибудь возле дома и устраивает наблюдения. Если бы Пуриш пришел ко мне действительно лишь для того, чтобы звать в трактир, он сделал бы это непременно вместе с Финишевичем и не смутился бы, когда я спросил у него, где его приятель. Все это – простая логика.
– Вероятно, все это правильно и доказывает, что у тебя несомненный дар сопоставлять обстоятельства. В самом деле, ты один со своими мозгами стоишь многих. Ну, а где же теперь Пуриш?
– Заснул на восемь часов у меня дома.
– При твоем содействии?
– Ну, разумеется!
– А Финишевич?..
– Вероятно, продолжает караулить меня, потому что не может подозревать, что я выбрался из дома задворками. Но послушай: один из твоих двадцати способов был недурен; все это вышло очень удачно, и девицу мы получили. Но что же дальше?
– Дальше будем разбираться. Кстати сказать, поджигателя нашли.
– Да неужели?
– Представь себе, в подвале нынче раскопали какого-то человека, заваленного там.
– Что же он показывает?
– Его только что привезли и заперли у нас. Вот будем допрашивать.
В эту минуту дверь шибко отворилась, раздался голос: «По личному приказанию герцога!» – и в комнату вошел картавый немец Иоганн в больших синих очках. Он уверенно и смело подошел к Шешковскому и положил пред ним запечатанную бумагу.
– Немедленно передать генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову! – сказал он по-немецки.
– Я по-немецки не понимаю! – произнес Шешковский, вставая.
Иоганн показал на подпись на бумаге, сделанную рукой самого герцога.
Шешковский взял бумагу и понес к Ушакову.
Иоганн и Митька, оставшись одни, посмотрели и узнали друг друга.
