Михаил Волконский
Тайна герцога
XXXVII. Продолжение предыдущей
– Вы изволите свидетельствовать, – сказал Ушаков итальянцу Роджиери, – что заперли этого человека в подвал задолго до пожара и что поэтому он не может быть поджигателем?.. А позвольте узнать, почему вы изволили запереть человека в подвал и какими законами руководствовались вы? Ведь, насколько мне известно, ни в русском кодексе, ни в итальянском нет такой статьи, которая позволяла бы делать это?
Несмотря на столь резко поставленный вопрос, Роджиери не смутился и только дольше остановил свой агатовый взгляд на лице генерал-аншефа.
– Я действовал, – нисколько не смущаясь, ответил он, – в пределах самозащиты.
– Но в таком случае, доктор, – мягко возразил Ушаков, – вы, посадив русского подданного, а, может быть, и дворянина в подвал, должны были немедленно дать знать о том властям!
– Но сейчас не в этом дело, генерал! – проговорил Бирон, явно приходя доктору на помощь, так как разговор начинал принимать не совсем благоприятный оборот для Роджиери.
– Это был, очевидно, злоумышленник! – сказал Иоганн, который остался у дверей и присутствия которого никто не заметил.
– Злоумышленник? – переспросил герцог.
– О, да, ваша светлость!.. Сегодня на допросе я видел его, и это оказался тот самый, который обманом прыгнул ко мне в лодку.
Это показание Иоганна как будто дало разговору другое направление.
– Как же его зовут? – спросил герцог, обращаясь к Ушакову.
– Он своего имени не назвал, – пожал плечами Ушаков. – Он был, как помешанный!
– Но он должен был, – опять вмешался Иоганн, – назвать свое имя, когда его допрашивали в первый раз за то, что он вскочил ко мне в лодку! Тогда ведь он был в здравом уме.
– Надо посмотреть в протоколе; так я не помню! – сказал Ушаков.
– Но где он теперь? – опять спросил Бирон.
– Отпущен, ваша светлость, по распоряжению господина Иоганна.
– Но вы знаете, где он?
– Об этом господин Иоганн распоряжения не сделали!
– Да кто вам велел слушаться господина Иоганна, если господин Иоганн делает глупости! – воскликнул герцог, не щадя самолюбия своего доверенного.
– Господин Иоганн действовал по приказанию вашей светлости, имея подлинную доверенность на письме! Иначе я, конечно, никогда не согласился бы посту пить по его указанию! – деловито и уверенно произнес Ушаков.
– Но я же никогда не говорил… – начал было оправдываться Иоганн.
Однако Бирон не дал договорить ему:
– Молчи! Довольно!.. – крикнул он Иоганну и обратился вновь к Ушакову: – Чтобы завтра же этот человек был найден! Это я вам приказываю самым настоятельным образом! Никаких отговорок я слушать не буду!.. Человек должен быть найден завтра же, и завтра же утром вы доставите доктору Роджиери молодую девушку, которая находится теперь у польки…
– Ставрошевской! – подсказал Ушаков.
– Мне все равно, как ее зовут, но чтобы девушка была доставлена доктору!
– Слушаю-с! – коротко ответил Ушаков.
– Можете идти! – сказал ему герцог. Генерал-аншеф удалился, прижимая, по тогдашнему этикету, свою треугольную шляпу к груди.
От герцога Ушаков прямо отправился в Тайную канцелярию, где и день и ночь шли «занятия» и где уже должен был быть Шешковский.
И в самом деле, последний ждал генерала, читая бумаги при свете сильно трещавшей сальной свечи, потому что ни восковых, ни масла для ламп тогда в канцеляриях не полагалось. Шешковский знал, что генерал экстренно вызван к Бирону, и догадывался, по какому делу.
При первом же взгляде на Ушакова он увидел, что тот был доволен тем, что произошло у герцога.
– Приказано, – сообщил Ушаков, – отпущенного от допроса человека найти к завтра во что бы то ни стало, а девушку отвезти к доктору Роджиери. Поезжайте немедленно и сделайте все нужные распоряжения!
– Но, ваше превосходительство, если Соболев уже успел скрыться?..
– Кто такой этот Соболев?
– Тот, у кого в доме живет Жемчугов.
– Я не знаю никакого Соболева; мне нужно, чтобы, по приказанию герцога, был найден неизвестный человек…
– Ну, а если молодая девушка исчезнет?.. Ведь все может быть, ваше превосходительство!
– Мало ли что может быть! – сказал Ушаков. – Все предвидеть нельзя.
Этих слов было достаточно для Шешковского, чтобы он знал уже, как действовать.
XXXVIII. Действо разгорается
Шешковский сел в карету и отправился в дом Соболева, к Митьке Жемчугову.
Пропуск у него через рогатки, которыми тогда закрывались улицы на ночь, был беспрепятственный, и он легко добрался, куда ему было нужно.
Шешковский вообще очень редко бывал у Жемчугова, а если и бывал, то переодетым так, что его нельзя было узнать, и потому его появление теперь, да еще поздно вечером, почти ночью, после того как Митька долгое время сидел у него в канцелярии, вызвало у Жемчугова серьезное беспокойство.
– Соболев спит? – спросил Шешковский, входя.
– Да. Он только что рассказал мне все, что с ним было, и опять, кажется, заснул. А у тебя есть что-нибудь важное?
– Да то, что следовало ожидать: Бирон только что вызывал генерала к себе и приказал отпущенного от допроса человека во что бы то ни стало найти, а молодую девушку завтра же доставить к доктору Роджиери, этому итальянцу, который недавно появился у нас.
– Значит, девушка-то имеет соотношение и к итальянцу! Это надо заметить… Ну, как же теперь быть?.. Даны генералом прямые указания?..
– Нет, тут надо что называется «понимать масть». Впрочем, в отношении девушки ясно сказано, что с нею «все может быть»…
– Так!.. Но постой: ведь надо выяснить, что, собственно, должно случиться с нею, чтобы это было в интересах…
– Справедливости! – коротко сказал Шешковский.
– Ну, вот в интересах справедливости желательно ли, чтобы она попала снова в такие условия, при которых герцог имел бы к ней доступ?
– Разумеется, ибо только на этом государыня может убедиться, какова его преданность!
– А для того, чтобы она могла убедиться в этом, надо сделать так, чтобы доступ Бирона к девушке происходил под нашим наблюдением.
– Конечно, для него тайным.
– Не только для него, но и для всех других. Теперь, если отвезти девушку к доктору Роджиери, то этот итальянец сумеет или совершенно укрыть ее от нашего наблюдения, или, во всяком случае, сделать его затруднительным.
– А потому молодую девушку надо обставить так, чтобы герцог мог видеть ее, но чтобы она не была у доктора Роджиери. Это – первая задача. Теперь относительно Соболева.
– Ну, с этим легче! Он оказался находчивее, чем можно было ожидать: сумасшедшим он прикинулся. Словом, с ним будет легко…
– Нет, именно с ним дело гораздо сложнее, – возразил Шешковский. – Велено найти человека…
– Ну, что же, разве нельзя найти человека помимо Соболева? Ведь сам же ты…
– Да в том-то и беда, что картавый немец знает Соболева в лицо!..
– Да, мы с тобой, кажется, так запутались, что никто и распутать не сможет!
– Видишь ли, – ответил Шешковский, – я думаю, что нам никого и не нужно, авось, сами справимся! Ну, в крайнем случае генерал укажет!
– Мне кажется, что все-таки придется на некоторое время скрыть из Петербурга девушку так, чтобы ее никто не мог достать, а в это время постараться удалить итальянца Роджиери и, когда его здесь не будет, вернуть девушку опять, выказав таким образом преданность пред герцогом Бироном, и тогда он сам пойдет в ловушку.
– Так что во всяком случае первое, что придется сделать, – скрыть девицу?
– Безусловно.
– Но куда ты скроешь ее? – спросил Шешковский.
– Еще не знаю, но чувствую, что что-то тут можно сделать.
– Хорошо! А я чувствую, что могу взять на себя Соболева.
– И тоже спрятать его?
– Да, вообще уладить все в отношении его!
– Ну, хорошо! Так и разделимся: я возьму на себя молодую девушку, – решил Жемчугов, – кстати, мне у пани Ставрошевской и орудовать легче; а ты займись Соболевым. Но только надо действовать, не теряя времени! Ведь у нас всего только ночь в нашем распоряжении, а завтра к утру все должно быть сделано!..
– Тогда ты отправишься сейчас к Ставрошевской, но для того тебе надо будет поднять весь дом у нее.
– Не бойся! У меня есть помощник!
– Помощник?..
– А вот сейчас узнаем, тут ли он! – и Жемчугов, взяв свечку, пошел к себе в комнату, сказав Шешковскому, чтобы он оставался у двери и не выходил.
Как только комната Митьки осветилась, в оконное стекло зашуршал песок, в первый раз осторожно, а затем резко, очевидно, брошенный во второй раз в нетерпеливой досаде.
– Ага! Ты здесь! – проговорил Жемчугов, подошел к окну, поднял его и, высунув голову в сад, сказал: – Грунь!
– Ты чего же это, идол, не идешь? – заговорил из сада голос Груньки.
– Молчи, глупая!.. Тут, брат, важное дело. Поди сейчас же к пани Марии; если она спит, то разбуди ее и скажи, что мне нужно немедленно видеться с нею, так чтобы ты провела меня тихонько к ней и никто этого не знал и не видел. Да скажи ей от меня: «Струг навыверт», и чтобы она не артачилась. Ну, беги!.. Говорят тебе, беги, дело важное. Я сейчас за тобой к вам, к заднему крыльцу, подойду. Ты туда спустись ко мне с лестницы и дверь мне отворишь.
Грунька, очевидно, хорошо вымуштрованная Жемчуговым, немедленно послушалась, раз речь шла о серьезном деле, и в саду немедленно затих ее удаляющийся шорох.
Жемчугов опустил окно и сказал Шешковскому:
– Ты слышал?
– Одно слово, везет тебе! – проговорил тот. – Недаром я всегда говорю, что у тебя удивительное счастье на удачу!
– Ну, вот я на него-то и рассчитываю! Потому и говорю, что чувствую, что у меня выйдет.
– Надо, чтобы вышло! – серьезно сказал Шешковский. – Потому что такого серьезного дела у нас никогда еще не было. Ведь если оно нам удастся, то мы освободим Россию от временщика!
– Аминь! – сказал Жемчугов. – Ну, я иду. А ты делайся, как знаешь, с Соболевым! – и Жемчугов, захватив шапку, плащ и шпагу, не без труда вылез в маленькое окно и исчез в чаще сада.
В это время в доме герцога доктор Роджиери, Иоганн и сам Бирон совещались, приводя в известность открывшиеся им обстоятельства.
Самым важным из этих обстоятельств казалось им то, что в человеке, которого нашли в подвале и который был заперт туда доктором Роджиери, потому что пришел вслед за Эрминией, Иоганн узнал того самого «наглеца», как он выражался, который вскочил к нему в лодку. Это доказывало, что за Эрминией следили. А так как в Петербурге, вероятно, никто и не подозревал о ее существовании, то было правдоподобно и даже весьма вероятно, что следили за ней из самой Гродны, и этого человека надо было во всяком случае допросить подробно, чтобы установить его связь с Гродной.
Роджиери, со своей стороны, доказывал герцогу, что если его светлость не боится никаких толков и пересудов, потому что находится выше всякой молвы, то он, бедный доктор, зависит всецело от общественного мнения и для него будет очень прискорбно, если его имя будет соединено молвой с какой-то неясной историей, где страдательным лицом является молодая девушка, к которой, вероятно, будет возбуждено общее сочувствие.
Но Бирон ни о чем не хотел слышать и упрямо настаивал на своем, говоря, что желает этого, и уже раз дал какое-либо приказание, отменять его никогда не отменяет.
И вот, после долгих напрасных убеждений и даже просьб, Роджиери решился еще раз испытать свою силу над Эрминией и сделать последнее усилие, отправившись к дому, где жила Ставрошевская, чтобы там вызвать ее посредством внушения на расстоянии к себе на улицу.
Для того, чтобы ему беспрепятственно пройти уличные ночные рогатки, его вызвался проводить имевший ночной пропуск Иоганн.
XXXIX. Порченая
Когда Жемчугов подошел к заднему крыльцу дома, где жила Ставрошевская, Грунька уже ждала его у дверей и повела его к барыне, которая не ложилась еще в постель, потому что с тех пор, как у нее в доме была больная, она не спала ночью, а все время тревожно прислушивалась и только урывками, самое большое на полчаса, забывалась сном, сидя в кресле.
– Ты у меня смотри! – шепнула Грунька на ходу на лестнице Жемчугову. – Если станешь на пани засматриваться…
– Брось, глупо… – остановил ее Митька. Грунька погрозила ему пальцем и еще тише сказала:
– Все-таки теперь ночь! Ты это помни.
Пани Мария приняла Жемчугова в гостиной, где стояли клавесины, вполне официально, сразу взяв совершенно деловой тон.
Жемчугов сказал ей, что есть в Петербурге итальянец Роджиери, доктор.
– Он у меня был! – вставила Ставрошевская. – И хотел осмотреть больную, но я не позволила этого.
– Ну, а теперь он хочет, чтобы завтра утром ему отвезли ее хотя бы насильно.
– Но это нельзя сделать, ради Бога, нельзя допустить это! – забеспокоилась пани Мария. – Надо сделать все возможное, чтобы она осталась у меня!
– Я тоже так думаю, – сказал Жемчугов, – и для этого необходимо увезти ее завтра же.
– То есть, позвольте, как же это так? – удивилась Ставрошевская. – Вы согласны, чтобы она осталась у меня?
– Совершенно верно!
– А сами говорите, что нужно завтра же увезти ее от меня!
– Именно для того, пани Мария, чтобы она осталась у вас впоследствии, надо увезти ее как можно скорее, иначе завтра, по распоряжению герцога, ее насильно отвезут к доктору Роджиери.
– Значит, и герцог замешан здесь?
– Да, он уже отдал приказ, и этот приказ должен быть исполнен завтра.
– Бедная Эрминия!.. Против нее ополчились не только оккультные силы, но и предержащая власть, которая, напротив, должна была бы защитить ее!
– Что вы сказали? – удивился Жемчугов. – Какая Эрминия? Разве молодую девушку зовут Эрминией?
Пани Мария спохватилась, но уже было поздно. Явное смущение отразилось на ее лице.
– Почем вы знаете, как зовут молодую девушку? – продолжал между тем расспрашивать Жемчугов.
Ставрошевская волей-неволей должна была ответить.
– Она очнулась, – сказала она, – и назвала себя.
– У нее прошел ее обморок?
– Это был вовсе не обморок, а летаргический сон.
– Все равно!
– Нет, не все равно. От обморока может избавить так называемая официальная медицина, а от этого летаргического сна – нет… Тут нужны другие познания… надо знать причину сна.
– А вы знаете? Пани Мария молчала.
– Говорите все! Нам нельзя терять время, если не хотите, чтобы девушка была возвращена Роджиери.
– Нет, не хочу!.. Я уже сказала вам это.
– Ну, тогда будьте откровенны со мной, чтобы я мог разобраться, как следует нам действовать. Что же происходит с этой девушкой?
– Она находится в совершенно особом сне, который зависит от внушения чужой, посторонней ей воли.
– Не понимаю!
– Вы знаете, что такое сон?
– А это вот когда человек заснет.
– Ну конечно, но что в это время происходит с человеком?
– Да ничего не происходит!.. Он лежит и как будто перестает жить и чувствовать, только его дышащее тело остается.
– Ну, вот именно только «дышащее» тело. А отчего он перестает жить, чувствовать, мыслить и выражать свою волю?..
– Да так уж, от природы, ради отдыха.
– Ради отдыха, но не тела, а души. Во время сна душа человека отделяется и уносится в иные пространства, чем то, в котором живем мы…
– Так это ведь когда наступает смерть, – возразил Митька.
– Смерть наступает, если душа, отделившись от тела, потеряет свою связь с ним, а если эта связь не порвана, тогда человек только спит. Это отделение души от тела совершается при отдыхе нормально само собою, но может быть сделано и искусственно, то есть вызвано волею другого человека, и тогда заснувший находится всецело во власти этого человека и делает все, что тот ему прикажет.
– Значит, молодая девушка находилась в чьей-нибудь власти?
– Доктора Роджиери. Он – доктор, знакомый с оккультной медициной.
– Это что же за медицина? – спросил Жемчугов.
– Ну, уж все я объяснять вам не могу; довольно сказать, что она совсем иная, чем официальная, и что к ней близко подходит так называемое знахарство, которое действует бессознательно и наугад, а оккультная медицина знает тайны природы, а также причины явлений. То, что проделал доктор Роджиери с Эрминией, на языке знахарок называется «напустить порчу». Мы имеем дело с порченой.
– Но ведь вы, по-видимому, умеете снимать эту порчу?
– Да, я умею «будить» от этого сна, наведенного другим человеком.
– И вы разбудили эту девушку?
– Да.
– Она рассказывала что-нибудь?
– Очень мало! Она заснула почти сейчас же опять, но уже нормальным сном, который был необходим ей для отдыха. Искусственное состояние подчиненного сна истомило ее. Нужно было дать ей восстановить свои силы, прежде чем расспрашивать, – сказала Ставрошевская.
– Ну, а когда она не спит, она выказывает желание подчиняться доктору Роджиери?
– Я уверена, что нет.
– А он может делать свои внушения и на расстоянии?
– Безусловно!
– Так что если бы она ушла, положим, от него, то он мог бы вернуть ее откуда ему угодно, внушив ей на расстоянии, чтобы она шла обратно?
– Конечно.
«Теперь понятно, – подумал Жемчугов, – почему она вдруг повернулась, когда шла вместе с Соболевым, встретившись с ним».
– Но скажите мне вот что, – спросил он, – если Роджиери может вернуть ее, дав приказание на расстоянии, то отчего же он не делает этого теперь, когда она находится у вас?
– Он и хотел бы сделать, да, вероятно, не может. Для этого он и сам приезжал ко мне. Но я была осторожна.
– Отчего же он не может и теперь?
– Оттого, что я разбудила ее и теперь она спит естественным сном. Для того, чтобы она послушалась внушений Роджиери, ему нужно приказать ей сначала проснуться от естественного сна, затем заснуть по его внушению, а тогда уже она будет исполнять все его приказания. Но он, вероятно, не догадывается сделать все это и приказывает ей непосредственно.
В этот момент в дверях показалась голова Груньки, взволнованной и растерянной.
– Барыня, – почти крикнула Грунька, – с барышней что-то неладное делается, совсем неладное… Они вдруг вскочили и побежали. Вот они…
Жемчугов увидел молодую девушку, которая была спасена им во время пожара. Она с неимоверной силой оттолкнула от двери Груньку и направилась к выходу на лестницу решительным, торопливым шагом.
– Роджиери догадался! – быстро произнесла пани Мария Жемчугову. – Ради Бога, остановите ее силой!.. Не бойтесь!.. Смелее!.. Это надо сделать ради нее же самой! Удержите ее, говорят вам!
Так как другого средства не было, чтобы удержать молодую девушку, то Жемчугов догнал ее и схватил за руки.
– Пустите меня!.. Ведь он же зовет! – произнесла Эрминия.
Пани Мария подоспела к ней и сказала:
– Сейчас вас отпустят! Где он, который зовет вас?
– Разве вы не видите? Он тут, на улице… возле дома!..
Ставрошевская переглянулась с Жемчуговым и опять спросила девушку:
– Он один?..
– Их двое… Пустите меня!.. – и девушка стала вырываться.
Однако Ставрошевская несколько раз провела над ее головою руками, дунула ей в лицо и взмахнула над нею руками опять, словно взяла с нее что-то и сбросила. Девушка ровно задышала, ее голова мирно склонилась, она опять спала естественным сном.
Жемчугов положил ее на диван, на тот же самый, на котором лежала она, когда ее принесли сюда после пожара.
– Теперь одно средство, – сказала пани Мария, – надо отвлечь внимание этого доктора Роджиери, который стоит тут, на улице, словом, сделать так, чтобы отвлечь его волю от внушения приказаний Эрминии.
– Если его избить, этого будет достаточно?
– Да, я думаю, это отвлечет его!
– Я отвлеку его! – прошипел сквозь зубы Жемчугов, заранее сжимая кулаки и направляясь к двери.
– Погодите! – остановила его Ставрошевская. – Ведь их там двое!
– И с двоими справлюсь!
– Да, но вот в чем дело: выйдет скандал, будет потом разбирательство, и тогда все узнают, что вы ночью были у меня. Вообще все это может только запутать дело, а не помочь ему!.. Не выслать ли мне просто гайдука?
В это время Эрминия поднялась с дивана и снова рванулась к двери.
Жемчугову снова пришлось схватить ее, но она выбивалась с громадной силой, почти сверхъестественной для такой молоденькой девушки, как она, и, выбиваясь, беспокойно повторяла:
– Пустите же меня!.. Мне невыносимо… я должна идти… я страдаю!.. Он зовет… Умоляю вас, пустите… он терзает меня…
И она вновь рвалась из рук Жемчугова и кричала. Грунька в испуге смотрела на нее и бессмысленно повторяла:
– Порченая!..
XL. Кровь
Ставрошевская опять сделала над головой Эрминии пассы, и та на минуту как будто успокоилась, но сейчас же стала рваться снова, по-видимому, ужасно мучаясь и совершенно изнемогая в этой муке.
– Боже мой… что он делает… он убьет ее!.. – воскликнула пани Мария, делая со своей стороны усилия помешать влиянию Роджиери, которое проявлялось так ощутительно.
И между ними как бы началась борьба, которая должна была вырешить: заставит ли доктор Роджиери на расстоянии послушаться Эрминию, или Ставрошевской удастся отстоять ее.
А молодая девушка билась как истязуемая жертва этой борьбы, и казалось, что она уже не выдержит больше.
По крайней мере, Жемчугов начинал изнемогать, главным образом от нравственного напряжения, которое он испытывал при всей этой сцене.
– Уж и впрямь не отпустить ли ее? – сказал он пани Марии. – Ведь она не выдержит!..
Но вдруг совершенно неожиданно Эрминия затихла, а на улице раздался крик.
Жемчугов опять уложил Эрминию на диван и вместе с пани Марией кинулся к окну, чтобы посмотреть, что произошло на улице.
Но над Петербургом стояла такая густая свинцовая туча, что трудно было видеть что-нибудь; уличных же фонарей тогда ночью не зажигали.
Крик повторился.
Грунька, уже успевшая слетать вниз, прибежала и заявила, что она из нижнего окна видела, как на улице убили человека.
В доме поднялась суматоха, на улице послышались голоса. Очевидно, сошлись сторожевые с ближайших рогаток, и в парадные двери Ставрошевской послышался стук.
Грунька сбежала вниз к дверям и, не отворяя их, вступила в переговоры со стучавшими, а потом явилась с докладом, что просят позволения внести раненого для оказания ему помощи.
Пани Мария задумалась.
– Кто бы он ни был, а раненому надо помочь! – сказал Жемчугов.
– Пусть внесут вниз, в диванную! – приказала Ставрошевская Груньке и, когда девушка побежала, обратилась к Жемчугову: – Очевидно, ранен доктор Роджиери, потому что Эрминия спокойна!
– Но что же мы будем делать с нею? – спросил Жемчугов, показав головой на молодую девушку. – Все-таки необходимо на время увезти ее из Петербурга! Нужно только знать, как далеко распространяется сила доктора Роджиери или подобных ему?
– Для того, чтобы они могли воздействовать, им необходимо более или менее точно знать, где находится тот или та, кому они приказывают. Они должны как бы мысленно перенестись сами в то место, а так вообще в пространство они влиять не могут.
– Тогда все превосходно! – воскликнул Жемчугов. – Я могу увезти эту девушку в такое место, что никто не найдет.
– Я тоже поеду с нею! – решительно произнесла Ставрошевская.
– Для вас это будет слишком опасно, потому что окажется слишком явным, что вы действуете наперекор приказанию герцога. Напротив, вам нужно держаться в этой истории так, как будто вы совсем ни при чем, тем более, что через несколько времени спасенная вами больная опять вернется к вам!
– Да, вы, пожалуй, правы! – согласилась пани Мария. – Но куда вы отправите ее?
– В Петергофе у князя Шагалова есть дача. Я думаю, там будет до поры до времени вполне безопасно.
– Но ведь нельзя же отправить ее туда одну!
– Дайте ей Груньку с собой.
– Это все равно, что она поселится одна, и тогда, конечно, всякий обратит на нее внимание.
– Вам не жаль будет ста целковых?.. – спросила вдруг Грунька.
– Ста целковых? Ну, положим, мы найдем их… А зачем они тебе? – проговорил Жемчугов.
– За сто рублей, – пояснила Грунька, – наша барышня Убрусова не только в Петергоф, а куда угодно поедет и с кем угодно, хоть с самим сатаной… Уж очень они до денег охочи!..
– А ведь она права! – согласился Жемчугов. – Это – самая лучшая комбинация!
– Сейчас мы договоримся окончательно, – сказала Ставрошевская, – а пока я только спущусь вниз и узнаю, что там такое.
Внизу уже успели внести раненого, и пани Мария спустилась туда как раз вовремя.
Лишние люди уже ушли; возле раненого хлопотали дворецкий и повар Авенир, и там же был бироновский немец Иоганн, которого Ставрошевская знала в лицо, потому что, кажется, знала в лицо всех, кто жил в Петербурге.
– Я и мой знакомый, доктор Роджиери, – пояснил он, – шли мимо вашего дома, возвращаясь из гостей, где слишком долго засиделись, и вдруг доктор совершенно неожиданно и как будто без всякой причины подвергся нападению сзади и был ранен кинжалом! Вот все, что я знаю. Он, кажется, истекает кровью, а потому я решился просить вашего гостеприимства, чтобы оказать первую помощь раненому.
– Вы послали за доктором?
– Я сейчас сам хотел отправиться за ним.
– Хорошо, идите; а пока я обмою рану и сделаю перевязку, потому что в этом деле я понимаю немного! – проговорила пани Мария и быстрыми, легкими шагами побежала наверх за бинтами, тряпочками для корпии и вообще за всем, что нужно для перевязки.
На ходу она бросила Жемчугову:
– Роджиери ранен и, по-видимому, опасно! С ним бироновский Иоганн; он поехал за доктором. Поистине мой дом обращается в лазарет!
– Если Роджиери ранен, – решил Жемчугов, – то мы, во всяком случае, выигрываем время и можем обождать до утра, так как завтра утром итальянец будет находиться с мадемуазель Эрминией под одной кровлей, и, значит, отвозить ее к нему будет некуда. Я могу удалиться?
Ставрошевская кивнула ему головой и сказала:
– До свиданья! До завтра!..
Грунька проводила Митьку до дверей, и он пробрался, как ни в чем не бывало, закоулками в соболевский дом.
Там Шешковский, привыкший за своим делом не спать по ночам, и хорошо выспавшийся в течение дня Иван Иванович сидели и разговаривали.
Митька пролез к себе в комнату через окно и, когда вышел в столовую к Соболеву с Шешковским, то последний обратился к нему и заговорил совсем усталым голосом:
– Представь себе, не могу я уговорить этого человека, чтобы он скрылся из Петербурга! Уперся и ни с места!.. Какие резоны я ему не представляю, у него на все есть ответ!
– Да это потому, что ты, вероятно, не затронул главного, что удерживает его здесь! – сказал Митька и обернулся к Соболеву. – Послушай, Иван Иванович, желаешь ты отвезти на своей тройке завтра спозаранку в Петергоф мадемуазель Эрминию?
Соболев, как будто чувствуя, что Митька говорит нечто для него интересное, несколько более оживленно спросил:
– Какую мадемуазель Эрминию?
– Ту самую… которая девица… Ее зовут Эрминией.
– Ее зовут Эрминией? – воскликнул Соболев. – И я могу отвезти ее в Петергоф на своей тройке?
– И остаться при ней, если хочешь…
– Да что ты говоришь? Митька!.. Да как же, брат, не хотеть?! Странно даже спрашивать об этом!
– Но только для этого тебе надо преобразиться в лакея!
– В лакея? При ней быть лакеем?.. Разве нельзя как-нибудь иначе сделать?..
– Ах, ты, глупая голова! Да в каком же ином виде тебе можно будет жить вместе с молодой девушкой?.. Ведь она будет знать, что ты – не лакей, а живешь при ней, чтобы оберегать ее от всяких случайностей, для других же ты будешь изображать лакея и этим сам укроешь свое инкогнито!
– Да! Если она будет знать, тогда, конечно, другое дело! Тогда ведь это все великолепно устраивается! Итак, я могу скрыться из Петербурга! – сказал Соболев в сторону Шешковского.
– Ну, вот видишь! – к нему же обратился Жемчугов. – И уговорили молодца!
– Ну, а там у тебя что было? – спросил Шешковский Митьку.
– Мне, брат, опять повезло! – ответил тот. – Сейчас в доме у пани Марии лежит раненый доктор Роджиери, и Ставрошевская ухаживает за ним вместе с картавым немцем, так что благодаря этому отъезд мадемуазель Эрминии мы можем устроить не спеша.
– Как же это все случилось?
– А вот сейчас выйдем вместе – мне надо отправиться к Шагалову, – так я и расскажу тебе все. Только сейчас надену высокие сапоги, а то в чулках и башмаках ночью по городу ходить неудобно.
Жемчугов вышел на стеклянную галерею за сапогами и, к крайнему своему удивлению, увидел, что там горела свечка, а возле этой свечки возился Ахметка.
– Ты что тут делаешь? – окликнул его Жемчугов. – Откуда ты взялся и куда пропадал?
– Я в бане был!.. Надо, не надо, я раз в год в баню хожу! – заявил Ахметка.
– Ты не ври! Ведь тебя здесь не было двое или даже трое суток, а на такой срок в баню не ходят!.. Да и баня у нас у самих топится каждую неделю!.. Что это ты делаешь, однако? – спросил опять Митька, увидев, что Ахметка отирает какой-то тряпицей свой кинжал.
– Кинжал чищу! – спокойно ответил Ахметка.
– Ты когда вернулся? Недавно?.. Только что?..
– Недавно.
Ахметка произнес это очень тихо и опустил голову.
– Послушай, Ахметка, ведь на твоем кинжале сейчас была кровь.
– Кинжал для того и делают, чтобы на нем кровь была.
Жемчугов долго и пристально поглядел на него и наконец сказал, понижая голос до шепота:
– Ведь то, что случилось сейчас с итальянцем у дома пани Ставрошевской, – твоих рук дело?
– Никаких тут ни рук, ни дела нет! – проворчал Ахметка.
– Да ты мне скажи, дьявол, видел тебя кто-нибудь?.. Заметил?.. Надо ли скрывать тебя?
– Зачем скрывать? Если нужно будет, Ахметка сам себя скроет!.. Ничего скрывать не надо! Никто ничего не видел.
– С какой стати ты это сделал?
– Ничего я не делал и ничего я не знаю!.. Ничего не делал…
– Как же нам теперь быть с тобой, Ахметка?
– А никак не быть. Ты мне сделал защиту, я тебе благодарен и тебе сделаю защиту!.. Кровь за кровь, а дружба за дружбу. Небось, барин-Митька, Ахметка зла тебе не сделает!.. Пригодится еще! А кровь за кровь…
– Так ты только кровь за кровь признаешь?
– Или за кровную обиду. А так Ахметка – не разбойник.
– Ну, хорошо! Теперь мне некогда, я после поговорю с тобой, – и, взяв сапоги, Жемчугов пошел в комнаты.
«Неужели у этого Ахметки, – рассуждал он, – есть какие-нибудь кровавые счеты с доктором Роджиери? А впрочем, чего на свете не бывает! Но, во всяком случае, надо будет разузнать об этом».
