Михаил Евгеньевич Московец
Даль
Почему-то совсем не хотелось с ним расставаться. Он поднял круг и огляделся, выбирая подходящее место.
– Можно на камин, – робко предложила девушка.
Он послушался, поставив его на выступающий бортик.
– Выкину осколки.
И вышел наружу. Воздух казался менее спертым в сравнении с домашним. Лес покрывал все тот же мутный туман, препятствующий светилу. Он повернулся в сторону чащи и сделал только пару шагов, громыхая ведром, как наткнулся на лесорубов. Те укладывали топоры в прямоугольный деревянный ящик, подпиравший стену дома и бывший, видимо, лежачим сараем. Рядом лежала кучка дров. Лбы у вернувшихся были мокрые, на спинах – темные влажные полосы.
– Что несешь?
– Разбитое стекло.
– Правильно.
– Что внутри?
– Пара топоров, лопата, длинная бечевка. Еще ведро помятое. Почему стекла красные?
– Одна из девушек порезалась.
– Сильно?
– Ага. Я и сам порезался, когда убирал.
– Тогда выкинь скорее эту дрянь.
– Лучше закопаю.
Он взял лопату и, как мог, захватил пару раз землю у края чащи. Вытряхнул туда стекло и засыпал, притоптав ботинками. Те двое устало наблюдали за его действиями. Потом он кинул лопату обратно в ящик, положил в опустевшее ведро пару дров, взял несколько подмышку и пошел в дом. Лесорубы направились следом.
Они шумно скинули принесенное около камина.
– Ну и работка, – сказал один и заметил обмотанную руку девушки: – Ты аккуратнее со стеклом.
Она промолчала, не поднимая глаз. Все трое мужчин ушли на кухню за водой. Лесорубы умылись под краном.
– Случайно она?
– Нет. Сжимала осколок. Видимо, хотела порезаться, но не смогла.
– Еще трупа нам не хватало.
Говоривший подставил голову под струю и повертел ей.
– А где еще две?
– Я их не видел.
– Ладно.
Следом умылся второй.
– Надо бы зажечь дрова.
– Есть нечто вроде спирта, можешь им плеснуть.
– Где?
– Под раковиной.
Тот достал бутылку и открыл крышку.
– Ну и вонь же, а!
– Похоже на спирт.
– Ну да, немного. Спичек не было?
– Я не все проверил. Должны быть, раз есть камин.
Коробок оказался в верхнем ящике.
Трое вернулись в гостиную. Первый лесоруб принялся раскладывать дрова.
– А бумага есть?
Мужчины оглянулись. На верхних полках шкафа запрятались несколько томиков. Крайний почти свалился, но из последних сил упирался в собратьев. Все книги были темно-синего цвета.
– Вон стоит.
– Нет! – вскрикнула девушка. – Кто-нибудь прочтет их.
Все замерли в замешательстве.
– Кто?
Она соображала.
– Кто-нибудь… Я прочту.
– Но для огня нужна бумага.
– Не жгите страницы, – она подняла лицо, готовая вновь зарыдать.
– Можно содрать кору и поджечь.
– Можно.
– Наверняка книги пригодятся.
– Ладно.
Лесоруб оторвал куски коры и, отложив один, сунул под поленья. Сложил их домиком. Чиркнул спичкой о коробок, взял отложенную кору и свел их. Воспламенения не случилось. Спичка потухла. Он зажег еще одну – снова неудача.
– Давайте с разных сторон.
Три спички. Лишь виновато чернели, осознавая свою никчемность. Внезапно задымился один из краев. Искра – и огонь принялся уничтожать материю. Кору аккуратно подложили под домик. Неторопливое пламя разносилось по поленьям. Три зрителя завороженно наблюдали. Вскоре дрова уже трещали в грозных оранжевых языках, и что-то отзывалось глухим эхом в сознании, неявное воспоминание, смутное, как нависающий над лесом молочный туман. Казалось, чем дольше наблюдаешь за танцами огня, тем глубже погружаешься в себя.
Раздался скрип со стороны кухни.
Лестница.
Мужчины разом обернулись. Из проема показалась девушка. Через мгновение – еще одна.
– Где вы были?
– Наверху, – вошедшая первой сконфузилась. – Отдыхали.
– Надо перекусить, – два лесоруба переглянулись.
– Ага.
Они скрылись в кухне. Донесся скрежет металла о металл, короткие реплики. Затем они вернулись, решив, очевидно, есть при всех. Почти синхронно запрокинули жестянки и вместили по половине содержимого в рот.
– Итак, никто своего имени не помнит, – начал все тот же оратор. – Кажется, нам стоит придумать новые.
Что же ему так жить хочется? Прямо лезет с идеями.
Пленительно было смотреть на огонь. Разум отстранялся от тела и подлетал к пламени все ближе, заглядывая в его жаркие глаза. Еще немного – и можно дотронуться и ощутить это заботливое тепло. И забыться.
– Я буду Гаем.
Никто не ответил.
– Трудно придумать имя. Можете фантазировать, сколько влезет.
Он опустошил жестянку. Его напарник повторил.
– Мы еще не осмотрели наши вещи. Вдруг нам что-то оставили.
Тишина. Его напарник послушно залез в карманы. Из куртки вынул листок бумаги.
– Написано: страховой агент.
За два дня все брали разные куртки. Они перемешались. Возможно, это и не его бумажка.
Теперь закопошились девушки.
Та, что сконфузилась, – звезда кино для взрослых.
Спустившаяся за ней – программист.
Порезавшая руку – учитель начальных классов.
Моя очередь.
Он сунул руку в карман и нащупал скомканную бумажку. Вытащил и прочитал про себя.
Да ну, конечно же.
– Что там?
– Хирург.
Остался последний. И одиноко висящая на крючке куртка. Гай, дожевав желейную массу, прошел до нее, запихнул руку в левый карман и вынул бумажку. Лицо его на миг побледнело, как только глаза увидели буквы. Почти сразу он совладал с собой. Нервная усмешка проскользнула по его лицу.
– Бред какой-то. Написано, что я насильник.
Его смешливый тон никто не поддержал.
– Да вы что? Это же просто листок, – он скомкал его в ладони и выкинул на крыльцо. – Смотрите: ничего нет.
Молчание.
– Да бросьте.
Он стоял около входной двери и переводил глаза с одного на другого.
– Жалкая бумажка. Кто меня вообще за язык тянул, – пауза. – Поем еще.
Гай скрылся в кухне, но оставшиеся не сразу отвели глаза от проема, точно наблюдая за тенью.
Он снова повернулся к пламени.
На его месте мог быть я. Ага. Хорошо, что я не на его месте. Почему я не сказал, что куртки поменялись?
Красно-желтые языки извивались в такт природной мелодии, то вздымаясь, то низвергаясь. Губительное потрескивание аккомпанировало танцу. Горка дров таяла. Из обугленного нагромождения вырвалась оранжевая искорка и плавно опустилась на ковер.
Наверно, я трус.
Скрежет металла. Противный и лязгающий.
Хах, мстит жестянке. Потому что не может мстить нам. Что я несу.
Снова лязгание. Люди молчали, позабыв друг о друге. Все увлечены своими мыслями. Наверно, только сейчас каждому полностью пришло осознание: я не знаю, кто я такой.
Хирург? Какой же я хирург? В жизни не терпел медицину. Кажется. Шутка, наверно. Либо я совсем себя не знаю. Тоже мне. Вряд ли я лечил людей. Я крови боюсь.
Огонь припекал. На лбу выступил пот. Он вытер его и смахнул в огонь. Потом вышел из дома и присел на крыльце, там же, где и в первый день.
Снаружи теперь так же душно, как и в доме. Где же свежий воздух? Чертов туман не пропускает. И ветра нет. Хоть для приличия бы подул. Невозможно дышать.
Погода была странной. Он не знал, менялось ли что-то в природе: когда лег спать, светило стояло посреди неба, когда проснулся – там же. Не уходил туман, не дул ветерок. Деревья стояли неприкаянные, точно прикидывались неживыми. Или играли в прятки.
Он поднял со ступеньки мелкий камушек и бросил в сторону.
Это я.
Поднял еще один и бросил в другую.
Это тоже я.
Третий полетел в высохшую грязь.
И это я. Кто из них настоящий?
Больше камней не было.
Все мертво.
Лысое пятно грязи выползало из-за дома.
Странно, его раньше не было.
Он поднялся и подошел к нему. За домом не было травы, лишь голая земля, изрезанная бороздками. Он глядел на это место и не мог вспомнить, что было под ногами, когда они втроем возвращались с дровами. Отчего-то ему казалось, что ступать было мягко. Взор следовал вдоль границы пятна и наткнулся на горку. От нее в стороны расползались борозды. Глаза замерли, мозг соображал. Да, именно там он закопал осколки. Окровавленные осколки.
Я отравил землю? Неужто ее так воротит от крови? В этом мы вроде похожи.
Он шаркнул землю и затер несколько бороздок. Невысоко поднялась пыль и тут же медленно опустилась на ботинки. Он засунул руки в карманы хлопковых брюк.
Привыкай к крови. Вдруг придется вкусить еще.
Он перевел взгляд на дом. Низшая часть стены обрамлена плиткой песчаного цвета, выцветшей даже под слабым воздействием затуманенного светила. Неизвестно, сколько времени оно палит это сооружение. Здание могло стоять уже сотню лет. Кое-где плитка отвалилась – в тех местах зияли бетонные проплешины.
Раз. Два. Три. Четыре. Нет четырех плиток – за половину дома. Наверно, с той стороны тоже четыре. Итого – около восемь.
Внезапно в ноздри ударил сладковатый запах, даже приторный. Будто знакомый, но никак не ассоциирующийся с чем-то конкретным.
Сзади послышался шорох.
– Можно я с тобой?
Девушка с порезанной рукой.
– Что со мной?
Она замялась.
– Ну… прогуляюсь.
– Хм, – он замычал в раздумье. – Можно и прогуляться.
А куда идти?
Развернулся и пошел в противоположную сторону. Девушка пошагала следом.
Они шли вдоль окраины рощи. Темно-зеленые кусты трусливо выглядывали из-за мрачных стволов, выставляя вперед самые тощие ветки. Деревья однообразно косились вбок, будто долгие годы медленно заваливались спать. Кора их на ощупь была шершавая, с многочисленными впадинами и неровностями. Если бы возраст деревьев определяли по таким неровностям, то эти, должно быть, стояли тут веками.
Из чащи веяло будоражащей прохладой. Приятно было идти, вдыхая скопившуюся лесную сырость. Вдруг ощутилась сладость.
Опять этот запах. Что-то знакомое, но что? Вряд ли конфеты.
Он обернулся на девушку. Та остановилась чуть позади и глядела в ответ.
Почти уверен, что она ничего не замечает. Тяжело домашнему в диких условиях.
Он двинулся дальше.
Деревья стремительно редели, и вскоре путники увидели по ту сторону полянку – такую же, как и вокруг: с невысокой желтоватой травой и прогалинами грязи.
– Живописно.
Девушка тихо усмехнулась.
Они прошли сквозь чащу – два-три дерева – и увидели, что эта поляна в разы больше: настоящая равнина без видимых границ, но с тем же травянисто-грязным пейзажем. Оба интуитивно почувствовали беззащитность от того, что горизонт тонул в тумане. Там явно было что-то, это ощущалось. Скорее всего, даже сейчас оно наблюдало за ними из своей берлоги.
Путники молча пошагали в обратном направлении, с каждым шагом инстинктивно принюхиваясь. Машинально он озирался вбок, на бескрайний простор, покрытый дымкой; казалось, там она опускалась еще ниже.
Его спутница тихо и угрюмо плелась следом. Он совсем позабыл бы о ней, если бы не шарканье ботинок по земле.
Почти безжизненная тишина. Листья не шелестели по ветру. И туман гадливо наседал сверху. Отдавался только кровоток в ушах, да доносилось редкое шарканье позади.
Казалось, они прошли примерно столько же, сколько и от дома.
– Если повернуть в чащу, выйдем прямо к крыльцу.
Он остановился и заглянул в темноту: видно было только ближайшие три-четыре дерева. Но что-то потянуло туда. Руками он аккуратно раздвигал кусты, изредка попадавшиеся на пути. Он шел по воображаемой тропке, точно проторенной специально для него. А мрак окружал.
Будто пробираешься ночью по кладбищу, среди торчащих глыб, в блеклом свете луны. Но там кричат вороны. А здесь – безмолвие. Тупое шествие вперед, к чему-то и зачем-то.
Он двигался наугад. Тропка виляла, и он уже не был уверен, что идет верно. Перестало слышаться и шарканье.
Он обернулся. Девушка чуть не воткнулась в его спину.
– Что такое?
– Ничего.
Мрак сдавливал виски, залезал в голову. Казалось, что уже нет человека: он превратился в незначительную крупицу, ведомую непонятной силой.
Деревья уплотнялись и давили друг на друга. Глаза уже не могли привыкнуть к окружающей темноте. Стволы выскакивали, как вор из-за темного угла. Почва сырела. Под ногами – одна жижа. Даже в ноздрях теперь оставались сладковатые капельки влаги. Сзади слышалась возня ботинок. Они прошли еще с десяток шагов.
– Кажется, там водоем.
– Да?
Путники продирались сквозь стволы и кустарник, меся ботинками сыреющую грязь, как вдруг перед ними совершенно неожиданно оказался пролесок. Чуть более светлый, чем мрак. Сладковатый запах перемешался с чем-то вонюче-тухлым.
Он остановился – болото, мелкое, отчасти высохшее, но еще сохранившее зловоние.
Девушка схватилась за мужскую руку, и он бросил негодующий взгляд на ее по-детски напуганное лицо; рот и нос она прикрыла воротником куртки. Он хотел одернуть руку, но лишь двинулся дальше, аккуратно ступая по грязи. Запах становился невыносимым, и ему тоже пришлось приподнять воротник.
Шаг и шаг. Глубже и глубже. Шаг и шаг.
Кругом – покрытые лишаем стволы, один на другом. Ладони касались неприятной сырой коры.
Лучше так, чем упасть.
Почва совсем размокла, и ботинки елозили в лужах. Женская ладонь цепко сжимала руку. Он ступил на поваленный ствол и огляделся.
– Да, болото.
– Можем вернуться, – пробубнила девушка сквозь воротник куртки.
– Дальше пойдем, так ближе.
Он заметил, что на поверхности воды что-то плавает. Пригляделся.
– Постой здесь.
Высвободил руку и пошагал прямо по бревну. Местами оно проседало под грузным мужским телом. Шаг – и нога провалилась. Мерзкая жижа.
– Вот же гадость, – выругался он себе под нос.
Поднялся и пошел дальше, не спуская взора с болота. Глаза уже различали круглую форму, черты, но мозг отказывался верить. Поверил только вблизи: это было начавшее разлагаться мужское лицо, темно-зеленое, застывшее на поверхности. Бездонный черный рот. Глаза жутко раскрыты. Но от них тяжело оторваться. Его тянуло туда, ближе и ближе. Дрожь пронеслась по телу. Мертвый взор пленил. Как будто с каждой секундой высасывая часть рассудка.
Он спасительно мотнул головой в сторону и ощутил легкий дурман.
Неподалеку – еще одно мерзостное лицо. Женское и изуродованное. Без носа. Искаженный словно от испуга рот. Ниже лица – худая порванная грудь. Распластанные руки. Всплывший голый живот, плоский.
– Что там?
Он не услышал.
– Что?
– Ничего.
Еще два лица, мужское и женское, с безобразными гримасами. Спина одного из них плавала неподалеку.
Невыносимая вонь резала ноздри. Слезились глаза. Он поморщился и опустил их. И тут же увидел рядом торчащие из болота ноги и тощую поясницу. Чуть поодаль – макушка, с длинными черными волосами.
Болотисто-трупный запах нагло лез в нос. Во рту ощущался сладковатый привкус. Рвота вмиг подошла к горлу и самовольно вышла наружу.
– Что такое?
Голос приблизился.
– Стой там! – рявкнул он.
И тут же согнулся снова.
– Стой, – уже тише пробормотал он, выставив руку.
Казалось, вышло все, что могло выйти, но он не мог разогнуться. Сплюнул. Боязно было глядеть на болото. Оно близко. Он медленно выпрямился, вытерся рукавом и направился к девушке. Схватил ее за руку и решительно пошагал в сторону дома, не оглядываясь.
– Чтоб я еще раз пошел туда, – бубнил он. – Хоть раз.
– Что там такое?
Вязкая жижа замедляла ход, ноги разъезжались. Пять изнурительных шагов. Десять. Пятнадцать. Легче. Почва твердела. Они снова оказались в глуби чащи. Он раздвигал руками кустарник, протаптывая никем не хоженую тропку. Девушка тяжело дышала позади, но старалась не отставать. Она напугалась. В эти мгновения, кажется, она совсем не способна была воспринимать действительность.
Деревья и кусты. Кусты и деревья. Холодные листья. Усердно стремящиеся ввысь стволы с испещренной корой. Мягкий мох под ногами.
Он не видел все это, но точно знал, что именно так оно и есть.
Впереди забрезжил тусклый свет – они близко. Серые стены дома спасительно выросли перед ними. Раз плитка. Два. Три. Четыре.
Впервые путники остановились и выдохнули. Он присел и закрыл глаза. Воздух казался свежим и чистым. Они жадно глотали его полной грудью.
– Кажется, я придумала себе имя.
Тяжело дышал женский голос.
– Какое?
Он приподнял голову. Девушка стояла рядом. Ее мертвенно-бледное лицо заметно выделялось на фоне подсохшей желтоватой травы.
– Солнце.
– Что?
– Солнце.
– Хм.
Девушка покраснела и опустила глаза.
– Нормальное имя.
– Наверно.
Они вышли неподалеку от крыльца, в стороне от пятна голой земли. Девушка первой направилась в дом и проскрипела ступенями. Когда подошел он, позади дома раздался звонкий треск. Он опешил и развернулся. На оголенной земле валялась груда пластика и стекла с проводами. Со второго этажа выглядывали парень с девушкой.
– Наверху есть экран, – сказала программистка после ухода хирурга и учительницы.
– Да, – подтвердила вторая.
– Работает?
– Не знаю.
– Надо попробовать включить.
Втроем они проследовали мимо сидевшего за столом Гая.
– Вы куда?
– Наверх, – буркнул страховой агент, рубивший с ним дрова.
По дому разнесся скрип ступеней.
В дальней спальне – отличной от других только окном в пол – на столике покоился молчаливый черный экран.
– Вот.
Агент оценивающе оглядел технику.
– Это моноблок.
– Что?
– Все питание в мониторе. Это компьютер.
– Да?
– Что ж, садись.
– Я?
– Не я же программист.
– Я без понятия, что с этим делать. Ты же определил, что это моноблок.
– Садись уже.
Девушка пожала плечами и села.
– Может, включится сам?
Никто не отреагировал.
Сухая женская ладонь собрала пыль со стекла. Экран был шире самого стола.
– Давно его не трогали.
Она стряхнула руку. Другой нащупала выпуклость – кнопка включения. Нажала. Ничего. Еще раз.
– Сзади надо глянуть.
– Я не программист.
Девушка повернула монитор задней панелью к себе и осмотрела. Подсоединены несколько проводов, разных по толщине и разъему. Она вынула один, подождала и всунула снова. Затем нажала кнопку включения. Что-то внутри зашипело.
Двое стоящих радостно выдохнули.
– Что ж, посмотрим.
Черный цвет экрана сменился белым. Монитор загудел.
В проходе кашлянул Гай. Все обернулись. Недовольное выражение сразило каждого. Но он тоже ждал, вместе с ними. Девушка встала перед монитором, скрестив руки.
Бесконечно тянулись минуты ожидания. Веки не моргали, боясь упустить миг торжества. В ушах болезненно стоял гул.
Минута, три, шесть. А белый экран не менял цвета.
– Черт, ну конечно.
Безжалостная шутка, будто из девятого круга ада. Хрупкая людская надежда растоптана вдребезги.
Одна из девушек всхлипнула, осознав поражение. Парень нервно усмехнулся.
– Что теперь делать?
Никто не знал ответа. Программистка выпрямилась.
– Может, раскрыть заднюю крышку.
Поверившая в свои способности, она принялась силой отрывать пластиковую панель. Остальные безмолвно наблюдали.
С хрустом панель сдалась. Внутри – хитросплетения проводов и кабелей. Голову сломаешь, прежде чем разберешься, какой и откуда идет. От питания тянулись разноцветные ниточки. Девушка водила глазами вдоль и поперек. Потрогала, повертела. Глянула на монитор. Распутала провода. В монитор. Провода. Монитор. Провода. Монитор. Но тот предательски оставался белым.
