Михаил Евгеньевич Московец
Даль
Деревья. Вокруг только уродливые деревья. Стволы покрыты морщинистой корой.
Я один вижу это? Ничего живого, кроме жалкой растительности. Где же звери? Не знаю. И тот парень не знает. И девушка. И остальные.
Он мысленно всколыхнулся, но лицо сохранило холодное безразличие.
Почему мы здесь?
Мозг настороженно бередил последние воспоминания. И раз за разом возвращался к тому, как открываются глаза в кузове. Раньше – ничего.
Может, потом вспомнится, по ходу. Я еще не проснулся нормально. Для чего-то же меня везут в грузовике. И куда-то везут.
Он поморщился и огляделся по сторонам.
Да наплевать. Одна глушь.
Грузовичок вразвалочку катился по ухабам и едва не разваливался. Все молчали. Три парня и три девушки. Еще двое водителей.
Тянущуюся излучину леса накрывал молочный туман, едва пропускающий дневной свет.
Деревья оттого и уродливые, видимо. Да и все тут какое-то уродливое.
Воздух странный: вдыхаешь, но почему-то не можешь надышаться, как при малом количестве кислорода. Вдыхаешь и вдыхаешь, а ощущение удушья не пропадает.
Ранние сумерки. Светило стояло невысоко и собиралось вскоре опускаться за горизонт. Возможно, еще до прибытия людей.
Прибытия куда?
Подкрадывающийся конец дня убаюкивал, и некоторые пассажиры невольно зевнули.
– Скоро прибудем, – крикнули из кабины.
Ответа не последовало.
Так, что было вчера? И было ли вчера?
Однообразно мелькающие деревья, чуть ли не одной высоты. Как братья.
В животе что-то заурчало, и в безмолвной тишине это урчание разнеслось по всему кузову. Пассажиры промолчали.
Как прибудем, надо бы поесть. Только не эти чертовы деревья, не деревья.
Люди сидели, потупив взоры. Каждый, очевидно, пытался разобраться с прошлым. Их головы покачивались в такт машине.
Грузовик замедлил ход и начал плавно поворачивать. Сидевшие в открытом кузове оживились, разминая затекшие конечности, но не проронили ни слова, сохраняя те же угрюмо-озадаченные выражения. На языках крутились одинаковые вопросы.
Вдалеке возник дом, каменно-серый, с выцветшей кирпичной крышей. Несколько сотен метров отделяли его и грузовичок, и удивительно, что он был виден в такой туман.
Должно быть, громадная махина.
Тарахтящая машина подъезжала, снижая ход.
Два этажа. Дом вытянуто-прямоугольный, унылый и неприглядный, похожий на наспех поставленный сарай. Венчался он покатой острой крышей, на краю торчала железяка. Может, раньше там даже крутился флюгер. На втором этаже – непропорционально большое для стены окно, точно око мертвого здания. Посеревшая и высохшая с годами рама вгрызалась в серый камень из последних сил.
Грузовичок развернулся и остановился у ветхого крылечка, напоследок шумно рявкнув выхлопной трубой.
– На выход.
Двое водителей неспешно вылезли из кабины и с разных сторон обошли кузов. опустив бортик, они отошли в стороны, выпуская пассажиров.
– Ваш дом, – гулко объявил один из них, а другой уже поднялся на крыльцо, проскрипев каждой ступенькой.
Затем – тишина. Какая-то обитель безмолвия.
Он огляделся на месте и не услышал даже звериного крика.
В таком беззвучии сотворялся наш мир. Черт, куда меня несет? Какая мертвечина. Жутковато, когда вокруг нет звуков. Прямо как в глубокой пропасти.
Поднявшийся по ступенькам провожатый дернул облезшую ручку и распахнул деревянную дверь; всем прибывшим показалось, что наружу вырвалось измученное облако пыли.
Это просто дверь. Не переживай. Это просто дверь.
Он опять оглянулся в смутной надежде. Быть может, увидеть маломальские отголоски жизни.
Прибывшие толпились на улице, озираясь и невольно прижимаясь друг к другу. Они будто искали какого-то спасителя или верили, что вот сейчас проснутся в своих кроватях, облегченно выдохнув после необъяснимого кошмара. Но пока на них глядели грозные взоры провожатых.
– Заходите в дом.
Парень шагнул. За ним девушка. Еще одна. Еще один.
– В дом, – приказал оставшийся у кузова.
Двое не дернулись с места. Только сейчас он увидел, что глаза у девушки влажные и мечутся по сторонам.
– Нет.
Он выдержал взгляд провожатого.
– Черт с вами! Стойте, где хотите.
Тот сделал пару шагов вперед, очевидно, приготавливаясь к реплике.
– Вы остаетесь здесь! – заорал он. – Навсегда. Каждый из вас здесь погибнет. Миритесь с этим, как хотите. Мне на вас наплевать. Всем на вас наплевать. Вы сами по себе, радуйтесь.
Вернулся к машине и добавил:
– Теперь можешь стоять где угодно.
Недооцененный талант.
Хлопнул дверцей кабины. Из дома выскочил его напарник.
– Любит он наговорить лишнего, – прошептал тот. – С вами свяжутся.
– Мы должны тут жить?
– Да.
– Это игра какая-то?
– Нет.
Да. Точно игра.
Протянутая рука указывала на дом. Глаза сверлили второго водителя, который уже залазил в кабину. Звон дверцы. Гулко запыхтел старенький мотор. Колеса чуть забуксовали в грязи, разворачивая машину. Через пару мгновений уезжавшие посигналили на прощание.
Издеваются.
Он повернулся к девушке. Та тихо всхлипывала, от растерянности даже не закрыв лицо руками.
Жалкое создание.
– Пойдем ко всем.
Вместе лучше. С чего бы это?
Девушка очнулась и побрела в дом. Войдя, она остановилась в нерешительности, оглядывая всех и ища место, но прошла всю комнату поперек и скрылась в проеме. Раздались рыдания.
Он вошел внутрь, и под ним негодующе скрипнула половица: лишь скрип слышится в этой местности.
Большая простенькая комната. Одна из девушек сидела на уголке запыленного ковра перед грязным камином, обняв худые колени. Она обернулась на вошедшего с какими-то дикими глазами. И через мгновение снова уставилась на заднюю стенку камина.
Вторая уселась в кресло, поджав ноги и прижавшись к спинке. Слева от двери прямо под двумя крюками сидел, закрыв глаза, парень. Ноги его безобразно распластались по полу.
Из дальней комнаты послышался скрежет, но никто и бровью не повел. Опять тишина.
Он развернулся в проеме и вышел прочь.
Внутри мерзко. Мы здесь останемся навсегда? Полный бред.
Присел на крыльце, облокотившись на покосившиеся перила.
Не дул ветер. Не пели птицы. Каждое последующее мгновение в точности повторяло предыдущее. Время текло без цели, без малейшего стремления. Тихий ужас витал над головами новоприбывших обитателей дома.
К черту все. Кто-то явно шутит над нами. Безжалостно и жестоко.
Чувства перебивали все мысли. Лишь тревожное смятение – людям больше ничего не досталось. Только тревога. И смятение.
Почерневшая от огня стенка камина пленила девушку. Глаза таращились туда, отпуская разум в астральный полет. Спасение в небытии. Ее нет и никогда не было: она – проекция в неправдоподобной плоскости этой реальности.
У второй текли слезы. Соленые ручейки оставались на спинке облезлого кресла. В нем тепло и уютно. Уютно в глуши, где ты не знаешь себя.
Треск с кухни. Подавив эмоции и прислушавшись к остаткам рассудка, один из прибывших осмотрел кухню, но не нашел ничего утешительного. Хоть малейшей подсказки. Обычная утварь да бутыли с водой вдоль стены, куча консервов. Он взял одну и, расковыряв складным ножом, съел, хотя есть совсем не хотелось. Злоба только усилилась, и пустая жестянка полетела в виноватую стену. Тут же он ощутил, как организм отторгает еду, и едва успел склониться над раковиной. Его вырвало. Потом снова. Желудок уже опустел, но многочисленные позывы продолжали сковывать, высасывая жижу. Наугад он запрокинул руку и попал на рычаг крана, дернул его. Кран прохрипел, прогудел, и оттуда полилась ржавая вода, хилой струйкой смывающая человеческие отходы. Обессиленный человек уперся ладонями в края раковины и наблюдал мокрыми от напряжения глазами. Развернулся, прошел до стола и, небрежно отодвинув стул, бухнулся в него, закрыв лицо руками. Безумно хотелось пить.
Спустя время кто-то прошел мимо легкой поступью. Почти сразу – еще.
Жесткий пол. Затекла спина. Девушка у камина поднялась. Клонило в сон. Она не видела ничего впереди себя, но каким-то образом добралась до постели. Ее порыв подхватила вторая с кресла. Она резко подскочила, как с иголок, и, вытирая глаза на ходу, побрела следом.
Снаружи хоть было чем дышать. Аккуратно облокотившись на перила, он прикрыл глаза и тут же провалился в неглубокий сон, полный пустоты. Проснулся из-за ноющей спины и совсем забыл, где находится. Однако память мгновенно вернулась, подсказав, что он брошен с незнакомцами.
Надо поспать.
Глубокий зевок. Он встал и чуть сгорбленный вошел внутрь. Никого не было.
Черт, может, и нет никаких незнакомцев.
Он огляделся в недоумении. На крючках висели куртки. Нижняя губа непроизвольно задергалась, но ноги спасительно понесли дальше – сквозь комнату, кухню, по лестнице наверх, к трем спальням, в одной из которых было место и для него. Упав на кровать, он покорно отдался сну.
Глаза раскрылись. Выспался. Отчего-то казалось, что заснул он точно в той же позе, в которой и проснулся. Вторая кровать пустовала. Он сел и протер глаза.
Это не сон. Сны не длятся так долго.
Тишина. Ни один звук не доносился до ушей.
Может, и нет тут никого, кроме меня.
Он нехотя встал и побрел вниз по лестнице. В кухне он впервые заметил груду консервов. Есть не хотелось, хотя неизвестно, когда желудок последний раз переваривал пищу. За столом сидел парень – тот, которого не было вчера в гостиной. Он безучастно резал острием ножа столешницу. Как только вошел гость, он бросил взгляд в его сторону.
– Что ж… – начал тот зачем-то.
Долгое молчание.
Говорил бы уже.
Тишина хладнокровно вошла в следующую степень. В обреченность. Гудение кровотока в ушах рвалось наружу. Сильнее и громче. Оно заполонило уже всю кухню.
– …нам надо как-то жить дальше.
Слова потонули в нарастающем гудении. Тело сковало. В глазах рябило, как в калейдоскопе.
Так сходят с ума, да? Что он сказал?
Внезапный треск спугнул сумасшествие. Говоривший обернулся в сторону гостиной.
Муторное оцепенение отступало. Сердце бойко колотилось.
Говоривший встал из-за стола и направился на звук. Второй сделал то же самое.
– Что случилось?
– Часы упали.
– У нас были часы?
– Они не работали.
На полу около шкафа валялся круглый белый циферблат, рядом – осколки стекла. Короткая стрелка едва отползла от шести. Длинная – застряла на подступах к четырем.
Все столпились около шкафа. Инстинктивно. Ведь вместе лучше.
– Что ж, – снова начал парень и оглянулся на склоненные головы, – теперь это наш дом.
Раздалось робкое всхлипывание.
– Что нам делать? – спросил кто-то.
– Жить дальше.
– Как?
Скрипнуло кресло.
Ноги сами понесли к нему. Там, подогнув свои, сидела девушка. Которая вчера убежала наверх. Он присел на пол, облокотившись спиной на стену. Она подняла голову. Глаза были влажные, но она не вытерла их рукой. Из маленького рта вырвался неопределенный звук, отдаленно напоминающий выдох.
– Мне кажется, что у меня была семья.
Но голос изменил ей и взвинтился вверх. Девушка тихо откашлялась.
Эти пугливые и потерянные глаза. Бедняжка. Она бы не выжила без семьи.
– Была семья.
Фраза по буквам выползала из потрескавшихся губ. Они твердили ее, как мантру. Наверно, это действительно помогало.
– Возможно, и у меня была семья.
Глаза пробежались по комнате и замерли на разбитых часах.
Как просто – взять осколок побольше и перерезать себе вены, а затем проснуться от этого кошмара.
– Большая и дружная. Думаю, я сильно ее любил.
Нет, ни за что нельзя. Я должен остаться.
– И она меня любила. Твоя семья тоже тебя любила.
– Да?
– Точно.
Ее омраченное лицо немного преобразилось, губы искривились в жалком подобии улыбки. Ему тоже стало лучше. Начинаешь чувствовать себя живым человеком, когда рядом семья. Или хотя бы ее воспоминание.
– Может, с этим знанием нам будет легче жить дальше.
– Может быть.
Он огляделся. У валяющегося циферблата сидел говоривший. Вокруг не осталось никого.
Как забавно, что после его слов все разбежались. Испугались. Им еще рано.
Он задрал голову вверх и увидел грязное окно.
Через него хоть что-то видно?
Любопытство подняло тело. Все в пыли. Если прислониться, можно разглядеть деревья. И только. Сразу же зачесалось в носу. Чихнул.
– Будь здоров.
– Да, будь.
– Спасибо.
Ладонью он провел по стеклу: остался протяжный чистый след, пускающий в комнату немощные лучи светила.
Пыль на ладони была мягкой, как шелк. Глаза завороженно оглядывали каждую крупицу этой природной памяти. Пальцами другой руки он растер ее, точно припоминая что-то. Неявная ассоциация витала на языке, но не давалась. Улетела. Он обреченно поднял голову, заглядывая в очищенную полосу на стекле. Стряхнул руку и протер еще. И еще. И еще. Серая пыль скопилась по краям. Однако в окне виднелись только деревья.
Надо отмыть руки.
Он зашагал прямиком к раковине. Дернув кран, он спиной почувствовал, что кто-то сидит за столом. Кран прохрипел и изрыгнул ржавый поток.
До ушей донеслось противное трение. Обернулся. Говоривший резал боковину дверного проема ножиком. Влево-вправо. Влево-вправо.
– Две зарубки, два дня.
Одна над другой зияли глубокие насечки. Первые ступеньки бесконечной лестницы.
– В доме нет дров, а вчера перед сном было прохладно. Придется рубить.
Он развернулся и направился к выходу, попутно захватив с крючка первую попавшуюся куртку.
Из-за стола кто-то шумно подорвался.
– Я помогу, – мужской голос стянул куртку следом и исчез.
Кухня стала пустынной, и он впервые осмотрелся. Свисающая с потолка убогая лампочка едва давала свет. Тусклые лучи освещали неказистую столешницу, припертую к стене и снизу поддерживаемую убогими квадратными тумбами. На уровне головы висели прямоугольные шкафчики. Цвет невозможно было разобрать. Все было в пыли. Он провел рукой по дверце верхнего шкафчика.
Цвет ореха. Не помню какого. Пыль – это останки человеческой кожи. Кто-то смотрел в то окно. Кто-то наблюдал за ореховыми дверцами. Быть может, давно или совсем недавно. Выходит, мы не первые люди в этом крае. Природа должна знать, как с нами обходиться. Она не даст нам погибнуть.
Напротив столешницы стоял железный четвероногий стол с придвинутыми стульями. Чистой ладонью он провел по его поверхности: тонкая кожа ощутила мелкие рубцы и впадины. Пыли здесь уже не было, успели стряхнуть.
Послышался скрип половиц, и он усмехнулся, поймав себя на мысли, что от скрипа становится спокойнее. Он привык к нему, как начинал понемногу привыкать ко всему окружающему.
В животе заурчало. Не ел он, наверно, больше суток, и организм начал сигналить о помощи.
Значит, нервы угомонились. Чудно.
На столе и столешнице не оказалось чего-то пригодного для открывания консервов.
Должно быть, нож забрал тот. Ножом, что ли, дрова рубит?
Он порылся к ящиках. Открывая их один за одним, он видел скудную кухонную утварь – пару ложек, вилок, мутных, покрытых слоем несмываемой грязи; несколько кружек, давно потерявших цвет; тряпки с заскорузлыми краями; прямоугольные деревяшки и запыленные куски облицовочной плитки; повстречалась даже наполненная чем-то бутылка. Наконец показалась темная рукоятка с лезвием.
Он проверил подушечкой пальца: тупое, хотя кожу, наверно, проткнет. Взял жестянку и вогнал лезвие в верхнюю часть. На удивление, оно довольно проворно отковыряло крышку. Запрокинул банку, вываливая содержимое в голодный рот. Желейную массу разбавляли куски шинкованной говядины. Вряд ли отборной, но пойдет. Он неприятно ощущал, как все пережеванное опускается по горлу до изголодавшегося желудка. Затем запрокинул снова, вывалив оставшееся.
Золотистая этикетка, синее окаймление. Неплохо постарались для брошенных. Наверно, та девушка тоже хочет.
Лезвие проворно повторило операцию.
Она по-прежнему сидела в кресле, уставившись в окно.
– Хочешь поесть?
Резко встрепенулась.
– Да.
В гостиной никого больше не было.
– Никто не приходил?
– Нет.
Она неаккуратно запрокинула жестянку, и часть мяса полетела мимо рта, на штаны. На них было темное пятно. Рядом – кисть, плотно сжатая в кулак. Изнутри тек красный ручеек. Взгляд его метался с пятна на кулак, устанавливая причинную связь.
Она еще раз запрокинула жестянку. Ручеек спокойно стекал по коже.
– Это что?
Ее словно молнией сразило. Мгновение – и она повернула к нему заплаканное лицо. Подбородок задрожал. Она опустила глаза на кулак и раскрыла его.
– Я хотела… – и замолчала, а слезы капали рядом с кистью.
На трясущейся ладони лежал кусок стекла, небольшого, но острого. Его края изрезали все линии жизни.
– Хотела порезать себя?
Она едва слышно всхлипнула. Он стоял в злой растерянности. Неаккуратным движением выхватил стекляшку и бросил в разбитую груду. Тот раскололся на еще меньшие осколки.
Бордовая кровь вытекала из рваных бороздок женской ладони.
Черт, делать ей нечего? Вздумала угробить себя – ага, сейчас.
В голове гнев перемежался с заботой. Кляня ее, он все равно соображал, как помочь. Внезапно пронеслась мысль о тряпках – и тело его оказалось на кухне.
Они грязные, вода ржавая. С чем была бутылка?
Руки действовали инстинктивно, не было времени обдумывать. Они открыли нижний ящик и вынули прозрачную с пятнами бутылку. Открутили тугую крышку, и изнутри вырвался едкий аромат. Потом схватили ножик и отрезали нижнюю часть футболки.
Она почище тех тряпок.
Вылили жидкость на ткань. Ноги понесли обратно.
Девушка сидела в той же позе и не отрывалась от окровавленной руки.
– Будет больно.
Он опустил ткань на ладонь. Девушка пискнула, но на большее не решилась. Чувство вины задушило все иные ощущения. Он обмотал ткань вокруг раны и коряво завязал.
– Не надо было этого делать.
Виноватые глаза глянули на него.
– Позже поменяю повязку.
Слезы капали на штаны.
– Я не хотела…
– Тихо.
Он держал ее за руки, мысленно ругая.
Понятно, что слабая, понятно, что хочется вырваться из кошмара, но зачем резаться? Больная. Только проблем бы больше стало.
– Тише.
Он обернулся на разбитую кучу у шкафа.
Надо убрать от греха подальше, а то найдется еще один желающий.
Он дернулся в сторону, и девушка тут же выпрямилась, не поднимая головы.
Где-то в кухне должно быть ведро.
И действительно, в одном из нижних тумбочек стояло невысокое ведерко с грязным дном. Он вернулся в гостиную. Пальцы аккуратно хватали стеклышки и скидывали в общий котел. Тут он заметил, как прозрачное стекло окрашивается в алый.
– Да чтоб тебя, ну естественно.
Он склонил голову, встал и вернулся в кухню. Открыл бутылку и вылил жидкость на пальцы. Жжет. Показались две горизонтальные полоски на подушечках указательного и среднего пальцев. Через них медленно сочилась кровь. Он соображал. И не сообразил ничего лучше, как окатить из бутылки всю ладонь и плотно прижать подушечки к выпуклой мышце большого пальца. Затем вернулся и докончил начатое.
Вроде все.
На него пялился белый циферблат с застывшими стрелками.
А что же делать с тобой?
