Мария Берестова
Хрупкая мелодия
Перебрав внутри своей головы все свои нынешние слова и поступки, Михар пришёл к выводу, что Магрэнь, пожалуй, была права, и им действительно стоило бы танцевать вместе на свадьбе. В обществе знали, что он не танцует; и, если бы он танцевал с нею, это подчеркнуло бы глубину их близости и выставило бы их союз в более выгодном свете. Он же, вместо того, чтобы взвесить все перспективы и последствия, предпочёл сразу вступить с ней в конфликт, чтобы утвердить незыблемость своего авторитета и показать, что не позволит ей принимать за него решения, – и упустил из внимания вопрос выгоды.
– Было бы, из-за чего спорить! – недовольно пробормотал он в полумрак своего кабинета, нервно постукивая ногтем по корешку книги.
Теперь ему очевидно виделось, что танцевать с нею ему было бы выгодно, и что он был не прав, и что он совершенно напрасно так жёстко повёл себя с Магрэнь, которая заботилась об их общей репутации, а отнюдь не о том, чтобы потешить своё эго за его счёт. Впрочем, первое, конечно, не исключало последнего – но последнее явно было для неё лишь вторичной выгодой, а не первопричиной её поступка.
Постановив сам в себе, что танцевать всё же придётся, он решил завтра же принести ей свои извинения, – поскольку столь вредная особа, как Магрэнь, точно не спустит ему сегодняшнюю грубость с рук, – и даже начал уже раздумывать над тем, каким подарком подкрепить эти извинения. Цветы, само собой – пожалуй, к случаю подойдут белые розы… возможно, что-то из драгоценностей? Не хотелось покупать готовое, а на заказ сделать не успеют… может быть, лучше что-то экзотическое и дорогое для её парфюмерного завода?
Размышления эти на время отвлекли Михара, и он не сразу заметил, что недовольство собой и тревога никуда не делись – хотя он, вроде бы, всё так хорошо проанализировал и наметил корректный план действий.
Раздражённо отложив книгу, он встал, заложил руки за спину и принялся расхаживать по кабинету; через пару минут, высунувшись в окно навстречу переливам весенней капели, закурил.
Тревога его нарастала.
Перезвон капели за окнами опять напомнил ему о слезах, и он подумал, что, верно, она и впрямь была сегодня похожа на женщину, которая вот-вот заплачет: лицо её показалось ему искажённым, и голос звенящим и срывающимся. И то, и другое было ей совершенно несвойственно – он неплохо успел изучить её мимику за последние месяцы и был уверен в своём выводе.
«Вы совершенно невыносимы!» – сквозь перезвон нот и капели звенели в его голове её слова, и, чем дальше, тем отчётливее он всё же слышал в них слёзы, и тем яснее ему представлялось, что сбежала она именно от того, что не сумела их сдержать и не желала, чтобы он был тому свидетелем.
Пальцы его нервно сжали сигару.
Хотя он вроде бы и постановил внутри себя, что извинится, и даже придумал уместный подарок, который точно придётся ей по душе и наверняка загладит неприятное впечатление, он всё ещё не сумел найти себе покоя.
Ему не в чем было упрекнуть Магрэнь; на людях она всегда была исключительно безупречна, а характер демонстрировала только наедине с ним – чего тоже нельзя было поставить ей в упрёк, потому что, определённо, именно её яркий и дерзкий характер был той причиной, по которой Михар выбрал в жёны именно её. Ему доставляли истинное и глубокое удовольствие интеллектуальные пикировки с ней, ему нравилось их вечное псевдопротивостояние – напоминающее чем-то игру в шахматы, где каждый из них мыслил как стратег и использовал весь свой арсенал для долгой позиционной игры. Магрэнь была тем редким случаем, когда Михару был интересен человек, а не его функциональная полезность.
Эти мысли только усиливали странное, неприятное чувство, которое сдавливало лёгкие и упорно мешало Михару закрыть ситуацию. Он вроде бы всё проанализировал, понял, разложил по полочкам и принял все необходимые решения – а мерзкое это чувство продолжало вгрызаться в него и побуждало действовать, и действовать немедленно.
«Что ж, возможно, не стоит откладывать до завтра!» – решил Михар, уступая этому чувству, чтобы вернуть себе спокойствие.
Как он предполагал, Магрэнь сейчас должна была быть у себя и тоже занималась анализом их конфликта. Послав лакея за розами – непременно белыми – и наказав отправить их сразу к ней, он велел подать экипаж и отправился к ней на квартиру.
Вопреки его ожиданиям, Магрэнь не занималась аналитикой: судя по царящему вокруг бедламу, она собирала вещи. Она успела уже изрядно накрутить себя за это время. Одна проблема потянула за собой ворох других: она припомнила все, вообще все промахи Михара, все его неудачные слова и поступки, все отсутствующие знаки внимания или недостаточную внимательность, все реальные и придуманные недостатки. А больше всего другого жгло её сердце то, что всегда, всегда он занимал крайне жёсткую позицию, и его никогда было невозможно переубедить или смягчить.
Более того, Магрэнь стала замечать за собой, что настолько привыкла к такому положению вещей, что уже и перестала бороться с ним. Нужно следовать заведённому им распорядку? Она подстраивалась. Нужно было сперва на каждый чих спрашивать его разрешения? Она спрашивала. Нужно было подробно посвящать его в свои планы и не отклоняться потом от них? Она делала это.
Безвольно опустив руки с собранными флаконами любимых духов, Магрэнь тупо уставилась в пространство, понимая, что давно уже ничего не делает, не согласовав сперва с ним и не получив его позволения.
И что ей ни разу не удалось его переубедить, если он позволения этого не давал.
Сердце Магрэнь оборвалось и рухнуло в бездну страха и отчаяния: она осознала, что совершенно потеряла себя и свою жизнь, и что такими темпами скоро совсем превратиться в его бесправную тихую тень.
Ей стало очевидно ясно, что брак этот непременно сделает её несчастной, что в браке этом она обречена потерять себя, и что она не готова идти на такие жертвы и не готова становиться той женщиной, которую из неё упорно пытался вылепить Михар.
«Разорвать помолвку, – солнечным лучом мелькнула у неё в голове спасительная мысль, – вернуться в Кармидер… и шкаф забрать с собой!»
Мысль о том, как обидно он не оценил её потрясающую находку, жгла её особенно сильно. «Услышишь ты ещё и обо мне, и о моём уникальном музыкальном шкафе, и о том, какие прекрасные я вечера устраиваю с ним в Кармидере! – зло и мятежно повторяла она про себя. – Все локти ещё обкусаешь!»
Ей было особенно досадно, что он не оценил то, какой она была сама по себе, и пытался сделать из неё что-то другое – чем она становиться точно не желала. Ей остро, мучительно хотелось, чтобы однажды до него дошло, как слеп он был и как глубоко ошибся – и чтобы он непременно страдал, осознав, какую женщину упустил!
С особым наслаждением она придумывала, как будет он жалеть тогда, когда буквально все его знакомые станут добиваться чести попасть на её особый музыкальный вечер, чтобы послушать диковинку, и будут ради этого специально уезжать в Кармидер, – да будет поздно!
Затем ей пришла мысль ещё более головокружительная: если верно поставить дело, и принять на себя правильный вид, да оговориться там и здесь…
Вытирая злые слёзы, Магрэнь уже видела в своих мечтах, как уничтожит репутацию этого бездушного злого человека! О, он ещё узнает её! О да, он её узнает!
В таком настроении её и застал Михар. Даже не догадываясь, что сейчас крутится в её голове, он не понял, к чему она собирает вещи в такой спешке – до свадьбы оставалось ещё чуть больше недели, а они уже вроде как договорились, что она переедет к нему только после свадьбы.
Задать вопрос он не успел. Заметив его прибытие, она зло заявила:
– Я вас не приглашала, господин Михар! – и энергично придавила крышку солидной обитой шёлком коробки, куда только что утолкала три шляпы сразу и целый ворох атласных лент.
Несколько обескураженный столь холодным приёмом, он отметил:
– Такое чувство, что это я позабыл, что это я пригласил вас, – делая жест в сторону уже собранных коробок.
Магрэнь, как раз собирающая по трюмо и окрестным поверхностям свои шпильки, бросила на него искоса острый и раздражённый взгляд и заявила:
– Не беспокойтесь, заберу я свой шкаф из вашей гостиной.
Она так язвительно выделила это «вашей», что обида её обнажилась со всей очевидностью. Он решил, что это хороший момент для примирения и, откашлявшись, продекларировал:
– Полагаю, вы в самом деле имеете все права распоряжаться расстановкой мебели в нашей гостиной.
Это были, определённо, те слова, которые ему стоило сказать ещё в самом начале, когда он только увидел этот шкаф; и это была та самая декларация, которую она хотела от него получить. Вот только произнёс он её слишком поздно – когда она уже поняла, что дело не только в шкафе.
Всплеснув руками, она выронила уже собранные шпильки.
С жалобным переливчатым звоном они рассыпались по всей комнате, усугубив царящий в ней беспорядок.
Она впервые за разговор взглянула на него прямо, и он с удивлением заметил отчётливые следы слёз на её лице – она не ожидала его визита, поскольку это было совершенно не в его привычках, и не успела привести себя в порядок.
Его сердцем овладело чувство, которого он не испытывал так давно, что и забыл, как оно называется – мерзкое, сосущее, подёргивающее щемящей тревогой.
– Подите вы прочь в вашу гостиную, – меж тем, вытерев мокрые щёки досадливым жестом, зло сказала она, – и делайте там, что захотите.
Она резко развернулась, сильным движением распахнула створки палисандрового шкафа и принялась выхватывать из него вешалки с накидками и плащами, и скидывать их на сафьяновую софу.
Он застыл посреди её комнаты, не зная, как вести себя в подобной ситуации.
– Идите, идите! – взмахнула она в его сторону очередной накидкой из светлой бежевой замши, словно прогоняя. – Делайте что знаете! – в сердцах кинула она накидку на пол. – Только без меня, без меня!
С силой выдернув ящик с перламутровой ручкой из трюмо – наружу посыпались гребень и ленты – она кинула его на софу поверх накидок. Жалобно наклонившись, ящик с трудом устоял, выронив разве что ещё пару заколок с жемчугом, которые печально звякнули о наборной паркет.
Михар неожиданно почувствовал облегчение от того, что ящик полетел не в него.
– Что вы вообще здесь забыли! – распалялась она. Взгляд её снова метнулся к шкафу: – А, ну конечно! – она с головой залезла внутрь – он осознал, что шкаф куда глубже, чем кажется снаружи – и, вытащив оттуда очередную вешалку с чем-то чёрным, стремительным шагом подошла и сунула ему прямо под дых.
Он машинально взял, узнавая подаренное им ей платье. До него дошло, что она хочет разорвать помолвку – пусть эти слова так и не прозвучали – и это её решение ударило его по голове обухом.
Ему в голову даже не забредала мысль, что она может решить нечто подобное. Они оба были людьми зрелыми и сдержанными, и, тем паче, они подписали брачный контракт, в котором очень тщательно обозначали все условия их союза. Это была, в конце концов, весьма удачная сделка – и в первую очередь удачная для неё – и ему было чрезвычайно неприятно, досадно и унизительно понимать, что брак с ним оказался для неё столь нежеланен, что она теперь готова пойти на любые риски и потери.
Он же – он успел привыкнуть к ней за эти несколько месяцев, он успел привыкнуть к тому, что может на неё положиться, он успел привыкнуть к тому, что она выступает идеальным партнёром, союзником и даже – почти – другом.
Мысль о том, чтобы потерять её, казалась ему ошеломительной.
Метнув на него совершенно убийственный взгляд, Магрэнь снова ринулась к трюмо, по дороге уронив хрустальный бокал со столика. Беспомощный хрупкий звяк почти не был слышен за дробным стуком её каблуков.
– Не хотите ждать? Что ж, я вам сейчас всё верну! – распалялась она, выуживая из разных ящиков и лакированных шкатулок его многочисленные подарки.
Набрав горсть, она, не глядя, швырнула их в его направлении. Пёстрый переливчатый вихрь серёжек, заколок, колец и браслетов разлетелся по комнате, не достигнув самого дарителя.
Тут уж и самим Михаром начал овладевать гнев.
