Мария Александровна Стародубцева
Гроза
5.
Ночью на вызов отправили патруль, которым руководил Михеев. Полозков нагрянул со своим звонком ни свет ни заря, в четыре часа утра. А Михеев уже лелеял надежду на относительно спокойную ночь и дремал, прислонившись лбом к холодному боковому стеклу. Лил дождь, патрульная машина уныло болталась, припаркованная на Ядринцева, возле церкви.
–Саша, Ядринцева, 87, квартира 41, проверьте сообщение по растлению малолетнего. Сожитель бабушки пытался изнасиловать внучку,– дежурно сообщил Полозков и отключился. Если бы мысли могли испепелять, от Полозкова уже даже воспоминания бы не осталось. Михеев толкнул в бок спящего рядом Иванова, толстого, но, как ни странно, весьма проворного парня, носившего за вежливость с задержанными кличку Добряк.
–Труба зовет, Жень, дом 87.
Иванов, всхрапнув, проснулся, за ним с водительского сиденья просунулась голова Володи Симонова. Он коротко кивнул, машина захрипела и рванула к указанному адресу.
Дом № 87 оказался обычной хрущевкой, замызганной и обшарпанной, с кучами мусора во дворе. Припарковаться из-за завалов было трудно, пришлось отогнать машину чуть подальше и перегородить выезд со двора остальным. Лифт не работал, на четвертый этаж забежали, лампа в коридоре реагировала на движение, сейчас она горела приглушенным желтоватым светом. Обычные стены, серо-голубые, железные двери на квартирах, продавленные плиты пола в коридоре, свидетельствующие о том, что когда-то здесь был ремонт. Оперативники быстро проверили входы и выходы с этажа, затем окружили входную дверь 41 квартиры. Затем обладающий презентабельной внешностью Саша постучал в дверь. Похоже, что их ждали, дверь распахнулась моментально. На пороге стоял злющий мужик в грязно-белой майке и джинсах, лет тридцати семи, обросший трехдневной щетиной.
–Проходите, – угрюмо пробурчал он,– он на кухне.
В однушке двое высоченных оперов едва помещались, неуклюже топая сапогами по коврам.
–Извините за грязь,– как мог учтиво пробормотал Михеев, мужик только отмахнулся. На кухне у плиты стояла растрепанная женщина в сером халате, на вид одного возраста с хозяином, здесь же жалась сухопарая пожилая дамочка. За столом сидел неопрятного вида пожилой мужчина, скрестив пальцы рук.
–Полиция! – возвестил Михеев очевидную истину,– Предъявите, пожалуйста, ваши паспорта.
–Берите, мы все приготовили,– мужчина в джинсах отдал документы.
–Черниченко Иван Сергеевич? – он кивнул,– расскажите, что конкретно случилось?
–Позавчера мне позвонила на работу жена и сказала, что дочь плачет дома. Говорит, что дед к ней приставал. Ну я поехал сюда, к ним, он сидел в гостиной, смотрел телевизор. Я маленько настучал ему пультом по голове и велел убираться отсюда. Он ничего не отрицал, собрал вещи и ушел. А сегодня вечером опять явился к теще, просил пустить переночевать, ему, видите ли, негде! Мы с женой приехали, хотели его выгнать, он плакал и сидел на лестнице. Тогда вызвали полицию.
Иванов осмотрел задержанного. Наручники не потребовались, сопротивления Болдырев не оказывал. Он был пьян и походил на побитую собаку. Не вызывал ни жалости, ни отвращения, только безразличие. Остальная семья провожала его в угрюмом молчании.
–Болдырев Юрий Владимирович, вам объявляется о вашем задержании по подозрению в совершении насильственных действий сексуального характера в отношении малолетней. Прошу пройти с нами.
Бомжеватого вида старик только кивнул, весь помятый и подавленный. Под конвоем его сопроводили к машине. Сдали на руки Полозкову, Михеев тут же составил рапорт на планшете и уехал снова на дежурство. По возвращении в отдел предстояло еще аккуратно перенести рапорт на бумагу каллиграфическим почерком. Так выражался майор Киселев, всесильный, как он думал, босс дежурной части. Михеев писал так, словно его руку переехало трактором, но, получив кучу нагоняев, вынужден был часами тренироваться дома на кухне, отрабатывая почерк. Получалось у него не очень, весь следственный отдел стонал, разбирая его рапорта. Но они хотя бы были обстоятельные, не то, что у Лехи Коргина. У того в рапорте стояла дата, время события и вымученные полстраницы описания, приходилось дополнительно его вызывать и опрашивать.
За оставшуюся ночь вездесущий Полозков успел подготовить документы и сообщить о факте преступления по всем адресам. К утру он еле на ногах стоял, заливая в себя горячий чай литрами. Может, оперативники и считают его пауком, сидящим в центре паутины, сам он полагал себя собачкой на побегушках. Дома его ждала беременная жена, пилившая лейтенанта за постоянные отсутствия при каждом его появлении. Голова от перенапряжения болела и наливалась свинцом, ему то и дело приходилось прикладывать к ноющему виску стоявшую рядом железную пепельницу напарника, чтобы хоть как-то ощутить холод. Ночное дежурство редко бывает пустым, наряды то и дело привозили новых подозреваемых. Иногда начинало казаться, что нормальные люди в городе не проживают, в каждом встречном мерещится потенциальный жулик. За шесть часов привезли двух наркоманов, найденных в парке, вот этого педофила и троих братьев Игловых, пьяных в доску, напавших на дежурный патруль на Чернышевского.
Эдик Бернс утро 23 марта потратил на сортировку поступившего к нему толстенного материала по семье Игловых. Бешеное семейство праздновало день рождения знакомого, Янченко, возвращаясь с посиделок прицепились к случайному прохожему Лобову. Чем он им не понравился, дознавателю в отделе полиции братья говорить не захотели, сотрудничать отказались, перемежая каждое слово отборной нецензурщиной. Бернс затребовал их к себе для взятия показаний, пока еще не привели с полиции, он ждал и нервничал. Лобов им попытался дать отпор, завязалась драка, подоспевший наряд полиции попал под раздачу. Там же нарисовалась не менее пьяная сестра Игловых, Анна Потапова, которая и подралась с начальником патруля Михеевым, вынужденным применить к ней силу в виде наручников. Потенциальных свидетелей Бернс и обзванивал в данный момент, то и дело увязая в дебрях михеевского почерка и непонятных цифрах телефонов.
–Юр, погляди, что он тут понаписал? – он перебросил лист материала через стол Соколовскому, печатавшему рапорт об обнаружении признаков преступления по делу педофила Болдырева. Тот минуты две всматривался в размашистый почерк Сашки, по привычке щурясь. – Я бланк доделать не могу.
–Имея умысел на совершение преступных действий, вроде, но это не точно,– Соколовский вернул лист. Только он это сделал, в кабинет вошел Черниченко, отчим малолетней Олеси, которую пытался изнасиловать препорученный Юре Болдырев, еще и оказавшейся следователю тезкой. Он сверил паспортные данные, все по отработанной механической схеме, затем приступил к самому допросу, одновременно перепечатывая сбивчивые слова явно волновавшегося Черниченко. Затем он дал тому прочитать написанное. Все же плюс любителей растления малолеток был в том, что они обычно не отрицали свои деяния, напротив, с удовольствием рассказывали подробности.
«Поясняю, что по указанному адресу я проживаю с супругой Черниченко Еленой Александровной и падчерицей Черниченко Олесей Витальевной 2007 г.р. и сыном Павлом (2 мес.). Переехали на данный адрес мы 01 июня 2016 года до этого мы всей семьей проживали у Костиковой М.Б. – моей тещи по адресу: г. Барнаул, ул. Анатолия, 315 кв. 8.
19.03.2017 года в утреннее время я проснулся, и моя супруга рассказала мне, что накануне, ночью рассказала ей о неоднократных действиях сексуального характера в отношении нее со стороны сожителя бабушки – Болдырева, со слов Олеси, Болдырев лизал ей языком половые органы, данные действия продолжались со стороны Болдырева несколько раз. Эта ситуация очень возмутила меня, сам я ребенка об этом не переспрашивал, но решил поехать к Костиковой, чтобы выяснить случившееся.
Мы поднялись к ней в квартиру. Я спросил, где Болдырев, она указала, что он в комнате, тот находился в своей комнате на диване и смотрел телевизор. Судя по внешнему виду, он был в трезвом состоянии.
Я подошел к Болдыреву, забрал у него пульт от телевизора и несколько раз ударил последнего по голове рукой.
При этом, я высказывал фразы: «ты зачем напугал Олесю?!», «ты зачем напугал ребенка?», «это тебе за то, что ты ее лизал?». Я требовал от него, чтобы тот рассказывал мне и теще, что и зачем он делал с ребенком. Болдырев при этом как будто впал в ступор, но наклонил голову, буквально замер на месте, совершенно не сопротивляясь моим действиям, я же давал ему подзатыльники, сдернул его с дивана. Он стал бубнить себе под нос, что не понимает о чем речь. Тогда я рассказал Костиковой о том, что нам стало известно со слов ребенка. Она заявила Болдыреву, который, опустив голову, продолжал стоять на месте, чтобы он немедленно собрал свои вещи и убирался из дома. Тот, молча, без споров и возражений стал собирать свои вещи в спортивную сумку.
Я прогонял Болдырева из дома, при этом поясняя последнему, чтобы тот уехал из города и не появлялся на наших глазах. Он, собираясь, прятал взгляд, на мои вопросы он не отвечал, по такой его реакции было ясно, что он действительно совершил преступление в отношении ребенка, так как даже не пытался протестовать или спорить с моими обвинениями в его адрес. После чего он ушел из дома. Далее, я вместе с Костиковой, отправился к нам домой, там я, моя жена и теща, решили временно не заявлять в полицию, если он действительно уедет к себе в деревню и больше не появиться, оставив в покое нашу семью. Мы приняли такое решение, чтобы не травмировать ребенка в связи с последующим предварительным расследованием.
Через день– 21.03.2017 около 20 часов 30 минут теща позвонила нам, она рассказала, что Болдырев вернулся в состоянии сильного опьянения, она не впустила его домой, и он спит в подъезде. Мы решили, что нужно звонить в полицию, о чем сообщили Костиковой М.Б., а она в свою очередь сообщила в дежурку, прислали наряд, который и забрал Болдырева. В это же вечер в отделе полиции №5 мы рассказали о совершенном им преступлении»
–Что вы можете рассказать о самом Болдыреве? – прервал чтение Черниченко Соколовский, тот встрепенулся от неожиданности.
– Ну, – замялся было тот,– он из Угловского района, работал электриком и дальнобойщиком. За время, когда мы жили с тещей, он постоянно игрался с Олесей, часто покупал игрушки и угощения, проводил с ней много времени, они играли вместе в настольные игры в куклы, при этом играли при закрытых дверях, но никто этому тогда значения не придавал.
–Как его охарактеризовать можете? – Соколовский дорого бы отдал сейчас за знание стенографии, у него уже пальцы устали барабанить по клавиатуре.
–Как пьянчугу, хитрый и изворотливый, везде найдет денег на водку.
–А дочь часто к ним ездила?
–Я не знаю, работаю водителем, поэтому плохо помню. Точно могу сказать, что не больше двух дней в каникулы.
–По факту данного преступления возбуждено уголовное дело, я буду сообщать вам о ходе следствия, потом придется еще пару раз вас вызвать. Распишитесь вот здесь.
–Да, сейчас.
–Извините за беспокойство.
–Ага, только что это вас так обидели? – Черниченко слегка освоился, уже с интересом разглядывая маленький подвальный кабинет, с промокшим насквозь потолком.
–Мы же на дотациях сидим,– криво улыбнулся Соколовский,– помещения нам дают по остаточному принципу.
–А взятки что не берете? – ухмыльнулся дальнобойщик.
–Так никто не дает, инфляция! – хохотнул следователь.
Черниченко кивнул и вышел, забыв закрыть дверь. С полутемного коридора потянуло сквозняком. Кабинет не отапливался, коридор тем более, так что лучше было закупориваться и стараться надышать хоть какое-то подобие тепла.
Старые деревянные окна утеплить позабыли, сквозняк свободно гулял по полу. В довершение счастья вирус распространился на все компьютеры отдела, при загрузке выдавался синий экран смерти, машина запускалась только с третьего-четвертого раза и могла отключиться в любой момент. Приходилось, как в игре старого типа, то и дело сохраняться, чтобы не перепечатывать потом дневную работу. Кляли Юрия, впервые вирус проявился у него, тот свою причастность отрицал. Скорее всего, кто-то из общественных притащил на флешке битые файлы и обрушил и без того допотопную отделовскую технику.
–А знаешь самый прикол? – пробормотал Соколовский, заливая в себя уже совершенно бесполезный «Простудокс», – Этой Олесе происходящее нравилось, она сейчас плачет и скучает по деду Юре, прикинь?
– Сколько ей, десять? Что не сделаешь, лишь бы уроки не делать! – Бернс заржал, отвлекшись от печатания.
У каждого в производстве по три-четыре дела, по которым нужно в короткие сроки напечатать все документы, сшить их и составить опись. Девяносто процентов времени проходило за бумажками и дыроколом, и шилом. Плюс толстенная длинная игла и такие же суровые нитки. Тома уголовных дел хранились в сейфе, охранял его манекен, никому они нужны не были.
Половину стены занимал шкаф, забитый все теми же бумажками, папками и прочей ерундой. В частности кружками с недопитым чаем, засохшими пакетиками, тарелками с окаменевшим кетчупом, банкой из-под пива, на которой болталась соколовская фуражка. Педант Бернс такого бы себе не позволил. Патрули чистоты ставили им исправно двойки, потом приходилось писать кучу объяснительных, но уборку делать не хотелось никак. Надевать на работу форму желанием тоже никто не горел, Соколовский расхаживал в неизменном черном свитере и все равно мерз, сладко мечтая об обогревателе. Эдик носил обычно розовую рубашку, под мышками у него были темные пятна пота, а на стуле висел темно-серый пиджак. Волосы у него были сальные, слипшиеся, он который день не мог найти время заскочить в душ.
–Завтра на стрельбы гонят,– сообщил Бернс.
–Нет, не пойду, – зевнул его напарник,– мне завтра ехать опять в Ленточный бор, буду проводить эксперимент с Колосовым, завязну до вечера.
–А мне допрашивать клан Игловых, так что нам опять влетит. – Эдик нервно вытер пот со лба.– Представь, у меня Ленка вчера произнесла первое слово. А я тут сидел, Аленка позвонила, похвасталась.
–Что, сматерилась, как ты с утра?
–Очень смешно,– отмахнулся Эдик,– «мама» она сказала. Как будто меня и вообще нет,– в голосе просквозила явная обида.
–А ты есть, что ли?
–Заткнись, Юр, без тебя тошно. Ты холостяк, тебе хорошо. Вот женишься, тоже взвоешь, когда у тебя девчонка или сын пойдет, а ты будешь в это время по городу бегать, жуликов никому не нужных ловить. А потом детсад, школа, а ты будешь воскресным папой. И ни поиграться с ребенком, ни уроки с ним поучить. – Бернс вздохнул и вернулся к печатанию протоколов.
Когда идешь туда, приходится делать выбор. Туда – на передовую негласного фронта, могли бы пафосно сказать сотрудники отдела, если бы это им требовалось. Приходится отказываться от нормальной жизни и с опаской относиться к каким-либо отношениям. Здесь все четко и ясно до предела – сотрудник на работе, ему некогда, нет времени на семью, на хобби, на отдых. Семья нечасто выдерживает подобный расклад.
Соколовский засиделся допоздна, воюя с техникой, отказывавшей напечатать ему фототаблицу по Лихоткиной. Цветной принтер работал через раз, то и дело перезагружаясь, обычный принтер зажевал бумагу, и отказал. Пришлось идти наверх, в соседний отдел по Железнодорожному району и печатать у секретарши Ангелины. Она была толстушкой тридцати лет, вечно размалеванная и с картонной наклеенной улыбкой. Известно было о ней, что она детдомовская, не замужем, выходные проводит в ночных клубах, где напивается до бесчувствия. Это обычная проблема, пьют практически все. Так обеспечивается необходимый уровень цинизма и безрассудства при очередной встрече со смертью. Чаще пьют водку, она работает за машину времени. Напиваешься в пятницу, просыпаешься в воскресенье, как путешествовал судмедэксперт Семко. И пил он почти всегда в одиночестве, уставившись в противоположную стену. Спутники и собеседники не требуются, когда настойчиво пытаешься забыть очередную сводку из морга.
Вечером 26 марта Бернс добил своих Игловых, составив десятистраничное обвинительное заключение по ч.1 ст.318 УК, то есть нападению на сотрудников полиции. Просидел он почти до десяти вечера, не желая оставлять дело на завтра. Зубры отдела уходили с работы в шесть, как и полагается, но пока что Эдику и Юре это и не снилось. К половине десятого Соколовскому позвонила Алена, кратко осведомившись, где обретается ее муж. Юрий хитро подмигнул напарнику, закрыв динамик телефона ладонью и выразительно проведя пальцем по горлу.
–Он, Ален, у нас незаменимый, вот и вынужден задержаться. Долг зовет, сама понимаешь,– с наигранной бодростью сообщил ей Соколовский.
В динамике послышался истерический смех, Алена отключилась.
–Хана тебе, Эдик,– констатировал напарник. Ему повезло, он закончил дела к половине десятого, и уже собирался уходить. Дома нормально не был почти трое суток, только забежал пару раз перехватить неизменный «Доширак». Рваться ему туда было особо нечего, просто по привычке хотелось увидеть родной угол. Хотя, ему казалось, что роднее уже стал его стол в продуваемом всеми ветрами ледяном кабинете у окна, за которым сейчас валил неожиданно вернувшийся в конце марта снег. И мечта жизни – отключить телефон, нет, выкинуть его в окно к черту, развалиться на старухином диване в гостиной, пока она торчит в поликлинике, и смотреть телевизор, вернее, дремать под его усыпляющее бормотание. Сколько Соколовский себя помнил, он не мог посмотреть какую-нибудь передачу дальше половины, проваливался в сон.
6.
Наряд, в который входил Михеев, мотался по выездам трое суток подряд, дома он не был вообще. Далеко не каждый вызов криминальный, в дежурку звонят по любому поводу. А дальше выезжает машина, иногда к черту на рога. Если кто-то чихнул на улице, уже придется брать с него объяснение. Очень часто звонили ехать на трупы, кому-то стало плохо на улице, кто-то подолгу не выходил из квартиры, и по лестничной клетке пошла характерная вонь. Иногда приходилось таскаться по восемь раз за сутки. Вчера, например, снежная глыба рухнула с крыши дома на Интернациональной, под носом у отдела полиции, на проходившую мимо старушку, проваландались там до позднего вечера. Домой заскочил только перекусить, и обратно в машину, подальше от укоризненного молчания Лизы.
Михеев только что вернулся с очередного вызова: пьяный рабочий сорвался с крыши, на которой он чистил снег, и спиной напоролся на арматуру. В больницу увезли с компрессионным переломом позвоночника, тремя колотыми ранениями и большой потерей крови. Не факт, что выживет. Пока оформляли документы, выяснилось, что парень в строительной фирме «ИП. Круглов» не работает по трудовому договору, чисто на подработке за бутылку водки. А это означало, что к ответственности за нарушение техники безопасности работодателя не привлечь, и произошедшее спишут на несчастный случай. Материалы он писал полдня, пока они там возились, чистой воды отказняк. Это бесило, парень, в лучшем случае останется инвалидом, в худшем – займет место на кладбище. Здесь дороже человеческой жизни выступила бумажка трудового договора, чье отсутствие означало проигрыш оперативников. Нет бумажки, нет человека, нет проблем. Старая формула репрессии работала безотказно, теперь уже в новом воплощении.
Материалы проверки ушли в следственный отдел, после обеда Сашка забежал туда, застав одного Соколовского. Бернс уехал на труп, вернуться обещал к утру, и то вряд ли. Юра меланхолично сшивал материалы дела по Колосову, только сегодня выбив из своего принтера нормальную фототаблицу. Акт о смерти Надежды Лихоткиной продолжал формироваться в недрах морга, не желая выныривать на поверхность. Он уже дважды звонил туда, но врачи – психи еще хуже оперативников, их выбешивает любое неосторожное движение. Медсестра на линии долго и занудно высказывала следователю суть ее мыслей о нем, параллельно ругаясь с кем-то по ту сторону трубки. Шить он не умел категорически, до сих пор держа перед носом помятую потрепанную схему прошивки материалов. Нитка то и дело застревала, он колол себе пальцы, возмущенно шипя. На открывшуюся дверь следователь метнул свой самый в кавычках добрый взгляд потревоженного крокодила.
–Нашел пистолет? – Соколовский мрачно сверлил друга красными от напряга глазами. Похоже, его заклинило. В отличие от Сани, еще успевавшего бывать дома, следователю впору было перетаскивать в отдел свою тахту и холодильник и селиться здесь. С утра пришел еще материал о нападении участкового оперуполномоченного на какого-то старика на улице, полная брехня, но и ее надлежало проверить. И звонить маразматичному пенсионеру, и еще извиняться.
–Я обшарил в поисках следов весь «Ноев ковчег», никто не в курсе, откуда у них на помойке отыскался пистолет. Значит, его там не могло быть. – Юра методично загибал пальцы на правой руке. – В речке его тоже не было, Колосов врет, а предъявить ему пушку я не могу. Ручаюсь, оружие спрятано у каких-нибудь его дружков, а он упорно твердит, что выкинул его в Барнаулку. Сегодня мурыжил полтора часа мамашу Лихоткиной, она назвала наконец трех его собутыльников, вызвал на понедельник всех. На обыски никто не согласен, придется ехать в суд и просить постановления. – Соколовский раздраженно хлопнул ладонью по столу. – Спасибо, Сань, ты мне еще счастья добавил с этим Кругловым, он только что отсюда вышел.
–Раскололся?
–Притащился с адвокатом, твердит, как попугай статью 51 Конституции, мол, не станет свидетельствовать против самого себя. Потерпевшего твоего в упор не знает, у него таких на заработках сезонных табуны ходят. Адвокат обещал жаловаться прокурору, непонятно зачем. Был утром в больнице, допросить потерпевшего Зиновьева нет никакой возможности, он в коме и может из нее не выйти. Тупик, Сань, через трое суток буду писать постановление об отказе. – он развел руками. – Самого бесит, понимаю тебя. Эта крыса ухмыляется и отлично знает, что ему ничего не будет, максимум штраф, и то адвокатишка его отмажет!
–Обидно, Юр, – щелкнул языком Саша. –мы с тобой, как бараны, уперлись в бумажку, и ничего не можем сделать. Как головой об лед. Ну давай, я домой поеду, на сегодня вроде отпросился. С утра мы тебя ждем, имей совесть, столько зову, а все некогда! Лиза на тебя рассердится, пеняй на себя!
–Приеду ради Лизы,– следователь улыбнулся,– передавай ей привет. Ну и ради халявной еды тоже, ты же меня знаешь!
Михеев кивнул и умчался к машине, балдеть в вечер пятницы. Хотя еще рабочий день не кончился. Следователь отрешенно уставился в ноутбук. Отказной по Зиновьеву грыз его не хуже голодной крысы. Но прыгать выше головы не хотелось. Как и лишний раз связываться с начальством. Наконец, Соколовский, что-то для себя решив, резко сгреб материалы по Круглову и отправился на второй этаж, к шефу следственного отдела, всесильному Аркадию Ивановичу Комарову. Тот помещался в отдельном кабинете, что уже считалось за роскошь. Кабинет был обычный, черное пухлое кресло из кожзама, герб России над ним на стене, там же портрет президента, жалюзи на окнах и куча бумажек на столе. Семейных фотографий шеф не хранил на работе из принципа, коих у него было до небес. Замначальника Мезенцев с утра уехал, Комаров сидел, упершись взглядом в монитор ноутбука, изредка что-то подчеркивая и переписывая в блокноте. Его стокилограммовая туша вольготно развалилась в кресле, выражая относительно благодушное настроение.
–Аркадий Иванович? – Соколовский вошел в кабинет шефа, положив тому на стол кипу листов по Круглову. Тот мельком проглядел бумаги и удивленно поднял голову.
–Чистый отказник, пиши постановление, что мне тебя учить,– проворчал он.
Соколовский подал ему бланк постановления о продлении срока проверки до 10 суток.
–Аркадий Иванович, слишком там все просто получается. Не успеваю в трое суток уложиться, скорее всего буду возбуждать дело по ст.143 УК, нарушение охраны труда,– отрезал следователь.– плюс иск о компенсации материального и морального вреда. Работодатель вину не признает, как дурак ссылается на 51 статью Конституции. Потом выпишу постановление об обыске на территории фирмы, буду искать документы хоть какого-то договора с потерпевшим.
–Прицепились вы к этому алкашу. Сначала ко мне врывается Златопольский и требует отстранения от дела, кстати, твоей персоны, теперь ты собираешься обшаривать фирму в поисках испарившегося договора. – вздохнул Комаров, сверкнув стеклами круглых очков. – Нарушения нет, договор не был оформлен, по сути, рабочий фирмы притащил своего знакомого и попросил помочь почистить крышу, только и всего. Как уже выяснилось, роспись в тетрадке по технике безопасности он поставил, так что формальная сторона соблюдена. Родственники потерпевшего – алкоголики, заявление они готовы забрать, иск предъявлять не будут. Пиши отказную и закрывай материал. Это не наши проблемы.
–Да ну? – Соколовский презрительно ухмыльнулся. – У меня человек лежит в коме в больнице, а я должен сказать его родственникам, что так и нужно, что ли?
Соколовский сам чувствовал, что его понесло, но остановиться не мог. Сдерживаемое раздражение распирало его изнутри. Сказывалась давняя усталость, у него так стучало в висках, он едва ли не шатался.
–Юр, не горячись,– оборвал его шеф. – Это глухарь, Круглов нам ничего не скажет, а этот адвокат только вони лишней добавит. Если так хочешь, можешь еще раз позвать зиновьевскую жену и объяснить ей, как подать иск на компенсацию материального вреда, но в суде у нее шансов мало, сам понимаешь.
–И в итоге, мне спустить дело на тормозах? Ну нет, там же явно нет никакого инструктажа, нет даже банальной страховки.
–Кому они нужны, твои алкаши, их еще страховать, ты сам-то представляешь? – хохотнул Комаров. – Я твое постановление подписывать не буду, дело возбуждать не разрешаю. За твою же шкуру волнуюсь. Потому что тебе, как следователю, не нужна скверная статистика раскрываемости. Ты идеалист, Соколовский, а я реалист. Зиновьев работал на фирме за бутылку водки, он случайно сорвался с крыши, никто тут не виноват. Это несчастный случай.
–Может быть, я идеалист,– нагло отозвался Соколовский.– но я банально не смогу сказать Анне Зиновьевой, что закон здесь бессилен. Только продлите мне сроки, дальше я сам управлюсь. – теперь в его голосе зазвучала плохо скрытая мольба. Это было его слабостью, он и сам прекрасно осознавал. Нельзя принимать каждое дело слишком близко к сердцу, надолго тебя не хватит. Но Соколовский здесь шел на принцип, не признавая отступления, и втайне гордился собой в подобные минуты. Он немного, судя по всему, бравировал своей щепетильностью в вопросах, касающихся работы, с большим трудом признавая собственные ошибки.
Комаров своего подчиненного уже успел изучить, и видел, что если уж тот вбил себе что-то в голову, отговаривать бесполезно. Он молча скомкал бланк постановления о продлении срока проверки сообщения о преступлении и выбросил его в пластмассовое мусорное ведро.
Шеф видел, что у следователя банально сдали нервы, того трясло от перенапряжения, но это было начальнику только на руку. Соколовский пришел к ним в отдел в начале года, вернувшись из Косихи, где отработал два года в дереве за счет традиционной прогонки в периферию. И за это время своими выходками успел достать всех. Он пахал как конь, нужно было отдать ему должное, и дела раскрывал в рекордные сроки, но дерзил, как мальчишка, только пришедший после юрфака. Он не знал меры, нужно было приструнить зарвавшегося выскочку. Откровенно говоря, Комарову было жаль своего подчиненного, столь наивного. Впрочем, это только его проблемы, пусть сам в них и роется. Так что Комаров со снисходительной усмешкой проводил вылетевшего из кабинета Соколовского.
Вечером Юра, как и обещал, приехал к Михеевым. Дома, на съемной квартире, его ждала только лапша и начатые пресервы. Начатые неделю назад, там, наверно, уже плесень оплела весь холодильник, домовладелица опять будет ворчать. Пока он обдумывал варианты бегства от Маргариты Игоревны и ее воспоминаний о развале советской власти и подлости пресловутых американцев, ему открыла улыбающаяся Лиза, их однокурсница в прошлом.
–Юрка, блин, даже не предупредил! – засмеялась она, втаскивая гостя в дом.– Мы тебя только завтра ждали, извини, я не при параде. Заходи, не стесняйся.
Выглядела она потрясающе, даже сейчас в простом темно-зеленом махровом домашнем халате. Длинные волосы небрежно были заколоты в пучок, на босых ногах были шлепанцы. Глупые шлепанцы с какими-то бело-розовыми щеночками. Хотя Лиза предпочитала серьезность, не иначе Сашка подкинул подарочек. Приколы в их компании были по его части. Она стояла перед ним в светлом проеме двери, пока он мерз на холодной лестничной клетке. Секунды две, не больше.
–Ты обворожительна, как и обычно,– шутливо отпарировал он, входя в теплую уютную квартиру. Небольшая однушка была оклеена серыми обоями, отливавшими серебром, в закутке притаилась светло-зеленая кухня. На плите шкварчала поджаривающаяся картошка, там же закипал чайник. Семья собиралась ужинать. В крохотной гостиной на узком диване сидел Саня, тоже только что приехавший, задним фоном гудел телевизор. Лиза обожала зелень, но цветы было просто некуда ставить, так что единственным растением служила маленькая шеффлера на подоконнике, спрятанная за светло-серыми занавесками. Свое гнездышко девушка обустраивала долго и со вкусом, гоняя мужа по магазинам в перерывах между выездами и задержаниями. Иногда, стоило ему завалиться на диван в предвкушении сна, она нависала над ним, расспрашивая про узор на плинтусах. В этом случае у Сашки была отработанная система, он обезоруживающе улыбался и лез к ней с поцелуями. Если не срабатывало, тыкал пальцем в первый попавшийся плинтус. Иначе лучше было притвориться мертвым, потому что Лиза загоралась желанием ехать прямо сейчас в магазин и выбирать еще кучу вещей для ремонта. А прямо сейчас обычно бывало часа в два ночи, что самое обидное.
Теперь ремонт только-только был завершен, в комнате было довольно свежо из-за приоткрытого пластикового окна. Внизу был дворик с покосившейся березой, дальше автобусная остановка. Единственным украшением стены была фотография со свадьбы Саши и Лизы. Праздновали в июне 2014 года, перед уходом Сашки в армию. Устроили тогда скромные посиделки. Родню не пригласили, некого было приглашать. Старики умерли у обоих, так что присутствовали только Юра и сослуживцы Саши. Еще один закуток, именовавшийся спальней, занимала кровать и шкаф, в котором хранились вещи всей семьи. Стиральная машина стояла рядом с плитой, шкафчики на кухне были набиты доверху. В нише стоял маленький холодильник, сбоку была ванная, вот и вся обстановка.