Маргарита Головкова
Дай нам Бог
На протяжении всего обеда я чувствовала, что меня бесцеремонно разглядывают. Эти взгляды не были похожи на праздно – любопытные. В них я ощущала искреннюю заинтересованность моей скромной персоной. Стол, за которым я сидела, находился ближе к окнам, и я могла любоваться гладью реки и проплывающими мимо берегами. Но увидеть тех, кто сверлил меня глазами, было возможно, лишь повернув голову, так как их столик находился у входной двери и сбоку от меня.
Недолго думая, я смело оглянулась. И сразу же натолкнулась на весёлый искрящийся взгляд красивого молодого человека, внешне очень похожего на артиста Домагарова в начале его киношной карьеры. Возраст я не умею определять, но на мой взгляд, ему было больше двадцати пяти, может, даже тридцать. Около него сидела ничем не примечательная девушка, которой я дала бы больше тридцати, и тоже разглядывала меня. Тогда я точно поняла, что это были за взгляды. Я бы назвала их оценивающими. Такими взглядами оценивают вещь, решая, подходит она человеку или нет, и я… -
Лариса Валентиновна вдруг прервала рассказ и с улыбкой обратилась к возмущённо поднявшей брови слушательнице: – Да, Лерочка, да. И не смотри на меня с таким изумлением. Представь себе – меня тоже покоробил тот факт. В общем, если не возражаешь, то я, пожалуй, продолжу. Итак, рядом с описанной мною парой был ещё мужчина, но я не решилась взглянуть на него. Расстояние до их столика было не более двух метров, но я отчётливо чувствовала вязкое тягучее горе, окутавшее его плотным коконом. Его состояние, так похожее на то, что я испытывала три последних года, словно подлив масло в огонь, усилило мою боль… – Бывшая учительница умолкла, но после небольшой паузы вновь заговорила, обращаясь к разволновавшейся Калерии: – Я думаю, что вся школа знала о моей трагедии, а уж ты, с твоей потрясающей «любознательностью», знала больше других. Я жила… хотя назвать жизнью моё существование в те годы, значит погрешить против истины. Я никак не могла, да и не хотела, смериться с утратой любимого человека. Показывать свою боль на людях я тоже не имела права, поэтому…
– Я помню, – перебила её Лера, – вы тогда хоть и улыбались нам, а глаза были грустными-грустными.
– Ну, если ты всё помнишь… ты же, кажется, у нас в тот год школу оканчивала? Ну да, точно, ты была выпускница. Только помнишь ты то, что было на виду, а то, что творилось у меня внутри… ни видеть, ни знать ты не могла. А там было темно, холодно и очень страшно: разрывалось кровоточащее сердце и мучилась душа.– По мере того, как она говорила, её голос тускнел, утрачивая привычное интонационное многообразие, а глаза, только недавно полные жизни, меркли. – В тексте одной из песен певца Стаса Михайлова есть такие слова: «Дай нам бог не хоронить любимых». Лучше не скажешь. Дай бог и тебе, девочка, не знать этого мучительного ада!
Если бы ты знала, Лерочка, как мы были счастливы! Муж всегда безоговорочно доверял мне, хотя возле меня постоянно крутились воздыхатели. Я, в свою очередь, никогда не обманывала его доверия. Он был верным, заботливым и нежным мужем, хорошим отцом и прекрасным семьянином. Теперь можешь представить весь мой ужас, когда я его потеряла… – Женщина опять замолчала, но уже через минуту тихо произнесла: – Извини, я, кажется, отвлеклась. Я просто хотела, чтобы ты… в общем, думаю, сейчас ты поняла, почему чужая боль с такой лёгкостью проникла в моё сердце. Итак, в ресторане мне стало нехорошо; и я поторопилась покинуть его.
Шли дни, наш пароход двигался к заданной цели – городу Мышкину. По пути мы делали много остановок. На берегу нас обычно ждали экскурсоводы, и мы, разделившись на несколько групп, дружно отправлялись знакомиться с городом и его достопримечательностями.
Всё это время я жила в каком – то тумане: что – то говорила, что-то спрашивала, с чем- то не соглашалась, о чём-то спорила. Но о чём говорила, что видела, где была… – ничего не помню. Я с головой проваливалась в прошлое, не замечая настоящего. Хотя нет. Я по-прежнему ловила на себе всё те же взгляды и тут же забывала о них. Да и какое мне было дело до их хозяев?! Я стремилась к свету и бежала от своего горя. Зачем же мне нужно было ещё обжигаться о чужое?!
Увы, как я ни обходила незнакомца, утонувшего в страданиях, наша встреча состоялась. Произошла она неожиданно как для него, так и для меня. Спустившись вместе с соседями по столу на первую палубу, чтобы посмотреть расписание остановок, я лоб в лоб столкнулась с двумя друзьями, смотревшими на меня в упор. Меня, как магнитом, притянули красивые, подёрнутые скорбью печальные глаза. Странно, но я, не замечавшая за собой ранее никаких экстрасенсорных способностей, прочла в его глазах рвущую сердце трагичную историю. Я славно увидела непоправимую драму молодой счастливой семьи: рождение ребёнка, смерть его матери и безутешное горе молодого мужчины, оставшегося на руках с младенцем.
Мне стала понятна и причина пристального внимания ко мне его друзей: они искали для друга мать ребёнку. Как я это поняла? Объяснить сложно. Видимо, одинаковое состояние наших с тем мужчиной душ подсказало её мне. В своей догадке я убеждалась каждый раз при случайной встрече с ним. Я видела, как он мечется, желая и не желая подходить ко мне. Ища мать ребёнку, он понимал, что она должна будет стать и его женой. Но всё существо его сопротивлялось: прошло слишком мало времени – ещё кровоточила рана утраты, и любовь к матери ребёнка жила в сердце.
Однажды, укутавшись в тёплую шаль (несмотря на жаркую погоду, на воде было весьма прохладно и ветряно) я сидела одна на палубе, погружённая в свои невесёлые мысли. Краем уха я услышала, как друзья скорбящего мужчины уговаривают его подойти ко мне. Но он так и не вышел на палубу. Плакала и моя душа.
Чтобы отвлечься от горьких мыслей, я часто посещала так называемую музыкальную гостиную. Там пассажиры демонстрировали свои таланты: кто читал стихи, кто пел, кто играл на фортепиано. Однажды я направилась туда с большим опозданием, но услышав, что кто-то уже поёт, осталась стоять за дверью, чтобы не мешать певцу.
Пел мужской голос под аккомпанемент фортепиано. Слышно было, что аккомпанировал себе сам поющий. Интуитивно почувствовав, кто был обладателем красивого голоса, я чуть приоткрыла дверь и, убедившись в правильности своей догадки, поспешила вернуться в каюту.
За ужином соседи с восторгом рассказали мне, какое удовольствие они получили от пения красивого молодого человека. Пожалев, что я не пришла, они заметила, что исполнитель, видимо, кого-то ждал, так как иногда поглядывал на дверь. И высказала предположение, что, скорее всего, он планировал обворожить одну из юных пассажирок, но та так и не пришла.
Вторая наша встреча – такая же неожиданная, как и первая – произошла на экскурсии и носила чисто визуальный характер.
На одной из остановок, всех пассажиров парохода пригласили посетить картинную галерею. Прежде чем попасть в здание, где разместилась галерея, мы должны были взобраться вверх по высокому и довольно крутому холму. Было жарко, и подъём, несмотря на первозданную красоту окрестностей, не для всех оказался лёгким.
На этот раз нас не поделили на группы; и все пассажиры парохода оказались в небольшом зале картинной галереи. Было очень тесно, и я, чтобы хоть что-то увидеть, попыталась найти хоть какой-нибудь зазор между тесно сомкнувшимися телами. Наконец мне это удалось: я кое-как боком протиснулась между людьми и застряла.
Но здесь мне уже стало не до картин. Лицом к посетителям на низкой скамейке под картинами сидел он. Вид у него был совершенно потерянный: рубашка на груди расстёгнута, лицо бледное с серым нездоровым оттенком, потухшие глаза. Мне в тот момент подумалось, что у него от жары и сложного пешего подъёма стало плохо с сердцем.
Блуждающий взгляд мужчины натолкнулся на меня и замер. Глядя в мою сторону затуманенными глазами, он жестом рук неосознанно просил тех, кто загораживал мне видимость, расступиться.
Страшно и больно было видеть представителя сильного пола в состоянии прострации и отрешённости. Я почувствовала, как спазм сдавил мне горло, стало нечем дышать. Захотелось срочно покинуть душный зал. Я, как могла, выбралась из рядов, плотно прижавшихся друг к другу, людей. Заметив соседку по столу, шепнула ей, что я пошла на пароход, и вышла на улицу.
Бегом спустившись вниз и подойдя к реке, я присела на большой камень, отполированный любителями полюбоваться красотами полноводной реки. Было тихо; пахло травой и полевыми цветами. На пустынный песчаный берег, едва не касаясь моих ног, с тихим плеском набегала прозрачная вода, перекликались птицы. Время, далеко оставив позади полдень, потянулось к вечеру. Неожиданно лёгкий ласкающий ветерок стал крепчать, прошелестев по листьям дремавших под солнцем деревьев, взвился вверх и принялся гонять по небу кудрявые, как барашки, небольшие облака. Сталкиваясь друг с другом, они превращались в высокие, тёмные, пугающие тучи.
Возможно, смена погоды вызвала у меня чувство жалости к талантливому красавцу – вдовцу. Это плохое чувство, и я его ненавижу – оно унижает человека. Я приемлю: сострадание, сочувствие, только не жалость. Но в тот момент, как я ни противилась, оно наполнило моё сердце.
«Почему я? – рассуждала я про себя, – неужели правда, что подобное притягивает к себе подобное? Ведь на пароходе есть красивые молодые девушки… Так почему же не они?».
Мои размышления постепенно привели меня к убеждению, что ранее я всё правильно поняла. Его не интересовали молоденькие длинноногие красавицы – ему нужна была мать его ребёнку. Конечно, она должна была быть чем-то похожа на маму малыша. Но, как я понимала и чувствовала, речь не шла о внешнем сходстве. Претендентка на роль жены и матери должна была быть одинокой, не уродиной и, самое главное, чтобы от неё веяло добром и надёжностью. Вероятно, всё это его друзья увидели во мне. Не знаю, насколько я была права, но интуиция измученного горем человека подсказывала, что – права. Такой вывод не порадовал меня, а привёл в смятение. Стон непонятной обиды вырвался у меня из груди, а на глазах выступили слёзы.
