Марат Байпаков
Кангюй. Три неволи

– Милый дядюшка, вы же знаете старинную мудрость: завидовать – признавать поражение? Вы победили врагов их завистью.

Умирающий от слов Алкесты улыбается широкой довольной улыбкой. Продолжает, однако, как прежде, зло и раздражённо:

– Пусть же прах врагов витает над моей могилой! Выполнишь моё последнее пожелание, прекрасная дева? Сожжёшь этот полис?

– Вы мне из царства мёртвых поможете? – Алкеста странным вопросом не думает шутить с «милым дядюшкой». – Я одна не смогу такое грандиозное провернуть. Я же слабая дева! На деяние сие мне от вас высшая сила нужна.

– Ты меня не отпустишь в Аид? – Умирающий громко цокает жёлтыми зубами.

– Как сожгу этот полис, уходите покойно в царство мёртвых. До того славного момента оставайтесь со мной, мне помогайте. – Алкеста прикладывает правую руку к груди умирающего. – Головёшки Александрии Эсхаты станут вам погребальным костром.

Умирающий улыбается очень блаженно.

– Тень моя пребудет с тобой до победы. Обещаю, дева! Можешь смело рассчитывать на помощь призрака. Призраки, говорят, могут и духов на помощь к себе призывать. Ну, тогда и местные духи встанут на нашу с тобой сторону. Духов и призраков надо кормить особыми жертвами. – Менесфей под одеялами находит пальцы девы. – А теперь иди, мой мститель. Мне надо выправить напоследок завещание.

Полдень

– Куда это ты собрался, Стасипп?

Два неразлучных товарища, магистраты Пиндар и Капаней, застают гостя из столицы за окончанием сборов. Столичная повозка нагружена до самого верха домашним скарбом, а Стасипп пакует последний мешок. Рядом с отцом стоит печальная Алкеста.

– Уезжаю надолго, проведать друзей в Мараканде. Сатрап зачислил меня интендантом в обоз. Должность ответственная. Отвечаю я за рацион воинства. Буду всякому мил я по животу. Так-то! – Стасипп удачно пристраивает мешок по левому борту повозки. Протягивает руки магистратам. – Будем прощаться? Обид у вас на меня, надеюсь, нет?

– Повремени, товарищ, с отъездом. Новости у нас к тебе весьма благоприятные. – Пиндар, проговорив, смотрит неучтиво-пристально в сторону Алкесты.

– Новостей с меня уже предостаточно, – зло отвечает Стасипп. – Доброту вашу вчера сполна оценил. Счастливо оставаться!

– Твоя дочь обворожила Менесфея. – Капаней улыбчив и добродушен. – Твой дядюшка, Стасипп, полностью переписал завещание в её пользу. Деве достанется всё! Знаю точно, текст не читал, жрецы из храма Зевса мне сообщили по секрету. Менесфей обставил наследство условиями странными, сумасбродные прихоти мне его непонятны. Алкесту можно по его завещанию выдавать замуж не иначе как только по её согласию. При чём тут вообще Менесфей? Алкеста твоя дочь, не его.

Стасипп поворачивается сначала к изумлённой Алкесте, потом к Эхему.

– Так мне выводить повозку, хозяин? – Возничий пропустил появление магистратов, по прибыванию в андроне в его руках сложенный коврик.

– Стасипп, мы тут с буле, – Пиндар добавляет в голос торжественности, – вчера, когда ты нас покинул, решили восстановить тебя в прежней должности магистрата. Завтра получишь у храмов полагающиеся тебе регалии.

– В полночь у Иалиса назначили тебя… – Капаней потирает себя по лбу, словно пытается что-то вспомнить. – …Вот беда! Много выпил вина за своё назначение. Ты мне не поможешь, Пиндар?

– Как не помочь? Помогу! – охотно приходит на помощь товарищ. – Стасипп назначен смотрителем арсенала сатрапии.

– Вспомнил! – Капаней ударяет себя по лбу. Выходит звонко. – Главный… да, главный ты смотритель арсенала сатрапии. Должность, как ты понимаешь, ответственная, хлопотная, почётная, хоть и невысоко оплачиваемая.

– Ты не шутишь? – вопрошает Капанея изумлённый Стасипп.

– Не понял тебя. Ты про должность? Или про несметные богатства Менесфея? – уточняет после лёгкой заминки магистрат.

Столичный гость молчит, не поясняет. Капаней и Пиндар переглядываются между собой.

– Конечно-конечно, Стасипп, ты не беспокойся. Оформим письменно твоё восстановление в правах полита и на должность магистрата одним указом. – Пиндар прикладывает обе руки к груди. – Указ выйдет при печатях и подписях. Огласим на агоре. Порядок старинный соблюдём до мелочей.

– Нет, я про наследование богатств Менесфея. Ты не шутишь? – Стасипп густо краснеет, на его лбу выступает пот. – Что-то мне жарко стало. Эхем, принеси-ка мне воды.

Магистраты принимаются поздравлять счастливого Стасиппа. Эхем приносит остатки вина. Трое магистратов пьют неразбавленное вино прямо из кратера⁴⁰. Алкеста поднимается на второй этаж. Дева, обняв руками колонну, тихо шепчет в голубое небо:

– Благодарю тебя, милый дядюшка Менесфей! Хоть и незнакомый ты мне человек, добрая у тебя душа. Жалко, что застала тебя, мой спаситель, только при смерти. Но встреть я тебя в лучшее время твоё, подружились бы мы? Не узнать мне ответа. Несчастья нас породнили, Менесфей. Как взглянул ты на меня, так душу родную увидел. Чудно то. Никогда не говорил мне отец про кровное родство. Знакомство наше неслучайно. Верую, то богини надоумили тебя вызволить меня, несчастную, из неволи. Именно так, не иначе. В божественном провидении кроется тайна твоего внезапного предрасположения. Боги нам покровительствуют. Ну так выполним же замышленное, дорогой мой Менесфей! Не уходи в царство Аида, повремени, будь рядом со мной. Пусть воля твоя и моя вместе сольются. Призраком встань за спиной. Советы мудрые подавай. Веди к победе меня, Менесфей! Совместно, усилиями общими, город этот, неволю твою и мою, превратим в головёшки.

Глава 5. Странное завещание

Через день

– Менесфей помер, – врывается в кухню Стасипп.

– Ну так что с того? – равнодушно отзывается Алкеста, тесто на пару с кухаркой мешая.

– Жрецы храма Зевса за тобой пришли. Хотят огласить волю покойного.

– Пусть тебе огласят. Я хлеба приготовляю, разве не видишь? – Алкеста продолжает с прежней силой месить тесто.

– Отложи занятие! – Стасипп недоволен упрямством дочери.

– И не подумаю. – Алкеста убирает тыльной частью кисти руки локон, выбившийся из-под платка. Мука появляется полосой и на лбу, и на кончике носа.

Препирательства прерывает жрец. Дородный муж в зрелых годах, эллин, в длинных, до полу, белых одеяниях, почтительно оттесняет от дверного проёма взбешённого Стасиппа, входит на кухню. В руках гостя объёмный свиток с храмовыми печатями.

– Ты ли Алкеста, дочь Стасиппа? – обращается жрец к деве.

Кухарка перенимает у Алкесты ровный ком теста.

– Я и есть Алкеста, – отзывается дева. У Алкесты из украшений только белая пшеничная мука.

– Видишь ли ты, дочь Стасиппа, этот свиток? – Жрец постукивает свитком по кухонному столу.

– Вижу, – подтверждает дева.

– Ну так вот. Это не просто свиток, это воля моего лучшего товарища Менесфея. Два дня тому назад клятвенно обещал я ему, что приведу тебя к его телу и над телом оглашу завещание в присутствии слуг и рабов. Ты же не думаешь, что я, выборный жрец полиса Александрии, посмею нарушить взятые на себя обязательства?

В дверях появляется второй жрец, точная копия первого.

– Мне надо собраться и привести себя в порядок. – Алкеста показывает жрецу руки.

– Ни к чему долгие сборы. Гиматий накинь, и пойдём. Не замёрзнешь. Сегодня очень тепло. Не зима, а ранняя осень. – Жрец оглядывается на дверь.

Второй жрец вполголоса предлагает первому решенье проблемы:

– Пригласить жезлоносцев?

– Думаю, втроём со строптивицей управимся сами.

Главный жрец вопросительно смотрит на Стасиппа. Стасипп кивает головой. Эхем приносит Алкесте отцовский гиматий и шаль. В сопровождении жрецов и отца Алкеста покидает дом, так и не помыв от теста руки. Дорога до поместья отлично знакома всем участникам процессии. На этот раз столичная дева сосредоточенно печальна и не поёт. Долгий путь проходит тягостно, без разговоров. У ворот поместья шествующих встречает выстроившаяся в два неравных ряда прислуга Менесфея. Ряд первый мужской, превосходит ряд женский, в нём десять рабов разных возрастов, от шестнадцати до тридцати. Ряд женский состоит из пяти дев. Две из них – белолицые эллинки, остальные трое – загорелые до черноты рабыни. Раздаётся разноголосое «хайре». Жрецы и Стасипп проходят в дом, где и их встречает управляющий поместьем, Лай. Алкеста задерживается у построения слуг, медленно обходит как женский ряд, так и мужской, узнавая имена и вглядываясь в лица.

– Хайре, хозяйка! – учтиво первым приветствует Лай деву, тем громким приветствием повергая прочих слуг в растерянность.

Алкеста гордо поднимает голову, читает короткую молитву, с молитвой входит в дом Менесфея. Лай протягивает деве синий платок, указывает взглядом на лоб. Алкеста вытирает со лба остатки муки. Жрецы оглашают у тела покойного его волю. Дева на редкость рассеянна, часто оглядывается по сторонам, долгим списком имущества не интересуется. Однако её рассеянности приходит конец на словах завещания «никто не имеет права принуждать Алкесту к вступлению в брак против её воли, покуда она проживает в поместье». Дева широко улыбается, сначала скидывает с себя шаль, а потом и развязывает головной платок. С тем победным видом дева внимает заключению главного жреца.

– Итак, по условиям завещания всё своё имущество покойный Менесфей передал «под разумное владение Алкесте, дочери Стасиппа».

Стасипп от удивления краснеет, задыхается, грузно погружается в кресло, услужливо предложенное управляющим. В завещании отдельно в самом конце указано «право на обязательное высвобождение из рабства управляющего Лая на условиях нового владельца поместья». Жрецы поздравляют Алкесту, вручают ей копию свитка завещания, прощаются, чинно удаляются. В дом входят магистраты Капаней и Пиндар. В их руках высушенные цветы и мешочки с благовониями. Этими подношениями магистраты одаривают Алкесту, подходят к умершему, прощаются с телом.

– Какое, право, странное завещание! – придя в себя, не стесняясь присутствия покойного, в голос восклицает Стасипп. – Менесфей, ты начудил!

Стасиппу подносят свежую воду в ритоне, и он замолкает. В тишине слышны его частые глотки.

– Ты утолил жажду, родитель? – Алкеста передаёт цветы и благовония Лаю, упирает руки в бока. – Ну, тогда тебе больше не надо сидеть в моём кресле. Не изнашивай мою мебель, родитель.

Стасипп недовольно поднимает брови.

– Лай, мой управляющий, помоги слабому старику покинуть дом мой. Гелиайне, почтенные магистраты, прощу прощения за скорые проводы, мне надо спешно приступить к организации похорон достойного Менесфея. После заката я предам покойного земле. Не смею вас задерживать, достойные мужи!

Магистраты недоумённо переглядываются меж собой. Говорит Пиндар:

– Алкеста, хм, мы, конечно, уйдём, но, может быть, кому-то из нас стоит хотя бы несколько дней пожить в доме Менесфея.

– Для каких целей вы хотите пожить в моём доме?

– Ты останешься тут одна, вокруг тебя будет столько незнакомых людей. – Пиндар указывает на рабов у ворот.

– Ах вот про что вы! – смеётся Алкеста.

Меж тем Лай добросовестно выполняет порученное, силой помогает упирающемуся Стасиппу покинуть «столь замечательное хозяйское кресло».

– Рабов много, они большей частью мужского пола. Мало ли что может случиться! В таком окружении насилия не миновать, – продолжает увещевание Пиндар. – А так мы поможем тебе первое время справиться со сложным хозяйством. Ты, наверное, и писать-считать не умеешь? Мы посчитаем тут всё за тебя. Опись проверим. Ошибки найдём.

– Вы забыли добавить, магистрат – не в убыток себе, – продолжает смеяться надменно Алкеста.

– Что-что? – непонимающе переспрашивает Пиндар.

– Пойдём, она хочет сама во всём разобраться. – Капаней благоразумно прерывает намечающуюся ссору. Магистрат берёт под руки разгневанных Стасиппа и Пиндара, выводит их обоих к воротам. От ворот доносится голос Пиндара:

– Нет, ну правда, я не расслышал. Она смеялась. Я не глухой.

Алкеста подзывает к себе Лая, приказывает уверенно:

– Закрой ворота. Никого больше мы не принимаем сегодня. Пригласи в дом слуг.

Управляющий выполняет порученное послушно-прилежно. Два ряда выстраиваются перед Алкестой во внутреннем дворе. Дева сразу подходит к двум девам, эллинкам. Тоном властным их вопрошает:

– Вы кухарки?

– Да, госпожа, мы кухарки. Готовим отменно. – Эллинки прикладывают руки к груди. – Наши похлёбки наваристы и жирны.

Алкеста ловит насмешливый взгляд одной из эллинок. Эллинка не опускает глаза. Наследница тут же становится злой. Вопрошает сердито:

– Вы получили оплату за работу свою?

– Менесфей нас рассчитал перед смертью. – Теперь улыбаются нагло обе кухарки.

– Ну, тогда убирайтесь! – Алкеста сопровождает ответ жестом, указуя левой рукой направление на ворота.

Улыбки с лиц исчезают.

– Кто же вам будет готовить? – вопрошают в голос кухарки.

– Не нуждаюсь более в ваших услугах. Переедание вредно телу и духу, – надменно поучает Алкеста бывших кухарок. – Голод же надёжно укрепляет характер. Жених мне часто повторял.

Две эллинки с грустным видом покидают поместье. Алкеста обращается к Лаю:

– Оставшиеся – это рабы? Не так ли, управляющий?

– Именно так, госпожа.

Алкеста громко обращается к рабам:

– Встаньте вокруг тела покойного. Встаньте кругом плотным, без зазоров. Не хочу, чтобы слова мои улетали мимо ваших ушей.

Рабы молча выполняют пожелание Алкесты. Дева обходит круг, кое-где лично смыкает ряд. Наконец удовлетворённо цокает языком, встаёт у макушки головы Менесфея. Алкеста укладывает с почтением обе ладони на лоб покойного, спокойным голосом вещает, обводя взглядом каждого из присутствующих:

– Перед вами лежит достойный человек. Два дня тому назад он огласил мне своё тайное желание. Кто из вас хочет стать свободным? Таковые поднимите кулак правой руки.

Поднимают кулаки все. Алкеста поворачивает голову к Лаю.

– Все подняли? Я не ошибаюсь?

– Да, все, и я в том числе, – отвечает управляющий.

Из складок одежд Алкеста вынимает кинжал, передаёт его ручкой Лаю.

– Вскройте грудину Менесфея. Достаньте мне его сердце.

Раздаётся испуганное многоголосое «о-о-ох». Лай проверяет остроту заточки железа, проверив, исполняет поручение Алкесты. Из груди покойного извлекается сердце. Алкеста принимает мёртвую плоть. Без дрожи поднимает дева к небу сердце Менесфея. Кто-то падает в обморок. Упавшую быстро приводят в чувство пощёчинами, поднимают под руки.

– Пусть каждый из тех, кто желает стать свободным, подойдёт ко мне и повторит за мной клятву.

Первым по старшинству положения подходит управляющий. Лай серьёзен и торжественен. Приняв от Алкесты сердце, он смотрит в лицо покойному, ему и повторяет вслед за Алкестой клятву.

– Клянусь тебе, Менесфей, – произносит нараспев Алкеста, Лай выслушивает и произносит дословно, – перед богами и присутствующими выполнить последнюю волю твою. Я буду твёрд в претворении замысла твоего, Менесфей. Я не поддамся трусости и не дрогну перед лицом врагов могущественных и сильных. Ибо я сильнее врагов духом. Если я дрогну и сбегу, пусть меня накажет призрак твой мстительный и боги за нарушение данной клятвы.

Лай передаёт сердце Менесфея следующему несвободному. Клятва последовательно повторяется вплоть до упавшей в обморок. Когда подходит её очерёдность, рабыня отказывается принимать сердце. Опустив голову, сникнув, подневольная тихо рыдает. Алкеста поднимает с носилок свой кинжал, даёт его рядом стоящему рабу, подростку лет шестнадцати. Тот принимает кинжал, непонимающе смотрит то на управляющего, то на Алкесту.

– Убей её, – тихо произносит Алкеста.

Подросток хлопает веками, кинжал в его руке дрожит. Лай делает попытку взять оружие в свои руки, но Алкеста пресекает попытку.

– Назови имя своё, – обращается дева к подростку.

– Навплий. – Испуганный подросток дрожит уже всем телом.

– На кого сейчас обращён кинжал мой, Навплий? – Тон в словах Алкесты спокойный.

– На Киллу⁴¹. – Кинжал вот-вот выпадет из руки Навплия.

– Её зовут Килла? Какое странное совпадение! Ну что ж, Килла так Килла. Погадаем и бросим жребий. Представь себе, Навплий, что перед тобой сейчас стоит вовсе не Килла, а, скажем, воплощение твоей собственной трусости, той самой унизительной трусости, что держит тебя в рабстве. Представил?

– Представил. – Навплий водит глазами от Киллы до Алкесты и обратно.

– Расправь плечи, Навплий. Подними подбородок, – приказывает громко Алкеста.

Раб выполняет приказ. Кинжал больше не пытается выпасть из руки.

– Навплий, твоё рабство началось с того момента, когда ты признал его. И покуда ты будешь признавать рабство, рабство твоё будет продолжаться. Можно оставаться свободным, будучи рабом. Так говорят философы Стои расписной. Но можно стать рабом, будучи в рабстве, поясняют они. Свободный в рабстве или раб в рабстве? Каков будет твой выбор? Перед тобой, Навплий, не Килла, а твоё душевное рабство. Начни освобождение от рабства прямо сейчас. Убей в себе трусость. Пусть душа твоя станет свободной! Подойди, Навплий, к Менесфею, взгляни в глаза его закрытые.

Раздаются шлепки босых ног по камням мощения.

– Менесфей хоть и эллин свободнорождённый и прожил жизнь формально свободным, тоже был рабом при жизни. Он сам мне так признавался при нашей встрече. Кто обратил свободного эллина Менесфея в рабство? Этот полис его поработил. Богатство стало золотой клеткой для Менесфея. Да-да! Менесфей был рабом собственного богатства. Вам это не приходило в голову? Не смог Менесфей порвать с богатством и уйти от него. Терпел Менесфей нескончаемо обиды от других богачей и магистратов, страдал Менесфей, дрался, унижался, задабривал обидчиков, мстил им при удобном случае как мог, в страданиях бесконечных душевных продолжал Менесфей жить в полисе и никуда не уходил из Александрии, потому как охранял Менесфей от врагов – нет, не личную свободу, а богатство своё, то есть клетку рабскую свою золотую. Страдал Менесфей, терзался, приумножал богатство и не хотел доставлять бегством радость врагам. Споры-обиды-тяжбы-ругань-проклятья. Как вам песня такая? А? Невесёлая жизнь была у хозяина вашего Менесфея.

– Он и вправду такое признание высказал тебе? – шёпотом изумлённо обращается к Алкесте управляющий Лай.

– Именно так и сказал Менесфей мне. Слово в слово. Теперь посмотри на меня, Навплий.

Навплий хоть и повернулся к хозяйке, но избегает смотреть Алкесте в глаза.

– Навплий, ты слышал, что предлагали мне магистраты и отец мой?

Алкеста вновь говорит спокойно и твёрдо. Рабы внимают деве, широко открыв рот и выкатив глаза.

– Они предлагали вам пожить у вас в доме, дабы охранять вас от нас.

– Навплий, а я не вняла уговорам и отослала добровольных защитников. Как ты думаешь почему?

– Потому… потому… – Навплий запинается и замолкает. Подросток теряет осанку и вновь мелко дрожит.

– Расправь плечи! – кричит Алкеста. – Отвечай!

Подросток перестаёт дрожать и вспоминает утраченное положение плеч.

– Вы отослали магистратов, потому что вы смелая и мы… мы не опасны.

– Это вы-то не опасны? – Алкеста во весь голос смеётся. – Вы только что выпотрошили мертвеца. Достали из его груди сердце, принесли на том сердце клятву страшную. Вы сотворили из мирного покойника Менесфея голодного беспокойного злого призрака и собираетесь с тем страшным созданием жить совместно в одних стенах! В каждом из вас после клятвы обитает частичка призрака. После таких кощунственных деяний вы не опасны? – Алкеста вновь смеётся. – Вы очень-очень опасны! Вы злые колдуны. Вы демоны Ночи всечёрной! Суд полиса плачет над вами! Охо-хо! Ведуны жутких призраков.

Лай поворачивается к Алкесте, внимает её словам с благоговейным почтением. Алкеста, вдоволь насмеявшись, упирает руки в бока, надменно поднимает голову, обращается сразу ко всем собравшимся:

– Осталась я тут одна среди вас, опасных рабов-колдунов, потому что я такая же несвободная, как и вы. Хоть я и эллинка и это прекрасное поместье принадлежит мне, я пребываю в жуткой неволе. Отец выкрал меня на празднествах базилевса, разлучил с любимым. Увёз меня из столицы сюда. Так поступают только с беглой рабыней. Страдаю я от муки любовной. Это пытка ужасная, ежечасная, каждодневная. Сердце моё разрывается от боли. Нет боли моей успокоения. Засыпаю и оказываюсь с любимым. Просыпаюсь – и нет его. Терзания невыносимые. Аргей, я люблю тебя! – Алкеста утирает слёзы. – Вам понятны мои чувства? Разлучали ли вас когда-нибудь против вашего желания? Мучились ли вы от прерванной любви? – Рабы дружно кивают головами. Столичная дева продолжает с жалостью в голосе: – Хотела бы я сбежать из Александрии в Бактры. Прямо сейчас сесть на коня, исчезнуть как можно скорее, галопом скакать. Да только погоню за мной отрядят. Награду охотникам за поимку назначат. Нагонят меня и вернут. – Алкеста показывает рабам следы от верёвок на руках. Нет на деве драгоценных браслетов, чтобы прикрыть синяки и кровоподтёки. – Менесфей, магистрат, освободился из неволи посмертно, он теперь призрак, я же заточена в клетке золотой. Невольница я, оттого мне с вами не страшно. Мы с вами люди родные по сути вещей. Я ваша защита, а вы – моя.

Лай прикладывает обе руки к груди, низко склоняется перед Алкестой. То же самое повторяют за ним и другие рабы. Пред девой склонились все, кроме Киллы. Килла не смотрит по сторонам, Килла смотрит себе под ноги.

– Навплий, ты хочешь стать свободным? – вопрошает Алкеста, твёрдо смотря в глаза подростку.

Навплий в ответ часто кивает головой.

– Убей в себе трусость. Действуй, ты дал клятву. Бей, да не бойся. Призрак поможет тебе!

Подросток скрипит зубами, сжимает кинжал, поворачивает к рыдающей рабыне, наносит сильный удар кинжалом под дых. Раздаётся ужасный вопль. Подросток поворачивается к Алкесте, та указывает взглядом на мужа, стоящего у ног покойного. Подросток подбегает к выбранному, передаёт тому кинжал. Раненая зажимает живот руками, рушится на колени перед Алкестой. Напрасно Килла молит о снисхождении. Второй удар приходится в лопатку. Алкеста указывает рукой на рабыню, закрывающую себе уши руками. Избиение Киллы продолжается до тех пор, пока каждый из клявшихся не наносит по удару. Тринадцать ранений принимает Килла. Большинство ударов оказываются не смертельными. Израненная рабыня лежит у ног Алкесты, стонет, сучит ногами, истекает кровью. Лай намеревается прекратить мучения Киллы и добить её. Но хозяйка поместья вынимает из его руки кинжал и сама добивает рабыню твёрдым ударом меж рёбер по левому боку. Стоны прекращаются с последними посмертными конвульсиями. Алкеста стоит над телом несчастной. В её лице нет страха или сострадания.

– Теперь болтливая трусиха Килла ни на кого не до-не-сёт, – обращается к рабам Лай.

– Пришло время огласить тайное желание покойного Менесфея. – Алкеста воздевает руки к небу, словно бы обращается к богам. – Несвободные, нам с вами предстоит… сжечь этот город дотла!

Радостные крики тут же оглашают внутренний двор поместья. Шумно ликуют все из собравшихся. Лай улыбается, утирает ладонью слёзы с глаз. Слышится весёлая песенка «Готов я умереть за это счастье». Рабы обнимают друг друга. Кто-то прыгает, кто-то танцует, кто-то рукоплещет покойному. Алкеста осматривает свой кинжал. С кинжала стекает бордовая кровь Киллы. Намерение девы понимает Навплий.

– Позвольте, хозяйка. Я мигом кровь вытру. Ваш кинжал станет чистым. Я даже смажу его. Будет беззвучно ножны клинок покидать.

Алкеста передаёт оружие Навплию, тот убегает резво к воротам. Дева вспоминает про сердце, поднимает мёртвую плоть с носилок, мгновенно воцаряется тишина. На Алкесту взирают с почтением и ждут её слов.

– Как заведено хоронить в семье Менесфея? – Вопрос адресуется Лаю.

– У Менесфея была жена и двое детей. Дети умерли в детстве от болезней. Жена от горя помешалась и… – Лай замолкает, немного подумав, продолжает тоном холодным: – И хозяин отравил её как-то ночью. Всех троих сожгли на погребальных кострах. Пепел в урнах хранится в семейной гробнице, в некрополе Александрии.

– На закате сложим костёр. На костре сгорит она. – Алкеста смотрит на бездыханное тело рабыни. – В урну отправится её прах. А нашего любимого Менесфея…

Появляется подросток, в его руках смазанный кинжал.

– …у нас заготовлен гроб, вполне подходящий под его размер, – продолжает прерванное Лай. – Гроб не подписан.

Алкеста передаёт сердце Менесфея Лаю, хорошенько вытирает руки об одежды покойного, вкладывает кинжал в ножны.

– Тело Менесфея никогда не покинет стены этого дома! – громко провозглашает Алкеста. – У нас с покойным был уговор. Я отпущу его в царство Аида, только когда этот полис сгорит.

Никто из рабов не протестует и более не падает в обморок. Дева продолжает властно:

– Достаньте внутренности умершего, разложите их в сосуды. Засыпьте их солью. Защитника Менесфея поместите в тот гроб, про который ты мне говорил. Монету в рот покойному на язык не класть.

– Может, внутренности и сердце погрузим в солёный раствор? – предлагает осторожно Лай. – Лучше они сохранятся до погребения.

– Мудро сказал. Так и сделай. – Алкеста указывает на сердце. – Его в сосуд понарядней укрой. Ритуальный, с ликами богов. Есть таковой у богача Менесфея?

– Найдём, – обещает Алкесте Лай.

Алкеста удаляется в андрон. Во внутреннем дворе после её ухода воцаряется суета. Часть рабов отряжается управляющим на подготовку погребального костра, часть занята уборкой следов убийства, рабыню омывают, на домашнем алтаре разгорается огонь. Сам же Лай и трое мужей заняты разделкой трупа Менесфея.

Алкеста садится на ложе в андроне, тихо шепчет сама себе:

– Прочь сомнения! Нет у меня пути назад. Страшные клятвы принесены. Жертва невинная пала. Сердце похищено у мертвеца. Высшие силы пребывают со мной. Отныне я мститель. Запуганы рабы. Готовы следовать за мной без возражений. Есть на кого опереться. Действовать надо без промедлений. Теперь только свобода или смерть. Что предпринять для начала?

Алкеста впадает в задумчивость. Раздаётся деликатный стук. В андрон рабыни вносят масляный светильник, расписанный мастос на подставке с разбавленным вином, поднос с тёплой лепёшкой и прозрачным мёдом. Алкеста благодарит, тщательно омывает руки с мылом, после молитвы принимается за еду.

Ближе к вечеру приготовления к похоронам заканчиваются. Покойного Менесфея помещают в гроб, посыпают тело обильно солью и хвоей, по указанию хозяйки гроб прячут в подвале, заставляют его амфорами. Внутренности в простых сосудах, все, кроме сердца, прячутся там же, на полках среди мешков проса. Сердце же с молитвами посыпают драгоценными благовониями и размещают в серебряном кратере старинной работы. Разместив, заливают соляным раствором, закупоривают плотно по размеру выпиленной деревянной пробкой. Пробку заливают сверху расплавленным пчелиным воском. Кратер Алкеста уносит в спальню Менесфея на втором этаже, где и размещается сама. Как только светило уходит, погребальный костёр поджигает Лай, вокруг него привычно кругом выстраиваются рабы. Стоят с каменными лицами. Молитвы не произносятся. Никто не просит прощения у убитой. Много позже к несвободным присоединяется Алкеста во вдовьем чёрном. Заканчивается трудный день. Костёр догорает, рабы собирают кости и прах в урну. Дева незаметно шепчет управляющему:

– Разбуди меня перед рассветом. Сосчитаем работников поместья.

Лай выполняет просьбу Алкесты. Тихо спустившись по лестнице, они вдвоём у алтаря разжигают светильник.

– С кого начнём? – интересуется управляющий. – С женской половины или мужской?

– С женской.

Лай проводит хозяйку к комнате рабынь. Небольшая комната проживания прислуги расположена рядом с кухней. Алкеста резко распахивает дверь. Рабыни проснулись и одеваются. При виде хозяйки кланяются.

– Женщины все на месте, – довольным тоном сообщает Алкесте Лай. – Никто не сбежал. Мужская часть расположена у конюшен. Нам придётся обогнуть дом.

Однако огибать дом не приходится. Прямо у ворот дома хозяйка застаёт рабов мужского пола. Мужи выстроились в ровную линию, в их руках инвентарь – мотыги, лопаты, вилы. Алкеста считает вслух:

– …Пять, шесть, семь…

– Можете не считать, дорогая хозяйка. Десять! – вставляет своё веское слово управляющий. – И у мужчин никто не сбежал. Рабы наличествуют точно по списку. Мы преданы вам, спаситель.

Алкеста запоздало проговаривает громкое «хайре», поёживается от холода, задувает светильник, уходит довольной наверх, в бывшую спальню Менесфея. Под её ногами раздаётся противный скрип половиц.

– Заменим сегодня, – кричит в спину Лай.

– Не стоит. Пусть скрипят как скрипели.

– Точно так же мне всегда говорил покойник Менесфей, – поддакивает улыбающийся Лай.

Рабы без понуканий добровольно принимаются за привычную работу. Поместье оживает радостными песнями про добрую судьбу. Восходит светило. Начинается первый день мести.