Марат Байпаков
Эрис. Пролог
Корректор Александра Приданникова
Дизайнер обложки Мария Бангерт
© Марат Байпаков, 2019
© Мария Бангерт, дизайн обложки, 2019
ISBN 978-5-0050-7179-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Жертвам революций посвящается
…а я, ничто не утаив, скажу тебе:
К восходу ярких звёзд и солнца
И в глубь земли пойду я…
Чтоб обладать богинею всесильной – Тиранией…
Еврипид. Финикиянки. 503—506 гг. до н. э.
Сицилия. Сиракузы. 450 г. до н. э.
– Боги свидетели, не мы первыми взялись за войну, но мы первыми её закончим! – Седой старик в порванной тонкой шерстяной белой тунике стоял, горестно сгорбившись, у ограды загона. В белую взлохмаченную голову впился пожухлый лавровый венок. Слёзы медленно и упрямо катились из подслеповатых красных воспалённых глаз, оставляя следы на грязном лице.
– Выпускайте быков! – громко скомандовал старик, и рослый гоплит1 в сверкающем золотом бронзовом шлеме открыл со скрипом кривые ворота загона. Раскрыв ворота, воин с удовлетворением развёл в стороны руки. В правой окровавленное дори2. Кираса с частыми вмятинами покрыта красно-чёрной грязью.
Подгоняя неистовыми криками и щедрыми ударами кнутов, толпа погнала разномастных быков в загон. Там, по колени в раскисшей грязи, стояли связанные испуганные дети. Жались друг к другу и плакали. Младшие из них пытались спрятаться за тоненькие спины старших друзей. Их, наверное, было около двадцати. Быки, толкаясь грязными боками, грозно распевая рёв, рекой ворвались в загон. Детские крики потонули в ревущем топоте стада и ликующих воплях толпы. Вскоре в загоне не стало видно ничего, кроме чёрных, кремовых, белых спин быков. Кровь, пенясь, быстро окрасила серую раскисшую землю. Быки в бешенстве терзали детскую плоть, раскидывая тела в стороны большими, багровыми от юной крови рогами, втаптывали хрустящие кости в землю. Серые, с кровью, малолетние тени неподвижно лежали под копытами стада. Вечно голодные вороны начали слетаться к загону. Завязалось пиршество падальщиков.
Толпа во главе с оборванным стариком бросилась прочь от крепкой изгороди к высоким столбам позади загона. Ликующие, злобные, лютые от ненависти глаза окружили пятерых связанных по рукам и ногам некогда всесильных вожаков бунта худых. Молча, ненасытно толпа ловит стоны и рыдания и пожирает с упоением зрелище горя униженных крепких мужчин, бессильных защитить детей. Подавшись вперёд к столбам, толпа расступилась. К пленникам, сильно сгорбившись, подошёл белый старец. Он медленно дрожащим кривым посохом поднял голову загорелого пленника и торжествующим взглядом обвёл толпу.
– Тиндарид! – Хриплый голос немощи бурлил от чувств. – Ты сжёг живыми наших детей и жён. Ох, нет! Женщин ты ещё и подверг безумному насилию. Скольких же ты несчастных обесчестил? Неужели тебе не было их жаль? Когда ты рубил ни в чём не повинные девичьи головы, ты чувствовал себя героем? – Пленник упорно молчал. Старик с размаху отвесил удар посохом по щеке. – Тиндарид, ты и твои нищие шакалы изгнали нас, богатых, из родного города. Мы, добрые, основали этот красивый город, приплыв сюда переселенцами из Коринфа, с пустыми руками, в кораблях. Мы, добрые, сложили площади из камня, воздвигли храмы в честь богов, подняли крепостные башни. Где был твой поганый род при основании Сиракуз? Ох, ты ведь знаешь – вы побирались в Коринфе! Многих из вас не было и в славном Коринфе! Вас пригласили жить в нашем доме тираны? Вы гости здесь, поганые душегубцы!
Ты и твои ночные бунтари отрывали кровников, ищущих защиты у богов, от алтарей в храмах. Убивали их прямо там же, на алтарях, в святых, божьих местах. Дубинами убивали, попрятанными под одеждами? А что, бронзой обиды в честных поединках трудно разрешить? Всё это страшное кощунство вы, худые, сотворили, не убоявшись гнева богов! Только для того, чтобы забрать наши деньги? Разделить наши земли и скотину? А потом стать добрыми в нашем городе, что мы собирали годами по камешку? Но не может худой без заслуг стать добрым! Души наших семей требуют отмщения…
Старик закашлялся и задрожал костлявым телом. Резким движением посоха остановил юношу, обнявшего старческие плечи. Выпрямился гордыней и зло закричал в лица поверженных врагов:
– Вы, подлые ночные убийцы, хорошо запомнили нашу месть? Тиндарид, гадина смердящая, ты там всё хорошо рассмотрел? Если ты за столбом чего не разглядел, то твои дети сгинули первыми. Тени наших детей, жён, сыновей, вы отомщены! Больше не будет твоё жалкое семя, Тиндарид, родить на этой богатой земле. Ну а теперь и тебе пора увидеть мутные воды Стикса. Мы позаботимся о вас так, что даже перевозчик не узнает ваши души! Умрёте как псины безродные! Вожак бунта, ты накормишь быка Фаларида! На тебе испробуем подарок полиса Акраганта!
Обещание старика выполняется. Солдаты выкатывают на полозьях огромного старинного медного быка, открывают со скрипом дверцу на спине между лопаток, заталкивают в полость жертву. От морды быка проведена спасительная трубка для дыхания. Жертва закрывается на засов в тускло-зелёном медном быке. Солдаты разводят огонь под брюхом изваяния. Окислившаяся медь тучных боков накаляется. Медь хрустит в огне костра. Внутри чрева быка жертва безуспешно пытается выбить дверцу. Завитая, в двух витках, трубка оказывается лишь продолжением пытки: медь горяча и не даёт спасительного воздуха жертве медного быка. Трубка порождает устрашающие стенания жертвы раскалённой пытки. И вскорости нагретый медный бык громко ревёт. Из его ноздрей валит клубами дым жареного человеческого мяса. Бык словно переваривает жертву – изваяние раскачивается из стороны в сторону, продолжая истошно вопить и пускать через ноздри дым. Мстители ликуют.
Оставшихся пленных развязывают и волокут за волосы силой к чанам с кипящей смолой. Толпа опрокидывает чадящие липкой копотью огромные бронзовые чаны на извивающихся вожаков. Истошные вопли боли заглушают и ликующий шум толпы, и рёв медного быка, и рёв разъярённых живых быков в загоне. Мучения продолжаются. Пленных вожаков густо обсыпают соломой, обматывают красными тряпками, символом бесславного бунта, а потом поджигают.
Жаркое солнце весеннего дня уходит за горизонт, когда пять сожжённых трупов протаскивают с оскорблениями по окровавленным улицам Сиракуз. Солдаты оставляют останки у Больших городских ворот. Облизывающиеся бродячие собаки окружают из любопытства изуродованные, покрытые липкой смолой и грязью тела. Так бесславно заканчивается мятеж худых в Сиракузах.
Старик встал на внушительных размеров плоский подорожный камень. Встав на серого сторожа дороги, он стал на три головы выше толпы. Оглядел старик хмурых мужчин. Вознёс обе руки к небу. В небо и заговорил. Его голос суров.
– На улицах и в домах лежат трупы родных нам людей. Женщины, дети, молодёжь – все там. Наш любимый город залит кровью. Ночью зажжём погребальные костры. Упокоим родных достойно.
Но там же валяется и гнусное отродье. Их останки тоже надо убрать до рассвета…
Толпа молча выслушивала не то приказание, не то громкие мысли вслух. Старик продолжил:
– Что будем делать с отродьем? Отдадим псам на прокорм? Или порубим в куски и развесим в священной дубовой роще?
Молчание в ответ. Головы мужчин склонились к земле. Теперь на старика смотрят затылки – кучерявые, прямым волосом, лысые, чёрные, седые, каштаном. Частые вздохи сопровождают раздумья.
– Собак не будем приучать к человечине! Развесим поганцев на дубах! – откуда-то из середины прокричал твёрдый бас. Руки поднимаются к небу. Толпа единодушна. С тысячу проголосовало.
Старик продолжил верховодить:
– Боги помогли нам одолеть нечестивцев! И перед скорбными делами нам надо возблагодарить богов за свершённую месть! Воспоём песни в театре? Есть силы у вас на поминальные песни?
Новое предложение не вызвало раздумий – тысяча рук поднялась к багрово-красным вечерним облакам. Старик покинул камень, твёрдо зашагал к полукругу театра. За ним солдаты-гоплиты, толпа. Путь недолгий – вот и театр. У священного источника шествие останавливается. Каждый из горючих считает долгом зачерпнуть прозрачной воды. Кто-то омывает лицо от грязи и крови в стороне, кто-то жадно пьёт воду, но иные поливают из ладоней темя сотоварищей по несчастью.
Победители бунта занимают подписанные места. Одиннадцать секторов мест у театра, вырубленного в скале. Театр ещё не до конца достроен, по мере роста полиса добавятся места – разметки-канавки продолжаются вверх к самому священному источнику. Не случайно первые ряды и центр театра заняты. Среди зрителей прорехи. С десяток мест с именами непришедших владельцев пустует. Мужчины в грязных, рваных, окровавленных одеждах, при оружии восседают на местах знати города. Камни театра после долгого дня приятно теплы. Суровые лица граждан смотрят в прекрасный закат. Перед сидящими на каменных рядах открывается восхитительный вид на тихое, спокойное тёмно-синее море. Куда же запропастился ласковый ветер? Рваные облака в оттенках красного застыли в ожидании обещанных песен. Крыши домов обрамляют нижнюю кромку величественной картины прощания солнца с городом.
Из недр складов театра пятнадцать помощников старика выносят реквизит – огромные кожаные маски актёров. Они же первыми и образуют хор. Без всякого вступления открывается благодарственное выступление актёров. Старик без уговора поёт, а хор громко подхватывает известную песню мести из популярной трагедии:
…О вы, убийцы и предатели, о звери кровожадные из тьмы!
Явились подло вы без объявления войны,
Нарушив чести гласный уговор – напали вы на спящих,
О, вашей гнусности предела нет!
Душили, насиловали, терзали плоть несчастных жертв!
Не так ужасна смерть скорая, как пытки…
О, как же страшен невинных жертв удел!
О звери кровожадные, вы жили вместе с нами.
Вы улыбались нам! Вы в верности, в глаза смотря, клялись!
Лишь для того, чтобы однажды во тьме явить нам
Бездну горя…
Хористы запинаются. Песня прерывается. Мужчины садятся на камень, обхватывают понурые головы и громко рыдают. Маски скрывают горе и слёзы. Но маскам, увы, не под силу заглушить рёв скорбных голосов. Следующие пятнадцать певцов покидают места. Маски находят новых хозяев. Старик оглядывает прибывших, подходит к каждому, прикладывает руку к груди в приветствии. И представление возобновляется.
…И раны можно залечить, и одноногий захромает,
Снадобья верные с заклятьями отыщутся у лекарей.
Но тот, кто пал, лишившись головы,
Но тот, кто умер в муках пыток, уже не встанет, нет.
Им не помогут наши слёзы!
Лишь дым от жертв – лекарство, подходящее для них!
Тела растерзанные холодны, глаза открытые не видят нас,
Погибшие ушли. Их путь далёк, в Аид ведут те тропы…
Вот новая десятка сгорбившихся под горем добровольцев спешит на смену оглушительно рыдающим певцам. Рыдания певцов накрыли незримым покрывалом слушателей в театре. Солдаты-гоплиты, сняв шлемы, закрыли ладонями лица. Их бронзовые кирасы золотом отражают кровавый закат. Скорбь обретает характер дружбы, всяк из сидящих обнимает за плечо соседа. Зрители раскачиваются на местах.
…О, что же нам осталось делать? Всем тем, кто тут стенает в горе?
Скорбеть о павших? Вспоминать их лица, их голоса?
Их смех разбудит нас средь ночи, их запахи лишат нас сна!
Как нам, живым, снести печальные утраты?
О боги всемогущие, над нами сжальтесь – утихомирьте горе!
О боги милосердные, явите милость – даёте сил нам дальше жить!
Старик среди гама плача прекращает песнопения, шумно сбросив на камни счастливую маску и высоко воздев к небу руки. Тёмная из кожи маска тенью падает на камни, подскакивает, ударяется ребром и падает изнанкой к небу. Завершающая десятка певцов, встав тесным кругом, обнимает друг друга. Седой распорядитель песнопений оказывается в самом центре. Теперь вместо хоровой песни раздаются громоподобный рёв разрозненных мужских голосов, частые всхлипывания с перечнем имён, злобные проклятья сквозь зубы да видится танец сидящих зрителей, раскачивающийся морской волной среди ночного театра.
Часть первая.
Зима на Сицилии
Глава 1. Неслучайные покупки и случайные знакомства
Сицилия. Сиракузы. 435 г. до н. э. Месяц Поетропий
по Дельфийскому календарю. Агора Ахрадины
До рассвета ещё не близко. Предутренние звезды отчётливо видны в холодных сумраках медленно отступающей в спокойное море зимней ночи. Полис Сиракузы ещё спит. Издалека видны затухающие сторожевые костры на башнях города. Спящий город с высоты негостеприимных скал каменоломен похож на роскошное золотое зеркало. Та часть города Сиракуз, что вдаётся далеко в море вытянутой ручкой зеркала – островом Ортигия, – Старый город, начало начал Сиракуз, в нём лабиринт узких улиц, то прямых, то извилистых, огибающих неправильные, разновеликие квадраты каменных домов аристократов-гаморов3, потомков первых колонистов-переселенцев из дорического Коринфа. В укреплённом острове-крепости Ортигия, кичащемся гордыней древних родов предков, две легендарные агоры4.
Агора первая – особо чтимая, со святилищами и алтарями богам и огромным храмом Аполлону, первым храмом, что построили переселенцы покровителю колоний. И агора вторая – побольше, изящная, с прямоугольным храмом Афине, что смотрит пышным, окрашенным в синее входом и отделанным слоновой костью и золотом на гавань и верфи большой бухты. Храм выстроен тираном Гелоном в честь победы над Карфагеном. Есть и особая реликвия на острове. В Ортигии известная святыня – источник Аретузы, нимфы, что превратилась в ручей пресной воды. Аристократы, жители Ортигии, – владельцы обширных поместий, что кормят зерном Грецию. Старый город Сиракуз окружён высокими, неприступными толстыми каменными стенами при квадратных башнях. Ортигия как одинокий грозный боевой корабль из Коринфа, что причалил к скалам Сицилии.
Овальное зеркало, что примыкает к ручке острова Ортигия и соединяется с ним широким плотиной-мостом, – богатый городской район Ахрадина. Место проживания торговцев, собственников кораблей, трапезитов5 и пришлых умелых неграждан-метеков, владельцев складов, мельниц и мастерских. Зеркало взбирается даже на склоны крутой высоты и тянется на восток до гавани Трогала. К престижной Ахрадине с севера как окантовка пристроился новый район Теменитес, обитель гордых, небогатых граждан города, владеющих скромными наделами и правом голоса в собраниях полиса. Через Теменитес входит особо оберегаемое достояние полиса, что поит горожан водой, – керамический водопровод, протянутый до реки Анапос.
С востока за процветающими соседями завистливо наблюдает Тихе, район обжитый, густонаселённый, – трущобы подёнщиков из городской бедноты. Скалистый Тихе плохо подражает прямым улицам соседей кривыми стенами одноэтажных домиков, крытых тростником. Но и у бедного Тихе есть повод для гордости – скромный храм богине изменчивой судьбы на небольшой площади. В её честь, непостоянной и раздающей вслепую дары, и назван квартал. Какой бедняк не мечтает услышать шёпот Тихе: «То, что было наверху, окажется внизу, то, что было внизу, окажется вверху»? Шумным днём Тихе даёт городу необходимый для построек местный известняк из рабских каменоломен.
Пусть Ортигия запуталась в узких каменных улицах, подъёмах и спусках, но Теменитесу и Ахрадине есть чем гордиться. Их улицы широкие, прямые. Кварталы Ахрадины и Теменитеса щеголяют фонтанами для разбора питьевой воды, канализацией, что скрыта под камнем мостовой. Кварталы двух районов схожи меж собой, как братья-близнецы. Десять одинаковых, в двух этажах, домов, крытых красной черепицей, на одинаковых наделах, делят по-соседски стены-перегородки из сырого кирпича. Снаружи кирпичи кварталов и домов безликие серо-коричневые, но вот внутри двориков богатство красок. Теменитесу, что небогат, но дружен, достались в заботу почти достроенный театр, постепенно вырубаемый в скале, алтарь Дионису и священный источник у театра.
Достался цветущей Ахрадине и гимнасий, место упражнений молодёжи, окружённый со всех сторон простыми, а с южной стороны и двойными портиками из камня. У богатой Ахрадины в попечении собственная агора – торговая. Агора новостей и сплетен; оглашения указов совета полиса; место встреч друзей, завистников и врагов, скамьи сделок, ссуд и зрелищных судов. Агора богатой Ахрадины не соперничает, но дополняет простой жизнью церемониальные, для почитания богов, агоры аристократической Ортигии. При агоре Ахрадины богато отделанные мрамором пританеи – место суда и государственных коллегий.
Вот и сегодня ранее прохладное зимнее утро уже наполнено жизнью на полукруглой агоре Ахрадины. Любимое место горожан не пустует: пятеро низкорослых мужчин-рабов, собственность Сиракуз, чистят и моют камни мостовой, готовя агору к новому дню. Обрывки их весёлой негромкой болтовни на фракийском лёгким эхом разносятся в камнях солидных зданий, что образуют полукруг. Агора поделена на равные размером лавки, закрытые по традиции до восхода – по левому краю металл, изделия из золота и камня, по правому еда, в центре отполированный белый мрамор с законами города, и позади священных камней рабский рынок.
К агоре Ахрадины примыкают священные алтари богов-олимпийцев, за ними, повторяя контур полукруга, в тесноте, теснясь из кирпича, сложились бесчисленные мастерские, вместительные склады и скромная тюрьма с узким входным проёмом, ныне пустая за спокойным временем. За мастерскими уже кварталы горожан. Агора щеголяет гладким местным камнем, сложенным в узорах морской волны, украшена статуями богов, особо почитаемыми жителями торгового района. На пожертвования благодарных граждан отлиты из бронзы те бессмертные – те, кто издавна покровительствует процветанию района.
Надменно поверх голов людского племени смотрит острой, длинной, в барашках бородой бог морей. Сияющий золотом бронзовый Посейдон с голубыми холодными глазами ищет тучи в безмятежном, ещё тёмном предрассветном небе Сиракуз. Из его крепких жилистых рук готова вот-вот выпрыгнуть крупная рыба с открытым ртом и набыченными глазищами. Треугольные, острые на вид плавники диковиной позеленевшей рыбы – дара Посейдона, наполированные руками суеверных купцов, блестят в факелах первых посетителей рынка. Переменчивого покровителя морей воздвиг у входа в немалый рабский рынок тиран Гелон. Перед статуей жертвенник из местного камня для раскуривания ладана.
Зажиточные купцы богатой на зерно сицилийской земли, не отставая от удачливого правителя, отлили складчиной в металле Гермеса в открытом шлеме, всем известного покровителя ораторов, купцов и воров, с керикейоном6. Дружелюбный зеленоглазый бог-странник Гермес, стоя на розовом пьедестале напротив, восхищённо наблюдает мечтательного Посейдона и, кажется, хочет что-то пропеть свирепому богу моряков – верно, про непостоянную морскую удачу. Перед статуей покровителя вкопан массивный, очень чтимый среди торговцев мраморный жертвенник для предсказаний и две наполированные бронзовые масляные лампы, прочно прикованные свинцовыми цепями к простым серым опорам из каменоломен малообжитого скалистого района Тихе Сиракуз. На жертвеннике красуются имена торговцев, на чьи пожертвования воздвигнут Гермес. Обе статуи, как Посейдон, так и Гермес, заботливо прикованы за ноги несколькими витками медных цепей, дабы удержать непостоянных богов-покровителей в агоре. Зевса и богов-олимпийцев горожане не забыли, но их статуи, в крашенном многими цветами мраморе, изваяны едва лишь в четверть роста и скромно расставлены по периметру рынков агоры. Перед ними небольшие алтари.
За обликами богов-олимпийцев скоро запоёт горькие, развесёлые невольничьи песни рабский рынок. Первую партию рабов уже пригнали. Но рабов ещё совсем немного. Три группы по пять-семь большей частью голых мужчин, среди них сидят укрытые с головой, непонятного возраста и происхождения женщины, с ними дети, подростки, спящие на мостовой. Перед рабами сложены медные цепи и верёвки. Надсмотрщики, их четверо, в простых хитонах, повязанных простым ремнём, с плетьми, позёвывая, ожидают управителя рабского рынка. Ждать остаётся уже совсем недолго. Рабов после осмотра управителя положено привязать к каменным столбам с выбитыми номерами.
С западного входа в агору неожиданно для всех присутствующих входят трое. Трое молодых мужчин, с распущенными длинными волосами, в богатых одеждах знати, на плечах овальные плащи-хламисы, из-под которых виднеются пятнами белые хитоны при двух поясах с яркими золотыми пряжками. Аристократы из Ортигии громко смеются. В руках знатных гостей агоры факелы. Походка гаморов легка – нет, троица не возвращается с попойки, из богатых кварталов Ахрадины, что примыкают к агоре.
– Гермократ, давай спросим у Гермеса прогноз на сегодняшний день!
Юноши выбирают из своей компании вопрошающего. Раскуривают ладан на жертвеннике. Выбранный что-то шепчет на ухо Гермесу и удаляется за пределы агоры, но вскоре юноша возвращается смущённым.
– Какое слово? Какой вердикт на день? Плохое?
– Ну же, говори, Гермократ! Какое слово первым услышал? Придушу, не тяни.
– Услышал «судьба» от двух прохожих.
– Вот так предсказание!
– Удивил!
Чистильщики-рабы замолкают, немедленно встают с колен. Надсмотрщики настороженно оборачиваются к шумным друзьям-аристократам. Их намерения им непонятны. Троица останавливается в центре площади, у камней с законами, весёлый разговор, громкий смех смолкают. И… знатные резко поворачивают к рабскому рынку.
Первые лучи светила радостно пробегают по плоским крышам спящего города. Однако ночные звёзды не спешат исчезнуть даже с появлением торговца рабами, что чуть не бегом, приподняв края хитона левой, придерживая правой рукой на груди плащ, спешит явно навстречу трём незнакомцам. За ним спешат ещё двое – верно, помощники-рабы? Но их тёмные фигуры не разглядеть даже при свете их факелов. Завидев перемены в знакомом торговце, надсмотрщики выказывают сообразительность. Под властные окрики рабов поднимают, и вот уже живой товар стоит двумя ровными рядами – ряд мужчин, ряд женщин и детей.
– Хайре, Писандр! – издалека выкрикивает аристократ – тот, что посредине троицы аристократов, и тот, что испытывал предсказание у Гермеса. Ему по виду года двадцать два или двадцать четыре. Чёрные волосы кудрявы, длина до плеч, ровно остриженная, намащённая душистым маслом борода клинышком. Открытое, располагающее к себе лицо в правильных чертах. С горбинкой нос. Густые брови. Зелёные, с умным взглядом глаза обнаруживают человека, тратящего время на размышления. Юноша, без сомнений, красив. Троица аристократов равна высоким ростом, но никак не сложением. Один из них, тот, что с правого края, массивен, гора мышц, – силач, чрезмерно увлечённый борцовскими соревнованиями, двое остальных подтянуты и худы.
– Хайре, Гермократ! Хайре твоим друзьям! – Едва лишь прокричав в ответ положенное приветствие, бегун замолкает, схватывается за бок, сгибается чуть не вполовину и мучительно переводит дыхание. Троица переглядывается меж собой. Двое сопровождающих настигают Писандра. В свете их факелов видны простые чёрные хитоны длиной едва до середины колен, не подшитые понизу. Рабы-помощники участливо подхватывают под руки тяжело сопящего хозяина.
– Простите, отдышусь… – Писандр словно бы боится поднять голову. Часто дышит в каменные плиты агоры. Переведя дух, торговец наконец поднимает плешивую седую, в густой перхоти, голову. – И да пребудет с вами олимпийское здоровье! – Аркадец Писандр мягко вливает ионическим наречием слова. Небольшого роста, с большим животом, он скорее перекатывается, чем шагает навстречу троице.
– А ты умеешь подольститься! – Гермократ хлопает в ладоши. Негромкий дружный смех летит в ответ Писандру. Глаза торговца с жёлтой поволокой искрятся радостью от встречи. – Знакомься, Писандр, это мой друг Мирон… – Здоровяк игриво пощёлкал зубами и иронично посмотрел в глаза торговца. Писандр замечает квадратный волевой подбородок с ямочкой, ломаный нос и ломаные уши. Карие глаза Мирона прищурены, как от яркого света, излучают откровенное недоверие. – Мой друг Граник. – Граник добродушно улыбнулся. Его чёрные глаза счастливы, в искорках веселья. Его лицо до крайней степени схоже с дружелюбным ликом статуи Гермеса.
– Два ценных предложения к тебе, почтенный Гермократ. – Обеими руками Писандр указывает на два ряда рабов. Хитро подмигивает, полушёпотом продолжает: – Второе оглашу, если сторгуемся на первом.
– Мирон, – Гермократ оборачивается к другу, – сдаётся мне, нас удивят.
Мирон касается рукой плеча друга, напускает на себя наигранно удивлённый вид, состоящий из поднятых бровей, округлых глаз и сурово сжатых губ. Граник, оценив гримасу Мирона, громко смеётся.
Писандр без промедлений устремляется к рядам, хватает за руки тёмную фигуру в непонятном рубище, выводит к троице. Торговец грубо, рывком скидывает с головы остатки накидки или головного убора – перед аристократами предстаёт рослая девушка лет девятнадцати, по виду из Скифии. Писандр постарался – хоть лохмотья на товаре грязные, но лицо умыто, каштановые волосы чисты и уложены в косы. Гермократ заинтересованно кивает головой, Писандр полностью обнажает рабыню. Долгий морской переход заметно сказался на девушке – худоба до костей.
– Ничем не больна? – за друга начинает дела Граник. Веселье сменяется тоном сделки. Писандр открывает рот. Все зубы белые и на месте. Рабыню оборачивают в несколько движений на месте, словно в танце. На спине нет следов плётки, рубцов, следов болезней.
– Хороша телом. – Граник одобрительно смотрит в глаза Гермократу. – Здоровье у неё отменное.
– Мы не только за телами пришли… – решительно вступает в разговор суровый Мирон. – Писандр, что умеет рабыня?
Опытный торговец не спешит отвечать на вопрос, его глаза хитро обегают троицу. Ладони складываются, поглаживают друг друга и внезапно раскрываются в сторону друзей.
– Умеет пасти лошадей! – Писандр выпаливает разом ответ на загадку Мирона. Мирон удивлённо, уже по-настоящему улыбается и качает головой точь-в-точь как Гермократ.
– Почём знаешь? – тут же, без промедления летит от Граника вопрос. Суровость Мирона покинула хозяина и вселилась в весельчака Граника.
– Есть толмач. – Писандр готов к таковому вопросу. Раб из сопровождения, с факелом, делает шаг к Писандру. – Спроси у неё!
Толмач, медленно проговаривая слова на скифском языке, дважды проговаривает вопрос рабыне. Рабыня гордо поднимает голову и надменно отвечает – коротко, в нескольких словах. Её слова звучат по тону как вызов. Надсмотрщик распускает плётку, но Писандр выставляет левую руку, закрывая рабыню.
– Говорит, что всех вас научит управляться и с лошадьми, и с колесницами, и с луком. – Толмач-раб с робостью в голосе озвучивает ответ.
– Нагловато… – Писандр едва успевает выговорить, как слышит восхищённые рукоплескания от трёх друзей. Троица рукоплещет нагой рабыне. Писандр часто моргает, оборачивается к рабыне и также хлопает в ладони.
– Так-так, но, дорогой мой… – От «дорогой мой» Писандр расцветает в улыбке, рабыню отводят в сторону от прочих рабов. Гермократ провожает взглядом выбор, не спеша продолжает: – Писандр, мне нужен служка.
Гермократ замолкает, Писандр хлопает в ладоши, второй раб расталкивает ряд женщин и вытаскивает голого мальчика лет десяти-двенадцати. По виду пастушка.
– Умело ходит за скотиной! – Писандр предугадывает будущую профессию раба. – С тех же самых краёв, что и наглая девица. Дознание с пристрастием проводил, ручаюсь за слова!
Гермократ обменивается взглядами с друзьями, Граник и Мирон часто кивают головой. Писандр довольно потирает руки. Как вдруг совершенно неожиданно рабыня-скифянка бросается к ряду женщин, скрывается в нём, кого-то поднимает с камней и под руки вытаскивает скорее умирающего, чем достойный для продажи живой товар.
– Кто это? – Вопрос Граника адресован скорее деве-рабу и толмачу, что участливо поддерживает тело, чем владельцу товара. Писандр напускает недовольный вид, уже было собирается что-то приказать надсмотрщику, как ловит краем глаза запретительный жест Гермократа.
– О почтенные граждане Сиракуз, Писандр никогда бы не предложил вам жалкие останки. – Мирон разочарованно проводит ладонью по лбу. – Она здорова, путешествие не вынесла. Отказывалась есть, и если бы не моё второе предложение… – Писандр поигрывает бровями. – Второе предложение за свой счёт её, неблагодарную, кормило и поило…
– Хорошо, её тоже беру. – Гермократ удивляет не только торговца, но и надсмотрщиков. Четверо мужчин с плётками уважительно прикладывают правые руки к груди.
– За неё плату очень скромную возьму. Вам хоронить её предстоит. Расходы как-никак. – Писандр сочувственно посматривает на суму Гермократа. Широкий взмах рукой. – Даже нет, отдам бесплатно! Дня три протянет и помрёт.
– Начнём торг? – Сурово проговаривает сквозь зубы Граник. Мирон широко, до белых зубов улыбается какой-то непонятной хищной улыбкой.
– Такие виртуозные речи я уважаю! Да вы, никак, заранее подготовились к торгу? – Писандр оценил слаженное «торговое нападение». – Сразу за долгую дружбу с гордостью Сиракуз низкую цену дам. За троих… – быстро поправляет сам себя Писандр. – За двоих живых и дарёный труп…
Смех троицы заразительно передаётся волной к толмачу-рабу, далее к надсмотрщикам и от них к городским уборщикам-рабам. Писандр счёл долгом поддержать веселье. Не уронив достоинства торговца, после всех громко засмеялся – и смеялся уже в тишине. Утерев смешливую слезу, аркадец оглашает цену:
– Две с половины мины серебром за живых.
Троица довольно переглядывается. Цена и вправду низкая. Гермократ протягивает правую руку Писандру. Писандр сжимает обеими руками руку аристократа.
– О чём тут торговаться – цена отличная. Ты не плутовал. Беру. – Гермократ раскрывает суму, отсчитывает монеты. Писандр внимательно следит за монетами, не пересчитывая, прячет плату за товар в пустой кошель.
– Отряжу рабов для переноски «трупа»? – скорее бесспорным утверждением, чем вопросом, проговаривает торговец.
– Сними с неё рубище, сам понесу, для упражнения… – Ответ Гермократа вновь повергает в удивление свидетелей торгов. Уборщик роняет деревянный скребок. Щелчок от падения скребка разносится эхом по агоре. Останки одежд складываются горкой мусора на камнях рабского рынка. Нагое чистое тело смертельной худобы светится белизной, на руках умирающей рабыни замысловатая вязь татуировок. Гермократ подходит к сидящей рабыне и уже собирается её поднять, как вдруг Писандр, выйдя из оцепенения, чуть не криком останавливает аристократа:
– Второе моё предложение не хотите услышать?
Мирон и Граник торжественно подбочениваются, выставляют манерой правые ноги в сандалиях – так, словно выступают перед собранием, для своего друга. Теперь гордые аристократы достойны мрамора. Гермократ улыбается друзьям-насмешникам.
