Марат Байпаков
Эрис. Пролог
– Мы не воровки, мы флейтистки! – совершенно серьёзным тоном, чётко проговаривая слова, Мегиста прикасается кончиками пальцев к груди Гермократа. – Мы не будем воровать вашу дружбу.
Гермократ сдержанно улыбается в ответ. Как же странно видеть собственные вещи на незнакомом тебе человеке! Сосед Мирон примирительно хлопает по плечу друга. Граник запоздало аплодирует. Встреча состоялась.
– У меня вино, и мёд, и травы… сейчас вернусь. – Вместе с Гермократом удаляется и Мирон.
За воротами перешёптывание. Мирон сжимает ладонями лицо друга.
– Да что с тобой сегодня? Может, не поедем вечером? – Мирон недовольно хмурится. Гермократ обиженно молчит.
– Оставайся с девушками, я сам справлюсь. – Гермократ осторожно убирает со щёк руки Мирона. – Ты же напросился, мне не нужны помощники.
– А я не помощник, я твой лучший… – Но договорить Мирону не удаётся. Появляется гордячка Мегиста.
– Так, так, так! Вино? – ласково звучит в тишине девичий голос. – И мёд, и травы?
Мирон и Гермократ наперегонки снимают две амфоры, раб вежливо обеими руками протягивает Мегисте кувшин с мёдом и мешок пучков засушенных трав для вина.
Глава 4. Вечерняя дорога на Акры
– Гермократ, ты пьян. Не надо… прошу, друг… не надо… – Граник вкрадчивым шёпотом пытается остановить друга, встающего с совместного лежака. – Ты сейчас сорвёшься…
Мегиста взмахом обеих рук прерывает весёлую мелодию семиструнной кифары-форминги11 в руках Неэры. Кифара-форминга из слоновой кости бережно укладывается на тряпичный чехол, что расстелен поверх камней двора. Гермократ, преодолев упорное сопротивление обхватов рук Граника, всё же покидает ложе. Юноша встаёт, одёргивает складки одежды, поправляет пояс, поднимает с ложа пустой кубок, опрокидывает и вытряхивает из него последние капли вина. Очистив кубок, юноша принимает торжественную позу.
– Когда ты… спела… пропела… исполнила песню про дружбу… – Язык подводит говорящего, слова следуют друг за другом сбивчиво. Три девушки внимательно слушают нетрезвые речи всадника Сиракуз. – Прости… за откровенность…
– О-о-о, Гермократ, не надо, прошу… – Граник предпринимает вторую попытку остановить друга. В этот раз его голос раздаётся громче. Гермократ резко оборачивается к другу, возлежащему на ложе. Звонко целует Граника в лоб, вкладывает в его протянутые руки на сохранение свой пустой кубок:
– Родной, товарищ мой! Ты пережил то же, что и я!
Гермократ выпрямляется, оборачивается к трём девушкам и, твёрдо глядя им в глаза, продолжает разорванную речь: – Так вот, когда…
– Я пропела песню про дружбу… – сидящая на раскладном кресле Мегиста с надменным видом подхватывает слова аристократа.
– Да! Я подумал… глядя на вас… слушая вас… Вы такие прекрасные… – Гермократ оборачивается к двум друзьям. Друзья смотрят в каменные плиты. Юноша, не найдя понимания в друзьях, возвращается к девушкам: – Искренность, дружба… – Речь, и без того туманная, сбивается, Гермократ открывает и закрывает рот, не порождая звуков. Язык, как видно, бесповоротно подводит юношу.
– Возможна с приезжими флейтистками с Коринфа? – с готовностью подхватывает Мегиста.
– У-уф! – выдыхает во всю мощь борцовского дыхания Мирон. По его лицу блуждает пьяная довольная улыбка.
– Нас изнасиловали в Милете, поэтому мы сбежали на Сицилию… – совсем неожиданно вступает в разговор Неэра. Граник громко, зло хлопает в ладоши. Приподнимается с ложа.
– А нас троих изорвали в детстве… во время бунта… в мелкие клочья изорвали… – Язык вовремя расплетается, и говорящий с запозданием завершает речь. Хлопки Граника сильно заглушают слова, но только не от присутствующих. Гермократ поднимает высоко правую руку. Граник рушится на ложе, лицом в овечьи шкуры. От столь неожиданного поворота в искусных музыкальных состязаниях устанавливается напряжённая тишина.
– Нет, не так, как вас в Милете… в тело… – глядя в пол, продолжает уже совсем не пьяным, трезвым и гордым в грусти голосом Гермократ. – Нас троих изнасиловали в душу… во время бунта худых!
Тишина нависает недобрым мрачным облаком. Облако сгущается до цвета свинца и… разражается громом… рыданий. Рыдают сердито, во весь голос, трезвые девушки и пьяные мужи.
– Растоптали… наши души… – Под тихие слова Гермократа силач, борец, герой города Мирон сопит, отворачивается к стене дома и беззвучно содрогается телом. – Мне было пять… Гранику семь, а Мирону… Мирон, я люблю тебя, преданный друг, – шесть.
Рыдания усиливаются. Приглушённо рыдают три девичьих голоса и два мужских. Только один из присутствующих стойко сохраняет молчание и смотрит в сумрак вечернего неба. Слёзы часто катятся из глаз единственного молчуна. Мегиста встаёт, подходит к нетрезвому зачинателю рыданий, молча обнимает. Гермократ оборачивается к девушке, всматривается и поднимает глаза к холодному серебряному диску луны. Зимний вечер так резко свеж, воздух на Ортигии пронзительно чист. Холодный ветерок с моря уносит теплоту дня. Дождавшись разрыва в горестных рыданиях, Гермократ хлопает в ладоши:
– Нас ждёт дорога на Акрагант! Эта тварь не должна уйти!
О ком говорил в столь неуважительном тоне, для присутствующих не стало загадкой. Мирон, Граник сразу, как по звуку военной трубы, покинули ложа. Покинули кресла и две девушки.
– Лошадей, к сожалению, только три. Нас уже как шестеро. – Гермократ вопрошающе смотрит на авлос в руках Мегисты.
– Мой дом рядом, там две отличных лошади наготове, – тут же вставил поправку Граник.
– У меня дома «труп» и лук с сорока стрелами… – Гермократ упрямо гнёт свою линию. Мирон поднимает указательный палец правой руки к вечернему небу.
– Мы едем хоронить «труп» и… – Мирон не успевает закончить начатое.
– …показать загородное поместье Гермократа! – вставляет Тимоклея. Хлопки от почти трезвых, слегка покачивающихся трёх друзей утверждают предложение Тимоклеи.
На вечерней улице аристократического квартала Ортигии нежданно многолюдно. Добрые Сиракуз не постеснялись расставить у стен домов разностильные парадные стулья и раскладные походные кресла. Когда Гермократ распахивает ворота, он застаёт не менее ста гаморов в окружении домашних и рабов, рассматривающих вечерние звёзды с блаженными лицами.
– Хайре… – только и успевает проговорить ошеломлённый юноша. Гермократ узнаёт глав влиятельных семей филы всадников. – Вы что же, тут давно сидите? Извиняюсь за песнопения!
Извинения, однако, не требуются – пять десятков правых рук одобрительно поднимаются к небу.
– Продолжайте песнопения! – звучит чуть не приказом откуда-то с правого края улицы.
– Я первый по очерёдности нанимаю флейтисток на семейное торжество! – слева ему отвечают деловым тоном зрелого мужа.
– А я второй, как оговорено, на празднество! – Какое именно «празднество» потребовало спешного участия приезжих артистов, не уточняется.
Следом за другом в широком проёме ворот показываются протрезвевшие от удивления Мирон и Граник.
– Что это вы такие заплаканные? – сразу же отлетает от сидящих напротив ворот четверых очень солидных мужчин в домашних одеждах, что не помешало им, четверым, занять самые почётные места. Ответ на заданный вопрос озвучил один из них – крепкий широкоплечий муж лет сорока, видом схожий с военачальником на отдыхе.
– Тоже так хочу встрепенуться в чувствах! – «Военачальник» рукоплещет, приветствуя трёх девушек в дорожных плащах. – Я третий по очерёдности на музыку!
– Фила, составляем списки очереди! Чей раб тут в письменах проворнее будет? – страстно выкрикивают далеко справа. – Чтобы без обид на глине твёрдый список!
– Гермократ, мы твоих породистых лошадей слегка подвинули в самое начало квартала. Изволь пройти за ними ногами. Лошади дожидаются тебя у моста на Ахрадину. Навоз за дорогими лошадьми тоже прибрали – в море плавает. Поди, и утонул уже! Если навоз тебе за надобностью – отгружу свой, – продолжает совет благодарных слушателей всё тот же властный «военачальник».
– Кабы знал, что скромное пение заинтересует вас, почтенные, не ставил бы лошадей… – Гермократ виновато прикладывает обе руки к груди.
– Куда направляетесь вшестером по ночи? – продолжает беседу тоном допроса с пристрастием его сосед, пониже ростом, лысоватый муж властного вида, лет тридцати пяти.
– Покупку мою хоронить на землях поместья, – грустным тоном держит ответ Гермократ. – В дар получил от торговца Писандра труп. Девам певчим покажу поместье, хочу заинтересовать их…
– …остаться у нас в Сиракузах? – в догадку подхватывает «военачальник». Его вопрос сопровождает третья волна благодарных аплодисментов. Девушки смущённо кланяются, показывают слушателям чёрные кожаные чехлы с авлосами, ворота дома затворяются, и шестеро путников под завистливые взгляды спешат по длинной улице к лошадям.
Около полуночи. Дорога на Акры.
Где-то между Акрейским утёсом и Акрами
Ужасная картина открывается трём конным странникам, запозднившимся в ночи по дороге в город Акрагант. Едва миновав шумные, многолюдные богатые загородные поместья гаморов Сиракуз по берегам реки Анап, проехав через густые священные дубовые рощи Богов, свернув за высокие скалы, прилегающие к Акрейскому утёсу, путники обрывают спокойный дорожный разговор. Перед ними разворачивается картина безутешного горя. Нагой истерзанный мужчина лежит посреди дороги в луже крови, раскинув по сторонам руки. Две девушки над ним – коленопреклонённые, стенающие и заламывающие руки в неутешных страданиях. Луна полным диском заливает безучастным холодным светом знакомую дорогу. «О-ох!» – вырывается сочувственным стоном у путников. Что же произошло здесь, так рядом с городом?
Трое всадников спешно покидают коней. Сострадание овладевает путниками. Они втроём бегут со всех ног к девушкам, что оплакивают недавно почившую жертву насилия. Один из бегущих неловко запинается о придорожный камень, падает плашмя, встаёт, глухо бормочет проклятия темноте и бросается догонять двух попутчиков, что уже вопрошают горюющих девушек. Однако ему, полноватому мужу, торговцу в зрелых годах, не суждено познать причину скорби. Стрела вонзается в его шею, ломает позвонки, перебивает гортань. Со страшным хрипом умирающего муж рушится на колени. Раненый хватается обеими руками за древко и пытается извлечь наконечник стрелы. Его попутчики резко оборачиваются на нежданные звуки смерти. То большая ошибка. Две девы, только что стенавшие над погибшим, замолкают, бесшумно поднимаются с колен за их беспечными спинами. В руках плакальщиц блестит боевая бронза. Путники оборачиваются и застают медленно поднимающегося из лужи крови «погибшего».
– А-а-а! Духи дороги! – успевает прокричать испуганным голосом один из путников, и на его безумный крик из-за тёмно-серых валунов объявляются ещё три тени. Плакальщицы пускают в ход бронзу. Удары сыплются так часто, что убиваемые даже не успевают прикрыть руками грудь, животы и лица. Осыпаемые градом ударов кинжалов, путники расстаются с жизнью так же, как и мигом ранее их попутчик. Неизвестно откуда возникшие две девичьи тени режут ему, вдали лежащему, пробитое стрелой горло. Остановка на живописной ночной дороге обратилась в коварную засаду непонятных духов.
– Мирон, Граник! – окровавленный нагой «убитый» подзывает тени у серых валунов. – Грузим трупы на коней! Навестим дальнее поместье?! Дадим театральное представление?
– Ты же театральные маски не взял? – спрашивает Мирон. Новый план не смущает борца.
– Взял! – Гермократ хлопает себя по бордово-красной груди.
– Сыграю на авлосе! – Мегиста последней присоединяется к троим друзьям. Трое друзей молча переглядываются между собой. Молчаливое совещание не остаётся незамеченным.
– Что-то не так сказала? – Мегиста гордо поднимает голову.
– Знаешь, искусная Мегиста… – неторопливо начинает Граник. – Перед тем как мы поедем с театром в дальнее поместье, надо бы клятву принести.
– Почему, когда вот сюда ехали, клятвы не требовалось? – строгим голосом отвечает Мегиста, наклоняет голову вбок и впивается взглядом в Гермократа. – А вот теперь, после счётов, клятва потребовалась?
– Песни будут долгие… – вставляет веское слово Мирон.
– Девы могут не выдержать… – соглашается с ним Граник. Мегиста упорно ожидает ответа именно от Гермократа. Гермократ, шумно выдохнув воздух, уточняет речи друзей:
– Принесём вшестером клятвы верности богине Эрис. – Его уточнение вызывает недоуменные взгляды у трёх девушек, две из которых продолжают сжимать в руках окровавленные кинжалы.
– Богине раздора? Приносить клятвы верности? Здесь? На ночной дороге при полной луне? – Тимоклея изумлённо разводит в стороны красные от крови руки.
– Богине борьбы! – на решительный ответ Гермократа Мегиста согласно поднимает правую руку.
– Повторяйте за мной… – командует Мирон. Девушки более не спорят и принимают торжественный вид, подобающий для принесения клятв богам. – Клянусь хранить верность богине вечной борьбы Эрис!
Три флейтистки громко проговаривают предложенные слова. Мирон замолкает.
– И это вся клятва? Как так? – разочарованно шепчет Неэра. – В клятве не будет требований хранить секреты?
– Неэра права… надо бы дополнить клятву, – Мирон обращается к друзьям.
– Клянёмся перед богиней Эрис надёжно хранить общие секреты! – хором проговаривают трое юношей.
– Клянёмся! – подхватывают девушки. Все шестеро оглядываются на две женские тени вдали. Одна из них встаёт и поднимает высоко в правой руке отрезанную голову жертвы. Скифянка лёгким бегом сближается с Гермократом. На её лице, раскрашенном в частые красные полоски, светится сладкая улыбка. К ногам хозяина трофеем ложится отрезанная голова и туго набитая сума – простая, из чёрной кожи. Граник наклоняется, поднимает суму, встряхивает её на весу, в чреве сумы раздаётся глухой звон монет. Граник удивлённо поднимает брови, развязывает суму.
– Серебро. Не меньше, чем на два таланта потянет, а может, и поболее. – Граник обводит довольным взглядом присутствующих. – Разделим равными долями? На шестерых?
– На восьмерых… – поправляет друга Гермократ. Оборачивается к скифянке, прикладывает правую руку к её груди. – Ты знаешь, а у меня нет рабов. Мои рабы – не рабы, свободные. Ты и… – Гермократ отрывает руку и указывает на «труп», сидящий у обезглавленной жертвы засады. – …«труп» свободны. Твоя и её доли…
– Свободна? Я? – Скифянка не верит услышанному. В её грубоватом, почти мужском голосе открыто звучит недоверие. В лице ожидание непонятной, злонамеренной жестокой шутки.
– Ты свободна, и она тоже. Доли как у всех получите от моего друга, как только вернёмся с ночных песнопений. – Гермократ касается правой рукой плеча недавнего приобретения на рынке. – Свободны обе, понимаешь меня? За будущие труды с моим табуном лошадей будете получать честное жалование, в половину от эллинского. Голову забери – здесь не оставляй. Голова ещё пригодится. – Гермократ широко улыбается друзьям: – Уезжаем!
Флейтистки изумлены порядкам в хозяйствовании гамора Сиракуз.
– Теперь я спокоен за судьбу своих дорогих лошадей. Вы, двое освобождённых, приберитесь тут. Заметаем следы.
Бывшая рабыня благодарно прикладывает правую руку к груди Гермократа и убегает с радостными новостями для подруги. Наскоро навьючив на коней трупы, туго перемотанные в тряпки, засыпав землёй лужи крови, восемь участников ночной засады скрытно отбывают прочь, в сторону славного города Акрагант. Часто прячась при любых подозрительных звуках в густых придорожных зарослях кустарника, колонна не встречает более никого на скорбном пути.
Глава 5. Ночные песнопения
Дальняя граница владений города Акры,
далеко за полночь
Глубокой ночью восемь путешественников достигли цели пути. В двух стадиях после заброшенного постоялого двора показался нужный дорожный камень с тремя глубокими линиями-насечками в белой краске. От просторной, на две телеги, пустынной дороги на Акрагант вправо, к невысоким холмам, поросшим молодыми деревцами, петляет расчищенная тропа. По её бокам, как видно недавно, заботливо порублены кусты колючек. Восемь теней остановились у камня.
– Я поеду первым, за мной скифянка. – Гермократ полушёпотом раздаёт указания. Скифянка поднимает высоко над головой лук. – Там три пса. – Три стрелы оказываются в левой руке лучницы. – У нас двенадцать слушателей. – В руках Мирона и Граника вращаются нагие ксифосы12. На немой вопрос трёх флейтисток «А нам что делать?» Гермократ улыбается и, обращаясь к сообщнице-луне, хитро спрашивает:
– Немедленно требуются три авлоса. Духов дороги необходимо задобрить мелодией. Не знаете, где по ночи раздобыть авлосы, а?
Раздаются приглушённые девичьи смешки. С тем вопросом к луне всадники перестраиваются. На значительном отдалении от основной группы первыми, скрытно пригнувшись к шеям лошадей, отправляются Гермократ и скифянка, с луком на изготовке. Далее вторыми выдвигаются Мирон и Граник, уже не таясь, с ксифосами наготове. Три флейтистки следуют тенями сразу после двух бравых друзей. Замыкает сильно растянувшуюся колонну дева-«труп» с тремя лошадьми, навьюченными обезглавленными телами жертв засады.
Взобравшись на самую вершину холма, путешественники видят перед собой зажиточное поместье, хорошо освещённое луной. Одноэтажные жилые дома и примыкающие к ним хозяйственные постройки добротно сложены ровной кладкой из сырого кирпича на прочных каменных основаниях. Строения образуют солидный правильный квадрат и заботливо укрыты черепичными крышами. На внешних стенах квадрата совсем нет окон. Только по обоим бокам ворот узкие смотровые бойницы. Из двух труб в небо поднимается тонкими струйками жиденький дымок. Рядом с богатой усадьбой убаюкивающе шумит небольшая речушка, по зимнему времени полная дождевой воды. За квадратом построек сложен из камней и жердей вместительный круглой формы загон для скота, полный пятнистых коз, лошадей, ослов. За загоном привольно раскинулся огромный сад плодоносящих оливковых деревьев.
В ворота спящего поместья настойчиво стучат. Тот стук смыслом непонятен. Двухстворчатые ворота настежь открыты. Засов ворот отброшен за порог. Восемь человек, укутанных в дорожные плащи, из них трое в масках, а пятеро плотно замотанных с головами в рубища с узкой щелью для глаз, расположились во внутреннем дворе поместья. После продолжительного стука, который под конец стал громоподобным боем по рассохшемуся дереву ворот, в двух жилых домах наконец открываются двери. К ним тут же решительно направляются трое мужчин в масках и четыре девы в повязках на лице.
Недоумевающих хозяев застали явно врасплох – без сопротивления, во внутреннем дворе оказываются полураздетыми десять человек: две женщины, трое детей и пятеро мужчин. Их ставят на колени и связывают. Во ртах хозяев кляпы. Вязать хозяев услужливо, очевидно из добрых побуждений, помогают три раба, мужчины, по виду из местных племён сикулов13. Один из них, низкого роста, плотного сложения, бритый наголо, проявляет рвение перед незнакомцами, выдаёт хозяев. Раб, превосходно понимая происходящее, без жалости вытаскивает за волосы из ряда связанных мужчину и женщину. Называет их имена. Назвав имена, плюёт с ненавистью в лицо хозяевам.
– Богиня Эрис, тебе посвящаем песнопения. Прими нашу скромную работу в твою честь. Никандр… – Чёрная маска печального образа обращается к хозяину поместья. Связанный, стоя на коленях, часто трясётся не то от страха, не то от ночной прохлады. – Ты участвовал в бунте худых в Сиракузах под предводительством Тиндарида?
Мужчина в ответ отрицательно качает головой. Но вот женщина, его жена, роняет голову и заливается слезами. Вопрошающий достаёт из-за плаща отрубленную голову, подходит к хозяину поместья и выставляет останки лицом к связанному.
– Может быть, ты знал его при жизни? – Вновь хозяин поместья мотает из стороны в сторону головой. – Странно, вы же друзья?
– Никандр… – в разговор вступает тёмно-коричневая маска радости, надетая на голову могучего сложением мужа. – Тут есть только два пути. Путь скорой смерти и долгий путь мучений. Выбирай! – Маска замолкает, но хозяин поместья упрямо мотает головой. Приходит очередь белой женской маске говорить.
– Почтенный сикул, подай мне вон ту жердь… – мужчина в белой маске командует властным голосом.
Раб с готовностью приносит жердь. Белая маска сжимает жердь так, словно проводит замеры, отдаёт бережно назад рабу жердь, указывает на другую, соседнюю и потоньше. Вторая жердь точно подходит под замеры. Неожиданно белая маска ломает жердь об колено. Раздаётся громкий сухой треск. Треск такой оглушающий в покойной ночной тишине, словно треснула не обычная, затёртая по бытованию серо-белая жердь, а рухнуло огромное дерево, срубленное безжалостно топорами. Белая маска решительно направляется к женщине, поднимает её, заплаканную, за густые каштановые волосы, оттаскивает на шесть шагов от мужа, валит спиной на землю, лицом к луне, встаёт одной ногой на несчастную.
– Никандр, сейчас ты услышишь песнопения в честь богини Эрис. Но перед представлением я покажу тебе, что испытал лично я во время того кровавого бунта, в котором ты участвовал… – Белая маска вновь упрямо получает отрицательный ответ от связанного. – Так вот, мне было восемь лет, Никандр. Я стоял, как ты сейчас стоишь, на коленях, а мой домашний раб перемазал мне лицо золой и выдал меня за раба. Тем самым он, великодушный, хвала ему, люблю его, спас меня от смерти! А твоя жена, – жердь утыкается в грудь плачущей женщины, – лежит как моя мать тогда, посреди моего родного дома. Начнём песнопения?
Хозяин поместья вздрагивает, принимается мотать головой утвердительно, сверху вниз. От перемены ответов мужчина в белой маске замирает, сильно напрягается, однако быстро приходит в себя.
– Дорогой сикул, вытащи кляп! – командует чёрная маска печали. Кляп покидает рот хозяина поместья.
– Прошу, умоляю, не надо! – хозяин поместья тараторит в сторону белой маски. – Я заплачу за скорую смерть!
– Так, значит, ты, Никандр, знаешь, что я хотел сотворить с твоей женой? – Белая маска произносит вопрос с очень странной интонацией в голосе.
– Участвовал… я в бунте… Тиндарида. Прошу, убейте скорой смертью. Но я не подвергал мучениям несчастных! – вымаливает виновато хозяин. – Клянусь вам! Я сражался только с мужами!
– Где выкуп? – радостная маска проговаривает вопрос, как и положено маске, подчёркнуто весело.
– В тайнике… – сдавленным голосом хрипит хозяин поместья. Белая маска подзывает к себе деву с луком.
– Присмотри за женщиной. – Помахивая переломленной жердью, белая маска удаляется вместе с хозяином. Едва хозяин исчезает за дверью, сикул-раб подходит к чёрной маске и что-то шепчет на ухо. Чёрная маска часто кивает. Затем чёрная маска что-то так же скрытно проговаривает маске радости, и маска радости отбывает с помощником-сикулом куда-то прочь из поместья, предварительно прихватив с собой лопату и тяжёлую каменную кирку.
Три девушки безмолвно развязывают дорожные мешки и вынимают из них прекрасные двойные авлосы. Но как играть на авлосах, если твоё лицо закрывают непонятные тряпки? Не снимая тряпок, девушки помогают друг другу раскрыть нос и губы. Среди приготовлений к исполнению музыки неожиданно чёрная маска срывается с места, проделывает два размашистых прыжка и пускает в ход наотмашь железный ксифос. Меч, прошипев в воздухе, обрушивается на жертву и разрубает голову подростка, что тайно развязал за спиной узел. Не успев даже прокричать предсмертный стон, разрубленный падает ниц лицом, заливая содержимым головы утрамбованную землю поместья. Лук в руках стражницы жены владельца плантации принимает стрелу и угрожающе нацеливается на ряд связанных. Более никто не предпринимает попыток вырваться из верёвок. Горячая кровь капает с острого кончика меча на одежды связанных, пока его владелец туго стягивает узлы на руках.
Появляются двое в дверном проёме: хозяин и белая маска позади него. Завидев разрубленный труп в луже крови, хозяин с дикими воплями бросается к убиенному. В трёх шагах от трупа бегущий ловит удар кулаком под дых от чёрной маски и валится кубарем в лужу крови. Белая маска несёт в левой руке два тяжёлых мешка из воловьей кожи. Правая рука сокрыта за спиной.
– Что с тобой? Эта тварь ранила тебя в спину? – Тревожный вопрос от чёрной маски разом обращает внимание на белую маску всех присутствующих.
– Нет-нет. За спиной дар бесценный от… – Белая маска замолкает – видимо, подбирая подходящее слово для лежащего в лужи крови, скорчившегося от боли хозяина поместья. – Участника бунта худых.
Мешки со звоном металла внутри сбрасываются небрежно наземь. Белая маска медленно вытягивает правую руку из-за спины, прикладывает сначала правую руку с непонятным предметом к груди, затем высоко поднимает над головой. При холодном свете луны непонятный предмет оказывается золотым венком. Тонкие листики, кажется, колышутся под ночным свежим ветерком с моря. В этот самый момент появляется маска радости и сикул. В руках маски радости вместительный сундук из дерева, обитого бронзой, сикул же возвращает домой грязный хозяйский инструмент.
– Такие венки выдавали героям битвы с Карфагеном при Гимере! Ты не мог сражаться при Гимере. – Белая маска выкрикивает слова торжественным тоном, громко, глядя в лик серебряной луны. Шумно, с печалью выдыхает и продолжает гневным тоном под спокойную песню трёх авлосов:
– И ты, кровожадный зверь, прихватил у убитых потомков героя награду? Разве ты заслужил воинских почестей великого города? Что же ты, тварь, содеял в жизни достойного золотого венка? – Белая маска, держа почтительно в обеих руках золотой венок города Сиракуз, походит к сикулу, вглядывается в его глаза, сильно стискивает добровольного помощника в объятиях. Непонятные объятия разжимаются. Белая маска похлопывает новоявленного приятеля по плечу.
– Хочу попросить тебя, друг сикул, о серьёзной помощи в наших ночных театральных постановках. Понимаю, тебе, мой сикул, будет очень… очень… мерзко! Ужасно мерзко. – Белая маска крепко сжимает друга за плечо, но смотрит на поверженную женщину. – Нам надо выпустить боль! Тебе тоже надо выпустить боль! – Сикул неожиданно резко отвечает на объятия странного страшного друга. Так же крепко сжимает обеими руками за шею мужчину в белой маске.
– Итак, мне было пять лет, а на моих глазах… – Белая маска замолкает, опускает голову, всматривается в золотой венок. – На моих детских глазах отец сражался за семью. Он пал смелым мужем, убив шестерых. Но вас, бунтовщиков, было так много! Итак, мне было пять детских лет, когда на моих взрослых глазах… мою мать трижды изнасиловали, пытали в жутких муках и убили! Убили любимую мать… со смехом!
Мой спаситель, мой раб чуть не каждое утро подолгу каялся мне в том, что не умер в тот злопамятный день, спасая мою семью. Он, душевный человек, обнимал меня и каялся… он, достойный, умер у меня на руках свободным. – Белая маска, мрачно проговорив, всматривается в лицо раба – из его глаз катятся слёзы сочувствия.
– Ты выполнишь мою просьбу, друг сикул? Пытать и убивать буду я…
Сикул снимает свои одежды, оглядывается на товарищей-рабов, те послушно следуют его примеру. На спине добровольного помощника давние рубцы от плётки. Авлосы продолжают спокойную мелодию, поразительно схожую с успокаивающим напевом сонной речки.
– Если не сможешь… возьми ту жердь… которую переломил. Где она, не вижу?
Один из сикулов поспешно отправляется в дом за утраченной жердью. Дева с луком поднимает за волосы жену хозяина, сдёргивает с неё домашние одежды. Одежда рвётся на мелкие лоскуты. Чёрная маска вытаскивает из лужи крови за шиворот ночного платья хозяина поместья; подтаскивает на место, указанное белой маской; приподнимает за подбородок лицо мужа женщины и открывает ладонью плотно закрытые глаза. Белая маска зло поёт во весь певческий голос в звёздной ночи:
Мы снова к вам вернёмся!
Разверзнется Аид – к живым
Откроется для призраков дорога!
Истерзанные души в ночи
Убийцам подлым пропоют
Кошмар жестоких пыток!
Познайте на себе, что испытали мы!
Обряды мести да свершатся!
Примите боль, что заслужили вы!
Замолкает. Оглядывается, и хором три маски поют совсем иную песню из театральных трагедий:
И раны можно залечить, и одноногий захромает,
Снадобья верные с заклятиями отыщутся у лекарей.
Но тот, кто пал, лишившись головы,
Но тот, кто умер в муках пыток, уже не встанет, нет.
Им не помогут наши слёзы!
Лишь дым от жертв – лекарство подходящее для них!
Тела растерзанные холодны, глаза открытые не видят нас,
Погибшие ушли. Их путь далёк, в Аид ведут те тропы…
Рабы-сикулы со злыми лицами принимаются выполнять просьбу гостя. Они поочерёдно насилуют жертву. Женщина стонет, рыдает. Третий раб, сжав до скрипа зубы, пускает в ход жестокую жердь. Песня повторяется раз за разом, не меняясь в исполнении. Маска веселья прикладывает правую руку к груди поющего, подходит к окровавленному телу женщины. Белая маска меняет песню:
О, что же нам осталось делать? Всем тем, кто тут стенает в горе?
Скорбеть о павших? Вспоминать их лица, их голоса?
Их смех разбудит нас средь ночи, их запахи лишат нас сна!
Как нам, живым, снести печальные утраты?
О боги всемогущие, над нами сжальтесь – утихомирьте горе!
О боги милосердные, явите милость – даёте сил нам дальше жить!
Весёлая маска поднимает жертву, всматривается в глаза, резким ударом ксифоса вспарывает живот, ловит кишки и наматывает их, трепещущие, на шею убиваемой. Жуткий крик вырывается у жены владельца поместья. Авлосы поднимают до предела громкость исполняемой мелодии спокойной реки. Жертва с кишками на шее рушится на землю. Её сотрясает агония. Весёлая маска ударом в шею остриём меча прерывает ужасные мучения, склоняется ко рту женщины и словно выпивает последний выдох убитой.
– Как видишь, мы выполняем обещание – смерть скорая… – Белая маска смотрит на рабов и указывает левой рукой на каменную кирку и лопату. Дальнейших указаний не требуется, рабы с готовностью вооружаются инвентарём. Встают за спинами пленных хозяев. Их лица полны мрачной радостью, сбывающихся тайных сокровенных грёз.
– Подождите, дорогие друзья! – Белая маска медленно подплывает к одной из дев с авлосом, бережно отнимает авлос от губ. Осторожно меняет авлос на ксифос, авлосом указывает на горько рыдающего во весь голос хозяина имения. – Прошу… дева, выпусти боль!
Девушка пытается поцеловать белую маску, но, увы, грубая кожа маски не подпускает к губам. Ксифос твёрдо сжимается обеими руками владелицы прекрасного авлоса. Исполнительница мелодии решительно шагает к жертве. Жертву поднимают с колен. Дева срывает остатки окровавленной одежды, наматывает лоскуты на левую руку. Ей, перемотанной, хватает крепко и отрезает достоинство хозяина имения. Подержав в руке, как добытый трофей, засовывает останки плоти в рот пленника и крепко зажимает его челюсти.
