Максим Сергеевич Макаров
Ведя Взмокин – наш товарищ
– Какой надо, такой и есть! А если он вам не нравится, так чего вы вяжитесь? Исчезни, я сказал!
Дремовна не исчезала.
– Хорошо, я уйду; но потом вернусь.
«Что за наваждение, подумал Зергер, плод фантазии не исчезает. Я что, уже спятил?»
Дремовна стала преследовать Зергера. Будучи бесплотной, она проникала повсюду, в самые маленькие щели, в самые опасные места. Перед ней не было преград. Ее голос звенел, тело сверкало, а волосы (то прозрачные, то золотисто-русые) складывались в дивные узоры.
– Зергер, говорила она притягательно, насладись моей мудростью, насладись моей красотой Зергер; будь со мной, Зергер, ты же мой и ничей, нам будет лучше, чем тебе…
– Когда я поумнею. Что делать? – шептал бедный Отец Смерти, не зная как отвязаться от дремовны. Наконец он решился на хитрость.
– Подпущу ее поближе, чтоб схватить целиком, а тут и мешочек наготове… Дремовна, слушайте, прежде чем идти на серьезные шаги, я должен проверить ваши способности. Согласитесь, что нужно подробно знать своего…э….
Дремовна подлетела к нему.
– Все что ты пожелаешь, Зергер.
– Сосчитай клетки в моем глазу.
Дремовна приблизилась вплотную. У нее было красивое лицо, но Зергер знал что делает. Прошло четыре или пять секунд:
– Шестнадцать миллионов сто семнадцать тысяч, прекрасный…
– Чтоб ты провалилась!!
Свободной рукой Зергер создал тьму, опутавшую дремовну, и тут же навалил на нее мешок.
Дремовну дернуло, она хотела оттолкнуть Зергера. Зергер изо всех сил сжал ее и повалил вместе с мешком. Он ожидал толчков. Но дремовна больше не шевелилась. Зергер подержал мешок, повертел, потом открыл. Внутри не было ничего.
– Отлеталась? Замечательно! Будет мной командовать, … нахальство, глупость несусветная. До чего я докатился, выдумал чудовищную идею…
Зергер вдруг ощутил страшную усталость, такую, что даже стоять было тяжело. Он сел – усталость давила отовсюду, голова раскалывалась, сверху по ней будто молотком гремели.
– Но зато я избавил свой мир от угрозы! – сказал Зергер.
До чего только не додумается пылкий разум, когда мечтает безудержно.
Но на самом деле, дремовна не пропала, не сгинула навеки. Зергер уничтожил лишь ее оболочку, маску, существовавшую в его мире. Маска скрывала основную сущность, до которой Зергеру было не добраться; в маске дремовны, полной нежности, к нему явилось совсем другое создание – Гирза-Мара.
Гирза-Мара! Что ее привлекло в Зергере? У них не было абсолютно ничего общего, даже слово «смерть» они понимали по-разному. Она всегда называла себя несчастной; неужели она всерьез хотела подружиться с Зергером? Или повелевать им, околдовав? Она и сама не могла ответить, а кроме того, некому было спросить. Ее боялись – все, за исключением Вор-Юн-Гака, а сам Вор-Юн-Гак мало интересовался чужими чувствами. Он считал их обманом, но использовал в своих целях.
Он велел Гирза-Маре нанести удар по зеркальной чаще над Зергером, чтобы уничтожить его на месте. Но Гирза-Мара сперва попыталась очаровать Зергера.
– Не удалось – Он отверг меня во второй раз – Хорошо же – в третий раз он сам – будет умолять меня об этом!
Сверкнула молния. Удар!
Одна за другой, скалы стали опускаться вниз и достигнув дна, рабивались. Вместо них вырастали гигантские облака осколков, разрывающих пространство. Но до Зергера было далеко. Гирза-Мара нарочно стала рушить скалы с краев, чтоб растянуть трагедию как можно дольше.
Заодно она сожгла два необитаемых мира; в одном из них в самом центре пряталось необычное пламя – вроде того, что горели в Ведином камне, только гораздо сильнее. Это пламя имело возможность притягивать к себе такое же пламя, и когда мира не стало, оно вспыхнуло одной свечой.
Ее сила распространялась быстрее всего на свете.
Ведя Взмокин двигал рычаги, и вдруг почувствовал, что их тянет куда-то вбок, совсем не в ту сторону.
– Да куда вы все гнетесь… – Ведя сжал главный руль, но он тоже гнулся, гнулся – не туда. Ведя повис на нем – и тут берестон едва не смяло, потом дернуло, потом понесло, понесло – со страшной скоростью, намного больше той, на которую он был технически способен.
– Вот история с управлением! – Ведя не знал, что причина капризов берестона кроется в его крошечном сердце, камешке с вечным огоньком. Огонек притягивало свечой, той, что в неистовстве зажгла Гирза-Мара. Он притягивался сильнее всякого колдовства.
– Вот врежемся еще… будем потом письма писать про свои худые зубы.
Берестон несся навстречу огню; однако расстояние между ними было так велико, что к моменту приближения пламя сожженного мира сильно зачахло. Во всяком случае, оно было теперь не сильнее двигателя берестона.
Руль снова заходил; Ведя, оторвавшись от стены, искал шапку.
– Кажется, мы еще не развалились. Это хорошо. Даже замечательно. Но куда мы влетели? Стойте, здесь голоса какие-то.
От мембраны, принимавшей звездный ветер, доносилось:
– Лопнула моя затея… великий народ остается по-прежнему в мечте… Кто мне скажет, что должно иметь существо, достойное считаться великим? У них было все, чтоб стать великими, но они не захотели ими стать… я не смог их заставить. Я, Отец Смерти, нахожусь в жутком положении, в которое сам себя загнал…
Ведя подскочил:
– Это Зергер!! Ну, да, точно, это Зергер!! Наш товарищ, Зергер!!! Зергер, не переставай мечтать!! Впрочем, чего я ору-то, он же не слышит. Так летим к нему! Берестон, мой хороший милый берестон, не разваливайся! Идем на мечту!
Голос становился все отчетливее; Ведя видел груды камней и пыли из сгоревших миров, но разобрать что-то детально было нельзя. Наконец из пыли вырос огромный хрустальный шар – мир, куда попал Зергер, – весь мир был опутан кольцами осколков. Берестон вилял меж ними, как заяц между деревьями; он шел на снижение. Скалы рушились уже повсюду. Ведю слепил их яркий свет, отраженный и от мыслей Зергера, и от настоящих светил. Вся майка промокла от слез. Ведя не выдержал, зажмурился – но все же он успел увидеть.
Длинная тонкая фигура в черном лежала на льду. Голова и шея были сильно вытянуты.
Ведя чуть не выпал из берестона:
– Зергер!!! Зергер!!!
Зергер не слышал. Ведя изо всех сил хлопнул по мембране приемника – та с воем треснула и из нее вниз посыпался град волн и звуков. Они волной накрыли Зергерову голову.
– Но куда делся мой мир?…
– Зергер!!! Зергер!!! Зергер, я тут…
Еще минуту назад вокруг Зергера были деревья, поля, реки под голубым небом, а теперь – один только блеск, режущий, слепящий блеск зеркала и страшный холод. Скалы падали. Земля хрустела, хрустело и небо, полное миллиардами злых острых градин. Но теперь Зергер ощущал всё по-настоящему.
– Я бездарен. Отравлен несовершенством ума. Ладно. Ничего!!
Тем временем Ведю вертело вместе с берестоном.
– Зергер, ну Зергер же!…
– Ведя!! – кринул Зергер. – Ты – как?
– Я – нормально!! Зергер, я не знаю как садится! Ничего! У меня веревочка!!
– Гирза-Мары нет поблизости?!
– Нет!!! Только веревочка!!! Ничего, она прочная!!!
Ведя быстро привязал конец вор-юн-гаковой веревки к каркасу берестона.
– Зергер!! Лови!!!
«Вдруг длины не хватит, чтоб их…»
Но Зергер, подпрыгнув, ухватился за самый конец.
– Ведя! Трогай.
– По-летели!!
Обломки скал вертелись кругом; некоторые летели прямо в Зергера, но он лез очень быстро. Ведя тянул с другого конца.
– Хороший у тебя аппарат! – сказал Зергер, едва они с Ведей втянулись внутрь. – Оригинальный, но эффективный. Ты молодец, Ведя! Впрочем, это давно известно. А вот я – идиот…
– Да ладно, чего на свете не бывает – успокаивал его Ведя Взмокин. – Я же тоже – знаешь, столько бродил, пока…
– Нет, но как я, Отец Смерти, позволил так дико себя обмануть? Вообразил, что материализую идеи, а на самом деле они – лишь стеклянные отражения…
Зергер принялся рассказывать о своих попытках создать новый, великий мир. Ведя тоже рассказывал – и про болото, и про Гониденека в амбаре, и про комников с их дружным характером. Он представлял себе все, что говорил Зергер, только не все понимал.
– А вот те новеги третьего поколения, те из них, которые успели улететь – они действительно улетели? Я хочу сказать, они на самом деле улетели, или это тоже были лишь мечты?
– Я и сам теперь не пойму – признался Зергер. – Конечно, они мне лишь казались. Но, с другой стороны, они же улетели за пределы мира, то есть за пределы моих фантазий, и возможно, сделались независимы от них… Мне кажется, я уже разучился по-настоящему различать подлинную реальность и подлинный вымысел. Впрочем – мы летим, и мы летим на самом деле. Ты молодец, Ведя! Чем это пахнет, кстати?
– Выжимки из шишек с яблочками. Такие, знаешь, маслообразные.
– Для смазки узлов?
– Точно, для смазки, и еще мы щели заделывали в корпусе. Ты не представляешь, Зергер, в каких интересных условиях приходилось работать! Ничего же нет. Комники отличные товарищи, но у них ничего нет. Ну да ладно. Идем за Авужгой. Только вот куда – у меня был приемник космической информации, но он треснул…
Ведя рассказал Зергер об известиях, которые летят с космическим ветром.
– Я знаю, где наш приятель! – воскликнул Зергер. – То есть не знаю напрямую, но очень догадываюсь. Вор-Юн-Гак, Подлый Хитрый Змей ни за что бы не стал делать нам простые гадости. Он выдумал гадости сложные, труднопостижимые, чрезвычайно запутанные. Но у самых сложных задач часто очень простое решение. А раз так, то мы разыщем Авужгу в самом простом месте.
Зергер принялся объяснять Веде.
Хрустальный мир, между тем, продолжало трясти, но все слабее и слабее. Катастрофа прекратилась – на месте бывших скал выросли океаны из алмазов, притягательных и лицемерных. Но Зергера под ними не было.
Знал ли об этом Вор-Юн-Гак? Неизвестно. Знала ли об этом Гирза-Мара? Не знала, но – догадывалась; она чувствовала, что Зергера не уничтожить лишь физическими приемами.
Между тем Гониденек чувствовал себя отлично. Он был просто в восторге.
Еще бы! Утро еще не наступило, а уже перед его ногами блестит золото – маслянистое, чистейшей пробы. Бери сколько хочешь и не думай о хозяевах – хозяева заняты исключительно тем, что добывают новое золото. Старое им уже неинтересно. Гониденеку не надо было ловчить даже чуть-чуть. Он просто сгребал да сгребал себе потихоньку, из одной кучи, из другой, и в скором времени получил уже столько, что не знал где прятать. На золото он приобретал всякие полезные вещи – главным образом, сладенькое. Еще ему нравилось играть в призрачные игры на экранах и вдыхать винных аромат. Один раз он так надышался, что захмелел. Во хмелю ему понравилось еще больше.
– Ой, какие тут все хорошие – и конфеты хорошие, и дороги хорошие, и золото хорошее, и я сам хороший-хороший…
От вина Гониденеку хотелось танцевать – он прыгал в одну сторону, другую, подворачивал лапы, вертел туловищем и хвостом. В самом деле, почему не потанцевать, если хорошо?
В голове его вертелась одна старинная песня:
Угадайте – где я? Кто я?
У меня особый вкус:
Изнываю от покоя,
Если грустно – засмеюсь.
Я в трущобах, я в конторах,
На приемах во дворце,
Я в солидных разговорах
С умным видом на лице.
Не сижу за пыльной партой –
От наук давно б зачах.
Ворожить гадальной картой
Обожаю при свечах.
Я народу очень нужен.
А не нужен – навяжусь!
И босой пройдя по лужам,
Ни за что не простужусь!
На следующий день у него везде болело («ой, какой же я несчастный!»), но запах золота избавлял от страданий. Гониденек шел, пошатываясь, к старой или новой куче; если рядом был хозяин, молча отпихивал его (хозяева попадались сплошь мелкие, слабые, по колено Гониденеку), а потом, после долгих рассуждений о смысле бытия, запускал в золото лапки.
– Существуют же, которые дергаются, дергаются… которым вечно что-то нужно (он имел в виду Вор-Юн-Гака и Ведю Взмокина с Зергером). Я вот, например, не дергаюсь, я просто беру свое. Ну и что, что я такой? Все в некотором роде имеют некоторые… да. Тут и говорить нечего. Хорошее место, только земля иногда трясется…
В Золото-Создающем мире был какой-то подвох. Но Гониденек не замечал этого.
Берестон с Ведей и Зергером летел вперед. Пространство, куда Подлый Хитрый Змей засадил Авужгу было на редкость закрученное, из-за чего часто приходилось пролетать мимо одной и той же звезды.
– Многие космические объекты – объяснил Зергер – находятся в движении, они вращаются, вращаются под действием внутренних и внешних сил, порой разлетаясь или сталкиваясь друг с другом. Но существуют и неподвижные миры – не такие, как у Вор-Юн-Гака, с управляемым временем – но поистине неподвижные, где ничего не рождается, лишь гниет. Я уверен, наш Сокол Авужго как раз в таком мире, где изначально было полно всего приятного и свежего, но…Посмотри-ка, Ведя – что это там за тарелка с тиной?
Впереди висела огромная плоская спираль, действительно напоминавшую тарелку или блюдце. Почти целиком ее заполняла мрачная буро-серая-зеленая масса, покрытая впадинками и бугорками. Масса была неподвижна.
– А ты уверен, что искать Авужгу надо именно здесь, в этой луже? Но где же тут приятное?
– Оно испортилось. Приятное появляется лишь однажды, а потом лежит, нисколько не обновляясь. Видишь, Ведя, эти многочисленные бугры, покрытые тиной? Это тела любителей приятного. Надо найти то, которое более всего похоже на приятеля нашего, и вытягивать его. Ведя, ты управляй, а я объясню веревке.
Зергер нагнулся к веревке, скрутившейся в клубок и начал быстро-быстро объяснять ей. Веревка долго соображала, но в конце концов скрутилась в петлю нужной формы – такой чтоб поймать и вытащить без повреждения.
– Ну что, товарищи, давайте целиться.
С первого раза Зергер вытянул бочку.
Со второго раза – сундук старинный. Панцирь и бочку сбросили вниз.
А в третий раз веревочка поймала нечто колючее и не отцеплялась. Она натянулась как струна. Берестон своротило набекрень, чуть ли не вверх ногами.
Из пузырящейся жидкости поднималось огромная хрипящая туша, с шипами по всей спине.
– Нет, это точно не Авужго! – крикнул Зергер и отсек веревкин узел. Берестон отбросило на тысячу шагов. – Это какая-то отсталая форма жизни.
Ведя глядел вниз – всюду тина, тина, одна сплошная тина.
– А вон там, Зергер, посмотри – пень торчит с плесенью на носе. Это вроде Соколавушкин нос.
– Разве это нос? – это скорее ухо с прыщами. Сейчас проверим!
Веревка запуталась на пне.
Пень вздохнул и произнес:
– Эх, кабы малинки бы…А пиво мы не дуем, не думаем …
– Думаю, надо тянуть – сказал Зергер. – Раз-Два!
Дернули раз – показались плечи; дернули другой раз – выпрыгнул живот. А после третьего раза – чпок-к!! – Авужго летит спиной к звездам и рассуждает:
– Когда б не комары да муки, то жить было бы спокойно…
Перепачканный, Сокол весил раз в 10 больше обычного, а он и раньше-то никогда не был легоньким. Зергер с Ведей дотянули его почти до самого люка и в этот момент веревка окончательно лопнула. Извиваясь кольцами, она полетела в самую гущу тины; в ее бешеных изгибах четко прослеживалась бессмысленная ярость. (Это была не простая веревка – ей нравилось душить, Авужго оказался слишком велик и потому она решила просто лопнуть.). Но Сокола уже надежно держали за шиворот.
– Приналяжем!
«Что-то хрустит, подумал Ведя. Одно из двух – или корпус корабля, или наши кости; но не будем отвлекаться».
Раз-два!
Скрип стоял во всем отсеке.
«В животе – как будто бомба. Грохнула».
Сокола Авужго втянули. Он был огромен, липок и смущен; во все стороны от него исходили мощнейщие запахи – кислые, едкие, тягучие.
– Угораздило тебя так вымазаться – сказал Ведя, осторожно обнюхивая Авужго.
– Да я что ж… я же не то чтобы совсем… Просто там было немного сливок, ну я и стал их кушать, а потом они…
– Сливки испортились. – безошибочно определил Зергер. – Они испортились и вместо удовольствия стали де… делом весьма вредным. Ты, дружок, разве не знал, что все в мире портится?
– Вот оно как! – огорчился Сокол Авужго – А как же жить тогда?
– Ну это же ясно – необходимо создавать, создавать новое из старого или взамен старому.
– А нельзя ли мне того… протереться? Уже больно глаза режет. И еще чего-нибудь пожевать.
Пока Авужго терся мокрыми тряпками, сотворенными Зергером из тины, и ел комниковские пироги, Ведя крутил рулем. Внезапно его осенило:
– Товарищи, я совсем забыл про Гониденека! Он там остался, в одном подозрительном месте. Его бы надо поскорей забрать, а то он тоже испортится!
– Он с самого начала испорченный, и не может стать лучше. – заметил Зергер. – Думаешь, стоит его спасти? По-моему, это не обязательно, но раз уж он наш приятель… жми, Ведя.
Берестон помчался назад, к Золото-Создающему миру.
Там по-прежнему росли, будто сами собой, драгоценные горы, росли и расширялись. Иногда от них окалывались огромные глыбы, лавины дорогущих камней падали вниз, прямо на благоустроенные города. Это происходило оттого, что земля время от времени тряслась, но ни золотосоздавцы, ни примкнувший к ним Гониденек не видели в этом ничего особенного. У них даже поговорка была про «деловую трясучку».
А между тем мир расшатывался. Внутренние скобы, призванные соединять его материю, незаметно крошились и исчезали. Это была грандиозная скрытая работа, запущенная «великим стратегом» – Вор-Юн-Гаком –, хотя внешне он не делал тут ничего. Все операции выполняли кладюки, давние знакомые Хитрого Змея, прирожденные копатели; в случае неожиданностей он мог бы запросто свалить на них всю ответственность.
– Кладюки любят копать? Пусть копают, я рад придумать для них выгодное дельце. Ах, они разрушат Золото-Создающий мир? Смешно. Он сам себя не укрепляет.
Каждый кладюк похож на червя или ужа. Извиваясь, он проникает сквозь материю, превращая ее из твердого состояния в мягкое, или даже в почти невесомое. Кладюкам все равно что долбить; но у них есть твердые правила.
– Эрзери-зери – Зубри! Зубри! Эрзеризь-Взеризь! Вертись! Вертись! Стучи, стучи, выстукивай! Великий Вор-Юн-Гак даст нам половину, целую половину! Целую половину от того что мы найдем!
«Эрзери, эрзери!» разносится под ногами жителей-золотосоздавцев, а они наивно думают, что это земля говорит.
Когда спускается мгла, кладюки выходят на поверхность. У них временно вырастают ноги, и они тащат, тащат, тащат все добытое в потайное место. Это место заколдовано: там богатство исчезает и, преодолев огромные просторы Вселенной, оказывается у Вор-Юн-Гаковых казначеев. Казначеи считают честно и скрупулезно.
Ройте, ройте, кладюки! Это ваше дело, ваше призвание; оно подарит вам радость могущества, может быть, оно приведет вас к концу – если мир вдруг не выдержит и расколется. И тогда не половина, а все достанется Вор-Юн-Гаку. Кладюки, вы не можете проникать сквозь завесу Неизвестности, зато вы умеете проникать сквозь материю – ворошите, ворошите ее, землю, камни, золото, все, что сдерживает ее от распада. В этом смысл вашей жизни. Ройте, кладюки, ройте…
Однажды ночь выдалась на редкость тихой и безветренной; не было ни малейшего дуновения, так что даже в степи стебли прошлогодних злаков, внутри сухие и пустые, стояли неподвижно. На них висели колосья желто-оранжевого цвета, тоже пустые, но внешне казавшиеся наполненными – к ним подбегали юркие грызуны, срывали со стеблей, а потом, разворошив, убегали, полные разочарования.
В одном месте степная земля чуть поднялась; возник бугорок. Из него, отплевываясь, выползли двое кладюков, тонких, хлипких, нескладных. Их сегментированные тела дрожали.
– Хорош-шо ли мы поработали? – спросил один.
– Хорош-шо! – ответил другой. – Во всем теле нет ни капли влаги. Оно ноет и скрипит, шагу сделать нельзя. Наши мешки наполнены благом!
Кладюки заковыляли. Свет близких звезд играл на их хвостах, высохших как солома. Кладюки вздыхали – они и вправду очень утомились, а идти надо долго, тысячи, десятки тысяч шагов. Сухая трава степи скребла ноги, в воздухе, несмотря на ночь, висела дымка; из нее вырастали тени, стояли неподвижно и исчезали. Тень, тень, мягкая тень, шагает следом, шагает, распадается; опять тень, вот еще одна…
– Стой. Понюх-хаем воздух. Тень подошла.
– Понюх-хаем. Горько. Тень растает.
Кладюки увидели: тень не растаяла; наоборот, она стала плотной и черной.
Раздался глухой звук:
– Что вы тащите, пресмыки?
– Тебе ли не все равно? Доставай свое благо. А мы достаем свое.
– Пресмыки – у тени выросла броня и копья, – это золото не ваше.
– Как не наш-ше? А чье?
– Это золото господина Ничтова – опоры Вечности! Господин великий Ничтов стережет опору вечной Вселенной, а вы, жалкие пресмыки, смеете ее разрушать! Я – Не-Эс, глядящий рыцарь Ничтова, рубящий без следа, приказываю вам – верните все вспять!
Глядящие рыцари – это авангард сил Ничтова, его разведчики, которые следят за порядком на дальних границах Ничтовых владений. Они жестоки и непререкаемы.
Но кладюки не испугались. Сотворенные Вор-Юн-Гаком, они никогда не учились и не знали ничего кроме тех вещей, которые Хитрый Змей сам позволил им знать; они слыхом не слыхивали про Ничтова. Поэтому они вообразили, что Ничтов – это просто местный олигарх, а Не-Эс олигархов прихвостень.
– Иди-ползи, жалкий бездельник, в бездну, не то мы…
Не успели кладюки договорить, как Не-Эс рассек их на тысячи кусков. Его матовое лицо не выражало никаких чувств. Однако он произнес.
– Господин Ничтов будет доволен рыцарем Не-Эсом. Вечность будет сохранена. Я сохраню ее опору здесь.
До Не-Эса глядящие рыцари не посещали Золото-Создающий мир. Сам Не-Эс тоже мало что знал о местных особенностях, он был могучий рыцарь, и ничего более. Он принялся истреблять кладюков – ждал, когда они выберутся на поверхность, большими или малыми стаями, и сокрушал всех. Под ногами Не-Эса трещали тела копателей.
Но кладюков было бесконечно много, и они умели думать. Они устроили западню – в одном месте появится копатель – Не-Эс срубит его, но тут уже второй смотрит из-под земли – в сотне шагов от первого. Едва Не-Эс зарубит второго, как появится третий, четвертый, пятидесятый. Длинная цепь мертвых кладюков затянула Не-Эса в пещеру, а едва он вошел туда, как вся раса – сотни тысяч, миллионы злых созданий – навалилась толпой. И задавила.
Так пропал Не-Эс, неистовый, нетерпимый рыцарь Ничтова, и раз он сгинул, то Ничтову никто уже не скажет о происках Хитрого Подлого Змея в том Мире.
Ройте, кладюки, ройте. Устраняйте преграды. Вы побили многих золотосоздавцев, но Гониденека вы не трогаете. Вам кажется, что Гониденек не разумное существо, а лишь творение дикой природы, безобидный хищный зверь, любящий попрыгать. Вот он опять прыгает, полный вина с сахаром…
Гониденек прыгал, прыгал, танцевал, да так усердно, что рухнул без чувств. Он валялся очень долго, явно не желая пробуждаться, – а когда очнулся, увидел уже привычную картину. Поля, деревья и качающееся небо с облаками. Сегодня оно качалось словно посильнее обычного.
– Совсем облака распоясались – пробормотал Гониденек. – Перепортили все небо.
Он склонился над речкой, да никак не мог зачерпнуть воды. Тогда он полез в нее целиком – но тут мир тряхнуло, вода завертелась и ушла вниз. Вместо речки выросла огромная трещина.
Гониденек с удивлением посмотрел в трещину, но увидел там лишь пустоту. Пустота отпугивала, Гониденек отошел подальше, и тут под ним возникла новая трещина, еще страшней.
– Э-э-э… кто вас просит мир расшатывать?
Опять тряхнуло.
Гониденек поехал кубарем; он уперся раскоряченными ногами в края трещины, а голова уже болталась свободно. Вися вниз головой, Гониденек увидел, что пустота, движется прямо на него из внутренней части мира. Он не на шутку перепугался:
– Пропадешь тут с вами! Золото золотом, но у меня еще есть намерения… убраться в безопасное место! Где оно тут у них?
Но трещины появлялись уже везде. Мир сжимался и лопался, проваливался в бездну целыми полями, равнинами и городами. Но горы еще держались. Гониденек со всех ног бросился к горе, полез по блестящим сапфирам, однако гора тоже поехала.
– Ты, куда, куда? С ума, что ли, сошла? Золото пропадает!!!
Гониденек прыгал с горы на гору, но всех их втягивала пропасть. Гониденек уже отчетливо видел ее: огромное пятно, со страшными рваными краями, ползло, жадно поглощало несметные богатства, и наверное, даже Вор-Юн-Гак не смог бы их достать. Гониденеку хотелось плакать.
– Эй!!! Говорю всем разумным лицам!!! Золото гибнет почем зря!!! Почем зря!!! Золото!!! Пропадает!!! Я тоже!!! Пропадаю!!!
Наверху возникла вспышка – небольшой астероид в желтых парах летел вниз, прямо на гору с Гониденеком.
–Ой, не сюда, только не сюда… не надо на меня падать!!!
Но это был не астероид – это дымил обожженный трением берестон.
– Поразительное дело! – произнес Зергер. – Мир, где еще совсем недавно шла золото накопительная возня, стремительно раскалывается. Это трудно поддается объяснению.
Зергер все видел.
– Мир дешевых развлечений, мир порока жадной страсти разрушается?
– Разрушается, Ведя, разрушается.
– Ого! Мир исчез. Просто исчез – без вспышки, без взрыва, безо всякого видимого превращения. Он стал пустотой, прозрачной беспомощной пустотой, не имеющей даже горстки материи.
– Впрочем, отдельные камешки я вижу, их даже много. И они множатся; фрагменты материи множатся и растут-растут-растут, объединяются.
– Возник шар! Бело-золоченый шар с некрасивым пламенем на поверхности, такого же размера, что и прежний мир. Вероятно, через некоторое время возня на нем возобновится.
– Откуда эти окны кривые? – спросил Гониденек капризно. – При мне их не было!
– Это не окна, это берестон насквозь прожгло. Атмосфера выдалась слишком неподходящая для наших материалов. Соколавушка, замажь-ка их шишковым маслом.
– Я немного того – масло употребил…– признался Авужго.
– Ну тогда прикрой их чем-нибудь. Или обшивку подвинь.
Сокол Авужго стал тянуть края листов, сделанных из упругой древесины. Листы едва слушались.
– Наш дорогой Берестон немного поизносился. – сказал Ведя. – Поэтому мы должны решить о главном.
– Насчет золота? – спросил Гониденек. – Так оно ж пропало.
– Да не насчет золота – нужно мне твое золото. Это все чепуха. Товарищи, мы забыли о Цветке Гармонии! Сможем ли мы теперь его добыть?
Зергер посмотрел туда, где мерцали миры.
– Цветок Гармонии есть поистине удивительная вещь, иначе бы Вор-Юн-Гак не старался бы так нас уничтожить из-за Цветка. Отдавать Цветок он не станет, это же элементарно ясно. А что касается того старинного оборота с загадками – думаю, Змей просто захотел жестоких зрелищ. С нашим участием. Мы его весьма потешили, но зря.
– Не совсем уж зря, – заметил Ведя, – по крайней мере, мы в сознательном состоянии.
– Да, конечно; но смешно думать, что Подлый Змей подарит нам Цветочек в награду за старания. Он, в общем-то, и не обещал этого. Он нас обманул.
– Накостылять ему надо! – сказал Сокол Авужго.
– Иди попробуй, – проворчал Гониденек, – я туда теперь ни в жизнь ни ногой ни рукой… Я только сейчас понял, как там пло-охо!
– Когда я работал с товарищами комниками, – сказал Ведя, – я сделал удивительное наблюдение насчет вранья. Вранье – оно в общем-то и есть вранье, но в некоторых случаях оно бывает полезно. Полезно для порядочных существ, не подлецов.
Звездный ветер доносил до берестона странные волны, волны с инормацией о мире, где царствует и правит пустота.
– По всей видимости, это звуки царства Ничтова – сказал Зергер. – Ничтов любит, чтоб ничего царствовало над всем.
У Веди чесались оба уха.
– Товарищи, а может поехать к этому Ничтову, пусть он могущественный прохиндей… и наврать ему про Вор-Юн-Гака? Или рассказать правды? В общем, наговорить всяких вещей.
– Не просто наговорить, – подхватил Зергер, – а заманить его к Вор-Юн-Гаку в гости! Дескать, здравствуйте. Змей, не ждавши, засуетится; вероятно, возникнет повод, чтоб Ничтову задержатся. А пока эти хозяева Вселенной ругаются, мы…
– Обоих разнесем! – догадался Авужго.
– Нет, отыщем Цветок Гармонии. В конце концов, имеем мы на него право? У нас же исключительно благородные цели. По крайней мере, у меня и у Веди. Ты как считаешь, Сокол?
– Так я что ж – я не против благородности, добра. Когда добро на пользу, то и хорошо.
– Не дадут спокойно пожить – промямлил Гониденек.
Берестон, управляемый Ведей Взмокиным – в компании с Зергером, Соколом Авужгой и Гониденеком на полу –, двигался вдаль, в черные глубины космоса, слушая пустоту…
Пустота тоже звучит – в ней слышен голос таинственного Ничтова.
…
«… можно подумать, что долгое и краткое взаимосвязаны. Свет, волны, да и вообще все формы энергии распространяются чрезвычайно быстро, но с точки зрения бесконечности, они не такие уж и быстрые. Долго тянется свет во Вселенной, из одного конца ее в другой, а ведь есть и другие Вселенные. У нас нет оснований говорить о конечности мироздания, т.е. о наличии у него границ/краев, но так же у нас нет оснований говорить о бесконечности мироздания. В связи с этим возникает мыслительный парадокс, разгадать который – дело более прогрессивных эпох…»
– Мудро – сказал Взмокин-Делай, глядя на трактат, составленный Трнемовом – но слишком заковыристо. Непонятно, как сия мудрость поможет в нашей жизни.
Трнемов поглядел в окно – за стеклом, покрытым мелкими горошинами, лежал снег, много-много снега. Стояла зима.
– Впрочем, ты конечно прав насчет противоречий времени. Время медленно идет, но быстро кончается, его вечно не хватает. Как бы нам узнать насчет Веди?
– На небе – сказал Трнемов – в последние дни наблюдается повышенная активность, образование всяких новых звездных скоплений, не описанных никем. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Да у нас от всего может быть плохо, при нашей-то жизни. Кругом же одни прохвосты! Бедный Ведя! Он же совсем один пошел…
Трнемов сунул нос в передающую мембрану, и зашептал в сторону космоса:
«Дорогой Ведя! Если ты нас слышишь. У нас в хозяйстве относительно спокойно. Все разваливается, но не так быстро, как в прошлую зиму. Мы полны скрытой уверенности в твоей победе! Дорогой Ведя, твои стихи положенные на народную музыку, имеют успех. Когда их исполняют, жизнь кажется легче… Дорогой Ведя… Ведя…».
Слова летели сквозь мороз и иней, сквозь снежные облака, выше, выше, выше, туда, где начиналась бесконечность.
– Сколько можно уже лететь? – спрашивал Гониденек капризно, всякий раз когда берестон встряхивало. – Я совсем устал… Авужго, чего ты меня все толкаешь?
– Где я тебя толкаю-то? – возмутился Авужго. – Я сижу, никого не трогаю.
– Ага – от тебя такой протухший дух идет, что повеситься можно! У меня от твоего запаха весь живот растрясло! Пахнешь слово рыба с хреном!
– Сам ты рыба. А по поводу трясения – пить не надо.
– Ах ты так, да?! Ты еще будешь говорить мне что пить?! – рассердился Гониденек.
Он стал толкаться с Авужго – да так, что берестон раскачивало.
