Максим Сергеевич Макаров
Ведя Взмокин – наш товарищ
– Любопытно, откуда же они берут свет? Или это свет далеких звезд? Но тогда непонятно, как им удается сохранить его так долго и в таком количестве…
Ведя шел, но пустыня не кончалась. Он шел, считая шаги; досчитав до 12 тысяч, сбился, и стал считать снова. Он прошел уже огромное расстояние, но пятна леса вдалеке так и остались пятнами, даже не увеличились; а день так и оставался днем, безо всякого видимого перехода в вечер. И пекло нещадно.
От жары у Веди чесались лицо, нос, уши, руки и спина. Вдобавок ему вдруг страшно захотелось чего-нибудь скушать.
– Какая пошлость – думать о еде… Попить тоже было бы приятно. Безобразие просто –еще толком ничего не сделано, а уже такие трудности! Даже непонятно, это я один иду, или тащу с собой пустыню? Или она сама идет… так ее в хвост. Как же я обойду этот странный мир? Ладно, сообразим. Из песка получится куличик?
Ведя собрал желтую массу в пирамидку и…
Оказался в лесу.
Непонятная сила словно выдернула его из пустыни, пронесла через необъятное пространство и бросила на опушке, и все это мгновенно.
Из-за такой скорости Ведя едва не врезался головой в дерево.
– Ах чтоб вас намочило! Вот, значит, какие тут бывают способы перемещения! Ну как я и здесь чего-нибудь сделаю?
Ведя стал изо всех сил трясти чей-то тонкий ствол; потом дал по одной коряге ногой и расщепил ее надвое. Потом переломал все ее ветки. Однако он так и остался в лесу, но уже не на прежнем месте.
– Ага, законы движения в разных местах неодинаковы. Значит, я все же смогу ходить ногами… это приятно. Кто мне запретит?
Ведя прошел взад-вперед и убедился, что перемещение ногами действует. Тогда он врезал ногой по пню – для уверенности; пень оказался настолько крепкий, что Ведина нога отлетела назад в самого Ведю, да еще и отбросила его в кусты.
– Это ничего не значит! – сказал Ведя, едва вылез из кустов. – Еще неизвестно, действительно ли так прочны убеждения этого мира. Пусть померяются с нашими убеждениями. Мы имеем высокую цель. Мы (в смысле я) идем за Цветком Гармонии!
И Ведя пошел.
В лесу стояла весна или раннее лето – в воздухе четко угадывался молодой дух цветения, хотя нигде не видно было ни одного цветочка. Вероятно, они росли далеко, или прятались в листве. Листья глядели отовсюду – круглые, треугольные, изрезанные, собранные в пучки или стоящие в виде рядов – что делало деревья похожими на причудливые выпуклые орнаменты. Дышалось легко.
Лесные тропы шуршали и тихонько скрипели, исчезали среди зарослей, и снова появлялись, и снова исчезали. Похоже, они не привыкли к тому, чтоб по ним ходили.
Ведя шел вперед. Он знал куда идет, у него была ясная цель (Цветок), поэтому неизвестность точного направления смущала его мало. Ведь его дело было благородное. Ему вторила струна:
В буреломах, в чаще тесной,
По пустыне и по льду
Со своей бодрящей песней
За победой я иду.
Чтоб ее, назло ненастью,
Во Вселенной отыскать,
Чтоб вернуть народу счастье,
(Вот бы только мне пожрать…)
Ведя Взмокин не ел ничего с того самого утра, когда простился с Трнемовом. Все это время он или пел, или говорил, но ничего не взял в рот. Веде было это не так важно, однако Ведин живот, худенький и поджатый, постоянно жаловался и ворчал. Все настойчивей и настойчивей.
– Что же я могу, дружочек, сделать? – сказал Ведя своему животу, – тут ведь нет ничего симпатичного. Не стану же я есть их листья и палки – они необработанные, и потом непонятно, что они туда положили. Вот если б ягодки…
Тут Ведя увидел одно дерево. На ветке сидела серо-бурая птаха с вредными глазами и делала вид, что клюет какие-то плоды. Их повесили высоко, но Ведя Взмокин перекинул инструмент за спину и подошел к стволу.
Птица выдала что-то вроде:
– Алтрю-плю-натрю-бесплюю! (словом, непонятное).
– Да ладно… будешь мне еще рассказывать.
Ведя мастерски взобрался по шершавому стволу, но едва он ухватился рукой за ветку, как плоды вдруг исчезли. Все. Ведя удивился и слез – плоды появились. Полез опять – исчезли. Ведя слез и озабоченно задрал голову.
– Вероятно, надо их чем-то сбить, пока они видны. Здешние деревья слишком много думают о себе! Надо бы их пригасить.
Требовался длинный прут или палка, но ничего такого не отыскивалось. Тогда Ведя вытащил из зарослей огромное трухлявое полено, слегка обломал его и стал метать поленом по плодам. Но – то ли дерево двигало ветками, то ли полено выдалось упрямое – Веде никак не удавалось сбить хотя бы одну штучку. Хитрые плоды уворачивались.
Тут птица, наблюдавшая за стрельбой Веди, наклонила свою длинную голову вниз и сказала:
– Ю-ты – трю-прю-трю-дурю!
– Обзываться еще будешь?! Ты, кочерыжка пернатая! – Ведя схватил полено и запустил им прямо в птаху. И попал.
Птаха не улетела и не умерла – она лишь изменила цвет: из серо-бурой стала какой-то розовой, после чего качнулась и растворилась в воздухе. Спустя миг на Ведю обрушился град из плодов.
– Странные у них тут деревья, – сказал Ведя, потирая ушибленный нос. – Неужели ими управляют птицы? Впрочем, сию задачу мы решим после краткого едопревращения.
Плоды напоминали красные яблоки, только удивительно гладкие и круглые. Ведя Взмокин сунул яблоко в рот – и не ощутил ничего. Вынув яблоко, он убедился, что оно целое, маленькое и красное. Но проглотить его было нельзя, откусить или разломить – тоже, словно оно не хотело, чтоб его ели. Наверное, это были заколдованные или издевательские яблоки.
– Безобразие! – Ведя очень огорчился. Яблоки – наглые красные шары – никуда не годились, но все же он спрятал два таких шарика в карман. Тут он заметил помятые стебли с нераскрывшимися бутонами. Веде стало их жаль, и он, насобирав сухих веточек, принялся укреплять и выравнивать стебли. Может, из их бутонов получится что-нибудь замечательное.
Он выпрямил все стебли; они постояли, постояли, а потом сжались еще сильнее, став совсем сухими. Видно, стеблям неприятно было распрямляться. Ведя хотел было удивиться – но тут на него рухнуло что-то вроде перевернутой елки, здоровенное и совершенно не трухлявое. Но промазало.
– Ладно, больше не буду делать ничего хорошего, раз вам это неприятно! Хотя странно.
Куча яблок между тем исчезла, растаяла, как та птица. Дерево тоже пропало; но два яблока в Ведином кармане сохранились. Ведя повертел их и пошел – дальше.
По дороге он пел песни чужому лесу, чужим деревьям и травам. Местами попадались другие птахи. Они что-то кричали на непонятном языке; тоже, наверное, обзывались. Но Ведя их не слушал и шел вперед. Вот лес и кончился.
За лесом оказалась степь, а в степи – нагромождение, характерным шумом напоминающее город. Вокруг города стояла стена, за стеной виднелись дома и крыши, а еще выше висела мрачная сизая масса, очень похожая на грозовую тучу. Над степью туч не было.
На стене местами были вырезаны рожи – до того жуткие, что Ведя встал поодаль и принялся рассуждать:
– Нужен мне это город или не нужен? Вообще-то не нужен, а нужен мне Цветок Гармонии… непохоже, чтоб он рос среди таких жутких физиономий. Ох ты, просто ужас! Но вдруг окажется, что дорога, ведущая к Цветку, идет как раз через тот город. Или не идет? Единственный способ проверить – пойти; но как пойдешь – у них же нет дверей.
Дверей действительно не было. Но в одном участке стены имелась – не ворота, не выход, а именно щель – гигантская щель во всю высоту. За нею вдалеке мельтешило внутреннее содержимое города и белая дорога.
Ведя Взмокин постоял, подумал, почесал нос и уши, потом почесал затылок; потом куда-то плюнул, набрался храбрости и пошел.
– Что за невообразимая жуткая исполинская стена – толщиной шагов в сотню!
Внутри гудело, шипело, сверкало, искрилось; жаркий, неподвижный воздух давил сверху глыбой – еще хуже, чем в той пустыне. Ведя шел и говорил про себя:
– Ох, какой тут вредный дух – тяжелый. Желтые, скучные глыбы-дома… Куча народу… все непохожие на меня… все страшной и неправильной формы… руки как плети… ноги как коряги… у всех разное число рук и ног… головы – как ведра… или капуста… у других вообще нет голов… Скопления колец и ножей вместо тела… отчего все так гудит и стрекочет – все как будто ничего не делают… и не смотрят на меня… не замечают… делают вид… может, притворяются (В действительности жители были заняты делом – ломали вдребезги появляющиеся ниоткуда дома, горы и камни. Обломки потом исчезали, просто Веде было не до этого – у него слишком кружилась голова. И мерещились круги).
– Круги, круги, круги перед глазами – в голове тупая тяжесть… снова круги, круги, шары… отвратительные шары, словно яйца водных насекомых… внутри шара-шар, вокруг него опять шар, и окружен шарами…
– Взымай сладость ко сердцу!
Ведя воткнулся в липкое.
– Взымай, взывай, слушай сладость во сердце!
«Что за бред?» – подумал Ведя Взмокин, чувствуя, как его куда-то тянут.
Местный житель – огромный фиолетовый тип из шаров прицепился к Веде, и тащил его внутрь себя, словно хотел засосать или проглотить. И улыбался ртом – шириной в половину верхнего шара – в котором зияла кровавая сыпь и пустота.
Но Ведя сразу пришел в себя:
– Что это за разврат? Отцепитесь! – рукой толкнул шар, но еще глубже въехал в него.
Шар не ответил и лишь шептал: Взум… взум… взумь-замь.
Скверное дело – быть проглоченным глупым шаром. Ведя изо всех сил напряг ноги, сжался и отпрыгнул в сторону.
– Вы что лезете с вульгарными намеками!
Взум (тот, кто говорил так) перестал трястись и уставился на Ведю всеми сферами. В них перетекала и булькала светящаяся жидкость. Рот шара изобразил умиление. Он улыбался, и это было поистине неприятно. Наконец Взум спросил:
– А ты кто такой, маленький глупыш?
–Я Ве… то есть я поэт; хожу, сочиняю песни, ищу… что надо, то и ищу.
– А ты, маленький глупыш, – запел Взум медовым голосом – ты сам не знаешь, чего хочешь. Судьба твоя пуста и головушка твоя пуста… Ты не знаешь то, чего хочешь. Зато я знаю. Я знаю, чем развеселить, чем обрадовать тебя, глупыш, там – за этой дверью расположено, что ты хочешь… Глупая головушка твоя там сразу…
Ведя не то, что разозлился – он был готов расплющить шар:
– Ах ты прах надутый! Хвост обделанный! Да как ты смеешь называть мою голову пустой, да еще говорить мне, что мне нужно?! Ты что, великий ясновидящий? Чего ты ко мне лезешь… да еще смеешь называть меня на «ты»! Я вам что, родственник?
Взум слегка отодвинулся и сдулся (испугался?), потом снова разбух и начал бормотать:
– Я хочу дать тебе то, что ты хочешь. – Шар указывал на дверь, идущую куда-то под землю. Рядом была другая дверь, над ступенями, но о ней шар молчал.– Там она, великая радость и блаженство, наполняющая голову и сердце, там глупыш, ты…
– А, вы снова лезете! Отойди, а то я тебя… лопну! (Ведя пожалел, что не захватил с собой меча или топора) Безобразие! Лезут всякие… Хоть ты тресни, не пойду в твою дверь! А пойду вот в эту!
И прежде чем шар успел вымолвить хоть слово, Ведя взлетел по ступеням в соседнюю дверь.
«Пойду я к нему, конечно! За той дверью, небось, и ахнуть не успеешь, как тут же схватят и проглотят. И какая пронзительная наглость – лезет сразу в лицо… И еще сам за меня решает…!»
Надо сказать, что Ведя побежал в другую дверь больше из принципа. Он понятия не имел, что там, за другой дверью; просто надо было что-то делать. Но куда он попадет сейчас?
– Аи-аи-аи-аййй-аи-аи-аййййй!!!
– Хочу наполнить себя… хочу наполнить свою… хочу наполнить себе…
– Я тебя размажу!
Ведя угодил в заведение – местный трактир. Везде гремело, грохотало и булькало; вокруг торчали черные столы и за ними всякие личности пили жидкую гадость. Как и в городе, у личностей было разное, чаще нечетное число рук и ног, страшные головы и полное отсутствие гармонии.
– Да, здесь точно нет Цветка, – подумал Ведя, дыша кислятиной вперемешку с сивухой.
На пространстве, свободном от столов и публики, прыгали двое пестрых взлохмаченных особ. То ли одежда у них была рваная, то ли всерьез на них росли перья – только те двое были точь-в-точь как длинноногие тропические петухи, о которых Веде рассказывали старшие Взмокины. Певцы прыгали и горланили:
–Аи-ай, Аи-ай!… А-а-и-а-и-ай! И-и-ай, и-и-ай, Иа-а-и-а-а-ай!
Очевидно, певцы воображали, что поют. Однако их «пение» пользовалось популярностью среди толпы. Толпа топала ногами, выражая свое неподдельное восхищение, орала; вдруг все крупные и малые тела – сбились в единую клокочущую массу – и заплясали, вернее, завертелись с жуткой скоростью, все быстрее и быстрей. Десять, двадцать, сорок оборот за миг! Ведя ощутил вихрь. Окружающее пространство понеслось перед глазами – масса вибрировала как сумасшедший студень, со страшной скоростью сжималась и растягивалась под звуки грохота. В нее летело все и разбивалось. Она словно хотела засосать и раздавить окружающее пространство. Ведя (несколько даже испугавшись) уворачивался от толпы, носился по трактиру и постоянно попадал в чьи-то кружки размером с добрый котел. Думать было невозможно; толпа напирала всюду, словно взопревшее тесто – на столы, стены, даже на потолок, все быстрее и быстрей. Сто, двести, тысяча оборотов!… Казалось, мир взорвется. Но все внезапно стихло. Певцы стали орать не так громко, а толпа распалась на части и вновь принялась пить.
С дрожью во всем теле, сам не свой, Ведя Взмокин слез с потолка на мокрый пол, потрогал негнущиеся ноги и еще раз оглядел толпу. Народу было много, все были разнообразной и явно не симметричной формы – изогнутые, пульсирующие, корягообразные, бугорчатые.
– Меня сейчас вывернет… наблюдая эти морды.
Среди всех существ, набившихся в трактир, лишь один не был неприятен Веде – в другом конце вертепа, высокий здоровенный парень толкался с какой-то мелочью:
– Да не трогал я ваше пиво… нужно оно мне… я вообще так, просто зашел, чтоб не скучно было… я что ж…
– МЫ–ТЕБЯ–СКВОЗЬ–НОЖ–ПРОПУСТИМ! – шкворчала мелочь. – МОХНАТЕЦ –ЖАЛКИЙ!
Мелочь напирала на парня. У нее были цепкие когтистые лапы, многочисленные, как у пауков, да и самой ее было много. А парень имел всего две руки, две ноги и одну голову – точно как Ведя; и так же как у Веди, у него росли волосы повсюду, только лицо было намного толще, да и сам он был здоровый, но неповоротливый и к тому же босиком. Мелочь кусала и щипала парня.
Ведя уже пошел было на выручку, но сам на кого-то наступил, споткнулся, и кубарем скатился по полу. Двумя ногами угодил прямо в груду липкого сора:
– Набросали ерунды… пройти нельзя! Не убирают они тут, что ли? – и ногой наподдал мусор.
Внезапно весь жуткий грохот стих; даже певцы замолкли. Возникла пауза.
Из ниоткуда перед Ведей возник дымчатый тип – очевидно хозяин.
– Не нарушай гармонии, несчастный игрун.
«Почему это я несчастный», хотел сказать Ведя, но сказал совсем другое:
– Какая тут гармония! Хаос и грязь кругом! И орут ваши олухи нечто бессвязное! Уши стонут.
Хозяин дернулся – и как будто задрожал:
– Ты что же, не в восторге от нашего пения и порядка, несчастный игрун?
– Где тут, позвольте спросить, порядок? Пьянство перекошенных физиономий? Так это не порядок, а бардак! Один! А те «певчие» – бездарности! И что это за стихи такие – из двух букв? Не умеете сочинять, а еще беретесь.
Хозяин задрожал еще сильнее:
– Ты что же – ругаешь то, что заведено великими мудрецами самого великого Вор-Юн-Гака? Ты смеешь ругать настоящее?
–Да какое оно настоящее! – Ведя понял, что засыпался вконец, но уже не мог остановиться. До того противна была картина вокруг. – Да у вас все ненастоящее – плоды ненастоящие, песни ненастоящие, только рожи жуткие (ну никак он не мог обойти рожи), вообще атмосфера жуткая, никто ничего не сообража…
Хозяин вдруг исчез:
– Покарать несчастного игруна.
– Тоже мне – напугали! – сказал Ведя, глядя как две огромные клыкастые твари вдруг выросли ниоткуда и движутся на него. – Напугали. Олухи бездарные. Тварей пригнали. А может они тоже – ненастоящие…
Твари с грохотом кинулись на Ведю.
А в другом конце вертепа две похожие гладкомордые твари бросились на парня-«мохнатца». Тот упал и кажется, печаль была рядом. Но пролетавший рядом Ведя ослепил их чьей-то брагой (на бегу он выхватил одну кадушку у семирукого типа).
– Бежимте, товарищ!!!
В запасе было целых три мига.
Ведя и парень молнией вылетели на свет. Но за ними мчались гладкомордые.
Перед тем, как разбежаться в стороны, Ведя спросил парня:
– Вы не знаете – каким концом тут – ближе – к выходу?
Парень махнул мохнатой лапой:
– А, это… туда.
– Спасибо.
Ведя Взмокин полетел как ветер, но гладкомордые не отставали. Он петлял и кружил, прыгал в подвалы, легко перемахивал через изгороди – гладкомордые прилипли как патока. Внезапно впереди оказался глухой тупик.
–Ах чтоб вас всех!
Ведя Взмокин героически полез в какую-то щель.
Щель выбросила его на широкую улицу с белой дорогой. По ней бежал мохнатый парень, а в штанах его зияли прорехи.
– Еще раз простите… – проговорил Ведя, догнав «мохнатца»,– та дорога как-то не очень… нет ли другого пути?
– А, это.. там. – «мохнатец» махнул в другую сторону.
Ведя побежал и попал в какую-то гигантскую паутину. Вернее, это была не паутина, а странное скопление длинных-длинных веревок со множеством узелков петель. Ведя попал в узлы и сразу запутался:
–Вредные порождения мерзости и беспорядка… и чего вы привязались ко мне! А ну отвяжитесь, а то я сам вас отвяжу!
Ведя принялся рвать веревки, гибкие как струна или пружина. Одна оказалась особо гибкой и не хотела рваться. Ведя приналег – она треснула, да как спружинит!!
Взмокина подбросило вверх шагов на тысячу. Он головой ткнулся в тьму туч, раза три перекувырнулся, успел сосчитать какие-то искры и – помчался обратно вниз.
Приземлился на белую дорогу – прямо на плечи тому же парню.
– Ой! Мы так часто видимся, в последнее время… я вас не затрудню собой?
Парень, совсем не чувствуя веса Веди Взмокина, бежал и бежал, тяжело сопя. Он, наверно, очень устал, да и непросто бегать по камням босиком. Но бежать надо.
Потому что уж не двое, а четверо гладкомордых бегут сзади, с явным намерением разорвать.
– Как они только нас находят?
Наконец дорога кончилась. Но за ней не было выхода. Лишь одна сплошная стена.
– Приехали… то есть прибежали! Так они не только деревья, а и входы-выходы двигают! Хвосты! Что же делать? Ой, как нас сейчас… Смотрите, пружинистая веревка! Бежим туда.
Шагах в двухстах от них виднелся трос, натянутый с земли под самые облака. Гладкомордые были совсем рядом; имелось лишних два-три мига, да и то если веревка сработает.
– Хватаемся выше и рвем ее!
Тварь прыгнула на Ведю.
– Прощай, моя жи-и-и-и-и-и-…..и-и-и-и-а-а-а-а-а-ох-ох-хло-хло… хлопать ушами не надо-о-о-о-а-а-а…..
Оборванная веревка перенесла Ведю и парня-«мохнатца» через стену. Твари остались по ту сторону стены.
Удивительно, но развив такую скорость, Ведя не почувствовал боли от удара о землю. Он проехался, перекувырнулся, но не испытывал никаких неприятных чувств, какие бывают при похожих трюках в нормальном мире.
Парень приземлился рядом. На его большом и в общем добродушном лице возникло легкое недоумение. Он посидел, попыхтел, потом стал трясти рукавами, словно хотел что-то из них вынуть. Но кроме бело-синей рубашки и таких же штанов, порванных сзади, у парня не было абсолютно ничего. Наверное, он был даже беднее Веди.
От полета у Веди во рту образовалась некая пробка, не позволявшая говорить. Челюсти свело и язык онемел. Ведя изо всех сил вертел головой – и наконец прорвало:
– Ах они такие-сякие хвосты подлые ни яблок ни выходов у них нет вот история где тут что найдешь героизм безмерен гладкомордые нас едва не… Ничего, посмеявшийся надо мной да наплачется над собой. А для чего Вы пошли в это жидкое заведение?
Парень не на шутку задумался:
–Зачем?… Я и не знаю, зачем… так просто… Просто мне скучно, скучно ужасно… не знаю что и делать… вот и ищу где не скучно… Так бы, конечно, не пошел.
– А позвольте Вас спросить… вернее, извините, я не разузнал вашего имени.
–А, имя… Меня звать… это как его… Сокол. Ну да, Сокол. Вспомнил – еще Авужго. Сокол Авужго.
– Очень приятно. А я Ведя Взмокин. Выходит, Вы нечасто пользуетесь своим именем?
– Да, правда нечасто, – согласился Сокол Авужго. – Где уж часто. Родни у меня особо нет… да и не помню я ее… да и кто нас будет звать по имени-то.
– У нас соколами называют летающих созданий, этаких птах с крыльями. А вы, случайно, не умеете летать?
– Не, не умею… может раньше умел, да все позабыл… я даже забыл где раньше-то жил. Забываю все, просто беда.
«Хорошая у меня история, – подумал Ведя.– я за весь поход встретил лишь одно приличное лицо, да и то забывающее все на свете. Может, предложить Соколавушке идти в компании? Ему бы точно пригодилась истинная гармония».
Сокол Авужго задумчиво чесал спину в нижней части. Внезапно он изогнулся, стал тыкать рукой под рубашку – тыкал-тыкал, потом что-то нащупал да как даст кулаком по штанам!
–Ой, запищали штаны, зачем так больно…я же ничего… я сам выйду.
Из-под Сокола вылетело существо – с двумя руками, ногами и хвостом полубаранкой. Существо было чуть ниже Авужгиного живота и по локоть Веде. Лицом оно напоминало лесную куницу, только уши были не стоячие, а полусогнутые.
– Еще одна рожа. – сказал Ведя.
Существо обиделось:
– Я не рожа – я Гониденек, в этом моя сущность, мое призвание, мои… да я что… я же в общем ничего.
– Понятно. Вы живете по карманам?
– Да, то есть нет… я хочу сказать у меня свои способности… ну и что, что они такие… а у кого сейчас есть способности?… я же ничего никому… есть другие намного хуже…
Гониденек говорил отрывисто – не то лаял, не то скрипел, голос у него был неровный, пискляво-хрипловатый. При этом Ведя заметил что, болтая, Гониденек, норовит залезть к нему внутрь шагоступов. Ведя щелкнул его по хвосту.
– Так вы местный или не местный?
– Да, я местный. Нет, я не местный. Я живу то там, то здесь, у меня нет места… –Гониденек тараторил, потирая хвост, и, видно, искал серьезных аргументов, чтоб не говорить. – А вас чуть твари не порвали.
– А у вас штаны промокли.
– Это не штаны – конфузливо ответил Гониденек, – просто волосы у меня на ногах растут немного… Да, промокли… Но это все из-за него! – он ткнул в Сокола. – Если б он так глупо не вертелся, я бы взял пиво без помех, но он вертелся, а пауки…
– Так это ты, стало быть, украл пиво! – закричал Сокол Авужго.– Сам украл, а на меня свалил?! Ах ты контрабандист, я счас тебя…
Он схватил Гониденека и стиснул так, что еще пару мгновений – и тот был лопнул. Но Ведя остановил Авужгу.
– Постойте, товарищ; это мы еще успеем. Так ты, значит, местный. Очень хорошо, замечательно. И наверное, знаешь устройство этого мира? Ну хоть в общих чертах? Знаешь о том, как тут что движется, превращается, что где растет. Нам бы это очень было интересно.
– Ничего я не знаю – затарахтел Гониденек, вертясь в воздухе (Сокол Авужго держал его за шиворот).– Я не знаю, я не слышу, я не думаю… зачем мне это – да мне это вообще неинтересно знать, где тут что растет, что превращается… Очень нужно превращаться… Очень нужно знать, как мир устроен! Да ни все ли равно как, если ничего не меняется… и я не против… зачем я буду что-то менять? Я что, свихнувшийся Зергер?
– А кто такой Зергер? – спросил Ведя.
Гониденек почувствовал, что сболтнул нечто лишнее.
– Да не знаю я Зергера, ничего не знаю; Господин Вор-Юн-Гак запретили мне знать про это…
Гониденек опять почувствовал, что сболтнул лишнее, даже слишком. Он хотел было вообще ничего не говорить, но Ведя Взмокин сжал гониденековский нос и стал вертеть его – настойчиво:
– А все-таки, кто такой Зергер? И кто такой этот ваш Вор-Юн-Гак? Забыли? Видно мысли у вас из головы в пятки перетекли. Надо их возвратить.
Сокол Авужго тряхнул Гониденека так, что у того уши в рот попали.
– Мне как бы это… не очень бы хотелось бы говорить про Зергера, потому что Зергер… Да вот он. Сами у него спрашивайте.
Он махнул хвостом в степь. Воздух в той области сильно сгущался и желтел как растекшееся масло; однако Зергера было видно – благодаря черному цвету одежды, которая, если не считать цвета, мало чем отличалась от взмокинской. Хотя Гониденек не переставая трясся и бормотал «конец, конец», Зергер не пугал своим видом. Тело его было гармоничное, высокое и очень худое, лицо – незнакомое, но располагающее. Зергер был чем-то похож на мудрого Коша; впрочем, и на Ведю Взмокина он тоже был похож, только не имел ушей и волос повсюду. Волосы у Зергера заметно росли лишь на верхней части головы, а лицо и руки были очень бледными, белыми будто снег. Наверное, это подчеркивало его особенность.
Ведя никогда не слышал про Зергера, но сразу же понял, что Зергер может делать нечто потрясающее.
Зергер создавал из старого новое. В одной руке он вертел маленький мешок, размером кулака в три, в другой – старый, полуистлевший кусок дерева. Зергер задумчиво поглядел на деревяшку и положил ее в мешок. Через пару мгновений он вынул оттуда кустик – зеленый-зеленый.
–Вот это здорово! –прошептал Ведя. – Вот это действительно явное воплощение созидательной деятельности! Очень выразительно, правда? – спросил он и потряс за хвост Гониденека. – Чувствуется творческий подход.
Зергер сотворил из коряги живой кустик, но, посмотрев по сторонам, спрятал его обратно в мешок, а потом вынул другой кустик, уже с клубнями. Его следовало бы посадить в землю, но сажать было некуда. Едва коснувшись земли, зелень гибла. Зергер превратил кустик в большой пук желтого и оранжевого мха, потом скомкал мох и сделал гриб – большой, крепкий гриб, морщинистый и твердый. Гриб упал на песок и застыл. Зергер задумался.
Ведя Взмокин опять набрался храбрости и подошел к Зергеру.
– Прошу меня извинить за возможное неудобство… тут мы встретили одного бегунка, который говорит, что вы знаете, как устроен этот нелепый мир. А нам это крайне важно.
Зергер живо повернулся:
– Как! Вы действительно считаете этот мир нелепым?
– Еще бы! Это не то слово; просто жуткий, гадкий и непонятный. Я тут совсем недавно, но могу сказать, что все здесь происходящее имеет какой-то отрицательный смысл. С рождением тут у них явно туго. Все как будто застыло.
– Какая удача встретить по-настоящему умное, думающее лицо! – сказал Зергер. – Признаться, я совсем отчаялся поговорить с кем-нибудь порядочным. Впрочем, вы же не отсюда… А как ваше имя? Вы творческий работник?
– Ведя Взмокин. А как вы догадались, что я творческий?
– У вас инструмент через плечо. Но зачем же вам понадобилось проникнуть в это совершенно гиблое место, в этот зла тлетворного рассадник?
– Вообще-то это секрет, но вам скажу открыто. Мне поручено очень важное задание… в этом мире.
– Точно – вставил Сокол Авужго. – Место здесь не того чтобы… Помереть от тоски можно!
– Скука – отвратительная вещь, – согласился Зергер, – мне это хорошо известно. Ведь я Зергер – Отец Смерти, но уверяю вас, к окружающему безобразию я не имею никакого отношения. Более того, я хотел бы сделать совсем иначе. Я лично считаю, что смерть – лишь промежуточный этап между жизнью и новой жизнью, между старым и новым. Умирая, старое не исчезает, оно становится новым, и нужно, чтобы новое было еще лучше, еще прекраснее старого. Смерть нужна… но не она должна лежать в основе мира, а созидание. А здесь, видите, как назло, в основе всего лежит смерть. Здесь нельзя ни родиться, ни умереть. Изменять что-либо запрещено – то есть можно меняться внешне, но внутри все остается прежним.
– И я слышал об этом – сказал Ведя, вспоминая слова Коша. – Но ведь Вы вроде что-то создавали, с помощью мешка этого самого…
– Увы – мои возможности здесь настолько ничтожны, что вполне можно говорить об их отсутствии. Они собраны в этом мешочке – насколько же он мал и жалок по сравнению даже с этой степью! Я вообще-то мог бы развить их до гораздо больших размеров, но… ведь любые явные изменения здесь находятся под бесконечной властью Вор-Юн-Гака! А он необыкновенно жадный и самолюбивый тип.
– Кажется, я начинаю понимать сокровенную сущность здешних правил. – сказал Ведя. – А я слышал, что тут хозяин какой-то Ничтов.
– Да, Ничтов – формальный хозяин и повелитель Вор-Юн-Гака, но Вор-Юн-Гак ему практически не подчиняется. Ведь Вор-Юн-Гак – Подлый, Хитрый Змей, мастер лжи и обольщения. Любит власть и богатство. (Кто их не любит, проворчал задавленный Гониденек). Здесь, в этом Мире он допускает изменения лишь когда это выгодно для его интересов. Обычно он не позволяет ничему меняться, и никто не умирает. Пока он сам не захочет. Но если будет нужно, то любой находящийся под властью Вор-Юн-Гака просто исчезнет, словно и не было, а все его внутренне богатство Вор-Юн-Гак возьмет себе. Дурачки из других миров едут сюда за бессмертием… олухи; ну да, они поживут, поживут, а потом исчезнут – если Вор-Юн-Гак захочет. Или превратит в какую-нибудь гадость. Вы их уже видели?
– Да, такие выразительные рожи попадаются нечасто. Мы тут еще изловили одну – по прозвищу Гониденек. Вы не знаете, кто он? Физиономия и поступки не позволяют заподозрить его в благородстве.
– Совершенно верно, – сказал Зергер и подошел к Гониденеку. Тот согнулся в сверх-покорной позе и обнюхивал зергеровские сапоги. – Таким типам благородство недоступно. Гониденек – мелкий проходимец, который долгое время крутился вокруг Змея Вор-Юн-Гака, выполнял подлые поручения. Но он сам – простенькое существо; все его пакости и желания ничтожны, а Вор-Юн-Гаку нравится только грандиозное. Гониденек тщеславен, но все его тщеславие направлено лишь на то, чтоб чего-нибудь стащить… куда ты лезешь?!
Пока Зергер говорил, Гониденек изловчился и захватил гриб, созданный из полена. И тут же съел.
Зергер ногой подбросил Гониденека вверх, а потом схватил его за уши:
– Ну, ты, жалкий потрох. Последний вариант живого сожрал!! Где я теперь найду что-то для творчества? Если тебя Вор-Юн-Гак недоуничтожил, так я могу это легко исправить. Жаль, мешочек слишком мал…
– Могу предложить вам яблоко – сказал Ведя, – добытое мною после долгих трудов в лесу. Не знаю точно, какое оно, но судя по всему живое.
Яблоко, вредный красный шар, так и не съеденный Ведей, упал в мешок Зергера. Мешочек сжался, потом раздулся, из него полился неяркий свет и вылетел сокол. Не такой как Авужго – настоящий сокол, мощный, стройный, медно-красного цвета.
Сокол сел, посмотрел на Зергера и подмигнул. Он посмотрел на Ведю и тоже подмигнул. Показал Авужге язык, потом взмахнул крыльями, едва не сбив Гониденека, и полетел.
– А он здесь сможет уцелеть? – спросил Ведя.
– Я думаю, сможет – сказал Зергер, и попытался улыбнуться. – Кажется, мы с вами сотворили нечто такое, перед чем не властен сам Хитрый Подлый Змей, нечто… жизнеутверждающее. А у вас больше нет ничего живого?
