Максим Касмалинский
Иван Бровкин-внук
– Ермек у меня трава дома есть. Не желаешь?
– У-у! Что за, стереотипы? Если казах, то обязательно пыхает? Не увлекаюсь. А ты с чего?
– Не знаю. Тоскливо. Знаешь, ночью в комнату заходишь и выключатель ищешь. Шаришь, шаришь по стене. Такое ощущение. Чё? Где? Куда? Тоскливо на душе.
– А как же водка – вечный бычий кайф? – Ермек пинает с дороги ледышку.
– Слушай, а вот Сойдёт сейчас по серьезному так сказал: хоть на Луну, хоть на войну. Че это он?
– Не тебе одному тоскливо и пасмурно. Там свои тараканьи бега в башке.
– Ермек ты, мож, слышал, будет война большая?
На это Ермек громко поет:
– «На детском рисунке домик с трубой, Фидель Михаилу машет рукой. Мы никак не можем привыкнуть жить без войны». Знаешь такую? Я тоже не знаю! Забей!
– Тебе легко говорить. У тебя все определенно. А я… не знаю. Когда со службы ехал, думаю: вот, сейчас начнется, вот я горы сверну. А сейчас не знаю, куда себя деть, куда жить. Денис захаровский и то! Вот он – человек. Уже! И знает, чего хочет, что будет делать. И главное это – нужно! Достойно, что ли. Может, не сразу, но…. Понимаешь?
– Я своих бывших детей тоже, – говорит Ермек. – так и не понял, не догнал. Теперь их новый папка понимает и догоняет.
– Сороковник тебе? При Брежневе родился?
– Ваня, Ваня, что ты все при Брежневе, при том, при этом. Что ты всё это «при», Иван? Какой-то ты несамостоятельный. Я родился, между прочим, в день… я родился в момент смерти Джона Леннона. И часть его энергетики пацифизма передалась мне. Воу!!! Я – самый миролюбивый казах в мире. Вжжж!
Ермек отвесил Ивану пинка по заднице внутренней стороной стопы, крикнул:
– Всё! Расход! Мне налево. Веселей, Иван! Всё ладОм!!!
Мрачное лицо Ермека. Он идет своей дорогой, говорит сам себе:
– Тоскливо ему! Пасмурно! Нашел жилетку поплакаться! А кому не тоскливо?! Я, что ли, от хорошей жизни смеюсь, вас смешу, идиотов? Сейчас начну свои проблемы пересыпать, так охренеете. Давайте тогда все сопьемся в стремительном слаломе. Кому лучше будет?
Навстречу медленно едет черный джип. Ермек машет, чтобы тот остановился. «Антиквар» опускает стекло, Ермек сует голову в салон.
– Слушай, земляк! Тут такое дело. Можно сделать доброе дело. Не упусти!
Из-за темных очков и растительности на лице невозможно разобрать настроение Антиквара.
– Вот ты в старом шмаковском доме живешь? А весна, в курсе? На крыше снег, под стеной лед, надо по уму…. Нет! Не с того начал! – Ермек достает пятисотрублевую купюру, показывает. – Вот, «фиолет». А сейчас, если направо повернешь, там идет парень. Ваня Бровкин. Знаешь его? В конце улицы он с матерью живет. Вот ты его найми у себя поработать, снег скинуть, и заплати ему вот этот фиолет. Не понимаешь?
– Просто отдать, – предлагает Антиквар
– Не, так без толку. Надо, чтобы заработал. Пусть пацан у тебя эту пятихатку и заработает. Закис человек без работы, без денег. Надо помочь! Как бы между делом, предложи а? Взбодрить немного парня. Как?
Ермек протягивает купюру, Антиквар немного думает и отстраняет ее, но достает из козырька над лобовым стеклом свою купюру, показывает.
Ермек улыбается:
– А я всем говорил, что ты – человек! Спасибо. Я говорю, будь здоров, дружище! Спасибо.
Когда разошлись, Ермек двинулся дальш и произнес:
– Надо хоть имя узнать. Видимся по три раза на дню.
****
Дом Шмаковой. Иван сидит на крутой старой крыше, опасаясь упасть, лопатой скидывает снег. В доме Антиквар прислушивается к звукам с крыши, ходит по комнате, обставленной старой мебелью. Поправляет стоящий на тумбочке древний телевизор, накрывает его до половины экрана белой салфеткой. Качнул маятник на часах, которые недавно выкупил у матери Ивана. Достает из сумки и вешает в углу комнаты икону Богородицы. Перекрестился. Прошел на кухню, половину которой занимает русская печь. На столе, покрытым клеенчатой скатертью, стоит бутылка виски, отпивает из горла, садится за стол, листает какие-то документы.
Снега на крыше не осталось, Иван прыгает вниз, проваливается в снег, выбирается, отряхиваясь. Кричит: «Хозяин! Принимай работу! Эй! Хозяин, всё! (Никто не отзывается). Ну и ладно!»
Иван быстрым шагом идет к магазину.
В сельском магазине у прилавка жена Захара Наталья в синем фартуке. Иван набирает в пакет бутылку вина, коробку конфет, еще что-то.
– Джентельменский набор. Свататься что ли?
– Сигарет еще дай, – Иван берет сигареты, кладет на прилавок деньги.
– Тут не хватат.
– Что за цены у тебя конские?! Нету. Запиши за мной в долг.
– Ты к катеринепетровной дочке?
– Да! Да! Запишешь?
– Иди уже!
Иван выходит, Наталья смотрит в след, желая удачи.
****
Подходя к дому своей девушки Иван заметно волнуется. Он перекладывает в одну руку бутылку вина и продуктовый пакет, закуривает. Входит в калитку, направляется к двери, но жаль выбрасывать сигарету – останавливается. Заглядывает в окно. На улице уже темно, в доме горит свет, все видно. Элина и Саморядов. Их вид не вызывает сомнений. Иван медленно ставит пакет на землю, примеривается, как разбить бутылку, чтобы получилась «розочка» – нормальное такое оружие морду изуродовать навсегда. Потом Иван меняет решение, собирается уйти. И опять сомневается.
– Поворот сюжета, – ворчит он. – Кто там мной играется?
Находит монету, которую теперь носит с собой как талисман. Подбрасывает.
– Император, значит, в бой, – загадывает Иван.
Окно освещает часть дорожки. Монета лежит буквами вверх. Бой отменился.
В калитку входит отец Элины. Он видит Ивана, догадывается.
– Ты, понимаешь, Вань, какое дело….
– Не надо, Михал Михалыч. Не надо.
Иван ставит бутылку в пакет.
– Вань, но раньше, пока служил, ничего ж не было, – как бы оправдываясь, говорит Михалыч. – А тут уже чувство долга оно всё. И Юрий, он такой, м-м-м…
– Все правильно, – сказал Иван. – Вопрос закрыт, претензий нет. А рыба ищет, где лучше, так? Рыбку с аквариума в реку пускать не это – Иван вынул вино из пакета, посмотрел на горлышко. – Штопор нужен.
Иван уходит, у калитки оборачивается, через силу улыбается:
– Ни хрена я жертвенный! Даже штопора не ношу.
****
Опять пасмурный день. Серега Сойдет возле своих ворот сидит на новой, им смастеренной лавочке, состоящей из металлической основы и деревянных сиденья и спинки.
Подходит Ермек, жмет руку Сереге, присаживается рядом.
– Вот я думаю, – говорит Ермек. Есть Францевича часть двора. Явно немец, чистота. Порядок. У тебя всё разбросано в беспределе. Думаю, скажу: че как этот? Типа, возьмись за ум. А потом думаю такой – не, ничего не скажу.
– Так ведь сказал.
– Я сказал не то что хотел сказать, а сказал, что подумал.
– А ты всегда и всем говоришь, что подумаешь?
– Только друзьям. Путевая скамейка получилась.
– Талант не пропьешь.
– Я знаешь, где такую видел? Сашка Шмаков, помнишь? Приезжал на лето к бабушке. У нее точно такая же стояла.
– Вот туда ее и понесем.
– Это до Антиквара?! Ближний путь.
– Плотют.
– Тогда я ведущий, ты ведомый, – Ермек встает, берет лавочку спереди, Серега подхватывает сзади, понесли.
В это время Иван просыпается в своей комнате. На полу возле кровати стоит пустая бутылка из-под вина. Иван смотрит в окно на озерцо, где местами уже сошел лед.
А Серега и Ермек принесли лавочку в центр села, поставили под деревом. Серега зашел в магазин, сразу же вышел, неся в руках две бутылки пива. Уселись, отхлебывают. На улице прохладно, пиво холодное, но так хорошо этим ребятам! И не скажешь, что им – по сорок лет.
– Как в старые времена, – кряхтит Ермек.
– Были времена. Песни были.
– Фильмы.
– Да. И фильмы, – Серега вспоминает что-то, потом говорит Ермеку не своим голосом. – Ты представляешь, Эрвин! У них в России едят плов с майонезом. Плов! С майонезом!
– Де божет быть! Вот дерьмо! – гоблинским голосом отозвался Ермек. – С байянезом! Твою мать, опять эти русские.
Хохочут.
Иван выходит из дома, идет к озерцу.
А Ермек и Серега приносят скамейку к дому умершей бабки Шмковой, в котором теперь поселился таинственный Антиквар.
Ермек отворяет калитку из деревянных вертикальных реек, говорит с удивлением:
– У бабки была железная дверка. А такая была здесь давным-давно.
Ставят скамейку сбоку от тропинки ведущей в дом.
– Здесь вроде.
– Серега! Странно это, – Ермек осматривается. – А здесь все новое, но оно – старое. Углярку я лично разбирал, бабушке помогал. А тут углярка опять. Машина времени. Дверь, гляди! Дверь точно железная была.
– Деревянная тоже была.
– Была. Но сто лет назад. Синяя. Слушай, сарай такой же, – Ермек ощупывает угол сарая. – Точно сюда я лобешником…. Что к чему? Музей бабки Шмаковой?
На крыльцо выходит Анитиквар. Он всё так же одет в черно, те же темные очки.
– Вот, значит, сделал, – Серега показывает на скамейку. – Как договаривались.
Антиквар молча достает руку из кармана. Выщелкивает лезвие ножа. Серега и Ермек переглянулись. Антиквар садится на лавку и проводит по деревянному сидению ножом. Отпечатывается тонкая дуга.
Серега поджал губы, зачем корябать новую вещь?
– Мы там договаривались по оплате, – напоминает он Антиквару.
Антиквар вырезает еще одну линию на лавке. Рядом – следующую, под углом. Получается «СА».
– Где-то я уже это видел, – говорит Серега.
Ермек открывает дверь в сарай, на двери изнутри надпись «Цой Жив».
Ермек верещит, тычет пальцем в надпись. Серега радостно и ошалело разводит руки.
– Сашка? Санёк! Это ты что ли?! Бля-ааа!!! – орет Серега, сдергивает с Антиквара очки. Саня!!! Ермек! Это ж Сашка Шмаков!!!
– Узнали, наконец, – смеется Антиквар. То есть, Сашка Шмаков, друг детства, четверть века где-то пропадавший. – А ты мне, Ермечек, вчера и «земляк» и «братан». Думаю – узнает. Ничего подобного.
Ермек в один прыжок подскакивает к лавочке и обнимает Шмакова.
Потом обнимаются втроем, что-то друг другу кричат. Восторгом поскрипывает дверь сарая.
– Все так же сделал! Как тогда!! – кричит Ермек. – А я как увидел «Цой жив»! Заново написано, как тогда! Как в детстве.
– Твою мать! У меня память вроде на лица…
– Я месяц в Целинном! Никто не узнал!
– Как тебя узнаешь с бородой! Хипстер пропавший.
– А я искал в соцсетях!..
Курят сигарету «в цыганка», передавая по кругу, пока не упадет пепел. Пепел падает у Сереги, ему ставят щелбаны.
По окраине деревни мечется воздушный змей, подгоняемый ветром и детскими голосами. Иван сидит на берегу озера, по которому плавает дикая утка. В центре озера еще не растаял овал серого льда. Утка взлетает с воды, кружится на фоне знакомого облака с хвостиком. По берегу проходит конный отряд. Всадники в меховых шапках вооружены копьями, изогнутый лук на плече у каждого, колчаны со стрелами приторочены к седлам. Это передовой десяток, основной караван ползет вдалеке. От воинов отлучается конник, нескорой рысью подъезжает к Ивану.
– Добрый путь, Мезанмир, – здоровается Бровкин.
– Будет здесь мой приют, – говорит всадник. – Здесь найдем мы покой. Земля, простор, сочные травы. Свобода! – Мезанмир спрыгнул с коня, осмотрел озеро. – Но почему мне кажется временами, что это бегство? Слабость. Может, я придумал сам себе? Придумал оправдание. А надо было остаться, бороться. Тогда я вернусь. Но буду жалеть, ведь все что надо – было в руках. Под ногами.
– Брось монетку, – советует Иван.
– Жребий? Что ж… – всадник поправил седло, повернулся опять к Ивану. – Где-то у моста Чинвад Боги занимаются вселенскими делами. Но у одного из них все валится, негодно получается…. Тогда этот мыслящий наперед Бог и решил: я сейчас сочиню. И начал творить. Он отделил твердь от воды, воспламенил светила, вулканы. Перемешал моря, океаны. Слепил потешную живность. Пишет!.. Придумал героев, характеры их, населил им созданный мир. Радетель! Боги живут вечной заботой. Там Таргитай враждует с Осирисом, Вишну воюет с Иштар, а тот-то все пишет – я де творец. Другого он не умеет. Да и не хочет. Бегство ли это? Слабость?
Мезанмир вскочил на коня.
– Я думаю, – проговорил Иван. – Это не слабость.
Всадник тронул поводья.
– Жребий я все-таки брошу, – сказал Мезанмир. – Ты эту монету себе подберешь.
Дикая утка вернулась с небес и села на льдину. Лёд тонет в озерной воде, медленно идет ко дну.
****
Снег полностью сошел за несколько теплых дней. Появилась зелень. Набухли почки на деревьях. Иван с матерью за домом прибираются в огороде. Иван ковыряет почву лопатой под первую рассаду. Мать, конечно, руководит:
– Ты землицу взъерошивай, чтоб дышала…И комки разбивай…Вань! Может вам всё-таки помириться?
– Мы не ссорились.
– Женится надо, третий десяток идет. Да оставался бы, работа найдется, посевная сейчас.
Иван рычит и морщится. Мать испуганно:
– Ну коли тебе так надо куда-то ехать – то да.
Некоторое время работаю молча, ты бы женился.
– Может вишню скорчевать? – спрашивает Иван.
– Женился бы, детей родил, – невпопад отвечает мама. – А потом хоть на нефтяные прииски. А мы бы тут. Внуки…
– Не такая ты и старая для внуков.
– Вишня приживется еще. Надо бы смородину оббить, там есть жердочки.
Иван обошел дом, взял с крыльца ножовку, отпиливал ветки с березы. Тут же появилась мать с ведром в руке.
– А я нашла, кстати, диплом-то твой. С колледжа. Ты спрашивал. Там специальность – фермер и глава крестьянского хозяйства.
– Глава! Ты смотри! Ну и на кой он мне? Короче, я решил, что пока устроюсь в районе. На лето. Буду приезжать часто. Может, буду просто мотаться каждый день. А там видно будет. Так что за огород не колотись.
– А кем там в районе? – мать спрашивает осторожно, чтобы не спугнуть. Райцентр – не Север, все ж близко, кого тут?
– В охрану или на стройку. Какая разница. Принципиально – сменить дислокацию. А там видно будет. Вот щас прям и съезжу, жалом повожу. Дай там… сколь есть.
****
Автобусная остановка на выезде из деревни. Иван задумчиво идет и вдруг видит, что автобус уже отходит. Иван попытался было побежать, но поздно. В это время с трассы на проселочную дорогу съезжает грузовик. Иван раздумывает несколько секунд, машет водителю. Грузовик останавливается и после коротких переговоров Иван прыгает в кабину.
Иван вылез из грузовика в селе Первомайском, прошел немного. У дома знахарки Лилии Павловны Полина сгребает мусор граблями.
– Привет, – говорит Иван. – Ты не помнишь меня, наверное.
– Помню. Иван. Опять здесь?
– Ты не подумай, я в тот кон с товарищем приезжал, – мнется Иван, не знает о чем говорить. – Во-от. А сейчас-то по делам и иду, и вижу ты. Дай, типа, поздороваюсь.
– Здравствуй.
– Ну и вот, значит. А я так и не совсем это…Ты и остальные ваши люди в черном у этой бабки … или не бабки, ну кто?
– С какой целью интересуешься?
– Да так. А это, эта бабка-то она помогает? Лечит? Ты, например, как тут оказалась?
– Родители определили.
– Сдали, – заключает Иван. – Слышал я за такую тему.
– Правильно сделали, – кивает Полина.
– Так всё серьезно? А если ты, например, уйти захочешь?
– Пока нельзя, – Полина еще больше сгибается вдоль черенка граблей.
– А когда можно будет? Срок же есть какой-то? Когда-то и домой…
– Тебе чего надо?! Срок… всех всё устраивает. Домой… ждут меня.
– Так не бывает. Еслиф тебе надоело это дело, то значит ноги в руки и пока. Как держать-то? Поди, не скотина.
– Думаешь, не скотина? Ты знаешь меня?
– Я, мож, хотел узнать…
– Забудь.
Иван немного обижается:
– Что злая-то такая?!
Полина первый раз смотрит на Ивана глаза в глаза.
– Извини. Я… В общем, Лилия Пална исцеляет от… некоторых веществ. Для этого меня и других поселила пока у себя и уйти нельзя, потому что… нельзя. Забирать меня никто не торопится. Так что, если чего хочешь, поселяйся в наш веселый пансионат. Очень полезно о жизни подумать.
– Как можно думать взаперти?
– Даже если я захотела бы уйти, то чисто технически… ни денег, ни документов, не представляю в какую сторону. Но прикол в том, что идти некуда, и не тянет. Мне сейчас этот образ жизни зашел. Не нужно думать, прикидывать, бегать, искать. Всё есть, всё решено. А вернусь в город…. И даже если не опять,… а возможно опять. Тут воздух и вода без счетчика. Нет толпы, нет пробок. Странно, но прикольно.
– Деревня, – Иван будто оправдывается, что у них чистый воздух и вода.
– Вы не понимаете, как вам повезло, как хорошо это. И …
Полина вдруг склонила голову, забормотала, отошла спешно от Ивана. Из ворот выглядывало злое лицо женщины в черном платке.
Иван, уходя, произносит:
– Чары злой колдуньи, понятно же. Надо поцеловать, и всего делов.
****
В Целинном вечер. Над домами вьется дымок, сдобренный лаем собак, мычанием коров. Иван шел, здоровался с людьми, работавшими в огородах, с женщинами, носившими поперек улицы ведра воды.
На лавочке у своих ворот как-то неприкаянно сидит дед Женя. Иван присел на минутку рядом.
– Скоро надо огород садить, – сказал дед. – А я думаю: зачем? Чего мне с его? Вот, вишь, как на березе листочки будут с детский ноготок, пора картошку значит садить. Аня померла, дети разъехались. Редиску надо было уже посеять. Раньше хоть заходил председатель советоваться по севу, по уборке. А как стали поля в аренду скидывать так и …
– Брось, дед Жень. Нам повезло в такой деревне жить. Всё наладится, по – любому.
– Так-то оно так. А ты чего шлындаешь алырником? Когда уже поедешь за деньгой?
– Что вы меня все гоните? Я думаю, прикидываю.
– Чего думать-то? Делай как все нормальные люди. Всё уже придумано до тебя. У самого, у тебя у самого ничего не выйдет.
– Нды? А сам я ни чё не это? Мне оно надо на кого-то равняться? – Иван внимательно посмотрел на деда. – Блин! Ты специально! Вот ты хитрый, дед!
Иван встал и пошел домой, а через несколько шагов остановился. Достал монетку – она стала как будто новее, светлее. Подбросил с ногтя с лихой подкруткой, поймал.
Не разжимая кулак, обернулся:
– Дед Жень! Спасибо.
Иван идет дальше, улыбаясь, посматривая по сторонам. Возле магазина стоял автомобиль, в нем Саморядов разговаривал по телефону:
– Когда, говорю, люди будут? Техника! Мне техника нужна и люди. Где я людей найду?!! Здесь нет людей!! Местные, они нет! Не знаю, набирай хоть в Китае, хоть в Африке!
Услышав это, Иван зло прищурился, пошел дальше.
Двор Бровкиных. Иван заходит в калитку, вдруг останавливается. С березы, там, где он утром срезал ветки, капает сок. Иван поднес горсть, лизнул. Долго стоял Иван, набирая в руки березовый сок, думал. Сказал:
– Ну что это за картинка? Пошлый стандарт. А мы хотели выйти из матрицы стереотипов.
Сплюнул, достал сигареты.
– И не так я люблю березовый сок. Не в этом дело.
****
Ясный день. Захар строгает колья топором и ругает Ивана.
– Не, ну говорили про тебя, что непутёвый. Но ты ж дебил! Какая деревня!? Зачем? Все валят из этой дыры.
– Я не все. Пусть валят, – Иван говорит необычно твердо. – Все ж, млять, патриоты! Они родину любят. Но, сука, частично. Только там, где почище, получше, побогаче. А деревня – хер с ней. А я не свалю. И заниматься буду тем, что… нравится- не нравится, что хоть немного умеешь. Так что я решил. Не умею объяснить. Послушай песню «Черный обелиск» поет. Там причины, как бы, изложены.
– Тебе жить. И что дальше?
– Пойду до Сабирыча. За землю разговаривать.
– Он пошлет тебя. Выгонит с позором, – Захар откладывает топор. – Я тогда с тобой.
В правлении сельскохозяйственного кооператива «Целинный» за столом сидит пожилой председатель СПК – Сабир Сабирович. Он смуглый, носатый, с седыми волосами (в том числе и на носу), вертит короткими пальцами карандаш.
Захар сидит на краешке стула. Иван рядом, он настойчиво не первый раз объясняет:
– Сабир Сабирович! Это же наши с мамкой земельные паи. Мы своё забираем.
Председатель бросает на стол карандаш.
– Слушайте, молодежь! Вам это забава, но это – сельское хозяйство. Оно требует знаний и навыков. Ты заберешь участок. Еще кто-то. А что вы будете делать? Сами не знаете! Вот раньше здесь поднимали целину. Твой, Иван, дед, кстати. Распахали, энтузиазм, комсомол. А чем обернулось? Освободили суховеи, весь плодородный слой сдуло просто-напросто. Так и ты сейчас можешь навредить всем соседним землям. Так что я хоть и одобряю в принципе, но с точки зрения, если без принципа, думаю, нет.
– Сабир Сабирович. У меня диплом главы крестьянского хозяйства, я учился. Потом всю жизнь здесь чего-то видел, что-то знаю.
– Не, ну его право, – вклинивается Захар. – А ваши принципы мы безмерно уважаем. И принципиально, так сказать.
Председатель встает, начинает расхаживать по кабинету
– Я, конечно, только приветствую все устремления. Но! Есть и юридические тонкости, это всё достаточно сложно с точки зрения закона. А закон необходимо соблюдать, иначе мне тут по самые не хочу… – председатель тычет пальцем в висящий на стене плакат с изображением лося и надписью «Партия «Естественная Россия». – Притом и политический момент, власть имеет по этому поводу ряд указаний. Чтобы, в том числе, не допустить, и многое другое. И сейчас дробить земли СПК не могу. Не тот момент. Не время. Выборы? Выборы! И с меня спросят в том числе.
Председатель останавливается у плаката. К нему медленно подходит Захар.
– Мы, конечно, понимаем ваши принципиальные отношения, – Захар трогает пальцем лося на плакате. – С разными рогатыми животными.
Захар замолчал и многозначительно сложил руки на груди, дескать, понимайте, как хотите, в меру своей испорченности.
– Что вы понимаете? – помолчав, кряхтит Сабир Сабирович. – Они понимают. Допустим, я признаю аргументы убедительными, допустим я не против. Но! Выделение земельных паев не в моих полномочиях, а компетенция дольщиков.
– Список предоставите? – вкрадчиво говорит Захар.
Председатель находит на столе два листа бумаги, протягивает Захару, потом, спохватившись, отдает Бровкину.
– Надо уведомить каждого.
– Я знаю, – говорит Иван. – Читал закон. Еще объявление в районную газету.
– Ну, раз вы все знаете, – тянет председатель, глядя на Захара. – Общее собрание членов кооператива назначим. Вопрос поднимем, а там как голосование. Договаривайтесь, ходите, убеждайте.
Сабир Сабирович погружается в чтение документов, показывая, что прием окончен.
Захар и Иван выходят из кабинета.
– Как-то он странно себя ведет.
– Кто без греха? – говорит Захар, читая объявление на двери. – Без средств антивирусной защиты не входить. А у нас не было средств защиты.
– Было одно. – Иван показывает из-под воротника крестик на веревочке. – Надо теперь в район ехать, документы подавать на регистрацию хозяйства. Документы-то я сделал по интернетовской инструкции. Только надо госпошлину уплатить и счет в банке открыть. Дай денег. Несколько тыщ. С мамкиной получки отдам.
– С мамкиной! Эх, ты, фермер.
– Так она тоже будет участником. Ты чё?.. Знаешь она какая радая? Я не уезжаю! Ей теперь тока женить меня и полное счастье. Так дашь денег?
– С деньгами проще. Нету. Какое сегодня число? Пошли, может, успеем.
****
Иван и Захар подошли к забору, за которым раздавался визгливый собачий лай. На заборе видны отметины от когтей.
– Перепрыгивает и из ошейника выскакивает, – сказал Захар.
За калиткой виляет хвостом маленькая рыжая собачка, привязанная на короткой цепи. Захар гладит собаку, пододвигает ей миску с водой, приговаривая «Жучок, хороший Жучок». Иван остается во дворе, Захар входит в избу.
Стол, уставленный пустыми бутылками, объедками, придвинут вплотную у кровати, где в комке мятого белья сидит всклокоченная седая старуха с пьяными глазами. Захар отодвигает бутылки на край стола, достает из-под грязной клеенки мелкие купюры.
Старуха подняла бессмысленный взгляд.
– А, Захарка… Чё надо?
– Я, маманя, когда трезвый, пьяных не люблю. Так, что давайте без родственных чувств.
Захар пересчитал деньги и ушел. Вслед донеслось невнятное: «Сынок…».
Захар во дворе отвязал собаку.
– Пойдем, Жучок в гости. Тут ближайшее время не покормят, – сказал Ивану. – Опоздали. Денег уже нет.
– У кого бы занять? – проговорил Иван.
