Максим Горький
Хозяева жизни
Череп, формой похожий на яйцо, с кусками мяса на лице, говорил через головы других:
– Я доказал, что искусство должно подчиняться комплексу мнений и взглядов, привычек и потребностей общества…
Другой скелет, сидя верхом на памятнике, изображавшем сломанное дерево, возражал:
– Свобода может существовать только как анархия!
– Искусство – это приятное лекарство для души, усталой от жизни и труда…
– Это я утверждал, что жизнь есть труд! – доносилось издали.
– Пусть книга будет красива, как те коробочки с пилюлями, которые дают в аптеках…
– Все люди должны работать, некоторые обязаны наблюдать за работой… её плодами пользуется всякий, предназначенный для этого достоинствами своими и заслугами…
– Красиво и человеколюбиво должно быть искусство… Когда я устаю, оно поёт мне песни отдыха…
– А я люблю, – заговорил Дьявол, – свободное искусство, которое не служит иному богу, кроме богини красоты. Особенно люблю его, когда оно, как целомудренный юноша, мечтая о бессмертной красоте, весь полный жажды насладиться ею, срывает пёстрые одежды с тела жизни… и она является пред ним, как старая распутница, вся в морщинах и язвах на истрёпанной коже. Безумный гнев, тоску о красоте и ненависть к стоячему болоту жизни – это я люблю в искусстве… Друзья хорошего поэта – женщина и чёрт…
С колокольни сорвался стонущий крик меди и поплыл над городом мёртвых, невидимо и плавно качаясь во тьме, точно большая птица с прозрачными крыльями… Должно быть, сонный сторож неверной и вялою рукой лениво дернул веревку колокола. Медный звук плавился в воздухе и умирал. Но раньше чем погас его последний трепет, раздался новый резкий звук разбуженного колокола ночи. Тихо колебался душный воздух, и сквозь печальный гул дрожащей меди просачивался шорох костей, шелест сухих голосов.
И снова я слышал скучные речи назойливой глупости, клейкие слова мёртвой пошлости, нахальный говор торжествующей лжи, раздражённый ропот самомнения. Ожили все мысли, которыми живут люди в городах, но не было ни одной из тех, которыми они могут гордиться. Звенели все ржавые цепи, которыми окована душа жизни, но не вспыхнула ни одна из молний, гордо освещающих мрак души человека.
