Людмила Вячеславовна Федорова
Трагикомедия бродяги любви
– О, здравствуй, Джовано, я хотела представить тебе свою подругу, леди Генриетту Риччи, если ты сейчас ещё не увлёкся никакой дамой, леди Генриетта заинтересовалась моим рассказом о нашем романе и хотела бы снять тебя на ночь…
… А Джовано сейчас смотрел на милый вздернутый носик Генриетты, на большие бездонные шоколадные глаза, на каштановые волосы в причёске с бриллиантовой заколкой-бабочкой и удивлённо гадал: «Как странно! Зачем такой юной красивой знатной девушке связываться со мной, обычным жигало? Разве у такой настоящей красавицы, у такой восхитительной юной леди нет предложений о замужестве от знатных и богатых? Но в том, что она хороша своей природной естественной красотой и юностью, без пудры, мушек, помад и париков, есть своё очарование…».
Потом он очнулся от задумчивости, галантно поцеловал ручку Генриетте и произнёс:
– Моё почтение, леди Генриетта, я очень рад знакомству, мне правда, очень приятно, что столь милая юная благородная леди, достойная только всего самого лучшего, обратила на меня внимание. Вы, право, так меня впечатлили, что я, к своему стыду, не сразу заметил её сиятельство графиню Викторию, за что прошу у неё прощения. Хм,… графиня Виктория уже пояснила вам мою работу и сколько я беру на ночь?
Генриетта интуитивно почувствовала, что Джованни восхищён ей искренно, а не просто, как и полагается ловеласу и куртизану, льстит ей и с обаятельной улыбкой ответила:
– Да, моя подруга рассказала о вас, и сказала, что вы, как «элитный» куртизан берёте пятьсот луидоров за ночь любви. Для меня эта совсем незначительная сумма, я согласилась бы заплатить и больше. Если вы действительно хотите, я жду вас сегодня на ночь любви в своём имени в восемь вечера, адрес я написала вам на этом листочке, деньги вы свои получите сразу, а пока, позвольте вам сделать в качестве аванса милый презент…
После этого Генриетта сняла с хрупкой шейки бриллиантовый кулон-бабочку и вложила в руку Джовано вместе с запиской. Юноша с таким милым забавным удивлением рассмотрел сверкающий кулон-бабочку и тихо прошептал:
– Леди, вы умеете приятно удивлять, как оригинально, и какой символичный со смыслом презент! Бабочка – символ хоть и мимолётной, хоть на ночь, но всё же любви, а не просто связи. Благодарю, очень милый куртуазный жест с вашей стороны, разрешите пригласить вас на тур вальса…
… После мило общения за порханием в вальсе, во время которого они договорились перейти «на ты». Генриетта уехала с бала, она никому не призналась, что хочет сейчас устроить милый сюрприз для Джованни…
… Джовано же мечтательно достоял из кармана кулон-бабочку и задумался: «Казалось бы, она дала просто дорогое украшение, которое в случае безденежья можно продать ювелиру и получить деньги, но, почему же этот жест меня так задел за душу, будто и, правда, намёк на что-то более глубокое, чем просто разделить постель?.. Хм, наверное, это уже мои фантазии, хватит витать в облаках, мне платят за мою работу жигало, значит, надо знать своё место и свои обязанности. Поеду к себе, приготовлюсь немножко к визиту к леди Генриетте, надо быть в форме, а она почему-то назвала раннее время, восемь вечера, …странно… Обычно, женщины стараются провести меня к себе уже ночью, часов в одиннадцать, чтобы никто не увидел… ».
… Джовано добрался до дома, принял ванну травяными настойками для мужского здоровья, нарядился в красивый зелёный кафтан-жюстокор из шёлка, парик напудренный, всё продумал, и стал в гондоле со скучающим видом добираться до имения Генриетты по вечерней таинственной Венеции, окутанной вечерним туманом и цветущими растениями, ведь на дворе была весна…
… Естественно, он торопился, опаздывал, и на ужин сейчас просто махнул рукой…
… Когда же Джовано прибыл к дверям шикарного имения лордов Риччи, конечно, приподнял бровь от такой роскоши, но не выдал своего сильного удивления, простучал в массивную, украшенную позолотой дверь…
… Дверь открыла молоденькая горничная.
Джованни учтиво произнёс:
– Моё почтение, я прошу вас доложить хозяйке дома, леди Генриетте, что прибыл Джовано Казанова, она сегодня ждала моего визита…
Молоденькая горничная прощебетала:
– Конечно, сеньор, сейчас же доложу леди о вашем приезде…
Через пять минут молоденькая горничная снова появилась и весело прощебетала:
– Проходите-проходите, сеньор Казанова, леди Риччи ждёт вас в столовой…
…Джовано прошёл в шикарную, украшенную золотой лепниной, дорогими парчовыми тканями на стенах и портьерах на окнах, изысканным фарфором, картиной известного художника и многочисленными золотыми подсвечниками со свечами столовую.
На столе всё же было изящно сервировано к ужину, стояли разные на выбор блюда, и встречала его Генриетта, которая уже сменила бальное платье на нежное бирюзовое пышное домашнее платье с кружевами и шёлковыми бантами с топазовой подвеской на нежной шейке с атласной лентой в каштановых волосах.
– Джованни, а я уже тебя жду. Я приказала служанке накрыть нам ужин на двоих, быть может, ты захочешь поужинать со мной и немного пообщаться? – с неповторимым очарованием юности, женственности манер и игривого озорства произнесла Генриетта.
Джовано очень удивился этому жесту леди, что она, не боясь ничьего осуждения из своих родных, сейчас так смело приглашает куртизана в дом и спросил:
– А, что, Генриетта, разве кроме нас и одной горничной в доме никого больше нет?
– Нет, я живу одна со слугами. А кого бы ты хотел увидеть? – с обаятельной улыбкой ответила юная леди и мило засмеялась.
– Генриетта, милая моя, я могу точно сказать, кого я не хотел бы увидеть сейчас. Это, если ты уже замужняя дама, твоего ревнивого супруга, или, если ты ещё незамужняя девушка, твоих строгих маменьку и папеньку… – ответил Джовано, посмотрел на её обаятельное личико со вздернутым носиком и… тоже улыбнулся и засмеялся своей остроте! Искренне!..
Джовано не помнил, когда он смеялся в последний раз искренно, а не на показ…
– Так получилось, что ни родителей, ни мужа у меня нет, я осталась одна наследницей этого имения и большого состояния своих родителей, я у них единственный ребёнок была, так что нам не придётся скрываться от кого-то. Так что скажешь насчёт ужина теперь? – объяснила приветливо Генриетта.
– Ой, Генриетта, скажу без лукавства, что это очень неожиданный и приятный жест с твоей стороны, видно, что ты не только красивая леди, но и обходительная гостеприимная хозяйка своего имения. И я, хоть сейчас у меня в жизни пока с финансами всё относительно наладилось, сегодня я так торопился, что, и ,правда не успел поужинать, поэтому я с радостью приму этот ваш милый непривычный мне жест внимательности, тем более с такой интересной собеседницей, ты умеешь приятно удивлять, твоему будущему мужу очень сильно повезёт! – с теплотой во взгляде больших табачных глаз промолвил молодой человек и сел за стол, аккуратно приступив к ужину…
Когда оба новых знакомых покушали, Джовано с искренним и явным интересом начал разговор:
–… Генриетта, а что с родителями случилось, что ты в двадцать лет уже потеряла их? Болели чем-то?
– Нет, просто уже возраст преклонный, всё-таки они родили меня поздно, ушли в жизнь вечную два года назад, чуть-чуть не дожив до восьмидесятилетия, успели дать мне и хорошее домашнее образование, и собрать шикарное приданое помимо наследства, а замуж выдать не успели… – пояснила Генриетта.
– Сочувствую тебе!.. – вдруг неожиданно для самой Генриетты искренно прошептал, взяв её заботливо за изящную ручку – Я не представляю, как тебе было в первое время тяжело: всё благополучное детство жить рядом с любимыми родителями, и так рано их потерять! А почему так поздно родили? И почему не вышла замуж скорей? Я потерял…, ну точнее, не видел родителей с одиннадцати лет, и, хотя я мужчина, всё-таки выкарабкался тогда из нищеты в люди, не пропал, стал самостоятельным человеком, но всё равно! Это ж самое страшное для человека, как мне кажется, одиночество! Не зря же говорят: « мой дом – моя крепость» и «самый надёжный тыл в жизни человека – его семья, нет ценности выше»! Я иногда, когда остаюсь у себя в съёмной квартире один, меня ж от тоски лихорадит, я бы врагу не пожелал быть одиноким!
– Джованни, а меня искре удивляет иногда твоё поведение и слова. Ты сочувствуешь мне, что я одинока. Да, мне иногда бывает одиноко, у нас была дружная и любящая семья с милыми традициями, но я не боюсь, того что по естественной причине временно живу одна, я не хочу скорей выскакивать замуж только чтобы быть с мужем. Я хочу создать настоящую семью по любви, с достойным человеком, по взаимной любви в браке, то есть быть замужем, причём по любви, а не просто с мужем. Я выйду замуж только по любви, а пока рядом не было никого достойного. Старый граф Коломбо, друг моих родителей, пытался ухаживать за мной, но он слишком пожилой и высокомерный, молодые люди в свете слишком недалёкие необразованные скучные. И ещё меня удивляет твоя реакция на такой простой жест внимание, как просто приглашение на ужин. Ты так удивился, будто бы я какой-то подвиг совершила! А ещё меня сильно удивила твоя фраза, что ты с одиннадцати лет не видел родителей! Это ж вверх жестокости – бросить ребёнка в таком нежном возрасте! А как же и на что ты жил?! И ранняя самостоятельность и заставила тебя заняться куртизанством просто ради заработка? – ответила нежным голосом Генриетта, желая своей честностью и простотой в общении вызвать у Джованни доверие, чтобы тот захотел общаться доверительнее…
– Ну…, – смущённо протянул Джовано, понимая, что он неосторожно случайно проговорился, и сейчас надо как-то исправлять ситуацию, пояснять свои слова, – Понимаешь, Генриетта, я вырос в бедной неблагополучной семье, мать – куртизанка, отец – старый пьяница, детей в семье шестеро мал, мала меньше, и мне не повезло быть старшим и единственным рождённым в браке. Всех моих сводных братьев и сестричек мать родила от своих любовников, которые платили ей на малышей. Это было бы неплохо, если бы эти деньги не пропивал отец, Джузеппе, как вспомню его пьяным, так не могу, в желудке кисло, никогда поэтому ни глотка алкоголя не выпил. В, общем, и так тяжело семье было, а меня-то вообще не на что было содержать. Ну, они меня немного дома подержали прислугой, согнали на мне злость просто, а потом, в одиннадцать лет отдали на воспитанию меценату аббату Гоцци и исчезли из моей жизни. К сожалению, у аббата я получал образование и жил только до четырнадцати лет, потом он просто выгнал меня на погибель. А дальше я уже выкручивался, и в театре скрипачом работал, и книги писал, я в совершенстве знаю французский, греческий и английский языки, делал переводы Мольера, Гомера, сам сочинял, писал по медицине книги. Я медициной увлекаюсь серьёзно, поэтому у меня вызвала интерес история твоих родителей, как у них так поздно дочь всё-таки родилась. Но у меня не было никого образования, ни денег на учёбу, вот и пришлось с шестнадцати лет работать в борделе куртизаном. А ты думаешь, от хорошей жизни попадают на панель? А насчёт того, что я так приятно удивился приглашению на ужин, я признаюсь, что твоё отношение ко мне меня немножко удивляет: я ещё ничего не заработал, никак не показал себя, и все мои предыдущие пассии относились к этому иначе. Я для них был лишь обслуга, страстная ночь удовольствия за деньги и не больше, ночь провели, потом быстро расплатились, и прыгай в окно со своими вещами, никого не интересовал сам я. Как говориться, у представителей древнейшей профессии не может заболеть голова, они должны знать свои обязанности. А ты относишься ко мне, будто бы не просто на ночь сняла, а… как будто, правда, у такой благородной возвышенной леди может быть какое-то чувство к бродяге, по крайне мере, ты всячески проявляешь заинтересованность мной, как личностью. Это делает наши отношения по-настоящему приятными…
Генриетта удивилась, она не ожидала, что у легкомысленного альфонса могут быть такие проблемы, эти слова вызвали у неё какое-то странное чувство…
Это было сочетание сильного удивления и сочувствия, знакомство с другой стороной медали под названием «жизнь».
– Да, сочувствую, я всегда жила в другом мире, мире любви, благополучия, семейных радостей. Просто мои родители были очень богатые и знатные люди, лорд и леди Риччи, и они вступали в брак по взаимной любви, выгоды они не искали, так как моя мама в девичестве маркиза Антуанетта Браун, француженка, была так же обеспечена, как и её жених. Брак по любви оказался очень прочным, их семейная жизнь была наполнена простыми радостями, но детей долго не было. Ты, как врач, спросил почему, а я бы сама с интересом бы узнала, но они сами не обращались к врачам принципиально, долгие годы они ездили по всем монастырям с благотворительностью, ездили в Рим ставить свечу в Соборе Петра и Павла, и во Францию святой деве Жанне в Домреми ездили молиться. И потом у них родилась я, единственная, но желанная дочь, я вспоминаю пожилых родителей, себя ребёнком, и мне дико представить, что в детские одиннадцать или отроческие четырнадцать лет я бы могла остаться одна. Я была неуклюжей девочкой, что играла с подругами в фарфоровые куклы и прилежно училась, я бы пропала без опёки взрослого человека, меня тронуло то, что ты столкнулся с такой жестокостью родителей и своего воспитателя. А ещё меня очень даже заинтриговали и вызвали интерес твои медицинские и литературные работы! Мне не хватает умного собеседника, я надеюсь, мы ещё уделим внимание друг другу. Что ж до твоих бывших пассий, так чёрствых женщин хватает, так же, как и чёрствых мужчин, любящее сердце – большая редкость… – произнесла нежным голосом Генриетта —… Что ж, тебе нужно как-то приготовиться к ночи, например, принять ароматную ванну, или уже пойдём уединиться?
– Нет, я всегда к свиданию с клиенткой готовлюсь взранее, у меня свои кое-какие медицинские секреты для мужской энергии на всю ночь и безопасности от разных заболеваний, в том числе травяные ванны. Я, в принципе, сейчас уже готов удалиться в спальню, чтобы мы на эту ночь стали двумя красивыми влюблёнными мотыльками… – ответил нежным голосом, ласково взяв Генриетту за покатые плечи, Джованни.
Генриетта и Джовано, новоиспечённая влюблённая парочка, ушли в спальню, закрылись на ключ, Генриетта задёрнула шикарные парчовые шторы с золотыми кистями. Потом девушка быстро расправившись со всем своим роскошным видом за изысканной позолоченной лиловой ширмой, и появилась в одной лёгкой кружевной ночной сорочке, а её шикарные длинные каштановые волосы женственно рассыпались по плечами и спине…
… Она непривычно нежно стянула с Джовано парик и ласково поцеловала, молодой человек тоже быстро расправился с одеждой…
И хоть, внешне, всё проходило, как и обычно в жизни Казановы: одежда разбросана, дверь закрыта на ключ, балдахин зашторен, а от возбуждения по комнате летали романтичные женские вздохи на протяжении всей страстной ночи любви, но впервые молодой человек сам получал удовольствие, а не только доставлял своей женщине. Он совсем забыл, что делает «это» за деньги! Ему после таких задушевных бесед подсознательно верилось, что они любовники просто по взаимной влюблённости, а не за этот презренный мешок луидоров…
… А ещё Джовано был удивлён, когда понял, что Генриетта была девственницей до него, что он был её первый мужчина! И, чтобы не причинить ей боль, сначала чуть-чуть смягчил и унял свой пыл заядлого жигало, добавив чуть больше нежности. Под утро Джовано, на удивление, крепко уснул…
…Когда же молодой человек проснулся, то с большим трудом приоткрыл светло-карие глаза, поморщился, тщетно пытаясь разогнать остатки неги безмятежного сна, вальяжно потянулся и подумал: «Так, соня, просыпайся! Что-то я так непривычно крепко уснул, что ничего не помню. Надо срочно вспоминать, у какой пассии я проснулся сегодня. Так…, да, конечно, помню бал у моей бывшей Виктории, как вспомню её, как в желудке кисло, там я познакомился с той прелестной леди Генриеттой, она меня сняла на ночь, потом тот милый доверительный разговор за ужином, а потом уже приятное уединение…, ну, понятно, конечно, что я у Генриетты сегодня проснулся. Хм, интересно, почему меня никто не будит, не прогоняет? И почему уже так светло и солнечно за окном? Сколько же тогда время?».
… Джовано посмотрел на массивные старинные с золотым маятником часы на расписном комоде и увидел, что уже час дня!
– Ничего себе так отоспался!!! – от удивления вскрикнул молодой человек. Скорее соскочил и стал приводить свою внешность в должный по этикету вид.
… Когда сейчас Джованни наряжался в эти многослойные модные наряды и завивал свой длинный волнистый хвост из русых волос с яркой зелёной атласной лентой, он втайне с большим напряжением ждал, как всё будет развиваться дальше. Ему хотелось после вчерашнего доверительно общения, что он для неё что-то значит. Быть может, Генриетта захочет продолжений отношений, даже, может, чем-то удивит или его фантазии очень наивны, и она просто рассчитается за ночь и попрощается, как и все другие?..
Закончив все утренние дела, Джованни спустился в столовую, и увидел, что там всё накрыто к завтраку, за столом его ждёт снова она, та, которую он не мог понять, но и забыть уже не получалось: Генриетта…
Её утренний ансамбль был достоин юной леди, она выбрала пышное платье цвета морской волны с изысканными голубыми узорами и вышивкой, тонкими голландскими кружевами и сапфирами на лифе, образ дополняли изысканная камея на нежной шейке и красивая высокая прическа с нескольким крупными локонами из каштановых волос.
– Доброе утро, Джованни – нежно произнесла юная леди с кокетством в глазках-шоколадках, – Я надеюсь, ты выспался? Я, наверное, вчера опозорилась, совсем ничего не умею в постели…
– Уже добрый день, милая Генриетта. Спасибо большое, я, правда, сегодня хорошо выспался, это было приятно. А почему ты меня не разбудила? – спросил Джовано, – И не переживай, для первого опыта в жизни ты ещё неплохо справилась, ты приятна во всём. И, кстати, это было нечестно с твоей стороны, что ты не предупредила о том, что ты была ещё невинна, я стараюсь, обычно, отказываться от невинных клиенток из нравственных соображений: не хочется портить достойную невесту, у которой ещё неизвестно, если кто-то узнает о её позоре, как жизнь сложиться. Делал исключения только очень богатым девушкам, которым же сам потом неплохо помогал, как сваха, найти выгодную партию в свете, богатенького и знатного пожилого аристократа и тем, кто уже ходил в старых девах, то есть им было всё равно. Ты схитрила, не сказала, чтобы я точно не отказался!
– Извини, Джованни, я не подумала об этом, потому что я вообще до вчерашнего дня ничего о тебе не знала. Когда я вчера впервые увидела тебя на балу, и моя подруга Виктория рассказала о тебе, как о самом известном альфонсе и умелом любовнике, я многому из её речей не поверила. Я бы не стала слушать её вовсе, если бы не увидела рубиновый перстень у тебя. И знаешь, я так хотела, чтобы ты хорошо выспался, ты после такой бурной ночи, хоть я и получила тот восторг, какой описывала и Виктория, была просто поражена тобой, как мужчиной, но ты выглядел таким уставшим, мне хотелось, чтобы ты отдохнул. Мы вчера мило пообщались за ужином, не хочешь ли немного задержаться, продолжить нашу беседу за завтраком? – обаятельно улыбнувшись, предложила Генриетта.
– Ой, – тихо от неожиданности промолвил Джовано, смешно и мило округлив большие табачные глаза, – Ты меня не перестаёшь удивлять! Это было так мило с твоей стороны, дать выспаться. Ты меня умиляешь, Генриетта! Вроде такой представительный мужчина, даже признавать такие вещи неловко, но не могу скрыть, что меня одновременно и трогает, и одновременно вызывает уважение к тебе то, что ты очень чуткая и заботливая к своему мужчине! Между прочим, скажу по секрету, все мужчины стараются сначала казаться мужественными и взять первенство в паре, но ни один не хочет жить так в браке всю жизнь, это важно в отношениях, когда женщина тоже проявляет инициативу, а не только принимает ухаживания от мужчины. Так что ты быстро выйдешь замуж, и твоему мужу, ох, повезёт! В тебе вообще есть что-то необъяснимо прекрасное и притягательное, не понимаю, как ты до сих пор не замужем!
После этого Джованни и Генриетта сели за завтрак, и юная леди заметила, как обильно молодой человек наперчил овощное рагу, положил себе чуть-чуть салата с перцем Чили и стал медленно вяло кушать без аппетита…
– Джованни, – обратилась с любопытством Генриетта – А зачем ты так обильно перчишь еду? Тебе нравится острая кухня?
– Эм…, не совсем, просто я соблюдаю такую особую острую диету для усиления мужской активности… – признался молодой человек.
Генриетта от возмущения даже смешно поморщила свой милый вздёрнутый носик и ответила:
– Джовано! И ты так себя мучаешь этой гадостью только ради усиления мужской активности?! Давай, завязывай с этой глупостью, ешь, как все обычные люди! Скажи, зачем тебе, совсем молодому здоровому мужчине стимулировать себя дополнительно?! Ты и так будешь хорошо зажигать, потому что ты ещё молод! И ты как врач сам понимаешь, что такая диета для желудка и сердца не есть лучшее питание…
Джованни удивлённо вытянул светлое лицо и произнёс:
– Ой, Генриетта, а я как-то и не задумывался над этим! Просто тогда, в шестнадцать лет я ещё был совсем мальчишка, и, конечно, мне нужно было стимулировать себя, а потом я уже так привык, что и не замечал других вариантов. А ведь и, правда, такая острая пища для сердца и желудка не комильфо…, ты, действительно считаешь, что мне можно уже отказаться от этой диеты?
– Конечно! Давай, милый, не занимайся глупостью, лучше бери чай с булочками и бутербродами с паштетом, чем это что-то странное и несъедобное от такого количества перца! – обаятельно засмеялась юная леди.
Джовано ничего не сказал, но с невероятным удовольствием действительно попил сладкий ароматный чай с бутербродами и сладкими булочками и кусочком шоколадного тортика, ему было так непривычно приятно снова чувствовать аромат и вкус сладкого…
Поле окончание завтрака Генриетта с пристальным вниманием во взгляде своих шоколадных глаз красиво повела изящной женственной ручкой и спросила:
– Эм,… Джованни, знаешь, мы вчера за ужином неплохо познакомились, и, кажется, симпатизируем друг другу, но мне многое в твоей истории пока ещё непонятно, но я искренно хочу узнать о тебе больше, как о близком человеке. Ты бы не мог ответить на возникшие у меня вопросы честно?
Джовано стал сразу серьёзным и тихо, почти шёпотом уточнил:
– А тебе действительно интересно? Просто, если я тебе и, впрямь, стал близким человеком, я с радостью продолжу общение, тем более мне тоже кое-что хотелось бы спросить о тебе, как о самой удивительной леди, которую я только встречал. А если для тебя наши отношения, лишь мимолётное увлечение на одну-две ночи, и ты спрашиваешь только из женского любопытства, лучше не надо, если мы привяжемся к друг другу, при расставании будет больно обоим…
– Нет, – спокойно и уверено ответила Генриетта нежным голосом, – для меня ты, правда стал дорогим человеком, и это не просто любопытство. И почему для сразу любовь синоним боли и страданий? Мне немножко непонятно, что же за такое бедственное положение было у твоих родителей, что они не просто отдали тебя на воспитание меценату, но и, вообще, после этого прервали всякое общение. Почему? А ты пробовал им писать письма, искать? И почему аббат Гоцци не выполнил свой меценатский долг, выгнал на улицу, ведь ты мог просто погибнуть?! Это так жестоко с его стороны! И как ты выживал потом? И, правда ли, что ты ездил в Париж?
– Знаешь, милая, – начал отвечать на заинтересовавшие Генриетту вопросы, от лёгкого смущения теребя свой длинный русый волнистый хвост, Джовано, – Тебя заинтересовал вопрос о моём детстве, так сказать, начале моих бед по жизни, как мне говорили тогда знакомые моих родителей, что у нас просто нищая падшая семья. Мать, Дзанетта, куртизанка и актриса в небольшом театре, отец, Джузеппе – пьяница, а детей шестеро. Мне, старшему – всего-то одиннадцать лет, мои сводные братики и сестрички ещё меньше. Если на моих сводных братьев и сестёр хоть какие-то деньги платили их отцы, любовники матери, то я единственный в браке, вообще вышел лишний рот. Но я вспоминаю, как мы тогда жили, как родители обращались со мной и понимаю сейчас, взрослым, что нехватка денег были лишь предлогом избавиться от нелюбимого ребёнка. Сначала сделали из меня прислугу в доме ловко, и навари, и подмети, и постирай, всё сделай, что мать приказала. А она ни разу не разговаривала со мной нормально, она умела только приказывать и кричать, если что-то было не по её. Я ребёнком остро чувствовал разницу между собой и другими детьми, я никак не мог понять, почему к другим детям одно отношение в семье, а ко мне другое, будто я чем-то был хуже других детей. Никакое, ни ласки, ни порки, только лишь приказания, как слуге, мне, конечно, остро не хватало родительского внимания, я чувствовал себя одиноким, не любимым. Сейчас, взрослым мужчиной, я им это простил, но понять родителей так и не могу. Ну, а потом они решили отдать меня на обучение меценату, аббату Гоцци, так как я был способный к наукам мальчишка, и всё благополучно забыли обо мне. Ни одного письма, даже простой записки не прислали, не говоря уж о том, что ни разу не приехали проведать. А я им постоянно, всё время писал, всё ждал ответа, и снова писал, всё ждал чуда. А потом у аббата Гоцци сложилось ещё хуже, я три года учился и жил у него, мало того, что Гоцци дал мне много знаний, хорошее и разностороннее образование, так у нас ещё сложились, очень тёплые милые отношение опекуна и благодарного ученика. Я уже только воскрылял, когда случился неприятный инцидент с его младшей сестрой Гертрудой, взрослой девицей двадцати лет. Вышел очень неприятный для меня унизительный случай, и после ложных обвинений Гоцци вдруг забыл о своей доброте и выгнал меня на улицу на погибель! Если родителей я простил, то ни Гоцци, ни Гертруду никогда не смогу за пережитое издевательство. А что именно случилось…, давай я лучше обойду, есть вещи, которые знает обо мне только лучший друг Ромео, есть такие вещи, которые я не доверяю сразу, да и просто больно вспоминать и рассказывать. Ну, а потом я два года, до шестнадцати лет работал скрипачом в театре господина Бруни за жалкие сорок пять центов. Скажи, Генриетта, милая, по-твоему, юноше в шестнадцать лет этой мелочи хватит на еду на месяц? Нет, конечно! Я пытался подработать слугой, меня не брали никуда, потому что, мол, малой ещё. Уволиться из театра господина Бруни и устроиться в театр, где бы больше платили, я не мог по той же причине, что и подрабатывать слугой. Ну, я и в азартные игры я пробовал зарабатывать, и по-всякому вертелся, а потом придумал одну денежную афёру. Вычитал в книге о ремёслах рецепты стеклодувов, сделал из разноцветного стекла разные сложные геометрические фигуры, потом натёр хорошенько эти разноцветные стекляшки растительным жиром и вышел продавать их за большие деньги, обманывая людей, что это драгоценные камни: алмазы, рубины, изумруды и розовый кварц. Я надеялся, что на заработанные этим мошенничеством деньги, я смогу получить высшее образование и обрести хорошую профессию. Ведь я был способный к наукам, и химии, физике, и три языка иностранных выучил у Гоцци, и я большой любитель сочинять сам, не только переводы делать, мне казалось, что меня могут оценить, если на учёбу у меня будут деньги, но у меня ничего не получилось, стража поймала…
Генриетта, которая всё это время внимательно слушала рассказ Джованни с настоящим ужасом, её сейчас бросила в дрожь история молодого человека, повидавшего столько жестокостей, спросила:
– Ой, а ты не боишься за денежные мошенничества в тюрьму или на помост попасть?
Молодой человек от неожиданного вопроса вскрикнул:
– Свят, свят, свят, Генриетта!!! Что спрашивать такие вещи, конечно, боюсь. Хотя к порке на помосте меня никогда не приговаривали, а из тюрьмы я уже сбегал. Хочешь, расскажу свой метод, мало ли, говорят, что от суммы и от тюрьмы не зарекайся, вдруг пригодится…
– Джованни, милый, ты мне поражаешь! Ты рассказываешь о таких трагедиях и ещё при этом сейчас шутишь! Это ж какое мужество иметь надо! А, правда, как тебе удалось сбежать, и что случилось дальше? – положив свою изящную ручку на руку Джовано, произнесла с искренним интересом Генриетта.
Молодой Казанова продолжил рассказ:
– Понимаешь, я сыграл на жалости охранников. Я, весь такой молоденький, худенький, сижу и тихо всхлипываю с жалобным личиком, они спросили, что случилось, я им там расписал свою тяжёлую долю. Они пожалели. Решили взять меня в свою сторожку покормить, а сами пили вино. А я молчу, кушаю то, что мне дали, а сам тихо стырил запасную связку ключей от всех камер и входной двери! А они меня, когда напились, обратно отвели в камеру, а сами пьяные, уснули. А я спокойно открыл камеру, потом дверь на улицу и сбежал. Конечно, этот старый скряга и брюзга Бруни выгнал меня, и я ночевал под мостом. А потом я хотел заработать на хлеб хотя бы после такого фиаско уличными азартными играми на деньги, но все заметили, что я смухлевал и хотели прибить прям там. И спас меня от такого печального финала мой нынешний лучший друг Ромео. Он раскидал их, принёс меня к себе, смазал ссадины и синяки. Я, конечно, знаю это только с его слов, сам я был без сознания, но, знаешь, по его крепкому телосложению прекрасно верится, что он мог с лёгкостью раскидать несколько пьяных хулиганов и притащить меня, забитого и чумазого мальчишку, к себе в комнату. Там мы познакомились, поговорили по душам и только потом я додумался спросить, а где собственно мы. И когда я услышал, что мы в борделе, а он работает куртизаном и предлагает и мне заняться древнейшей профессией, мне совсем тяжко стало. Ну, ничего, справился и с этим ударом жизни, нужно было выжить, другого выхода не было. А потом этот замкнутый круг я так и не могу прервать. Начал-то ради выживания, а потом, когда стал старше и появились деньги, я стал тщетно искать способ порвать с блудным образом жизни и найти хорошую работу, я и секретарем пытался устроиться, и библиотекарем, пытался поступить учиться, а уж сколько я свои медицинские книги, переводы и художественные сочинения пытался продвинуть в издательство! Но, нет, никого мой ум не интересовал, мне недвусмысленно намекали, что с оскандаленным куртизаном никто не хочет связываться. Не зря говорят: «береги честь с молода», а я, получилось, опозорил юным себя, вот и пошла, крутиться жизнь авантюриста волчком. Правда, из борделя мне удалось выбраться, жить самостоятельно, без хозяина, выходит в свет, стать «элитным» куртизаном. А помогло мне то, что я спас жизнь сенатору Маттео. Так вышло, что мы большой компанией вечером в гондоле возвращались с праздника: я с одной своей пожилой пассией, Ромео тоже со своей дамой, и несколько джентльменов, друзей хозяйки праздника с куртизанками, и все, кроме меня, были пьяными, я, как обычно, трезвый, как стёклышко. И тут пожилому полному гостю, господину Маттео, стало совсем плохо с сердцем, все подумали, что у него удар, только я понял, что это простой сердечный приступ. А они в нетрезвом состоянии решили ему ртутный компресс сделать! А я обозлился на них: загубили бы человека! Да скорее, чтоб помочь, к берегу гондолу, мне сказали, где его имение, вместе доставили его, и я, как врач, так аккуратно сделал кровопускание Маттео, чуть-чуть, напоил чаем с боярышником, виски помассировал, и всё, ему легче стало. Я обрадовался, мне очень было жалко его по-человечески, хотел помочь. Я не думал, что он может как-то благодарить меня, я не собирался ничего ждать от Маттео. Но, когда тот узнал, что с ним случилось, он в порыве благодарности решил сделать из меня «элитного» куртизана: выкупил меня из борделя, снял хорошую квартиру, денег дал, стал в свет вывозить, представляя, как своего дальнего родственника, но его благодарность быстро кончилась. Как только на балу у его кузины я случайно попал в неловкую ситуацию, на балу был куртизан из борделя, который узнал меня и при всех сказал, что мы работали в одном публичном доме, Маттео не выдержал и сразу выгнал меня, я снова оказался на улице, опять пришёл ночевать к Ромео. И тогда я решил поехать в Париж. Я думал, что раз я здесь не смог найти приличной работы из-за испорченной репутации, то в другой стране меня никто не будет знать, репутация у меня будет чистая, и, соответственно и жизнь новая. Ага, Генриетта, милая хорошая моя, это было самым глупым решением! Меня там никто не собирался брать ни на какую работу, потому что их вообще не интересовал безродный иностранец, они своим, французам, будут помогать, но не чужаку из Италии. А потом, спустя несколько месяцев мне предложили такую хорошую почётную должность: секретаря французского кардинала! Я так обрадовался, но не долго я торжествовал. Кардинал был молодой мужчина лет тридцати пяти, и у него была возлюбленная дама, и он предложил мне быть сочинителем любовных писем за дополнительную плату, и в случае отказа пригрозил увольнением. Я же не хотел терять такую должность, да и деньги не лишние, вот и рискнул. Глупый ещё был тогда, не понимал, как это опасно. И, когда об этом узнал Папа Римский и потребовал нас к ответу, ох, когда я испугался! Но, слава Богу, Папа Римский оказался милосердным человеком, всю жизнь благодарен буду ему за понимание, выслушал меня спокойно и вынес мне оправдательный вердикт. Ну, кардинал меня сразу уволил, как только мы вернулись в Париж. Надо было мне домой после такого возвращаться, но нет же! Я ж упрямо не хотел возвращаться в куртизаны, и сделал ещё хуже, устроил ещё одну денежную афёру, с лотереями. Мошенничество было в том, что я обещал определённые крупные выигрыши удачливым, но это была ложь, просто у всех лотерейных билетов цена была высокая, а я построил так, чтобы покупатели не могли выиграть сумму больше стоимости билета. Не было никакого выигрыша, и когда это дошло до местных властей, мне светила дорожка в Бастилию! Ну, я вернулся в Венецию, снял комнату и снова стал куртизаном. Такая история…
