Любовь Бортник
Бремя чести
Глава 5
Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идем, чтобы его скрыть.
Ф. Ларошфуко
Если бы Ален знал, где повстречает свою прекрасную незнакомку, он обязательно выглядел бы наилучшим образом. Ни за что бы он не сказал ей дурного слова, не обратил бы внимание на её одежду, обувь, состояние кожи или волос. Если бы он знал, где увидит её…Он бы был в этом месте таким, каким никогда не был и не станет. Он тешился тем, что обманув её первое впечатление, сделав его безупречным, она никогда больше не разглядит в нём ничего дурного.
С каждой минутой желание найти незнакомку росло и превращалось в навязчивую идею. Он не мог ни о чём думать, он не ел, не пил, не дышал воздухом. Отчаявшийся после двух неудачных попыток, он заперся в комнате, и четыре дня дверь была закрыта.
На пятый день он открыл дверь, когда в неё постучал Лорентин.
– О, Всевышний! Друг мой, ты выглядишь отвратительно! И почему же Годелив не скрасила твои будни? Она жаловалась, что ты прогнал её, и даже не выслушал, а ведь она просила о помощи, – начал молодой человек так, будто несколько дней назад на приёме у Руже ничего и не произошло.
– Достань мне крестьянскую одежду. Прошу тебя, мне это очень нужно. Сам я не могу, иначе меня заподозрят.
Ален вёл себя непривычно для глаз его друга: трясся, озирался по сторонам, а когда встал, чтобы сделать глоток вина, что принёс ему Лорентин, чуть не упал – стул у трельяжа его придержал.
Сохлые руки еле удерживали стакан, из которого он жадно пил, будто после недели, проведённой в пустыне.
– Ба, друг мой! Да ты совсем в удручённом состоянии. Зачем тебе крестьянские одежды? Ты что, решил в глушь податься? Опостылела светская жизнь, да? – с толикой иронии расспрашивал де Бутайон.
– Нет, это для дела. Мне очень нужно.
– Да, да, – будто не слыша слов Алена пробормотал мужчина.
– Годелив безукоризненная барышня, а как умна! Ты слышал что она придумала? Она хочет открыть в Марселе свой публичный дом. Вот такое никому ещё не приходило в голову, даже тебе. Эта затея понравилась мне, я согласился ей помочь. Думаю, прибыль будет некуда девать. А? Какова, плутовка!
– Принесёшь? Сегодня же, вечером, – спросил Жоффруа, будто и не слышал теперь он. Он посмотрел на друга такими жалкими глазами, полными отчаяния и слабости, которую он так редко испытывал, а если и испытывал, то никогда и никому не показывал.
– Да зачем это тебе? Лучше послушай меня: бордель – лучшее, что может придумать человек! Если б ты только согласился помочь, нам было бы в разы проще всё организовать…
– Это и нужно для этого. Мне срочно нужны крестьянские одежды, иначе я не смогу помочь Годелив.
– Да чем лохмотья-то тебе помогут?
– Узнаешь потом. У меня есть грандиозный план, продуманный до мелочей.
– Так вот чем ты тут занимался все эти дни! Хитрец, – улыбнувшись добавил Лорентин, попутно хлопнув друга по плечу.
– Но Годелив сказала, что ты её прогнал, хоть она и…
– Я не мог не помочь ей. Ты знаешь, как она дорога мне. Сначала мне всё это не понравилось, но мне стало её жаль. Я успокоился, взвесил «за» и «против» и решил помочь ей. Доставь одежды сегодня же, прошу тебя.
– Ну, раз это нужно для большого дела…Ладно, жди вечером моего слугу.
Парни пожали друг другу руки, и Лорентин удалился.
Алена Жоффруа охватила злоба. Он не мог поверить, что кто-то согласился помочь Годелив с её затеей, и этот кто-то был никем иным, как его лучший друг. «Нет, я не дам им это сделать, они все попадут на эшафот. И славно – мир избавиться от моральных уродов! Ладно, потом разберусь с ними. Главное, что сегодня я получу долгожданные одежды, в которых она не узнает во мне Алена Жоффруа Д’Амбруазе!»
День для Алена тёк как масло по плоскому столу, но он сумел дожить до вечера сохранив благоразумие.
Слуга де Бутайона принёс свёрток за два часа до полуночи – позже, чем того ждал Жоффруа. Он решил развернуть его в присутствии слуги, что бы если что, вернуть обратно, и ахнул, когда развернул одежды.
– Что это такое? Всё рваное, грязное! Сколько этому лет? Двадцать? Сорок?
– Господин, месье, – запинаясь, стал отвечать слуга, – это крестьянские одежды. В таких ходят на улицах города простые люди. Если вы хотите смешаться с толпой – это то, что вам нужно.
– А обувь?
– О, господин, простите!
Мужчина достал из-за пазухи старые изношенные ботинки, разорванные по шву и почти не имеющие подошвы.
Ален запрокинул голову назад от недовольства, ужаснувшись видом обуви, которая казалась ему дикой и уродливой.
– Пошёл прочь! И молчи. Не дай Бог ты разинешь рот, он упадёт вместе с головой в корзину после удара сабли!
Делать нечего – если Ален хотел найти незнакомку с благоухающей миндальной рукой, ему нужно было надеть именно это. Штанины, зашитые несколько раз в самых разных местах, обвисшая рубаха земляного цвета, а уж камзол…был совсем не камзол, а какое-то пальто испанского крестьянина, да ещё и Бог знает сколько грязи повидавшее.
Собравшись с духом, Жоффруа надел то, что ему поднесли. Покрутившись у трельяжного зеркала в комнате, он упал на кровать. «Что за вид, Господи! Это только на одну ночь, чтобы найти её. Больше я никогда такое не надену», -думал он, а желание увидеть обладательницу прекрасной ручки только усиливалось и вскоре вытиснило мысли о лохмотьях, что были на нём надеты.
Начал Ален свои поиски с улиц, на которых долго блуждал, но вскоре выбрался и попал на площадь. Ничего не извещало о том, что здесь была хотя бы одна живая душа. Он бродил уже несколько часов, хоть и погода ночью была весьма тёплая, ноги в рваных башмаках начали мёрзнуть. Он хотел присесть на бочку, которую заметил на углу, где переулок выходил на площадь, но из бочки, зашипев на него, выпрыгнула побитая и разодранная кошка. Он отшатнулся от испуга и неожиданности, но, переведя дух и убедившись, что в бочке больше никого нет, постучав по ней ногой, всё же присел передохнуть и обдумать следующие свои действия. Он свыкался с темнотой и тишиной, но вдруг услышал какие-то звуки, где-то не очень далеко, но и не близко.
Он поднялся и пошёл в сторону, с которой доносился шум. Чем ближе он подходил, тем отчётливее понимал – это музыка и смех. Прошатавшись еще несколько сотен метров он вышел на причал, озарённый пламенем костра. Люди, столпившиеся в круг, закрывали обзор Алену, и он не мог видеть, чем так восторгаются и чему так радуются эти ротозеи. Он подошёл к толпе ближе, и, благодаря своему великому росту, сумел разглядеть сквозь головы, что происходило возле костра.
Старый толстый цыган, с одним глазом и плешиной на голове, бил в бубен рукой, на которой было лишь три пальца. Второй, по моложе и по худее, играл на чём-то вроде скрипки. Музыка была игривая и живая, под неё хотелось танцевать. Пусть и ритм иногда сбивался, что искушённому уху Д’Амбруазе было сразу слышно, мотив и звуки нравились ему. Третий, совсем молоденький мальчишка-цыган, щёлкал деревянными ложками, пытаясь держать ритм, что у него прекрасно получалось. В свете костра Ален заметил, что малец смотрит в пустоту, и глаза его были затянуты пеленой. Мальчик был слеп, но прекрасно чувствовал ритм. Под весь этот забавный маленький оркестр танцевала девушка. Её платье составляла льняная сорочка, рукава которой были оборваны или отрезаны нарочно, и юбка, сделанная из нескольких цветных платков, повязанных на талии. Небрежно и криво срезанные рукава были настолько коротки, что были похожи на широкие лямки, и спадали с плеч девушки, которая так резво танцевала под цыганский оркестр. Красивыми кожаными туфельками, явно не по статусу, в которые были обуты её ножки, он отстукивала ритм, в такт слепому мальчишке. Самодельная юбка её разлеталась в разные стороны, а чепчик с головы давно валялся неподалёку. Аккуратно убранные на макушку длинные чёрные волосы уже растрепались и из-за них лицо девушки было трудно разглядеть. Свой танец она закончила прекрасным грациозным жестом, отведя одну ногу назад, а другую, слегка оголив, выставила вперёд, поставив её на носок. Спина её изогнулась, одна рука лежала на талии, а другую она завела за голову. Триумфальная и эпичная концовка привела зрителей в восторг, все хлопали, ликовали, просили ещё. И тут внимание Алена приковала поднятая рука девушки, которая стояла в своей изумительной позе секунд двадцать, наслаждаясь овациями. Жилистая, но аккуратная рука, нежная, казалась ему самым прекрасным, что он видел в своей жизни.
– Вы хотите ещё? Чем больше публике даёшь, тем избалованнее она становится, – хохотала девушка.
Она отвязала платки с пояса и вручила их одноглазому, мимолётно погладив его по щеке. Скрипач отдал ей потёртый заляпанный плащ, который девушка накинула на себя. Туфельки она сняла и отдала скрипачу, а сама, босиком побежала прочь, так быстро, что толпа не успела её остановить, тем более что толстяк преградил им путь, давая возможность девушке убежать как можно дальше.
И как Алену повезло, что приход его никто не заметил. Он быстро прошмыгнул мимо угрюмой и расстроенной кучи людей, которая уже начала расходиться. Он побежал за девушкой, но не мог понять куда она делась. Её босые ноги бесшумно ступали по каменной мостовой, за ней невозможно было проследить, и вскоре Ален остановился.
«Теперь я знаю, где тебя искать!» – с этим словами Ален Жоффруа Д’Амбруазе, в прохудившихся ботинках, грязном оборванном камзоле и потёртых штанах поплёлся домой с лицом, которое говорило о его успехе.
Глава 6
Фальшивое никогда не бывает прочным.
П. Буаст
Если бы Ален хотел, он мог бы влюбить в себя любую девушку безо всякого труда, тем более, что многие из них сами мечтали об этом. Но парню не нужны были ни крестьянки, ни барышни высшего общества, и если б случилось так, что сама Елизавета Александрина де Бурбон 3повстречалась на пути Алена и предложила ему своё сердце, он прошёл бы мимо, растоптав это сердце, смешав его с грязью.
Ален совершенно не понимал куда идёт, мгла, окутавшая улицы города, ослепляла его, и он шёл, то и дело спотыкаясь обо что-то. Он не мог больше продолжать идти, а решил присесть на каменную мостовую. Он слышал лёгкое, почти неслышное эхо, что раздавалось где-то вдалеке – то пела девушка, но какая именно он не знал.
«Делать нечего, пойду на голос и в этот раз. В прошлый он привёл меня к ней» – решил Д’Амбруазе и поднялся на ноги. Он плёлся очень медленно, но когда голос стал громче – остановился и стал прислушиваться. Бархатный голосок пел на непонятном ему языке, но пел исключительно прекрасно, не сбиваясь, не прерываясь. Лилась бесконечная нежная мелодия, будто один голос останавливался, а другой тут же подхватывал песню, создавая эффект полного единения фраз.
Ален поторопился, а голос был всё громче и громче. Немного поплутав в улицах города, он обогнул аббатство Сен-Виктор, и наконец вышел на набережную порта. Луна слегка отражалась в ещё тёплой воде моря, что колыхалось и билось о берег от сильного ветра, пронизывающего до костей. Здесь, у берега, Ален почувствовал озноб, и едва не упал без чувств, если бы не увидел девушку, возившуюся у причала. Она пела, сидя на помосте, болтала босыми ногами. Казалось, она не чувствовала того пронизывающего холода, что чувствовал Ален.
Он не хотел спугнуть девушку и старался шевелиться как можно меньше. Для этого ему пришлось стоять вообще не подвижно, но он был рад этому – с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом он жадно вслушивался в каждый звук, исходивший из уст девушки, и блаженствовал. Теперь, когда она была так рядом, он мог и море переплыть для неё, хотя он по-прежнему не видел её лица, не знал её имени. Он не заметил, как начало светать, он даже не отдавал себе отчёт в том, сколько времени стоит уже здесь.
Девушка прекратила петь и покинула помост. Она направилась прямо на встречу Алену, но он не мог пошевелиться – толи волнение перед незнакомкой так сковало его тело, толи радость встречи девушки, которую он так страстно желал узнать.
Девушка была всё ближе и ближе, а Жоффруа стоял на месте. Вдруг она остановилась.
– Здесь кто-то есть?
В ответ ей последовала тишина.
– Если здесь кто-то есть, прошу вас, не пугайте так меня! Отзовитесь уже!
И снова тишина ответила ей. Тогда девушка собралась и пошла дальше. Ален чуть отошёл, чтобы точно не столкнуться с ней.
И вот она была на расстоянии вытянутой руки от него и остановилась, но, долго не думая, пошла дальше, а он, затаив дыхание, как вкопанный не мог оторвать ног от земли. Лишь мгновения было достаточно, и он снова уловил пьянящий запах пряностей, орехов и выпечки, так прекрасно сочетавшийся с собственным запахом кожи девушки. Лишь мгновения, которое она провела рядом с ним, хватило ему, чтобы полюбить и возжелать таинственную девушку, пред которой он так робел.
Девушка, больше не останавливалась и шла дальше. Ален, понимая, что скоро он потеряет её из виду, собрался и поднял прикованные к холодной мостовой ноги.
Она шла, а Ален ей по пятам, мимо домов, где горели лампы, немного освещающие улицу. Девушка повернула, и они с Аленом, хоть она того и не знала, оказались перед какой-то лестнице. Девушка прошла под неё и Ален услышал скрип двери. Ему показалось, что дверь буквально выдолблена в стене. «Неужели она живёт здесь…» – подумал он, и, сделав шаг на встречу к заветной мечте, потерял равновесие из-за онемевших ног, и рухнул, с воплями, на мостовую.
– Эй, кто там! С вами всё в порядке? Где вы, я не вижу вас? – обеспокоенная девушка вышла на человеческий сдавленный крик.
Ален продолжал ворочаться на земле, кряхтел и стонал, осознавая своё положение.
«О нет! Она вот-вот увидит меня! Я не должен этого допустить» – вертелось в его голове, но он не успел отползти, и тем более встать.
Девушка подошла к нему и стала рукой нащупывать упавшего человека. Она коснулась его волос.
– Что разлеглись? Вставайте! Иначе жандармы заберут вас.
«Жандармы? Этого мне не хватало! Тогда всё пропало…Какой позор…» – мысленно прокричал в испуге Ален.
– Я не могу, ноги не слушаются меня. Кажется, я повредил одну при падении.
– Держитесь за мою руку, я помогу вам.
Девушка помогла ему встать, и положив его руку себе на плечо, повела к себе в каморку.
Зайдя внутрь она усадила его на топчан, и поспешила закрыть дверь.
Комната была на удивление просторной, правда, с очень низкими потолками, такими, что Алену пришлось сильно нагнуться, чтобы не повредить ещё и голову. Посередине стоял невысокий квадратный стол, и скамейка. У левой стены был трельяж, слишком красивый для такой барышни, как жившая тут, но уже старый и, в некоторых места, не подлежащий починке. Зеркало было лишь одно. На трельяже стояли баночки, флакончики, мелкие и побольше коробочки. Стояла стеклянная ваза с засохшими цветами. Лежало несколько бумаг, помятых и ровных, полностью исписанных крупным, но аккуратным красивым подчерком. На столе стоял кувшин с водой и на треть полная хлебница. Топчан, на котором покоился Ален, был обшит синим бархатом с белыми атласными врезками, и отделан золотой бахромой. С права у стены ничего не было, но сама стена была увешана рисунками, портретами, записями. У средней стены стоял огромный комод с резными бронзовыми ручками. На комоде стояли фарфоровые девушки, хрустальные вазочки и золотой сервиз. В углу стоял сундучок.
Девушка прошла в глубь комнаты и открыла подвал, откуда достала, завёрнутый в кожу, кусок мяса, и запечённую картошку, обёрнутую бумагой. Потом девушка подошла к комоду и достала оттуда мази и склянки.
– Давайте посмотрим на вашу ногу.
Ален повиновался.
– Абсолютно ничего серьёзного! Ни ушиба, ни вывиха, ни перелома. Что же вы так кричали, будто ногу у вас голодные псы оторвали?
Ален молчал. Впервые за это время он был так близок к ней и смог разглядеть её лицо. Огромные чёрно-синие глаза с пушистыми длинными ресницами хлопали чаще обычного, а пухлые малиновые губы беспрестанно улыбались, то слегка, то сильно. Чёрные, как уголь волосы слегка вились и ниспадали на плечи, на которых выпирали косточки. Круглое лицо девушки наполовину было освещено масляной лампой, но и этого хватило бы любому, чтобы очароваться и заворожиться красотой и прелестью девчушки, которая была безупречна. Ей было не больше семнадцати лет, а руки её, с длинными тонкими пальцами, походили на руки более взрослой леди.
Жоффруа не мог оторвать от неё взгляд. Он представлял её абсолютно другой, и не настолько молодой, и, к его удивлению, не настолько красивой.
– Что вы молчите? Вы совсем недавно так охали, а теперь и звука не издаёте. Садитесь лучше за стол, подкрепитесь. Видно, долго вам пришлось скитаться без еды. Вот, поешьте.
Девица пригласила Алена к столу и пододвинула тарелку ближе к краю, у которого присел Жоффруа.
«Вот уж я не думал, что и вправду сойду за бродягу!» – Ален был удивлён, что девушка стала принимать его за нищего, но выдавать себя не хотел.
Он откусил мясо, но не смог прожевать – оно уже было протухшим, а картошка – была вся в плесени. Девушка же напротив, соскребя всё лишнее с еды, охотно принялась заправляться, смакуя каждый кусок.
– Как вы очутились здесь? Что делали в этой части города? Неужели, преследовали меня? – улыбнулась, пока ещё, незнакомка.
– Вы правы, – наконец вымолвил Ален.
–Вот как! И как долго вы за мной шли? Стойте! Вы были в порту? Я окликнула вас, но вы не ответили. Угадала?
– Да, вы правы, прекрасная мадемуазель, -голос Алена задрожал, а девушка слегка смутилась – уж не привычно было ей слышать «мадемуазель».
– Я видел, как вы танцевали. Мне так понравился ваш танец, что я решил познакомиться с вами, и пошёл сзади, только потерял из виду. А потом я оказался в порту, где вы пели. Вы пели чудно! Таких звуков я в жизни своей не слыхал!
– Мало вы слыхали значит, месье. Что же вы не едите?
– Я не очень хочу есть. Лучше позвольте познакомиться с вами. Утолите голод моей души – скажите ваше имя!
– Я не хочу говорить своего, так как не хочу знать вашего. Обычно, когда ко мне заходит заблудившийся путник, уставший, изнурённый долгими поисками крова, он не оставляет и крошки на тарелке.
– Я не ел так давно, что уже утратил чувство голода. Поверьте, милая барышня, я ни коим образом не хочу обидеть вас, но пища для меня сейчас – хуже смерти.
– Хорошо. Тогда я отложу ваш кусок для кого-нибудь другого. У вас есть дом, или вы отчаянный бродяга?
– Я…
– Не отвечайте, – остановила девушка Алена, который не знал что лучше ответить.
– Есть у вас дом или нет, к сожалению, вам придётся уйти. Я не могу держать вас у себя.
– Тогда мне действительно лучше уйти. Я не требую от вас ничего, кроме имени. Скажите же мне его, и я стану богаче всех на свете.
– Вы и так богаче всех на свете, и имя моё вам ни к чему. Я прошу вас уйти, – настаивала девушка.
Ален не хотел спугнуть то, что зародилось в момент их встречи, и не хотел быть настойчивым, чтобы не оттолкнуть незнакомку, но слова её породили в нём сомнения – а не разоблачила ли она его?
– Что вы имеете ввиду, говоря, что я богаче всех?
– У вас есть жизнь, прекрасное здоровье, образование, острый ум. Этого нет и у половины людей, так что не прибедняйтесь. Я не знаю кем вы были до того, как превратились в бродягу, но совершенно точно – вы не были бродягой от рождения.
– Вы правы.
– Не продолжайте, – жестом остановила девушка смутившегося Алена, – вы сказали достаточно, чтобы мои догадки оказались верными. А теперь, прошу вас, возвращайтесь домой, вас там очень ждут, я уверена.
Девушка открыла дверь и ждала пока Ален выйдет. Он, как заколдованный, повиновался ей, сам того не желая.
Оказавшись на улице, он долго смотрел на дверь, которая с гулким стуком была закрыта перед его носом.
Глава 7
Одна ложь, замешавшаяся между истинами, делает все их сомнительными.
П. Буаст
Одно дело сказать неправду, а другое дело – заставить людей в эту неправду поверить.
Ален был уверен, что ему удалась затея, грандиозная, как он полагал, идея, которая требовала большого ума и сноровки. Он часто, и с успехом, врал людям, но ещё никогда он не был так искусно обманут самим собой.
Ален возвращался домой, наполовину удовлетворённый, ибо он наконец нашёл её, но так и не узнал имени. Он был счастлив, но горький осадок от того, что она его быстро прогнала, мешал ему полностью погрузиться в эйфорию. Сначала он хотел остаться у её двери, подождать утра и проследить за ней до лавки, где она работала, но он так сильно продрог, что не мог больше оставаться на улице.
Впервые он без труда нашёл дорогу домой, будто его вела нить Ариадны, да и на улице было уже достаточно светло, чтобы разглядеть дорогу, прохожих и дома, мимо которых он шёл. Он шагал со сгорбившейся спиной, еле волоча ноги. Люди начали шнырять туда-сюда, но, о Боже, никто не кланялся ему, да и вообще его не замечал.
«Хватит с меня таких прогулок, пора открыть своё истинное лицо. Я знаю, где она живёт, знаю, что работает в пекарне месье Гаспарда Бенуа, и знаю, что люблю её. Да, этого достаточно, чтобы она согласилась чаще видеться со мной» – размышлял Жоффруа, пока шёл домой.
В прихожей уже сидел Лорентин, нервно стуча пальцами по коленкам.
– Ален! Куда ты деваешься ночами? Я пришёл к тебе ещё ночью, и так и просидел вот тут. Уже почти шесть! Ты загулялся, да ещё и в таких одеждах…Как, получилось? Я так хотел узнать, вышло ли то, что ты задумал! Мне не терпится обговорить с тобой детали нашего дела, – говорил Лорентин своему другу, пока они вместе поднимались к тому в комнату.
– Друг, ты не представляешь. Я нашёл её! – всплеснув руками, радостно прикрикнул Ален.
– Кого её, Жоффруа? Женщину, которая организует нам всё? Или, может, ту, которая сдаст нам помещение для заведения?
– Ты не понимаешь… На днях я повстречал девушку. Я видел только её руку, больше ничего. Я хотел найти её, увидеть лицо, узнать имя, и я нашёл её! Вот только имени пока не знаю, но скоро узнаю. Я не буду скрывать от неё своё лицо и имя, пусть полюбит меня таким, какой есть.
– Ален? Какая девушка? Ты говорил, что это для дела…Ты нашёл ту, которая будет работать на нас? Но у нас же есть Годелив, она будет Примой.
– Ты идиот! Эта девушка, она чиста, словно ангел. А на счёт дела – этого не будет. Разве Годелив не передала тебе, что я ей ответил тогда? Эшафот – вот что ждёт вас, а не огромная прибыль.
– Я не узнаю тебя, Ален! Ты сошёл с ума? Ты наряжаешься в обноски ради кокой-то попрошайки? Жертвуешь своими друзьями, собой, своей репутацией ради неё? Ты просто безумец, ей Богу!
– Она не попрошайка, Лорентин! Убирайся из моего дома, и чтобы никогда, слышишь, никогда я не слышал слова о вашем борделе! Ты знаешь меня – я не отступаю от своего. Если я сказал «эшафот» – значит так и будет. Я не хочу терять друзей, даже таких гнусных, как ты. Иди и извести Годелив, что передумал. Как хочешь, но этому не бывать!
Лорентин выбежал из дома Д’Амбруазе и поспешил по своим делам, Ален же не стал запираться, а спустился к завтраку, который ещё был не готов.
После обеда он собирался поехать в пекарню Бенуа, но его планы расстроились.
В полдень к нему заявился месье Шавре, и известил о неприятнейших событиях.
– Мадлен попала в такую авантюру, в такую авантюру! Господин Д’Амбруазе, вы должны помочь ей! Вы знаете её с детства, она никогда бы такого не сделала, её заставили! – месье Шавре весь трясся от волнения, говорил сбивчиво, запинаясь.
– Успокойтесь же вы наконец! Что случилось, я не понял ничего из ваших слов.
– Ален, дорогой, Мадлен…Её не было весь вчерашний день и всю сегодняшнюю ночь. После завтрака она вернулась в ужасающем виде. Вся растрёпанная, в слезах, закрылась в комнате и никого не впускала. Мне пришлось вышибать дверь, чтобы удостовериться, в порядке ли она. Она рассказала такое! Такое, господин Д’Амбруазе, от чего мои седые волосы стали ещё белее!
– Да говорите уже! У меня не так много времени!
– Я расскажу, господин, всё расскажу. Она была у Руже. Ну у того прохвоста, у которого и вы часто бываете. Вы ведь там даже вместе как-то бывали?
Ален кивал.
– Эта Годелив, эта распутница! Она была там тоже, и пригласила Мадлен к себе. Говорила, будто долго не была в Марселе, соскучилась по старым друзьям…Мадлен естественно приняла приглашение, и на ужин поехала к ней. Что там было! Что было в этом ужасном, публичном доме! Десятки мужчин и женщин, пьянство, дебош, вакханалии! Мою девочку обесчестили, понимаете! Мне стыдно об этом говорить, но я не могу молчать!
Ален недопонимал смысла слов месье Шавре, но то, что в этом была замешана Годелив, насторожило его.
– Не плачьте, месье. Давайте я поговорю с Мадлен сам. Идёмте сейчас же!
Они поспешили в дом месье Шавре, который находился в паре сотен метров от дома Д’Амбруазе. Мадлен и Ален с детства общались, были как брат и сестра, которых никогда не имели.
Пройдя в комнату Мадлен, Ален увидел, что она лежит на кровати, отвернувшись ото всех. Он стал звать её, но она не отвечала. Подойдя ближе он увидел кровь, капающую с руки девушки.
Как бы врачи не пытались, вернуть жизнь Мадлен им не удалось.
– Моя Мадлен! Моя маленькая девочка! Что они сделали с тобой, до чего они довели тебя, моя крошка! – месье Шавре плакал на груди мёртвой дочери, вцепившись в её сорочку.
– Месье, будьте стойким. И поверьте, все повинные в этом будут наказаны.
Ален выходил из комнаты сжимая кулаки, которыми смахнул слёзы.
Он остановил проезжающую мимо карету.
– В дом де Бутайонов, да поживее!
Приехав к Лорентину, он без стука зашёл в особняк, сбив дворецкого дверью.
– Лорентин! Где ты, жалкий подлец!
Он бегал из комнаты в комнату, но никого не было. На его крик вышла мадам де Бутайон.
– Ален, что ты шумишь? Лорентина нет дома, ты же видишь.
– Где он, мадам? Скажите! Иначе пострадаете и вы.
– Он у Годелив, вероятно. Ты слышал наверняка, что она вернулась из Парижа. У них там намечалась шумная вечеринка по поводу её приезда, видимо – устроили на славу, раз его нет со вчерашнего утра.
– С какого вчерашнего утра?! Он заходил ко мне сегодня, было шесть часов.
– Тем не менее – дома его нет!
Ален отодвинул рукой женщину, преградившую ему путь, и побежал в комнату Лорентина.
– Чёртов подлец! – кричал он, стаскивая одеяло с друга.
– Жоффруа? Ты спятил совсем! Эти преследования голодранок тебя сведут с ума, – потягиваясь и улыбаясь, невозмутимо ответил Лорентин.
– Я предупреждал тебя, тебя и Годелив, что не дам этому свершиться, но вы не послушали, не побоялись. Я отправляюсь в Париж! И дело это расскажу не духовенству, нет. Это дело дойдёт до короля, если мне нужно. Я обещал казнь – ты её получишь!
– Да что ты несёшь, Ален! В чём ты обвиняешь меня? После визита к тебе, я поехал к Годелив. Она была разочарована твоим отказом, но приняла его со спокойной душой, так что мы ничего не делали без твоего ведома, или за твоей спиной.
– Что я несу? А то, что вы погубили ни в чём не винную девушку. Молодую, прекрасную, добрую, невинную девушку! И увиденному утром я верю больше, чем услышанному сейчас.
– Постой, Ален! Расскажи же, что случилось. Не обвиняй меня в том, чего не можешь доказать.
– Что случилось? А случилось то, что Мадлен умертвила себя после того, как вернулась с вашего балагана! Её обесчестили, и она не смогла с этим жить! А как ты будешь жить с этим, а, Лорентин?
– С каких пор ты стал таким сердобольным? Ты что забыл, как сам раньше смеялся над такими историями? Ты думаешь, ты изменился? Никто Мадлен силой туда не тащил, а уж раздеваться её…тоже никто не заставлял. Кто мог знать, что за таким милым личиком скрывается такая необузданная стерва!
– Молчи,– Ален уже занёс руку для удара, но, опустив её, схватил Лорентина за шею.
– Молчи, или я вырву твой язык. Ты не знал её, но я – знаю тебя. Я знаю, какой ты, ведь ты был моим лучшим другом.
Ален поспешно вышел прочь, оттолкнув голову бывшего друга, втиснув её в подушку.
.
– Может я и был твоим лучшим другом, но ты моим – никогда, – эти слова остановили Алена на выходе из комнаты
– Кому ты нужен, Жоффруа? Все устали от твоего лицемерия и эгоцентризма. Все смеются за твоей спиной, говорят: «Этот Ален так смешон, когда толкает речи. Думает, что говорит умно, а на самом деле у него такой глупый вид. Он не знает жизни, не разбирается в людях. На всех с открытым ртом смотрит. Его так легко обмануть.» Ты не достоин своего имени. Ты говоришь, я испорченный, гнусный, жалкий, но ты ведь даже хуже меня – ты глупый и трусливый. Не обманывай себя.
– Пусть я хуже тебя, пусть я глуп и труслив, у меня есть то, чего нет ни у тебя, ни у тебе подобных – способность любить. А любовь – большое чудо. Она делает из трусов храбрецов, а из глупцов – гениев.
Лорентин что-то ещё кричал Алену вслед, но тот его уже не слушал.
Дома он всё тщательно обдумал, написал прошение с подробным описанием обстоятельств и лиц, участвовавших в этих обстоятельствах. На утро он заказал экипаж, который смог бы осилить длительную поездку, и предупредил родителей, что отбудет на долгое время.
Вечером он решил отправиться в пекарню Бенуа, что бы встретиться с незнакомкой перед долгой поездкой.
