Литтмегалина
Связи
19.
[??:?? ?]
Зрение начало проясняться, и Дьобулус увидел лесную дорогу. Высокие сосны вдоль дороги, застывшие, как нарисованные. Ни порыва ветра. Ни вскрика птицы. Дьобулус брел, еле перебирая усталыми ногами, и лес становился темнее и гуще. Собственно, он с самого начала был намного темнее и гуще, чем тот пронизанный светом симпатичный лесок, где отец Дьобулуса служил лесничим. Дьобулус старался пореже вспоминать жилище, что он делил с родителями, отодвигал воспоминания вглубь, заслонял их от себя, и сейчас оценил метафоричность местности.
Потом дорога резко свернула, и за поворотом он увидел дом. Стены были выкрашены темно-зеленой краской, а крышу покрывала желтая черепица. Там погибли его родители, оттуда Дьобулуса забрали сотрудники СЛ. Дьобулус постарался перенаправить мысли на текущие задачи, потушить навязчивое, болезненное чувство.
– Думаю, я нашел, – сообщил он Октавиусу. – Это не только место, где закончились мои отношения с родителями. Это еще и место, где начались мои отношения с ним.
– Наконец-то, – выдохнул Октавиус. – Я уже думал, мы проблуждаем до твоей младенческой родовой травмы.
Дьобулус поднялся на крыльцо и автоматически вытер ноги о яркий симпатичный коврик у двери. Его мать любила броские цвета и уютные мелочи. Он не мог вспомнить ее лицо, но хорошо помнил ее вещи (серьги, платья, горшки с цветами) и вкус еды, которую она готовила.
– Моя комната слева по коридору. Туда я войду. Но в комнату родителей заходить отказываюсь.
– Как пожелаешь. Все, что твое маленькое сердечко сможет выдержать. Пока нас не приперла острая необходимость.
Неужели эта комнатушка всегда была такой крошечной? На синем ковре с дельфинами лежала моделька самолета. Дьобулус помнил, как собирал ее. Потом она вдруг разлетелась на куски у него в руках. Он до сих пор помнил обжигающее ощущение трения, когда деревянные детали резко выхватило из пальцев. Затем стены просто разлетелись, как от взрыва. А дальше провал в памяти вплоть до момента, когда сотрудники СЛ нашли его. Родители пропали. Было несколько версий, что с ними случилось. Согласно любой из них, они погибли.
– Моя фотография, – Дьобулус развернул к себе фотографическую рамку на письменном столе. – Мне здесь лет десять. Совсем не похож на меня нынешнего. Вернее, я на него.
– Жизненные переживания влияют на внешность.
– Моя мама рядом… Я рад снова увидеть ее лицо. С другой стороны, даже спустя столько лет мне все еще больно смотреть на нее.
– Тогда отложи фотографию. У нас нет времени. Все это и так затянулось неприлично долго, – Октавиус не поддавался сантиментам. – Сейчас я хочу, чтобы ты взял карандаш или ручку – что найдешь. Затем осмотрись вокруг. В этой комнате я спрячу несколько карточек, на которых изображены простые символы и геометрические фигуры. Ты должен дополнить изображения тем, что придет в голову. Если голова пуста, просто брось карточку, переходи к следующей.
– Я не умею рисовать, – возразил Дьобулус, но тем не менее вытянул ящик письменного стола и достал из него карандаш.
– Я не жду от тебя работ на школьную выставку.
Дьобулус начал перебирать книги на стеллаже. На третьей ему повезло – из книги торчал квадратик картона. Что это на нем? Молния, напоминающая рваный порез. У Дьобулуса не возникло идеи, как он может дополнить символ, крайне сильный сам по себе, так что он бросил картонку.
Быстро двигаясь по комнате, он находил все новые карточки. Иногда они появлялись в местах, где он уже смотрел. Некоторые изображения он дополнял быстрыми росчерками, но в большинстве случае карточки летели на ковер в неизменном виде. Пространство вокруг темнело, будто покрываясь слоем пыли, потом начало блекнуть. Дьобулус успел схватить последнюю картинку, обнаружив ее на обороте рамки его с матерью фотографии, в момент, когда предметы вокруг него уже утратили четкость.
20.
[13:58, воскресенье. Ийдрик]
Томуш указал на место в заборе, где прутья слегка разошлись – Этта мог выйти с территории больницы здесь, перед этим выбравшись из здания через окна на первом этаже, располагающиеся достаточно низко.
На полках овощного отдела ближайшего магазинчика остались лишь разводы от полностью разложившихся овощей и фруктов. Сложно сказать, соблазнился ли Этта редиской и помидорами, но пустые пакеты от печенья оставил.
– Может, он только печенье и ест? – предположил Томуш.
Эфил задумчиво смотрел на пакеты.
– Может. Уверен, камушки в аквариуме и стулья – тоже его рук дело. Есть у меня одна теория. Хотелось бы обсудить ее с Октавиусом.
– Созвонишься с ним. Как связь появится.
На улице они побежали, иногда задевая блуждающие облака структурированного спирита. Предгрозовое небо наливалось чернотой, как новый синяк; на то, чтобы осторожничать, времени не оставалось.
– Ребенок был брошен в покинутом здании. Можно, когда доберемся до СЛ, поискать его имя в списке эвакуированных, но, уверен, оно не отыщется. Ситуация возмутительная и абсолютно незаконная. Предположим, Сильмус имеет непосредственное отношение к этому инциденту. Но зачем он так поступил? – Томуш четко работал локтями и ровно дышал, будто мог бежать неделю без устали, Эфил же старался не пыхтеть слишком громко, чтобы не провоцировать Деметриуса на проявления остроумия.
– Сильмус мог счесть мальчика нетранспортабельным, – предположил Эфил.
– Если по какой-то причине ты не можешь вывести человека из пораженного участка или если он сопротивляется эвакуации, ты его убиваешь. Это официальная инструкция.
– Тебе приходилось убивать людей во время эвакуации? – вздрогнул Эфил.
– Мне много чего приходилось делать.
– Сильмусу было двадцать три года, перед ним лежал страшно обожженный ребенок. И он не смог его убить. Оставить Этта без помощи в пустом городе было ужасным поступком, но Сильмус, вероятно, счел, что тот в любом случае не жилец. Он не решился взять на себя ответственность.
– Вот что бывает, когда серьезную работу поручают недоумкам, – Томуш все еще не мог простить начальству и провидению, что его отправили на выезд с этими двумя. – Сделай он то, что должен, у нас могло и вовсе не возникнуть проблем.
– Если бы родители были более «заинтересованы» и вспомнили о своем ребенке, потерянном во время эвакуации. Если бы эта страна была нормальной. Если бы то, если бы это. Мы имеем то, что имеем.
– То есть ты тоже считаешь, что этот мальчик впоследствии стал тем, кого мы ищем?
– Практически уверен. Я тут поразмыслил… у меня появилась версия, как он смог выжить.
– А?
– Врачи давали ему обезболивающее, приносящее некоторое облегчение. Но когда все ушли, Этта перестал получать лекарства. Его состояние ухудшилось. Пытаясь найти избавление от невыносимой боли, он каким-то образом сумел ухватить спирит и с его помощью залечить свои ожоги. Видимо, экстремальная ситуация способствует раскрытию скрытых способностей, так же как случилось с Дьобулусом позже. Этта не забыл и не простил человека, бросившего его в беспомощном состоянии, один на один со страданием. Позже он нашел Сильмуса и прикончил его.
– Лучше бы он прикончил своих родителей, которые сутки наблюдали его мучения дома, ничего не делая.
– Может и прикончил, кто знает.
Нужная квартира располагалась на первом этаже двухэтажного дома.
– Вот в чем они были заинтересованы, – Томуш пнул груду пустых бутылок. – У них был такой плотный график возлияний, что они долго не могли найти время для звонка в неотложку. Омерзительно.
Царивший разгром едва ли можно было списать на мародеров. В комнате Этта, размером примерно с кладовку, стояла металлическая кровать без постельного белья, не было никаких игрушек, кроме пивных крышек, которые Этта разложил ровными рядами, тянущимися по всему полу. Чтобы попасть в кровать, ему приходилось прыгать непосредственно из дверного проема.
– Сначала камешки и стулья, – пробормотал Томуш. – Теперь крышки. Чем он занимался?
– Играл, – объяснил Эфил.
Рассматривая убогую обстановку, он чувствовал, как саднит сердце. Чтобы ни творил Этта, став взрослым, он не заслуживал такого отношения к себе в детстве. Ни один ребенок не заслуживал. Эфил не представлял, как можно быть ответственным за жизнь беззащитного, не достигшего самостоятельности существа и при этом даже не пытаться обеспечить его хотя бы минимальным комфортом. Ленивая, лишенная мысли жестокость.
Затем его мысли привычно свернули в сторону собственных детей. Да, им пришлось пережить развод родителей, и с этой виной Эфилу жить до самой его смерти. С другой стороны, кроме способного блюсти супружескую верность отца, у них было все. Они жили в большом доме, в прекрасной местности. В свободные часы Эфил приезжал поиграть с ними и почитать им книжки, игнорируя головную боль из-за накопившейся усталости. По выходным они все еще гуляли в парке всей семьей, несмотря на пробирающее до костей чувство неловкости, что он ощущал рядом с их матерью, которую так гнусно предал. Так, может, ему стоит относиться к себе немного мягче? В этот момент ему стало чуть легче. Чуть-чуть.
– Нормальные дети так не играют, – заявил Деметриус.
– Нормальные – да, – согласился Эфил. – Но нормальные дети и массовыми убийцами не становятся.
За окном зашелестело.
– Дождь…
Все трое повернулись к окну.
– Кто хотел приключений? – осведомился Томуш с ничего не выражающим лицом. – Заказ доставлен.
Они вышли из здания и в задумчивости остановились, оглядывая улицу. Темные силуэты поднимались, разбухали под каплями дождя. Они были повсюду, вздымаясь выше фонарей. Аморфные и невнятные, существа походили на фигурки, слепленные маленьким ребенком из пластилина, и двигались совершенно беззвучно, не замечая друг друга. Что неудивительно, ведь ни у одного из них не было глаз, как и лица в целом.
– Он сам себе изготовил игрушки, – прошептал Эфил.
– Если это все, что он сумел придумать, то у него было хреново с фантазией, – брякнул Деметриус.
– Не приближайтесь к ним, – предупредил Томуш. – Уверен, излишним дружелюбием они не отличаются. И, несмотря на слепоту, способны сильно нам навредить.
– Интересно, они весь город заполонили? – поинтересовался Деметриус с детским любопытством в голосе. Повязка у него на лбу пропиталась кровью.
– Кто знает, – пожал плечами Томуш. – Посмотрим.
– Идти сейчас слишком опасно, – возразил Эфил. – Лучше остаться в укрытии и переждать.
Томуш посмотрел на часы.
– 15:20. Мы должны спешить.
– Вот именно, – закивал Деметриус. – Побежали.
– Если мы погибнем, не передав собранные сведения, вся наша вылазка пройдет впустую, – напомнил Эфил.
– Тоже правда, – согласился Томуш. – С другой стороны, если мы не пошевелимся, нам станет некому передавать сведения. Ладно, предлагаю компромисс: ждем максимум полчаса, а потом выдвигаемся в любом случае.
– По рукам, – кивнул Эфил.
– Я против, – встрял было Деметриус.
– Двое против одного, – заявил Эфил.
– Что? Я правитель этой страны, – возмутился Деметриус. – Мое мнение ценнее, чем его, – он ткнул пальцем в Томуша.
– В данный момент и в данном месте ты не правитель страны, – возразил Эфил.
– Здесь ты городской сумасшедший, – Томуш развернулся и побрел обратно в квартиру. Там он снял рюкзак, скрестил руки на груди и замер в позе терпеливого ожидания.
– Тише, – осек он готового взорваться Деметриуса. – Они могут реагировать на звук.
Деметриус, что удивительно, умолк, однако всем видом выражал горькое разочарование. Вероятно, он считал, что шанс умереть от странной твари выше фонаря ростом так редок, что просто глупо его упускать.
Эфил извлек из своего рюкзака блокнот и ручку. Присев на корточки возле стены, он положил блокнот на колено и левой рукой неловко зарисовал монстров такими, какими они ему предстали: лишенными глаз, потому что не нуждались в том, чтобы на кого-то посмотреть.
Спустя полчаса дождь не кончился. Продвигаясь по городу по причудливой траектории, Томуш улыбался самому себе. Спрятавшись за очередным укрытием, он смотрел на темных колоссов вокруг и чувствовал, как темнота в нем вытягивается, приобретая форму. Он понимал, что ему следует быть острожным, иначе его сознание захлестнет темная вода, но после долгих лет практики контроль давался ему без особого труда. Он бросил взгляд на Эфила – серьезное лицо, полная сосредоточенность на задаче. Затем посмотрел на Деметриуса. Правитель сиял. Он был в своей стихии: маленький мальчик, наслаждающийся игрой. Реальная опасность лишь добавляла игре интереса.
Перед внутренним взором Томуша проносилась череда воспоминаний. Еще ребенком он чувствовал, что в его душе зреет что-то темное. Иногда у «Серебряной Лисицы» случались проблемы с некоторыми людьми. Они что-то знали, или что-то могли сделать, или еще по каким-то причинам им нельзя было позволить жить дальше. Он приходил к ним, милый грузный парень в очках с толстыми линзами. После он не чувствовал ни вины, ни сожалений. Он возвращался домой, и его падчерица бросалась ему на шею. Он всегда был так добр к ней, не уронил бы и волоса с ее головы. Просто люди все очень разные. Каждый человек очень разный даже в пределах самого себя – один в одной ситуации, другой в другой.
Однако Ийдрик сумел угодить всем.
21.
[16:25, воскресенье. Кабинет Октавиуса]
– Возвращайся, – голос Октавиуса теперь звучал совсем рядом, возле самого уха. – Возвращайся. Возвращайся! Да очнись ты, наконец!
На щеки Дьобулуса обрушились шлепки. Последний особенно удался – жгучий и звонкий. Дернув головой, Дьобулус разлепил веки и сморщился от света – шторы были раздвинуты.
– Знаю, свет неприятен, – признал Октавиус. – Зато быстрее придешь в себя. Пить?
– Да, – прохрипел Дьобулус, нетерпеливо хватая предложенный стакан и парой глотков осушая его до дна. – Не знаю, что ты мне вколол, но больше я на это не согласен.
– Я второй час пытаюсь привести тебя в чувство. Я даже подумал, что перестарался с дозировкой и таки отправил тебя к праотцам… Рубашка в подмышках до сих пор мокрая после перенесенного стресса, – признался Октавиус. – Я как раз размышлял, что вот мне подфартило – прикончил не только лучшего друга, но одновременно еще и ключевую фигуру в расследовании, как вдруг услышал твое сладкое сопение. Ты просто уснул! Очень крепко. Нашел время для релакса.
– Мне было с чего утомиться. Ты провел меня сквозь череду психологических пыток.
– Я не виноват, что ты начал каскадно галлюционировать с места в карьер. Тебе давно следовало заняться своим психическим состоянием. Оно сильно так себе.
– Только с тобой, мой друг.
– Я старый, оставшейся мне жизни не хватит, чтобы разобрать твои проблемы. Что ж, по итогам нашего протяженного психотического трипа могу резюмировать, что рисуешь ты и правда паршиво. Большинство карточек не идентифицируемы. Но вот эти три меня заинтересовали, – Октавиус раскрыл карточки веером.
– Подожди, эти карточки существовали на самом деле? – поразился Дьобулус. – Ты не мог просто показать их мне?
– Если бы все было так просто, все не было бы так сложно, Дьобулус. Взгляни.
К изображенному на карточке кругу была подрисована вертикальная линия.
– Хм… – протянул Дьобулус. – Когда ты держишь карточку так, выглядит как леденец на палочке. А если перевернешь, получается… петля.
– Если бы у Киношника были суицидальные мотивы, то, наверное, за такое количество лет они бы проявились, – кисло заметил Октавиус. – Или это он намекает, что нам конец?
Дьобулус стиснул зубы.
– Жаль, наши силы несопоставимы и я не могу внушить ему желание отрезать себе член, чтобы он умер от потери крови.
– Бедренная артерия кажется более надежным вариантом. Целишь в верхнюю часть бедра, с внутренней стороны. Удобно бить снизу, когда тебя уже повалили на землю. Кровь хлынет фонтаном. Несколько минут – и противник мертв.
– Ты явно уже думал об этом, маньячный докторишка. И мое бедное, бессознательное, беззащитное тело лежало перед тобой…
– Избавь меня от твоих извращенных фантазий, Дьобулус. В Льеде было много опасных районов, пока ты их не расчистил. С бурных студенческих лет и до сих пор по привычке ношу с собой скальпель, – Октавиус похлопал себя по нагрудному карману жилета. – Продолжим. Вот эти две карточки. Что это за безобразные каракули?
– Это я так пишу «1» и «2».
– То есть это две части одной картинки? Как ее соединить? Вот так? – Октавиус свел карточки вместе. – Звезду ты оставил как есть. А вот эта блюющая комета, это что?
– Твой вариант так хорош, что мне и предложить нечего, – Дьобулусу наконец удалось приподняться и сесть. – Но вообще это хвост, как у петуха. Вот и клюв.
– Петух и звезда. Что это может значить?
– Понятия не имею.
– Петух и звезда… – рассеянно повторил Октавиус и вдруг резко поменялся в лице. – Сейчас ты встанешь и пойдешь со мной.
– Легко сказать, встанешь. Дай мне руку. Я ужасно ослаб.
Октавиус нахмурился.
– Это не от лекарств. Как твой демон?
– Замер. Наслаждается моей агонией. Сколько времени?
– Четыре.
Дьобулус присвистнул.
– Однако. Есть новости от отважной троицы в Ийдрике?
– Пока нет. Надеюсь, они не переубивали друг друга еще в вертолете.
– Касательно того, что ты сказал о моих жертвах. Я не ожидал, что ты можешь быть настолько циничным, мой друг.
Октавиус сжал губы.
– Я говорил то, что ты хотел от меня услышать. А вот что я думаю на самом деле, Дьобулус: кроме трупов, ты оставил за собой толпы скорбящих близких. И за это тебе нет прощения.
22.
[16:57, воскресенье. Мужской туалет в здании СЛ]
– То есть звезда и петух тебе совершенно ни о чем не говорят? – в десятый раз спросил Октавиус.
– Нет. А должны?
– Когда-нибудь забредал в эту часть здания?
– Не доводилось.
– Мы на месте. Входи, – Октавиус поманил Дьобулуса в приоткрытую дверь.
– Я не знаю, чем ты собираешься удивить меня, но все, что мне могли показать в мужских туалетах, я уже видел, – хмыкнул Дьобулус. – К тому же есть туалеты и поближе. Не обязательно было тащиться в такую даль.
– Да, этот туалет на отшибе. Сюда редко кто заглядывает. Я однажды заскочил и… – Октавиус решительно проволок Дьобулуса мимо кабинок. За последней оказалась ниша с раковиной. – Вот эти петух и звезда? – спросил он, указывая пальцем. – Я их помню еще с тех лет, когда здесь работал. Точнее, не сумел забыть.
Они были изображены на грубо сделанном витражном оконце, размещенном под самым потолком: петух, раскрывающий клюв на звезду, как будто пытаясь ее проглотить. Даже после масштабного ремонта в здании витраж остался на своем месте – вероятно, его сохранили как тонкий пример абсурдистского направления в искусстве.
Задрав голову, Дьобулус смотрел на витраж, и тревожные мысли пронзали его мозг.
– Эти? – нетерпеливо повторил Октавиус.
– Да.
– Ты понимаешь, что это значит?
– Он был здесь. В своем настоящем физическом теле – раз ему приспичило в туалет.
– Ты обратил внимание, сколько раз нам пришлось прикладывать карту на пути сюда?
– Твою карту. Это поразительно, но у твоей карты оказалось больше прав допуска, чем у моей, – кисло усмехнулся Дьобулус.
– При мне этой системы еще не было.
– Она была введена вскоре после Эпизода.
– Все ли помещения СЛ заперты?
– Все, кроме комнаты отдыха.
– То есть передвигаться по зданию без карты-ключа невозможно?
– Далеко не уйдешь, факт.
Октавиус задумчиво потер подбородок.
– Он мог обмануть систему безопасности в здании?
– Теоретически, – Дьобулус оперся на раковину. На свое изможденное отражение он старался лишний раз не смотреть. Даже его рыжие волосы будто поблекли и, увядшие, прилипли к черепу. – Но на практике… Видишь ли, посредством спирита проще всего влиять на тонкие материи – мысли, чувства, любые психические процессы. Производить клеточные изменения в живых организмах гораздо сложнее и спирито-затратнее, зато это осуществляется интуитивно, с опорой на телесный ответ. То есть тебе не обязательно знать, что именно разладилось в организме, чтобы избавиться от боли – ты выдавливаешь боль, и физическое состояние нормализуется следом. В случае же неживых объектов такого мостика нет. Их надо перестраивать на уровне атомов, при этом четко понимая, что именно ты делаешь. Это требует огромного количества спирита и не всегда приводит к нужному результату.
– Он мог просто украсть карту? Воспользоваться чужой?
– Карты на строгом учете. Стоит сотруднику выбыть или сообщить о потере – и его карта немедленно блокируется. Единственное исключение – та, которая ждала твоего возвращения. Если Киношник посещал или посещает здание СЛ регулярно, эта система создала бы ему массу неудобств.
– Ясно, – кивнул Октавиус. – Ты хочешь сказать, что, вероятнее всего, у него есть собственная карта допуска и он может проникать в здание легально.
– Да. Он сотрудник.
– Будь ты им, где бы ты сейчас находился?
– Прямо здесь, – усмехнулся Дьобулус. – С удовольствием наблюдая отчаянные попытки меня поймать.
Октавиус кивнул.
– Надо сообщить остальным.
