Литтмегалина
Связи
16.
[11:03, воскресенье. Ийдрик]
Пока они шли по разбитому городу к больнице, небо затянулось тучами. Эфил хорошо понимал, чем это чревато, и впал в угрюмое состояние. Деметриус все еще был в приподнятом настроении, хотя и жалел, что по пути им не встретилось ничего интересного (смертельного), каждые пять минут громко высказывая свое разочарование. Томуш мечтал свернуть правителю шею, но отмалчивался.
На воротах больницы висел замок, который рассыпался в прах, когда Томуш ударил по нему ногой. Больничный сад пенился зеленью, темный и мрачный под пасмурным небом.
– Третий этаж исключен, – отметил Томуш.
Эфил задрал голову. Крыша с левой стороны вдавилась внутрь, как поверхность торта, по которому ударили кулаком. В целом здание до сих пор смотрелось по-своему миленько и веселило глаз облезшей лимонно-желтой краской.
У входа в здание Томуш выдал им три цветастых шарика.
– Это сирены. Они реагируют на резкие движения, такие как бег или падение. В случае ложного срабатывания одновременно нажмете синюю, зеленую и желтую кнопки и предупредите меня по рации. Деметриус, повторите пожалуйста.
Деметриус повторил на автомате.
– Это не развлечение, это серьезная и опасная работа. Мне бы хотелось, чтобы вы это осознавали, правитель, – отпечатал Томуш. – Возьмите сирену. Нет. Ее нельзя класть в карман. Она должна быть в руке. Постоянно.
Эфил повертел сирену.
– Занятная штучка. Отжали у Второго отдела?
– Да, под громкие вопли Джулиуса об эксклюзивности. По мне, так это единственная их поделка, от которой есть польза. Они смеются над нашими амулетами и средневековыми ритуалами, но и их приблуды хоть как-то работают лишь потому, что в них свято верит весь Второй отдел.
Небрежно зажав шарик в кулаке, Деметриус легко взбежал по бетонным ступеням крыльца и потянул на себя дверь, по которой еще можно было догадаться, что когда-то она была коричневой. Дверь легко распахнулась.
– Взломана, – отметил Томуш. – А через забор перелезли. Всегда находятся недоумки, которым хочется найти что-то паранормальное. К счастью, обычно они либо погибают, либо теряют рассудок с последующим отшибом памяти, так что секретность не страдает. Еще раз напоминаю: соблюдайте осторожность, будьте внимательнее к себе. Да, вам вшили защиту, но для таких мест, как это, она недостаточна. Ваша психика все равно подвергается атаке.
В холле стоял зеленоватый сумрак. Пахло сыростью, на стенах чернели пятна плесени. Под ногами валялись разлетевшиеся бумажки и вещи, оставленные в спешке людьми при эвакуации. Все покрывал жирный слой пыли, и Томуш с Эфилом немедленно надели перчатки, защитные очки и респираторы. Деметриус от средств защиты отказался. Включив яркий переносной фонарь, Томуш заскользил лучом по стенам, отыскивая план больницы, и вскоре нашел.
– Палаты и кабинеты врачей как на первом, так и на втором этажах. В подвале хозяйственные помещения. На третий поднимемся в крайнем случае. Предлагаю разделиться. Эфил, второй этаж. Я остаюсь на первом. Деметриус, подвал.
– Почему мне самое скучное? – уперся Деметриус.
– А вдруг у них в подвале морг? – закинул наживку Эфил.
– Я пойду, – клюнул Деметриус.
– Что мы ищем? – Эфил взял фонарь в левую руку, более послушную, и нажал на кнопку, протягивая стабильный яркий луч.
– Что угодно. Сообщайте по рации обо всем необычном. Даже если ничего не происходит, каждые пять минут докладывайте обстановку. Называйте свое имя, потому что сквозь помехи голос не всегда удается узнать. Могут быть следы мародеров. Либо же сами мародеры – в живом или мертвом виде. Во втором случае можно не обращать внимания. В первом рекомендую сразу уходить, разбираться будем все вместе. На крайний случай, сирены с вами.
– Понял, – кивнул Эфил. То, что ему предстояло сделать, его не радовало. А ведь он клялся, что никогда не ввяжется в подобное еще раз… Никогда, и вот опять. Деметриус… Все проблемы из-за Деметриуса…
Сжимая в руке фонарь, он миновал распахнутый мертвый лифт и толкнул двери на лестницу. Он знал, что не только чокнутый Деметриус, но многие найдут своеобразное очарование в этих разрухе и тлении. Только не он. Эфил любил упорядоченность и чистоту. Чтобы все находилось на своем месте. Когда в прошлом году его психотерапевт диагностировал у него обсессивно-компульсивное расстройство, Эфил только кивнул. Ему хватило собственного психологического образования, чтобы узнать банальное ОКР.
Дышать через респиратор было трудно, но лучше уж так, чем вдыхать всякую дрянь. Эфил вышел на этаж и сразу почувствовал, что кожу начало жечь. Сначала он даже не понял, что это ощущение реально. Потом оно несколько усилилось. Сунув фонарь подмышку, левой рукой Эфил вытащил из кармана рацию. В правой он стискивал сирену.
– Эфил. Кожу пощипывает. Иду дальше.
– Я сейчас подойду, – отозвался Томуш. – Стой там.
– Все в порядке, – возразил Эфил. – Помощь не требуется.
Он начал с правого крыла. Шагая по коридору, он распахивал двери одну за другой, и из покинутых палат на него выплескивалось прошлое. Он чувствовал то боль в шее, то в животе, то вдруг давило на грудь, то закладывало нос, то чесались глаза. Рот наполнил вкус больничной еды, уши слышали голоса, слишком слабые, чтобы разобрать слова, однако интонации распознавались легко. Кто-то жаловался, кто-то успокаивал. В одной из палат жалобно плакал ребенок. Крик доносился прямо из пустого пространства над почерневшим от плесени матрасом.
– Не плачь, – вдруг отчетливо произнес женский голос, скорее раздраженный, чем сочувствующий. – Я приду снова через неделю.
У Эфила мелькнула мысль о отце. Да, его отец покончил с собой, но, по сути, это было то же самое, как если бы он просто сбежал. Затем Эфил задумался о своих детях, которым пришлось принять тот горький факт, что папа теперь не живет с ними, погнавшись за своими непристойными желаниями. Некоторые люди слишком эгоистичны, в этом все дело. Отвратительно, непростительно эгоистичны.
В следующей палате кто-то монотонно, страдальчески стонал. Иногда Эфил будто терял фокус, и звуки пропадали, но вскоре возвращались. Призраки, вмонтированные спиритом в разгромленные временем палаты.
Эфил ненавидел больницы. После Долины Пыли они с Деметриусом провели в больницах изрядное количество времени, из которого две недели Деметриус провалялся в коме, и для Эфила все казалось черным, будто его заперли в бочке с мазутом. Потом умирала его мать, и он навещал ее каждый день и пытался с ней разговаривать, хотя в глубине души хотел лишь того, чтобы все закончилось поскорее, раз уж исправить уже ничего нельзя. Ему было двадцать три года, когда в окрестностях Рареха нашли голову и торс его пропавшей сестры. Они хотели, чтобы он опознал ее по волосам, зубам и клочкам платья, все еще липнущим к телу, но он был слишком маленький, когда она пропала, и не мог полагаться на свои остаточные воспоминания.
Так и не подтвердив ее личность, он остался в ворохе сомнений. Большую часть времени он был практически уверен, что да, это была она, смирись, признай, опусти занавес. Но порой его начинала терзать абсурдная надежда: его сестра все еще существует, живет со стертой памятью, не ведая, что где-то есть человек, мечтающий вернуть ее. Вскоре у него случился нервный срыв, и ему пришлось провести в стационаре несколько месяцев.
Воспоминания о днях, когда он лежал в палате и не мог перестать видеть слипшиеся пряди темных волнистых волос, вдруг вспыхнули так ярко, что по щекам у него потекли слезы. Ему захотелось выйти. Больничная обстановка давила на него, душила, убивала. Убежать прямо сейчас, он не выдержит и секунды больше!
Эфил прошел через промозглую полутемную палату и, встав коленями на койку, попытался распахнуть окно над ней. Сирена мешалась. Другую (и притом нормальную) руку занимал фонарь. Эфил сложил вещи на кровать и дернул оконную створку снова. Что-то хрустнуло, по стеклу пробежала длинная трещина, и створка подалась. Лицо овеял успокаивающий прохладный ветер. Эфил поднялся на подоконник и выпрямился, готовясь спрыгнуть.
– Эфил, как дела? – взревел в рации искаженный респиратором, взвинченный голос Томуша, и Эфил вздрогнул. Он вдруг осознал, что стоит на подоконнике и смотрит на острые пики металлической ограды внизу. Осторожно попятившись, он слез с кровати. Схватил фонарь и сирену и прижал их к себе.
– Эфил, не молчи!
– Порядок, – выдавил Эфил.
– Здесь два мертвеца, – уведомил Томуш.
– Трупы?
– Скорее кости. Они давнишние. Как жжение?
– В правом крыле попустило. Иду в левое.
Рация снова заговорила. Деметриус жаловался, что ему скучно.
Эфил вышел из палаты и направился в левое крыло. Когда он прошел мимо лестницы, жар возобновился. Пять дверей спустя он уже чувствовал себя как булочка в духовке – того гляди покроется аппетитной поджаристой корочкой. Дискомфорт уже превратился в боль, особенно страдала увечная рука. Прижимая руку к груди, все еще стискивая ею шарик, он бегло осмотрел кабинеты врачей. Ничего примечательного.
– Нет тут никакого морга, – уныло сообщил Деметриус по рации.
Эфил ускорился, проверяя палаты. В одной из палат он всмотрелся в зеркало, пытаясь рассмотреть свое лицо на мутной, покрытой пятнами поверхности. Вроде все в порядке. У него не пропадало ощущение, что на щеках и лбу вздуваются пузыри.
– Эфил. Жарко. Иду, – коротко проинформировал он рацию.
– Деметриус. Жрать захотелось. Иду, – послышалось ему в ответ.
Эфил зашагал еще быстрее, игнорируя мелькающие по сторонам двери. Его интересовала только та, от которой исходил жар. От боли выступали слезы, делая зрение мутным. Впереди в конце коридора тускло, как кусок слюды, поблескивало окно. Правая рука выла от боли. Он уже не мог ощущать зажатую в ней сирену.
Конец коридора, палата слева с номером «22» на облупленной табличке, ничего. Те же койки с прогнившими матрасами. Он толкнул противоположную дверь («21»), и на него дохнуло, как из духовки…
В первую секунду ему показалось, что палата охвачена огнем. Потом зрение прояснилось, и он увидел красную мерцающую сеть. Будто сплетенная гигантским пауком, она тянулась от стены до стены, провисая перевернутым куполом и соприкасаясь с одной из пустующих коек. Нити слабо пульсировали, источая красное жгучее марево, и Эфил понял, что вот оно, это место, где все началось. Его глаза заволокло красным агонизирующим светом, а потом он резко провалился в черную плотную массу, как будто упал в затянутое нефтяной пленкой озеро. Прохлада окружила его, успокаивая вопящую кожу, охлаждая раскаленную голову…
В следующий момент его рвануло вверх, в нестерпимую боль, в комнату, где, свисая сверху, его опутывала красная сеть, впивалась острыми нитями в его бедра, живот и правую руку.
Как только к нему вернулся контроль над собственным телом, Эфил развернулся, с мучительным усилием зажал три кнопки сирены, предотвращая срабатывание, и бросился бежать.
Корчась от боли, он вывалился на лестницу, со стоном вытащил из сжатых в спазме пальцев сирену и начал стаскивать перчатку. Показалась рука, красная, будто с нее сняли кожу.
– Эфил, это ты? – услышал он голос снизу, и затем Томуш прогрохотал вверх по лестнице.
– Двадцать первая палата, – произнес Эфил сквозь стиснутые от боли зубы. – Там… нечто совершенно ужасное. Это следует проверить… Нам следует искать пациента с ожогами.
– Что с рукой? – Томуш быстро глянул и зарылся в своем рюкзаке. – Будут пузыри. Давай я обработаю мазью. Она холодит и немного обезболивает. Не повезло. Лучше бы я решил подняться. На первом разве что мертвяки, ну да что нам с них.
Выдавив на обожженную кожу приятно прохладную мазь, Томуш обмотал руку Эфила бинтом.
– Что с ними случилось? С теми, внизу? – спросил Эфил.
– На скелетах заметных повреждений нет. Сложно сказать, что могло их прикончить, спустя столько-то лет.
– Как там Деметриус? Он один…
Как по заказу, рация выдала:
– Уснуть со скуки можно. Все какие-то склады… Хочу жрать, жрааать.
– Не беспокойся за него, – раздраженно дернул головой Томуш. – Дуракам обычно везет.
Первый этаж действительно производил впечатление самой обычной заброшки, не считая пары скелетов в одной из комнат. Больную руку Эфил, баюкая, прижал к груди. Сирену он убрал в карман. Учитывая, что все документы остались на своих местах, разве что покрылись одеялом пыли, выяснить, кто занимал палату под номером 21, не составило труда. Агнуш Этта, восемь лет. В регистратуре они порылись среди слипшихся и почерневших от плесени медицинских карт, но его карты не было на месте.
– Может, осталась в кабинете его лечащего врача.
Рация заговорила.
– Там внизу… бассейн. Детский бассейн. И в нем дети. То есть не настоящие дети. Какие-то искаженные головастые существа. Барахтаются на дне, как в луже, – голос Деметриуса был полон отвращения и ужаса.
– Ну наконец-то его хоть что-то развлекло, – буркнул Томуш.
– Пойдем к нему.
– Сразу, как найдем карту. И я хотел тебе кое-что показать.
В противоположном крыле было что-то вроде уголка для отдыха. Диван, пара кресел, детский столик с замшелым стаканом карандашей и стопкой намертво слипшихся книг. Ничего странного, кроме разве что маленьких детских стульчиков, стоящих в ряд сиденьями к стене.
– Посмотри, – Томуш направил луч фонаря на пол. – Видишь эти дорожки? Царапины. Кто-то толкал стулья туда-сюда от стенки до стенки. Зачем?
– Я не знаю… Может, ему звук нравился, – выдал Эфил первое, что в голову пришло.
– В одном кабинете аквариум. Так камушки из него все вытащены и разложены в линию на ковре.
Эфил задумался.
– Я слышал о таком. Во время учебы на психологическом факультете. В итоге это может оказаться менее странным, чем кажется, – студенческие годы он до сих пор вспоминал с нежностью. Хотя бы потому, что Деметриус в университете почти не появлялся.
С историей болезни им повезло. Она лежала прямо на столе врача, будто для них положили. Стряхнув с обложки плотный слой пыли, Эфил раскрыл папку и пробежался глазами по страницам.
– Термальный ожог третьей степени, с поражением тридцати процентов тела (правая рука, живот, верхняя часть бедер). Поверхность ожога инфицированная, интоксикация организма средней степени. Ожоговый шок в торпидной стадии. Реакции слабые, сознание замутнено, сонливость. Поступил на второй день (вызов скорой). Родители не заинтересованы.
– Ребенок, похоже, кастрюлю кипятка на себя вылил, а папенька с маменькой только на второй день вызывают скорую? Вот уж действительно не заинтересованы, – поразился Томуш.
Эфил мрачно кивнул и ткнул пальцем в историю болезни.
– Обрати внимание на дату поступления.
– Двадцать четвертого октября двадцать третьего года, – прочел Томуш. – Эвакуация больницы началась на следующий день.
– Тот образ… там, в его палате, наверху… Он был очень отчетливый. Намного отчетливее, чем остальные на этаже. Мог ли столь мощный отпечаток сформироваться так быстро, всего за сутки?
Синие глаза Эфила и голубые Томуша встретились. Томуш кивнул.
– Этот мальчик остался в здании после эвакуации. И очень сильно страдал.
– Но почему он не… – начал Эфил.
В этот момент завизжала сирена.
17.
[??:?? ?]
Он находился в темном помещении, напоминающем пещеру.
– Что ты видишь? – настойчиво осведомился Октавиус.
– На данный момент практически ничего, – ответил Дьобулус.
– Ох… скажи мне, что это то место. Что мы наконец дошли, – простонал Октавиус. – Все это начинает переходить границы разумного. Я сбился со счету, сколько раз мы…
– Тихо! – перебил Дьобулус. Он прислушался. Из темноты доносился слабый писк. – Это не то место. Смирись.
– У нас нет времени на то, чтобы развлекаться в посторонних видениях, не имеющих отношения к делу, – Октавиус звучал сердито. – Двигайся к цели.
– Если бы я мог контролировать где окажусь… – возразил Дьобулус. – Брось ныть и дай мне разобраться, что это за звук… То ли животное, то ли младенец.
Это действительно оказался младенец. Озвучивая для Октавиуса каждое свое действие, Дьобулус на ощупь отыскал ребенка и поднял его, пытаясь успокоить.
– Тише, маленький, тише… ай!
– В чем дело? – насторожился Октавиус.
– Я порезался.
Сквозь пеленки выпирали выступающие прямо из маленького тельца острые металлические детали.
Октавиус тяжело вздохнул.
– Ладно, Дьобулус. Давай обсудим твои отцовские комплексы. Видишь ли, твои дети, не считая Лисицы, которую ты воспитывал с младенчества, достались тебе с полным комплектом психологических проблем, и ты делал все, что мог, пытаясь нивелировать…
18.
[13:35, воскресенье. Центральная больница, Ийдрик]
Для такого маленького шарика сирена производила поразительно громкий звук. «Опять Деметриус во что-то вляпался», – подумал Эфил. В нем поднимался гнев, усиленный страхом. Он сорвал очки и респиратор, готовясь бежать очень быстро.
В подвале, ориентируясь на вой сирены, они пролетели мимо душевых, прачечной и склада, мимо комнаты с табличкой «Детский бассейн» и еще каких-то безымянных помещений, в итоге оказавшись в просторном зале с раковинами и фонтанчиками для питья. В момент начала эвакуации в зале велись ремонтные работы – стояли мешки с цементом, часть стены была разобрана, из нее торчал обрезок трубы. Извлеченный фрагмент трубы лежал на полу. Эфил поднял трубу, взвесил в руке. Вроде не должна рассыпаться с одного удара. Он как будто заранее настроился на то, что сделает.
Они вошли в распахнутые двойные двери кафетерия. Неровные ряды столов и стульев, сирена, разрывающаяся дальше, в кухне. Они больше не бежали, шли осторожно, крадучись, опустив фонари.
У входа в кухню Томуш попытался оттеснить Эфила, но тот толкнул его плечом и рванул вперед. Сначала Эфил услышал хруст и шорох, потом луч фонаря высветил Деметриуса, сидящего на полу. Вокруг него валялись знакомые ярко-желтые пакеты от печенья «Ракета». Дети Эфила любили такое печенье. Бессмысленным движением Деметриус опускал руку в пустой пакет, затем подносил ее ко рту, делал жующие движения челюстью, а после повторял все снова. Луч коснулся его лица, и он поморщился от света. Эфил узнал этот пустой взгляд. Он уже видел такой… в Долине Пыли.
Деметриус отбросил пакет и встал, выпрямившись во весь свой значительный рост. Неторопливый. Угрожающий. Страшный. Сильный и самоуверенный. Я-никого-не-слушаю-Деметриус. Я-делаю-что-хочу-Деметриус. Я-втяну-тебя-в-неприятности-Деметриус. Жена (то есть теперь уже бывшая жена) много раз говорила Эфилу, что он должен дистанцироваться от правителя. Когда она обнаружила, до какой степени Эфил не способен от него дистанцироваться, она только сказала: «Я знала» – и подала на развод. Эфил злился на себя. Но больше он злился на Деметриуса – с его навязчивостью, агрессией и эгоизмом. В этом человеке Эфил видел причину всех своих бед.
Бросив фонарь на пол, он крепко взял трубу двумя руками, игнорируя боль в правой, и ударил, целясь в темное пространство прямо над зеленоватым свечением скалящегося с футболки Деметриуса люминесцентного черепа. Первый удар, казалось, не произвел особо эффекта. Эфил ударил еще раз, сильнее, и услышал, как Деметриус кулем рухнул на пол. Чувствуя изумление и торжество, Эфил бросил трубу.
Подошедший Томуш посветил фонарем на бесчувственное тело. Томуш гордился своими выдержкой и рациональностью, не подводящими даже в самых сложных ситуациях, но это был тот редкий момент, когда он не имел ни малейшего представления, как реагировать.
– Советник, вы осознаете, что только вырубили правителя Ровенны ударом трубы по голове?
– Вмазать ему как следует – это лучший способ привести его в чувство. В прошлый раз отлично сработало, – беззаботно отмахнулся Эфил.
– У него может быть черепно-мозговая травма.
– Череп у него крепкий, а в наличии мозгов вообще не уверен. Он сейчас придет в себя. Деметриус, подъем! – Эфил пнул поверженное тело носком ботинка. – Нечего разлеживаться, мы спешим.
Деметриус пошевелился и сел, со стоном обхватив голову руками. С кончика его носа капала кровь, заливая флуоресцентную футболку.
– Эфил, ты охренел…
– Потом претензии выскажешь, – хладнокровно перебил Эфил. – Давай, объясняйся.
Потирая лоб, морщась и периодически переключаясь на изобилующую обсценной лексикой критику в адрес советника, Деметриус таки рассказал, что с ним произошло.
История была краткой. Он слонялся по подвальному этажу, зевая от скуки и мечтая что-нибудь сожрать. Заглянув в душевую и обнаружив наличие в кране воды, сделал глоток – город размещался в низине, и некоторое количество воды доходило самопроизвольно, хотя водонасосные станции были давно отключены.
Бултыхающиеся на дне бассейна потусторонние дети немного пошатнули его в целом на редкость устойчивое душевное равновесие, но думать о еде, конечно, не помешали. Войдя в кухню, он увидел рассыпанные по полу пакеты от печенья «Ракета» и заглянул в один в надежде, что там еще осталась пара печенюшек. В какой момент он перестал видеть проблему в том, чтобы найти что-то пригодное в пищу в здании, пустовавшем семь десятков лет, он не помнил. Печенье он действительно нашел. Оно было одуряюще сладкое, вкуснее, чем все, что он когда-либо ел раньше. Он начал просматривать усеивающие плиточный пол вскрытые пакетики, в каждом обнаруживая печенье или два.
Чуть позже он заметил в руке непонятную круглую штуку. Он не понял, что это такое. И бросил ее. А далее провал в памяти вплоть до момента, когда Эфил пнул его под ребра.
– Это ты разбил мне башку? Злоебучий ты псих, Эфил, а еще учился на психолога…
– К некоторым людям применима только карательная психиатрия, маньяк недоделанный.
– Вы оба придурки, – безапелляционно резюмировал Томуш. – Опасные в своей дурацкой непредсказуемости. Что бы ни произошло в дальнейшем, надеюсь, мне больше не придется работать с вами двумя.
Эфил церемонно поклонился, что выглядело бы как издевка, не будь он смертельно серьезен.
– Примите мои глубочайшие извинения за этот инцидент.
– Печаль, я опять голодный, – Деметриус похлопал себя по животу. – Воображаемая еда оказалась не в счет. Я бы пожевал сейчас что-нибудь сладенькое. Печенье, например.
Эфил задумчиво оглядел разбросанные пакетики. Подняв один, прочел дату изготовления.
– Произведено за неделю до эвакуации. Вероятно, больница закупала печенье в качестве десерта для пациентов. Надо же. Столько лет прошло, а дизайн упаковки все тот же.
– Едва ли во время эвакуации кто-то судорожно бросился пожирать печенье, – заметил Томуш. – Значит упаковки вскрыли уже после.
– Мародеры? – осведомился Деметриус.
– Труп? – спросил Томуш, обращаясь к Эфилу.
– Какой труп? – заинтересовался Деметриус. – Думаете, это труп съел печенье?
Эфил помотал головой.
– Ни следа. Понятно, что за прошедшие годы тело бы разложилось. Но косточки бы остались. Здесь же даже крыс нет, заметил?
– Спустя некоторое время, может быть, несколько дней, мальчик вышел из палаты, – предположил Томуш. – И спустился в кафетерий в поисках пищи. Обрати внимание, как яростно разорваны пакеты. Он был очень голоден…
– Мальчик? – не понял Деметриус. – Какой такой мальчик?
Томуш заглянул в покрытый разводами ржавчины холодильник.
– Тут бутылки с молоком. Не вскрытые. И еще много всякого. Почему он съел только печенье?
– Меня больше удивляет тот факт, что он сумел остаться в живых, – заметил Эфил. – Ребенок… с такими ожогами… без медицинской помощи. Он встал, спустился со второго этажа в подвал, надорвал эти пакеты, в конце концов. У него была обожжена рука, помнишь? Это ему не помешало. Каким образом?
– Вы двое! – повысил голос Деметриус. – Прекратите меня игнорировать!
– Не знаю, – пожал плечами Томуш. – Ты что думаешь?
– Ладно. Обсуждайте дальше этого не пойми кого, а я пока кровью истеку, – проворчал Деметриус.
– А, точно, – вспомнил Эфил. – Надо что-то сделать с его травмой.
– У меня есть кровоостанавливающий порошок и бинты, но это только первая мера, – сказал Томуш. – По завершении операции вам нужно будет показать голову врачу, правитель. А еще лучше двум врачам.
Эфил рассмеялся. В какой-то момент его настроение резко улучшилось.
– Куда теперь?
– Сбегаем по адресу нашего пациента. Глянем, как он жил. Шустрее, там вот-вот ливанет.
