Литтмегалина
Игра Бродяг
У Наёмницы возникло странное ощущение. Как будто ее сердце разматывают, как клубок, ухватив за кончик нитки, и попытка удержать его, сохранить при себе, приводит лишь к жжению в пальцах. Она была совершенно к этому не готова. Она предпочла бы остаться целой. Самой по себе. Но этого уже не получалось. «Хватит, – вскрикнула она мысленно, – хватит, ХВАТИТ!»
В ее голове будто что-то взрывалось – белая вспышка, слепота. А затем Наёмница обнаружила, что стоит на берегу, в пяти шагах от Вогта, и ее сердце колотится, как будто она изготовилась бежать.
– Не отдаляйся от меня, – сказал несчастный и усталый Вогт. – Они скоро появятся.
– Я и не отдаляюсь, – ответила Наёмница.
Я просто запрещаю себе приближаться.
«Нам будет все сложнее и сложнее, – подумала она. – И однажды станет совсем невыносимо».
Впервые в жизни она жалела, что не способна полюбить.
***
Ночной бой длился бесконечность. Никто не побеждал, но и никто не проигрывал. Одну за другой Вогт швырял огненные вспышки, которые, падая на траву, поднимались высокими кострами. Трава в них пылала, но не чернела. Шипению огня вторило взбешенное шипение Восьмерки. Свет и пламя пугали их, не позволяли подойти близко. Однако каждая вспышка требовала усилий, и Вогт быстро выдыхался. Только отблески костров оживляли его застывшее бледное лицо. В голове Наёмницы все перемешалось. Пульсировала единственная мысль: следующую ночь им не пережить.
Возможно, и эту ночь тоже.
Растерянная, не способная помочь, Наёмница села на траву и закрыла лицо руками. Восьмерка кружила вокруг, словно хищные птицы. Где-то неподалеку от нее взвился очередной костер, его свет проникал сквозь пальцы. Ладонь Вогта, холодная и мокрая, скользнула по ее плечу в поисках опоры.
– Каждый раз… – прошептал он. – С каждой вспышкой… как будто часть меня пропадает.
«Тогда ему немного осталось», – в помутнении подумала Наёмница.
Из темноты вырастали руки. Так оно и было: это сама темнота пыталась схватить их, втянуть их в себя, в черную глубь, из которой нет спасения. Эти бледно-серые лица обещали боль, как тысяча подобных лиц до этого; ненависть, хлынувшая из их холодных глаз, отравила все здесь.
Каждый последующий костер оказывался все бледнее и ниже и быстро гас, задутый вихрем, вращающимся вокруг них. Вращение все замедлялось… и Наёмница знала, что когда все вокруг них замрет и замрут они сами, для них будет лучше исчезнуть, избежав тем самым того, что произойдет далее. У них не останется неповрежденным и волоса на теле.
– К воде, – выдохнул Вогт.
– Зачем? – спросила Наёмница. – Ты думаешь…
Вогт тянул ее за собой.
Руки выпростались из темноты, хлестнули, как распрямившиеся ветви. Вогт швырнул в их сторону огонек. Попав в цель, огонек распался на гроздь обжигающих брызг. Послышалось возмущенное шипение. Руки спрятались.
Едва видя что-либо в темноте, Наёмница прыгнула вслед за Вогтом и вскрикнула, по пояс провалившись в ледяную воду. Вогт схватил ее за руки и поднял. Наёмница не догадалась в ту секунду, отчего она так растерялась. Вогт почти нес ее, потом поставил на слабые ноги.
– Стой, не двигайся.
Под ними все качалось и вздрагивало. Только вцепившись друг в друга, бродягам удавалось сохранять равновесие.
– Не смотри вниз, – сказал Вогт, но Наёмница в любом случае сейчас смотрела только на него. Потом ее потрясенный взгляд переместился влево, и она вскрикнула:
– Вогт!
Восьмерка стояла на берегу, протягивая к ним руки в широких рукавах. Сквозь темноту Наёмнице казалось, что эти руки удлиняются, стремясь достичь их. Да, они действительно удлинялись. Бродяги не могли шевельнутся. Их силы иссякали, но Вогт продолжал удерживать Наёмницу над водой. «Все-таки он очень сильный», – подумала Наёмница. Раскатистый грохот прокатился над ее головой. «Что это?» – не поняла Наёмница, и одновременно Вогт глухо произнес: «Спасибо».
Руки застыли – пальцы досадливо сжались в кулаки, рукава покачиваются на ночном ветру, – а затем медленно потянулись обратно. Восьмерка подняла лица к небу. Капюшоны соскользнули, упав на плечи, и обнажились их лысые головы – совсем гладкие, как черепа.
– Спасибо, – поблагодарил Вогт еще раз.
Под ними волновалась вода, и Наёмница ухватилась за Вогта, пытаясь удержать равновесие.
Ледяные пальцы подняли капюшоны. Мерцание злобных глаз погасло.
Наёмница смотрела на берег, и ей казалось, что черных фигур на нем уже не восемь. Шестеро, четверо… вот и две оставшиеся тени соединились, как сливаются тени – просто сомкнулись, став одной. Еще какое-то время одинокая фигура мрачно взирала на них, а потом растворилась в темноте – за секунду до того, как серебряно-синие капли ночного дождя обрушились с неба.
Наёмница всхлипнула, и вдруг они оба рухнули в воду. Они выбрались на берег, изрядно наглотавшись воды, чихающие и шмыгающие носами. Дождь превратился в ливень.
– Они доберутся до нас, Вогт, – сказала Наёмница. – В следующий раз наверняка.
Вогтоус был слишком усталым, чтобы ответить, и молча слушал, как она плачет.
Дождь падал сплошным потоком. Мир суши превратился в водяной мир, но это было хорошо, потому что пока идет дождь, их враги не появятся вновь. Даже стекающая за шиворот вода не казалась такой уж неприятностью, отвлекая от невыносимых мыслей о надвигающемся поражении. Наёмница затихла и сгорбилась, став как будто бы втрое меньше.
Вогт заговорил с кем-то на незнакомом языке, походящем на ветер, на шелест листьев, на плеск воды – непостижимым образом его речь вобрала в себя все эти звуки, хотя, казалось бы, люди и вовсе не способны их издавать. Это был самый древний язык, общий для всех.
Наёмница вслушивалась, и постепенно эти странные звуки превращались в слова, имеющие смысл: благодарность. Дело тут было отнюдь не в том, что ее душа родилась раньше ее тела, а в том, что все живое знает этот язык и забыть не может, хотя люди и городские, разжиревшие на сытных помоях крысы верят, что им удалось. Когда Вогт умолк, она сказал:
– Ты можешь не хотеть этого, но ты все больше и больше бог, Вогт.
Вогтоус ничего не ответил. Его лицо было темнее черной тучи в синем ночном небе.
***
По ощущениям (близким к истине) они проснулись в самом центре глубокой лужи. Не менее часа они отчаянно дрожали, выбивая зубами громкую дробь, а затем небеса сжалились над ними и из облаков выглянуло солнце. «Никогда больше не уходи!» – в приступе восторга подумала Наёмница.
Она развесила мокрый зеленый плащ на мокрых зеленых ветках, всерьез надеясь, что он высохнет, что было бы более странным в такой обстановке, чем если бы она нашла в своих волосах пару рыбин.
Эх, как бы это было здорово – пара рыбин. Отличный бы получился завтрак…
Странно, что за все это время им ни разу не пришло в голову попробовать наловить рыбу в реке. Та рыбина, которая когда-то угодила за пазуху Вогту, не считается – это был подарок. Впрочем, у них все равно не было ничего похожего на удочку. Наёмница посидела на берегу, надеясь как-то исхитриться поймать рыбу голыми руками, но у берега мелькала разве что мелкая, с ноготок, рыбешка, а весь вкусный жирный крупняк держался на глубоководье.
Тяжело вздохнув, бродяги поплелись в колючую ежевику.
Вогт почти все время молчал. Угрюмый, изрядно похудевший за время их скитаний, бледный, с синевой под глазами и длинными нечесаными волосами, даже для человека он выглядел не слишком хорошо. И уж тем более не тянул на божество. Что, однако, не отменяло того факта, что они до сих пор живы исключительно благодаря его особым способностям…
– Вогт, вода… ты…
– Нет, – перебил Вогт, отползая от нее.
– Почему?
– Я не хочу говорить об этом. Не хочу даже думать.
– Ты боишься быть богом, Вогт? – неосторожно спросила Наёмница.
Вогт вспыхнул. Он заговорил с такой быстротой и свирепостью, что, отшатнувшись, Наёмница потеряла равновесие и шлепнулась задом на колючий куст.
– Боюсь быть богом? – спросил Вогтоус, исподлобья глядя на нее. – А ты думаешь, быть человеком это настолько легче? Просто человеком? Ответь мне: тебе легко?
– Н-нет, – промямлила Наёмница, краснея.
– Ты обвиняешь меня в нерешительности?
– Нет! – возразила Наёмница, сгорая от стыда и ужасно жалея, что нельзя забрать слова обратно. – После того, как ты спас нас прошлой ночью, мне и в голову бы не пришло обвинить тебя в нерешительности.
– Так не обвиняй, – вид Вогта сулил громы и молнии. Он просто встал и ушел.
Угнетенная Наёмница осталась сидеть на колючем кусте.
– Твоя задница заслужила каждого шипа, будь они хоть втрое длиннее, – припечатала она себя.
Пока не решаясь вернуться к Вогту, Наёмница встала и побрела сквозь заросли ежевики, не обращая внимания на чиркающие по ногам колючки. Кусты ежевики вскоре закончились. Теперь она шла по роще. Гладкость мокрых темно-зеленых листьев утешала ее, хотя она совсем продрогла под брызгами, летящими с каждой потревоженной ветки. Капли воды мерцали на черных волосах Наёмницы, словно брызги расплавленного серебра. Когда очередной вздох ветра угасал в кронах, становилось очень тихо. Эта тишина была как очищение. Наёмница вдохнула ее в себя и почувствовала, как внутри устанавливается хрупкий покой. Наклонив голову, она проскользнула под низкой широкой веткой и оказалась на маленькой поляне. В центре поляны росла маленькая яблоня, на ветвях которой горело несколько красных, как закат, яблок. Наёмница вспомнила, что страшно голодна.
– Красивая яблоня, – обратилась она. – Позволишь мне взять несколько твоих яблок?
Листья прошелестели, хотя ветра в эту минуту не было. Этот шелест походил на тихий звон крошечных колокольчиков.
Наёмница склонила голову:
– Спасибо.
Она и не подумала о том, что разговаривает с деревом, так же как в прошлой жизни ей не пришло бы в голову заговорить с деревяшкой. Но ее прошлая жизнь осталась далеко – и принадлежала человеку, имевшему
все меньше отношения к ней нынешней.
***
По воде бежали легкие волны. Волнистые влажные волосы Вогта выглядели темнее, чем обычно. У Наёмницы возникло ощущение, что она подкрадывается к нему, и потому она нарочито громко наступила на ветку.
– Ты обижен на меня? – спросила она, глядя на Вогта сверху.
– Нет, – голос Вогта звучал беззлобно, но грустно.
– Можно сесть рядом с тобой?
– Садись.
Наёмница села и положила яблоки на колени. Она не могла придумать, как спросить об этом, и так они бы еще долго молча смотрели на воду, если бы Вогтоус не заговорил сам:
– Ты никогда не задумывалась о боге? О том изначальном, который создал мир вокруг нас, и все те миры, что существовали до нашего?
– Нет, – покачала головой Наёмница и тут же подумала, что солгала.
– Какими ему видятся миры? Наверное, он может разместить любой из них на ладони. А какими ему видятся люди? Пылинки, не больше. А наши заботы, чувства? Понимает ли он их? Или для него они так малы, что он уже не способен воспринять их?
– Я… я не знаю, Вогт.
– Я утаивал от тебя тот факт, что с какого-то момента начал ощущать в себе странную силу. Ее количество возрастало, и я обнаружил, что могу ее контролировать, могу применить ее, чтобы облегчить наше выживание в Игре: немного помочь себе здесь, немного подправить события там… вероятно, нечто подобное я неосознанно совершал и ранее. Однако, как только я начал применять эту силу более явно, я заметил, что все начало меняться.
Наёмница посмотрела на его печальный профиль.
– Как меняться?
– Между мной и всем тем, что меня окружает, начало нарастать расстояние… Отдаляется… или это я отдаляюсь? Становится невесомым, призрачным. Меньше ранит и меньше радует. Чувства блекнут.
– Я не понимаю… – чуть слышно призналась Наёмница.
Вогт улыбнулся неуверенными губами, пытаясь улыбкой сдержать слезы.
– Я меняюсь. Даже между мной и тобой все увеличивается расстояние. Моя привязанность к тебе так сильна, что сможет продержаться еще очень долго. Но и она в конечно итоге будет потеряна. А я не хочу терять это чувство. Или любое другое. Вспомни Урлака. Лишь звери составляли ему компанию… и ни единого существа, равного ему или подобного ему. Он остался милостивым. Но утратил способность любить.
Наёмница кивнула. Если она и не понимала, то очень старалась понять.
– Уверен, Урлак знает эту печаль, холодную, как осеннее небо. Мои детские мечты принесли мне совсем не то, когда исполнились. Теперь я сомневаюсь, что кто-либо захочет быть богом после того, как ощутит хотя бы однажды, как это. Путь бога – прямой путь вверх, в мире, где все движутся по горизонтали. Это самый одинокий путь. Я мог бы удержаться на земле, отказавшись от действий, каждое из которых поднимает меня чуть выше. Но как тогда мы выживем в Игре? Я связан, – Вогт посмотрел в белое тусклое небо. – Птицы улетают.
Птицы летели над ними и мимо них, затерянные в огромном небе. Они могли лететь слева направо, или справа налево, но Наёмнице совершенно точно не доводилось видеть птиц, взмывающих вертикально вверх, чтобы совсем исчезнуть из вида, проникнув сквозь облака в вышину, которую люди никогда не видят и не знают ее.
– Если это часть Игры, – сказал Вогт, – то это слишком жестоко.
– Я нашла яблоки. Возьми, – сказала Наёмница и протянула их ему все сразу.
***
Вечером снова начался дождь – благословение, избавление от Восьмерки. Трава, едва успевшая просохнуть, опять стала мокрой и скользкой. В кошмаре Наёмницы трава тоже была скользкой – от крови, сначала принадлежащей только ей, а затем смешавшейся с чужой.
Она посмотрела на свои руки – тонкие, слабые. Детские руки. Этого уже хватило, чтобы превратить сон в кошмар. Менее всего ей хотелось вернуться в то время, когда она не была взрослой и сильной. Ведь быть ребенком – это значит быть беззащитным.
Она казалась себе очень маленькой здесь, среди этих наполовину обвалившихся стен, ощущая острые камни, впивающиеся в спину. Она слышала свое хриплое дыхание, биение своего сердца, свои беспомощные всхлипывания, которые она пыталась приглушить, закрывая рот ладонями. Затем она осознала, что эти руки – уже не ее. Они были шершавыми и большими.
Она закрыла глаза, открыла их. Нестерпимая тяжесть обрушилась на нее, и она закричала от боли, задыхаясь.
***
– Проснись, это сон! – Вогт тряс ее за плечи.
Перед глазами Наёмницы все еще горели алые пятна. Она не могла остановится и выла, как бы глупо это ни выглядело. Шел дождь. Его капли стучали по листьям. До бродяг долетали лишь отдельные капли.
– Что тебе приснилось? – спросил Вогт, когда Наёмница немного успокоилась.
Она помотала головой.
– Не хочу вспоминать. Хочу забыть. Уже забыла.
– Однажды тебе придется вспомнить все, – устало возразил Вогт. – Иначе тебе никогда не стать целой.
– Зачем мне стать целой?
– Чтобы вернуть себе себя и жить по-настоящему, – сонно пробормотал Вогт и, прижавшись к ней, заснул.
Наёмница не отодвинулась, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Ровное успокаивающее тепло Вогта заставляло алые всполохи, все еще реющие в темноте, блекнуть.
***
Оборвав яблоки (не без разрешения), они завернули их в плащ, и теперь Вогт нес куль под мышкой. Стояло прохладное раннее утро, от реки тянуло сыростью. Хоть зубы бродяг не стучали, но вся их кожа покрылась мурашками. Как бы там ни было, они продолжали путь, разговорами отвлекая себя от уныния.
– Когда-то давно, разбирая книги в монастырской библиотеке – заботиться о них было моей обязанностью, – я нашел старый свиток. Он был в плохом состоянии, очень ветхий, буквы расплылись, словно свиток побывал в воде. Некоторые слова едва читались. Реставрация свитка не представлялась возможной, поэтому я занялся копированием, – рассказывал Вогт. – Я провел много дней разбирая слова, превратившиеся в чернильные пятна, но сведения, содержащиеся в свитке, стоили любых усилий. Манускрипт был озаглавлен «Книга Кристальных Вод» и написан устаревшим языком, на особом наречии, характерном для озёрников.
Наёмнице никогда не доводилось слышать об озёрниках.
– Это кто еще такие?
– Так называли небольшое сообщество, некогда проживавшее у западной границы Нарвулы. Защищенные от распрей густыми лесами и цепочкой гор, озёрники наслаждались миром и покоем. В их местности было много-много озер, прекрасных, как капля росы в цветке, с такой прозрачной чистой водой, что даже в пасмурную погоду дно просматривалось с берега. Озёрники питались главным образом рыбой и, говорят, легко доживали до сотни лет. Они почитали природных духов, среди которых главенствующую роль занимал дух воды.
– А, очередные блаженные? Как вы в своем монастыре?
– Если тебе так будет понятнее… К сожалению – или к счастью, тот, кто написал «Книгу Кристальных Вод», не дожил до того ужасного дня, когда озёрникам пришлось навсегда покинуть их прекрасную долину, – Вогт помрачнел. – Одинокий отряд таки сумел преодолеть леса и горы. В долине эти люди проявили всю свою порочность. У них не было уважения ни к духам, ни к людям. Когда озёрники попытались прогнать грубых чужаков, те начали убивать их. Глядя, как кровь расходится мутью в воде, которая когда-то была прозрачнее солнечного луча, озёрники оплакали омраченное божество и навсегда оставили долину озер, чтобы рассеяться по опасным просторам Нарвулы, смешавшись с остальным населением страны.
– Рядовая история, – пожала плечами Наёмница. – И?
– В свитке утверждалось, что когда-то весь мир представлял собой одно большое озеро. Все живое, что существует сейчас, зародилось в воде и поэтому не может быть полностью отделенным от нее.
– Не спорю, – сказала Наёмница. – В жаркие дни это ощущаешь особенно остро.
– В манускрипте воду называют веществом веществ.
– Это очередное бессмысленное выражение из разряда «лишь бы звучало по-умному»?
– Нет. Это означает, что вода является первоосновой.
– А, – Наёмница махнула рукой. – Теперь все сразу прояснилось.
– Вода необыкновенно изменчива. В обычном состоянии она жидкая и способна растворять другие вещества. Замерзнув, она становится твердой. Она может подниматься в небо в виде пара, оседать туманом или же падать снегом. Ничто другое не способно к таким превращениям. Кроме того, вода вездесуща, являясь частью практически всего живого. В «Книге Кристальных Вод» среди прочего говорилось о той способности воды, которую автор свитка называл «памятью».
– Память воды? И что же она помнит?
– Все, – невозмутимо ответил Вогт. – Ей все известно.
Одна вероятность, что кому-то или чему-то может быть все о ней известно, вызывала у Наёмницы острое чувство паранойи.
– В «Книге Вод» утверждалось, что еще до нашего рождения вода окружает и защищает нас в чреве матери. Нас омывают водой после рождения, и вода запоминает наш первый страх. Достаточно вздохнуть и выдохнуть – и мельчайшие капли воды, покинувшие наше тело вместе с выдохом, перемешаются с крошечными, невидимыми глазу капельками, рассеянными в воздухе, передав им то, что узнали. Рано или поздно воде становится доступно каждое наше воспоминание. Вода помнит, сколько раз она смывала грязь с наших тел, а сколько раз – кровь, и кровь, проливаемую самим человеком, она отличит от чужой.
– Звучит как ахинея.
– Кто знает, может быть, в их верованиях была доля правды.
– Вода, – назидательно произнесла Наёмница, – это просто вода.
– А все же что-то есть в этих идеях… – задумчиво пробормотал Вогт. – Ведь пугает же по какой-то причине вода тех, восьмерых. Очень жаль, что «Книга Кристальных Вод» осталась незавершенной. Возможно, автор сумел бы как-то обосновать свои воззрения.
– Почему он не закончил?
– О, там есть короткая приписка чужой рукой… Автор погиб. Он утонул.
Наёмница не удержалась от ухмылки.
– Вот что случается с теми, кто слишком много знал.
Большие глаза Вогта были наивнее глаз ребенка.
– Я не думаю, что вода сделала это нарочно, – объяснил он со всей серьезностью. – Просто она не может спасти того, кто заплыл слишком далеко.
– Вогт, ты уверен, что мы не заплыли слишком далеко?
– Не уверен. Но мы очень сильные.
– Хм, – ответила Наёмница, неудачно изобразив глубокомысленность. – А что там дальше с «Книгой Вод»?
– Я сделал полную копию свитка и также осуществил перевод на рядовой нарвулианский – наречие озёрников довольно трудно для понимания. Скопировал я и иллюстрации. У меня ушло на это около полутора лет.
Наёмница посмотрела на Вогта с легким удивлением.
– Если ты веришь в важность чего-то, Вогт, ты становишься очень упорным.
– Да.
Они оба ощутили напряжение между ними. Казалось бы, все как прежде, – но на самом деле даже не так, как вчера. Наёмнице не хотелось думать об этом. Она походила сейчас на жесткую травинку под ветром – она должна либо согнуться, либо сломаться, но стоять как прежде она не сможет.
– Однако все мои усилия пошли прахом… пеплом. Во время того инцидента библиотеку подожгли. «Книга Прозрачных Вод» была пожрана огнем, как и многие другие. Это напомнило мне о погребальных обрядах у некоторых народов, – голос Вогта звучал беспечально, но это не означало, что ему не было грустно.
– Ты не возненавидел мятежников еще и за это?
– Нет. Они поддались неправильным эмоциям. Они разожгли костер, но и сами в нем сгорели. Они просто были глупыми… – Вогт нахмурился. – Возможно, я смог бы остановить их… но только я сегодняшний. А в тот день я был наивен и многого не знал. Я растерялся и испугался. Но дело в том, что я смог стать таким, как сейчас, только после того, как все случилось, – Вогт замолчал.
Небо было сплошь затянуто тучами. Очередной порыв холодного ветра заставил Наёмницу плотнее запахнуть плащ.
– Однако есть кое-что, за что я действительно заслуживаю упрека… – медленно продолжил Вогт. – Я видел, как мои друзья умирают, и не мог не чувствовать боль, но одновременно с этим я помнил о свитке, жалел о моей напрасно проделанной работе. Бумага и буквы… как мог я думать о них, когда вокруг был такой кошмар! Так что и меня охватили неправильные эмоции.
Вогтоус потянулся к руке Наёмнице, но Наёмница отшатнулась.
Между тучами возникла брешь, сквозь которую хлынул свет, невероятно яркий, сверкающий. Он походил на расплавленное золото.
– Прости, – сказала Наёмница, протянув дрожащую ладонь.
Вогт только покачал головой, больше не пытаясь приблизиться.
Брешь среди туч росла. Солнце осветило все, и каждый цвет стал ярче. Но между бродягами по-прежнему лежала тень. Потом она поднялась и встала между ними стеной.
***
Очередной ночной дождь, стучащий по листве над ними, творил иллюзию безопасности, но в чем-то Наёмница оставалась совершенно беззащитна. Она проснулась оттого, что Вогт крепко прижимает ее к себе.
– Отпусти меня, – сипло потребовала она.
– Так должно быть.
– Нет, – Наёмница оттолкнула его и вскочила на ноги.
Ее окружала сплошная тьма, в которой лишь мелкие капли дождя вспыхивали серебром. Вогт тоже поднялся и схватил ее за руку.
– Если ты позволишь мне…
Она оттолкнула его и побежала, но слабость в коленях не позволила ей набрать скорость. Вогт догнал ее, и Наёмница почувствовала, как его руки обвивают ее, словно ползучие растения… как ядовитые растения. Вогт был ей отвратителен; все сейчас было ей отвратительно.
– Если ты позволишь мне прикасаться к тебе, ты поймешь, что тебе нечего бояться.
– Не трогай меня. Я тебя ненавижу.
Она вывернулась, но сразу оказалась схвачена снова. Вогт развернул ее, притиснул к себе. На миг Наёмнице отчаянно захотелось сдаться, положить голову ему на плечо, но вместо этого она изогнулась дугой, пытаясь выдержать хоть какую-то дистанцию.
– Ты же знаешь, что сейчас все совсем по-другому, – спокойно сказал Вогт.
– Я знаю, но я не понимаю, – ответила Наёмница, и собственный голос показался ей чужим – хриплым и сдавленным. – Ничего не понимаю.
Капли воды, падающие с неба, потекли по ее лицу. Наёмница закрыла глаза. Внутри нее все болело.
– Лучше бы я убила тебя еще в самом начале.
– Попытайся сейчас.
Открывшись, глаза Наёмницы злобно вспыхнули.
– И что будет?
– Ничего, – Вогт сверкнул в темноте зубами. – Я смогу выдержать вспышку твоей ярости.
– Отпусти меня, немедленно.
– Заставь меня.
Вот бы ударить его так больно, что бы он понял, почему ее нельзя трогать, чтобы ему стало так же плохо, как ей сейчас… Наёмница сморгнула то ли воду, то ли слезы и сказала:
– Это ты меня заставляешь.
– Заставляю, – согласился Вогт. – Иногда лучше заставить.
– Я не хочу.
– Правда? – неискренне удивился Вогт. – Я слышу все твои мысли. Каждую. Никогда не пытайся обмануть меня. Это только страх. Тот же, который не позволяет тебе вернуть твое имя. Ты человек, который, не дрогнув, прижигал себе раны каленым железом. Так почему ты не можешь решиться? Погладь паука. Прыгни в реку с обрыва. Поцелуй меня.
– Хватит! – закричала Наёмница.
Она рванулась. Если бы она могла освободиться от него, пусть даже оставив ему клочья кожи, она бы так и сделала. Но он сам отпустил ее, и Наёмница упала на траву. Над собой она увидела медленно растворяющиеся в слезах звезды, тускло сияющие среди лохматых ветвей, бледно-синие, будто вырезанные из тончайших льдинок. Она казалась себе такой же хрупкой, как они, такой же призрачной, как их слабый и чистый свет. Сквозь бреши в листве на нее падали капли. А затем Вогт накрыл ее собой, заслонив от дождя.
– Нет, – сказала Наёмница.
– Я люблю тебя, – прошептал Вогт, щекоча дыханием ее щеку. – Я не сделаю тебе ничего плохого.
Но Наёмницу не интересовала любовь. Она ощущала только страх и холод. Она была неотделима от теней прошлого. Вогт приподнялся и сел над ней. Хотя его колени по-прежнему обхватывали бедра Наёмницы, он больше не прилагал усилий к тому, чтобы ее удержать. Но она не попыталась сбежать. Даже не шелохнулась, притихнув на ложе из мокрой травы.
Приподняв правую руку, Вогт окинул свою длань долгим оценивающим взглядом. Наёмница наблюдала за ним со смесью растерянности и настороженности. Грудь ее так часто вздымалась, что, положи на нее мячик, он бы не удержался и скатился в траву.
– Вот моя правая рука. Она… – театрально протянул Вогт, покрутив пятерню, – …не злая. Вот моя левая рука – подняв вторую руку, он подверг ее столь же тщательному осмотру. – И она не злая. Вот мой… – Вогт красноречиво указал вниз. – Он тебя тоже не обидит.
Это было так нелепо и глупо, что Наёмница неожиданно прыснула. Вогт наклонился и коснулся ее губ губами. Наёмница умолкла, перестала смеяться.
– Мне будет гораздо легче тебя целовать, если ты перестанешь стискивать зубы, – вежливо указал Вогт, чуть отстранившись.
– Со мной не ищи легких путей, – пробормотала Наёмница.
– Ладно. Тогда вместо легких путей я поищу более податливые места.
– Попробуй, – прошептала Наёмница.
– О, я справлюсь. Даже не сомневайся.
Рука Вогта мягко легла на ее левую грудь. Под его теплыми пальцами Наёмница ощутила, как маленькая льдинка в ее сердце начинает таять. Было одинаково страшно закрыть глаза или держать их открытыми. И все-таки Наёмница зажмурилась.
***
Рассвет был тише полета бабочки, легче ее крыльев. Он не разбудил Вогта, но пробудил Наёмницу. Или же ее разбудило предчувствие, что совсем скоро она снова изменится? Она осторожно выбралась из-под теплой, расслабленной руки Вогта. Он вздохнул, но не проснулся. Его сон был глубок и счастлив. Наёмница смотрела на него. «Он такой красивый, – подумала она. – Единственный, кто знает мою душу, единственный, кого я могу любить».
Но ей надо было спешить. Капли росы почти высохли на траве.
Хотя на ней не было ни клочка одежды, Наёмница не чувствовала холода, только нетерпение, ожидание, страх и смелость, которые, смешавшись, обжигали ее изнутри. Вода сверкала так, что было больно смотреть на нее. Но Наёмница смотрела. Она обняла себя руками. Блеск воды отразился в ее растерянных глазах.
Что лучше: постоянно терпеть боль, которая отбирает все силы, но убивает очень медленно, – или позволить ей стать раздирающей, чтобы после, если сумеешь выжить, освободиться от нее навсегда? Безразличие человека, забывшего свое имя, – или же горькие слезы того, кто вспомнил? Что лучше: серая пелена тумана, закрывающая тебя ото всех, неважно, врагов или друзей, – или зеленая трава, впитавшая солнечный свет с красными, красными каплями твоей крови на ней? Быть богом – или оставаться человеком?
Долго стоять на берегу, дрожа всем телом, – или же прыгнуть в ледяной поток?
Наёмница закрыла глаза и медленно выпрямилась. Еще несколько мгновений…
– Я всегда ненавидела тебя за то, что ты спасла меня. Но сейчас я прошу тебя: отдай мне то, что я однажды потеряла и что ты сохранила. Помоги мне вспомнить.
Она сделала шаг и почти без брызг упала в воду.
