Лина Янтарова
Острые перья
Глава 8
Вода так холодна!
Уснуть не может чайка,
Качаясь на волне.
(Басё)
В висках словно работал кузнечный молот – боль была яркой, ослепляющей и пульсировала внутри, как живой организм. В горле першило от странного запаха, забившегося в нос и рот – мед и травы; руки были туго стянуты в запястьях. Сделав усилие, Арен открыл глаза и встретил благословенную темноту – понемногу, когда из нее стали выступать очертания предметов, он сумел разглядеть массивную решетку и каменные стены.
– Проклятие, – выругался Игараси, принимая сидячее положение. Одеревеневшие мышцы никак не хотели слушаться. – Здесь кто-нибудь есть?
– А кого бы ты хотел видеть? – раздался вопрос из дальнего угла темницы.
Арен открыл рот, чтобы набрать воздуха, но легкие отказывались работать. Этот голос… Мягкий, напевный, с игривыми нотками – сейчас в нем слышались усталость и боль, но это не помешало Арену узнать его.
– Наоми? – спросил он, глядя в темноту. – Это ты?
Темнота вокруг молчала.
Игараси напрягал слух изо всех сил, надеясь уловить хотя бы что-то – любой звук, например, чужое дыхание.
Но темнота была пугающе тихой.
Он уже решил, что у него начались галлюцинации или Изаму слишком сильно ударил его по голове, как из дальнего угла послышалось:
– Да.
Несмотря на то, что голос принадлежал ей, Арену не верилось. Он напрягся, ожидая подвоха – если с Наоми все порядке, и она жива, то почему голос такой… Безжизненный?
– Где ты? Я тебя не вижу, – он сглотнул скопившуюся во рту слюну, отчего по горлу изнутри словно прошлись наждачной бумагой. – Ты связана?
– Не совсем, – ответила Наоми.
Звякнул металл – холодный, пронизывающий, как острая игла, звук.
В жалкий кружок света – единственное подобие освещения, – вошла фигура. Глаза Игараси широко открылись, пока он жадно ощупывал взглядом Наоми – она заметно похудела, выглядела истощенной, но была живой. Целой.
Он прошелся глазами от ее голых, испачканных ног, на щиколотке одной из которых висела, игриво позвякивая, громадная цепь толщиной с руку Арена – до темных глаз, выглядящих как потухшие угольки.
Наоми была в черном, как он и думал. Наглухо закрытое платье, местами посеревшее от пыли, доходило лишь до середины бедра – но по виду с ней все было хорошо: ни царапин, ни синяков, ни других ран.
И все же что-то было не так. Что-то было не так с ее голосом, с ее выражением лица.
За мгновение до того, как Наоми открыла рот, Арен понял – она не рада его видеть.
– Какого черта ты делаешь здесь?
Сказать, что Игараси разъярился, было бы явным преуменьшением. Он почувствовал такой прилив ярости, что, казалось, мог бы голыми руками разорвать кандалы, сковывающие Наоми.
– Не рада видеть любимого мужа? – прорычал Арен.
Наоми вздернула подбородок. Что-то болезненное мелькнуло в ее глазах, когда она поправила его:
– Бывшего мужа.
– Заткнись, Наоми, иначе я передумаю вытаскивать тебя из этой дыры, – пообещал Арен.
Ответом ему послужил издевательский громкий смех. Запрокинув голову, Наоми расхохоталась, буквально захлебываясь гомерическим хохотом – плечи ее сотрясались, цепь весело звенела в такт.
– Черт, – выругался Игараси, понимая, что жена вот-вот впадет в истерику.
Но ошибся. Через мгновение смех исчез, словно по щелчку пальца – в камере воцарилась прежняя жуткая тишина. Наоми посмотрела на Арена и прошептала:
– Я все сделала, чтобы тебя не было здесь. Но ты здесь… Самое страшное, что я не могу…
Она вдруг всхлипнула, но тут же вскинула руку, вытирая слезы.
– Не могу не радоваться этому. Но почему ты…
– Почему я здесь? Ты же сама этого хотела, – Арен презрительно посмотрел на нее. – Оставила записку в моей квартире, спрятала амулет…
– Вот именно, что спрятала! – взорвалась Наоми. – Как ты его нашел?
Арен пожал плечами.
– У меня хорошая домработница.
Наоми выругалась так, что Игараси осуждающе сдвинул брови.
– А что за записка? – спросила она таким тоном, словно слышала о ней в первый раз.
– Клочок бумаги, на котором было написано "тэнгу", – пояснил Арен. – Не делай вид, будто не знаешь.
Наоми опустилась на холодный пол с неожиданным стоном. Прижав ладони к висками, она покачивалась вперед-назад, что-то невнятно шепча себе под нос. Прислушавшись, Игараси различил лишь пару слов.
– Наоми, что за цирк? – рявкнул он. – Сейчас не время для театральных выступлений. Будь добра, объясни, что тут происходит.
– Правду говорят – преступники обычно прокалываются на мелочах, – вдруг ухмыльнулась бывшая жена. – Я не оставляла записку. Эта записка была вообще не для тебя. Должно быть, я выронила ее… Черт!
– А для кого? – немедленно зацепился Арен. – Наоми!
Наоми, о чем-то напряженно размышляя, моргнула и уставилась на Игараси так, словно не понимала, о чем он. Потом, сделав вдох, она терпеливо пояснила:
– Эта записка предназначалась мне. Когда я начала вспоминать…
Она осеклась, потом продолжила:
– Я запихнула амулет как можно глубже в диван, чтобы никто не нашел его. А оставлять записку в мои планы не входило. Как ты вообще связал мое похищение с ней?
– Я был в твоей квартире и нашел в ящике воронье перо.
Наоми закатила глаза.
– Стоило подумать о твоей дотошности.
– Что-то я не понимаю, – нахмурился Арен, но бывшая супруга бесцеремонно перебила его:
– Зачем ты начал меня искать, Арен? После всего, что было – я думала, ты меня на дух не переносишь! Когда я пришла к тебе, чтобы якобы попросить о помощи, ты меня выгнал.
– То есть, никакая помощь тебе была не нужна? – ощерился Арен. – Так я и знал.
– Конечно, нет. Я специально сказала, что у меня проблемы, а потом разлила кровь в своей квартире и разбила стеклянный столик, чтобы имитировать следы похищения. Требования о выкупе никто не предъявлял – полиция должна была понять, что поиски бесполезны.
Арен, не отрываясь, смотрел на женщину… Нет, на монстра, сидящего перед ним. Пока он места себе не находил, пока они искали Наоми, она…
Его хватило только на один вопрос:
– Зачем?
– Чтобы все думали, что я мертва, – жестко сказала Наоми. – Не нужно было меня искать, Арен. Я была уверена, что ты не станешь. Почему?
– Рика попросила меня.
– И ты пожалел ее? Только из-за этого? – Наоми прищурилась. – Бросился искать женщину, которая пыталась отобрать дом твоих родителей и дала несколько обличающих тебя интервью?
– Да, – сухо ответил Арен. – Ты моя жена.
– Бывшая, – въедливо поправила Наоми.
– Я тебя ненавижу, ты знаешь? – буднично ответил Игараси. Взгляд сам потянулся к кольцу, которое с него не потрудились снять. – Как-то ты подарила мне этот подарок и попросила убить тебя, если у меня возникнет такое желание. Боюсь, дорогая, я им не воспользуюсь – слишком легкая смерть.
Наоми улыбнулась без тени страха.
– Наконец-то разумная мысль.
– Так ты расскажешь мне, что происходит?
– А ты уже перестал быть скептиком?
Арен открыл было рот, собираясь сказать «нет», но внезапно произнес совершенно другое.
– Я видел женщину, – очень тихо сообщил он. – Она собиралась напасть на меня и Ринджи, но у нее случилось что-то вроде приступа. Не знаю, как по-другому назвать это. Она тряслась в припадке, пока у нее не сломался позвоночник, скребла пол до кровавых полос, и все никак не умирала. Понимаешь…
Игараси нервно засмеялся – с минуты, как он нашел Наоми, невидимый барьер, позволяющий Арену контролировать свои мысли и эмоции, рухнул.
– Она должна была сдохнуть, но все еще дышала. У нее сломались почти все кости, тело превратилось в мешок… Я многое видел, но такого – никогда.
Наоми с сочувствием кивнула, взглядом прося его продолжить.
– У нее отросли когти и деформировался череп. Все это выглядело… Так, будто что-то заставляло ее калечить себя. И это что-то было намного сильнее инстинкта самосохранения.
– Неудачный эксперимент, – пробубнила Наоми себе под нос. – Как ее звали?
– Мана. Мана Танако.
Бывшая супруга резко вскинула голову, уставившись на Арена темными глазами, в которых светилось презрение.
– Так Мана сдохла?
– Да.
– Значит, ты и до нее добрался. Как много ты знаешь?
Арен устроился поудобнее, насколько позволяла обстановка, и с расстановкой ответил:
– Не считаешь, что отчитываться здесь должна ты?
Наоми повторно закатила глаза и с шумом выдохнула. Потом прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то, и нехотя предложила:
– Хорошо, время еще есть, можем поговорить. Ответ за ответ?
– Идет, – согласился Арен, помня об упрямстве бывшей жены. – Я нашел фотографию в твоей квартире: там ты, как я думал, и Рика. Но кое-что показалось мне странным – ямочка на подбородке.
Наоми не смогла скрыть улыбки.
– Ты понял, что это не я?
– Не сразу, – признался Арен. – На снимке – два ребенка, поэтому было тяжело заметить разницу сразу. Но ночью я осознал, что это не ты. А потом твоя ма…
Он осекся, надеясь, что Наоми не обратит внимания на оговорку, и исправился:
– Аяме рассказала, что ты приемная. Ты знала об этом?
– Недавно узнала, – Наоми обхватила колени руками, прижав их к груди. – Месяц назад все окончательно встало на свои места.
– Месяц назад… А когда пришло первое сомнение?
Наоми страдальчески поморщилась.
– Арен…
– Когда? – с яростью процедил Арен.
– За полгода до нашего развода, – призналась Наоми.
И снова между ними повисла тишина и странный сладковатый запах, который Игараси с силой втянул, не веря услышанному.
– Ты не сказала ни слова… Ни слова о том, что мучило тебя на протяжении шести месяцев. Я не заслужил откровенности?
– Все не так, Арен.
– Все именно так, – сорвался он. – Почему ты такая сука, Наоми? Тебе не пришло в голову, что мне тоже хотелось бы знать? Я спрашивал, что с тобой не так, но все, что ты говорила – «Я в порядке»!
Наоми виновато уставилась на него.
– Какая сейчас разница? – тихо прошептала она. – Никакой.
– Согласен. Уже никакой. Но я все же хочу знать все. Выкладывай, – потребовал Игараси.
Наоми молчала, по-прежнему таращась на него своими темными глазами – на сей раз в них появился влажный, жирный блеск.
– Не смей рыдать, – чуть ли не по слогам произнес Арен. – Я сыт по горло твоей ложью, поэтому подбери сопли и расскажи все. С самого начала.
Отвернувшись, Наоми с силой прикусила губу – раньше боль отрезвляла, смещая фокус внимания, но сейчас долгожданного облегчения не последовало. Невыплаканные слезы душили ее изнутри – но, делая глубокий вдох, Наоми призналась сама себе: Арен прав. От ее слез никому лучше не станет.
Она чувствовала, что воздух в темнице – влажный и сырой, – неуловимо поменялся на сухой, что свидетельствовало о крайнем раздражении Игараси. Он не лгал, когда сказал, что ненавидит – это Наоми тоже знала.
И именно к этому она стремилась. Значит, должна радоваться.
Значит, должна собраться…
– Я жду, – напомнил Арен голосом, которым вполне можно было бы разрезать лист металла пополам.
Наоми сделала еще один вдох – последний – перед тем, как нырнуть с головой в омут воспоминаний.
– Все началось давно, – без всякого выражения сказала она. – Когда я упала с лестницы, то потеряла память. Как сейчас помню: открываю глаза, а передо мной – чужие лица. Они сказали, что являются моими родителями, но я совсем не знала их. Не узнавала дом, свою комнату, свою сестру. Я ощущала себя чужой, будто бы я попала в другой мир. Он был хорошим, но это был не мой мир, понимаешь? Я словно попала в заколдованную страну. Ко мне приводили врачей, чтобы исправить что-то в моей голове – что-то, что сломалось. Только много позже я поняла, что все эти эскулапы…
Наоми с презрением фыркнула.
– Больше заботились о моем физическом состоянии, нежели о душевном. Но куда ребенку понять, что что-то не так? Только один из докторов проявлял больше внимания ко мне, чем другие. Он предложил мне поиграть в игру – назвал это сновидения.
– Что за игра в сновидения? – нахмурился Арен.
– Гипноз, – Наоми равнодушно скрестила ноги. Цепь звякнула. – И я начала вспоминать. Хаотичные картинки – знаешь, как будто кадры из кинофильма, размещенные невпопад: я видела лес, видела огонь, домотканую мешковатую одежду оранжевых цветов… Когда я пришла с вопросами к маме, она сказала, что это не мои воспоминания. Просто мой мозг, желая заполнить пробелы, начал генерировать «прошлое» из случайно увиденных кадров – так она это объяснила.
Горькая усмешка проскользнула по губам Наоми.
– Мне так и не удалось узнать, правду ли сказала мама, потому что доктор спешно уехал. Ему предложили частную практику…
– Удачно совпало, – заметил Арен.
Наоми, поняв намек, ответила:
– Я до сих пор не знаю, причастны ли родители к отъезду врача. Повторюсь: я была ребенком. Напуганным ребенком без памяти. Больше всего я боялась, что меня выкинут на улицу, – как-то зло прошептала Наоми, – что если я не вспомню, то от меня избавятся, что Арен о или поздно им надоест возиться со мной. И тогда…
– Ты начала лгать.
– Да.
В камере вновь повисла тишина. Арен прикрыл глаза, пытаясь представить, каково ей было. На изнанке век появился образ измученного ребенка, ничего не помнящего о своем прошлом.
«Я боялась, что если не вспомню, то от меня избавятся».
– Я притворялась, будто узнаю некоторые вещи, – тихо продолжила Наоми. – Это было легко. Мама рассказывала мне о прошлом – разные истории, смешные случаи. Я просто повторяла их спустя время, и была так убедительна, что сама начала верить в собственную ложь.
Арена охватила ярость. Эта подлая дрянь Аяме не просто украла чужого ребенка – так еще и пыталась «привить» ей чужие воспоминания, слепить из нее замену погибшей дочери.
– И все было нормально. Я была почти счастлива, – по губам Наоми скользнула улыбка.
Заметив, каким взглядом Игараси посмотрел на нее, она покачала головой:
– Это правда. Я не лгу, Арен. Я действительно была почти счастлива. И окончательно стала счастливой, когда встретила тебя.
Ему захотелось попросить ее забрать эти слова назад, прозвучавшие, как жестокая насмешка. Отмотать время назад – всего на пару жалких секунд, чтобы остановить ее прежде, чем с губ Наоми сорвется еще одна жалящая правда.
Зачем было все разрушать?, – нестерпимо хотелось спросить ему, однако Арен знал, что в конце разговора Наоми обязательно расскажет ему. Он чувствовал это – ее откровенность, настолько неприкрытую, что она была интимнее обнаженного тела.
И Арена все никак не отпускало ощущение, что этот разговор станет их последним.
– Но потом, – Наоми судорожно вздохнула, – за полгода до нашего развода я встретила человека. Случайно – мы столкнулись на улице. Я выходила из торгового центра, а он заходил. В тот момент меня кто-то пихнул сзади, я оступилась, мужчина помог мне сохранить равновесие… Его лицо было знакомым мне, Арен.
Наоми с горечью сказала:
– Тебе известно чувство, когда какое-то слово вертится на языке, но ты все никак не можешь вспомнить его? Вот, что я чувствовала после той случайной встречи. Мысли о том, как важно мне было вспомнить, не отпускали меня – и превратились в навязчивые. Я ложилась спать с ними, и с ними же просыпалась. Мое состояние заметно ухудшилось. Ты пропадал на работе, а я все никак не могла подобрать момент, чтобы поговорить с тобой. Каждый день думала: «завтра скажу ему», но завтра все не наступало. И когда я почти решилась…
Наоми с силой прикусила губу, затем выпрямилась и твердым голосом произнесла:
– Я поняла, что схожу с ума. Это сложно объяснить, но вещи… Вещи, в которые я верила, вдруг оказались реальными. Это, наверное, звучит нелепо, но одно дело – верить в Бога или НЛО, а другое – своими глазами увидеть летающую тарелку. Пока фантазия лишь фантазия, не подкрепленная фактами, она остается безобидной… Но когда она обретает форму и цвет, все становится по-другому. И эти перья…
– Что произошло? Какие вещи ты видела? – хоть Арен уже догадывался, он не мог не спросить.
– Ты не хочешь этого знать, – прошептала Наоми, глядя на него с сожалением.
– Нет, хочу, – возразил он, и тут же понял, что солгал.
Он не хочет. Не хочет знать, что Наоми может превратиться в кого-то вроде Маны – не хочет представлять, как ее кости треснут, точно сухие ветки в лесу, а из груди будет рваться ужасающе хриплый клекот.
– Ко мне начала возвращаться память. Сначала – во снах, после я уже могла вспомнить что-то в течение дня: любая вещь могла разрушить замки тех комнат в моем подсознании, где хранились запечатанные воспоминания. Я вспомнила гору Минобу и господина Тояму, свою мать, заглядывающую ему в рот со слепым обожанием…
Наоми устало закрыла глаза. Казалось, что рассказ вымотал ее, но это было только начало.
– Ты знаешь, что пожар уничтожил наш лагерь. Но я выжила. Как и Мана. И ты должен понять, почему.
Арен не хотел понимать. Это означало что-то ужасное.
– Мы были особенными.
Он хотел попросить ее заткнуться, но почему-то не смог.
– Мы были сосудами для тех, кому поклонялся Тояма.
Какая чушь. Арен был готов на все, чтобы это оказалось неправдой. Выскочи сейчас из-за угла Хироши и объяви, что все это – воздействие наркотиков, которые он забавы ради подмешал Арену, Игараси бы обрадовался.
– Это спасло нам жизнь, – закончила Наоми, но голос ее звучал так, словно она заявляла о собственной смерти.
– Как спасся сам Тояма? – наконец хриплым голосом спросил Арен. – Или он тоже?..
– Ему не нужно было спасаться. Он сам устроил этот пожар.
Наоми потрогала цепь, точно желая убедиться в ее прочности, и добавила:
– Он все продумал. Сотворил из нас сосуды при помощи остальных, а потом решил уничтожить все следы. Не все из фанатиков были безоговорочно преданны ему – кто-то мог и проговориться о том, что творилось в поселении.
Арен открыл рот, чтобы поинтересоваться, что же там творилось, однако вместо этого спросил совершенно другое:
– Что значит – сотворил из вас сосуды? Разве вы не были… Как ты сказала? Особенными.
– Мы были особенными не в том плане, о котором подумал ты. Мы не были предназначенными или что-то в таком духе, – Наоми повертела рукой в воздухе, выказывая пренебрежение к фильмам на подобные темы, – никаких особых примет, знаков или чего-то необычного. Все дело было в нас самих. В тех, кем мы стали, а не кем родились.
– Будет лучше, если ты объяснишь простым языком.
– Я как-то рассказывала тебе о том, как превратиться в тэнгу.
Арен уставился на нее с плохо скрытым замешательством. Точно, она рассказывала… Память услужливо подтолкнула к нему отрывок разговора, который недавно приснился Игараси.
«Говорят, после смерти любой гордец или злой человек может превратиться в тэнгу».
«Говорят…».
«После смерти…».
Это переходило все границы и никак не хотело укладываться в его голове. После смерти?.. Наоми выглядела живее всех живых. Она была теплой, черт побери, она любила подкрадываться к нему сзади, чтобы напугать, и расстраивалась, когда у нее не получалось, она запускала руки ему в волосы, с любовью перебирая пряди, и Арен даже шутил, что Наоми в те моменты похожа на смешную обезьянку.
Жизнь кипела в ней, бурлила, точно подземный ключ, чьи воды мечтали выбраться на поверхность. Она плакала из-за мелочей, смеялась над глупыми вещами, притаскивала домой кучу блокнотов, в которых ничего не писала, тащила его полюбоваться на цветущую сакуру и оставляла свой антикварный хлам в самых неожиданных местах – как-то Арен открыл холодильник и узрел на полке потрепанный временем кинжал.
Она не могла быть мертвой.
Но взгляд Наоми сказал ему о другом. Она смотрела на него с мольбой, не в силах вынести того, что видела – Арен выглядел беспомощным, чувствовал себя беспомощным, и больше всего желал услышать, что все это – нелепая шутка.
– Чтобы превратиться, надо умереть, – прошептала Наоми, глотая слезы. – И я умерла.
Глава 9
Алый цветок водяной
Ударом серпа срезаю
Меж набегающих волн.
(Идэн)
Детство пахло сладкой росой, влажными листьями и мерзлым, кристально чистым воздухом. Это сочетание Наоми, будучи взрослой, не переносила: поздней осенью, когда Токио одевался в багряные цвета, она старательно отворачивала лицо от ярких красок.
Из самых ранних воспоминаний – колючая щетина на щеках отца, когда он прижимал ее к себе; и чувство падения, когда подкидывал вверх, чтобы снова поймать. Из более поздних – лес.
Лес.
Кругом один только лес и низкие, наспех сколоченные постройки, которые и домом-то нельзя назвать. Грубая одежда из дешевой ткани, от которой чесалось все тело. Скудный рацион. Фанатично горящие глаза матери.
Наоми ненавидела все это: и лес, и одежду, и собственную мать. Ей казалось, что этой ненависти хватит, чтобы сжечь все деревья в округе. Она хотела все сжечь. Много раз представляла, как огонь пожирает маленький лагерь со всеми его обитателями, а она вновь становится свободной.
Ее выдернули из Токио – вырвали из привычной среды обитания, увезя подальше от друзей, одноклассников и комфорта, когда отец погиб, а мать неожиданно нашла утешение в господине Тояма. Он сразу не понравился Наоми – вертлявый, худой, с хитрыми глазами и неприятной ухмылкой.
Но мама смотрела на него, как на божество.
Поначалу Наоми не сопротивлялась: все лучше, чем слушать рыдания за стенкой. Опомнилась только, когда мать объявила, что им нужно уехать.
А дальше начался долгий, затяжной кошмар наяву: Наоми, ни разу не ночевавшей за пределами собственного дома, было не по себе от ночных звуков леса и людей вокруг – все они почитали Тояму, а глаза у них были пустые и остекленевшие, как у старых кукол.
В них не было ничего, кроме покорности. Глотая переваренный рис, Наоми исподтишка разглядывала соседей по столу: те молча поглощали еду с блаженными лицами, в то время как Тояма общую трапезу с ними не разделял. Наоми вообще никогда не видела, чтобы он ел – узнала потом, прокравшись в его жилище, что Юкио попросту предпочитал лакомиться свежей рыбой и мясом, а не теми объедками, что давались им.
С каждым таким открытием ненависть в ней росла, пуская корни в сердце. Она была злым ребенком: горделивой, вечно огрызающейся, не ставящей взрослых ни во что. Наоми казалось, что весь мир ополчился на нее после утраты отца – и она ополчилась на мир в ответ.
Чтоб вы все передохли, – желала она каждому, кто оказывался с ней рядом.
Ее наказывали: били бамбуковыми палками и лишали еды. Наоми становилась еще злее, как дикий волчонок. Свирепее. Пожелания смерти превращались в нечто куда более изощренное. Жажда крови становилась сильнее.
Тояма быстро понял, какая эмоция подпитывала девочку – после очередного открыто проявленного непослушания он велел оставить ее в покое. Наоми больше не наказывали, но взамен она получила нечто другое: скользящий, оценивающий взгляд Тоямы, который иногда чувствовала на себе.
Он смотрел на нее, как на цыпленка, прикидывая: свернуть ли ему шею сейчас или же подождать, когда тот подрастет?..
И Наоми чувствовала это. Непроизвольно сжималась, ощущая чужой взор между лопаток.
Тояма выбрал первое. Несколькими месяцами позже Наоми, привычно отужинав вместе со всеми, встала из-за стола и тут же покачнулась: мир поплыл перед глазами, в ушах зашумело. Она потеряла сознание в общей столовой, а очнулась во владениях Тоямы, привязанная к ритуальному камню.
Плоский валун использовался для разных целей: обычно Тояма восседал на нем в позе лотоса или же расставлял на твердой, шершавой поверхности баночки с травами. Сейчас на нем лежала Наоми – точно главное блюдо на обеденном столе. Как свинья в яблоках.
В воздухе пахло приторно-сладко и до того удушливо, что нос зачесался. В горле першило; затуманенное зрение прояснялось медленно. Скосив глаза, Наоми увидела Юкио в кимоно белого цвета, поверх которого была накинута легкая, просвечивающая черная куртка; лицо Тоямы было торжественно-серьезным, а в руке он держал танто.
Лезвие зловеще сверкало в свете свечей, расставленных по периметру его жилища и отбрасывающих причудливые тени на стены.
– Ты очнулась, – констатировал он, хотя Наоми чуть приоткрыла глаза, притворяясь спящей. – Пора приступать.
Она хотела крикнуть, но голос подвел ее. Горло обожгла резкая боль, похожая на ту, что бывает при ангине – только в тысячу раз сильней. На глазах выступили слезы – от удушливого запаха благовоний и бессилия.
Тояма обошел ее по кругу, наклонился – его ледяные пальцы очертили выступающие позвонки, пробежались вдоль позвоночника, оставляя неприятный след. Наоми дернулась, поняв, что обнажена.
Полностью. Ощущение шероховатой поверхности дошло до нее с опозданием.
– С тобой должно сработать, – прошептал он, склоняясь еще ниже.
Больно почти не было. Пощипывающее чувство вдоль лопаток, теплая, даже горячая кровь – Наоми ощутила, как щекочущие струйки потекли вниз, по ребрам – и к камню. Она безуспешно пыталась высвободиться, но веревки держали ее крепко – до натертой кожи на запястьях и щиколотках.
Боль пришла потом – когда под кожей вдруг зашевелились тысячи игл.
Только позже она узнала, что это были перья – черные, гладкие, блестящие от ее крови. Острые.
Рвущие кожу, как бумагу.
Она мысленно взмолилась всем богам, о которых рассказывал Тояма. В тщетной надежде обратилась к ним, чтобы те спасли ее. И не услышала ответа.
Когда боль стала такой, что Наоми начала слепнуть и глохнуть, она стала взывать к матери. До ее омраченного разума не добралась простая истина: мать была в столовой вместе со всеми – она видела, как унесли ее ребенка.
Она знала, куда и зачем.
Кости налились жаром, потеряли твердость, став пластичными и мягкими – неприятно гнулись в разные стороны под напором незримой силой. Все ее нутро выворачивалось наизнанку, органы скручивались в комок.
С кончиков пальцев закапала кровь, омывая крохотные острые когти. Зубы ныли, становясь острее. Наоми чувствовала, как ломались ее фаланги – с треском, чтобы потом пальцы изогнулись, как лапы хищной птицы, – под аккомпанемент причудливо-монотонных песнопений Тоямы.
Когда терпеть боль уже не представлялось возможным, когда из-за нее она забыла собственное имя, лицо и все, что было в ее прошлой жизни – Наоми потеряла сознание, и это являлось благословением для ее измученного, растерзанного тела.
Она очнулась от едкого запаха гари. Закашлялась, приходя в себя, попыталась приподняться – оплошность тут же дала о себе знать ноющей болью в мышцах. Казалось, будто Наоми перекрутила беспощадная рука в тугой жгут.
Постепенно память начала проясняться, подкидывая ужасающие картины – Тояма, жертвенный камень, липкая кровь… Но все они были расплывчато-туманными, словно отделенными от нее мутноватой пленкой. Так, как бывает наутро после долгого кошмара – еще чувствуешь, как внутри свербит тревога, но уже не помнишь того, что заставило так напугаться.
Наоми замерла, когда ей удалось приподняться и сесть, оглядываясь по сторонам. Место, в котором она находилась, удалось распознать без труда – заднее сидение автомобиля Тоямы, но не это заставило ее оцепенеть – от неловких движений наброшенное на нее одеяло сползло, открывая взгляду ржавые пятна на теле.
И стоило ей увидеть высохшие разводы крови, как лопатки свело. Наоми осторожно завела руку за спину, ощупала кожу – пальцы легко нашли припухшую узкую вертикальную полосу, мгновенно стали влажными. Раны еще кровоточили – не так обильно, но достаточно, чтобы испачкать подушечки и обивку салона. В густой темноте, изредка нарушающейся оранжевыми всполохами, кровь казалась темного цвета, почти черного – Наоми тупо уставилась на собственную ладонь, пока в ее голове собирались кусочки разрозненных воспоминаний.
Удушливый аромат благовоний и жар свечей. Чувство бессилия. Серебряный отблеск танто.
Она затрясла головой, как животное, пытающееся отогнать насекомое – но обрывки воспоминаний, снующие туда-сюда, как жужжащий рой пчел, никуда не делись. Наоми даже слышала их гудение в собственных висках, пока через плотный мельтешащий комок не пробилась одна-единственная разумная мысль – бежать.
Бежать куда подальше от оценивающего взгляда Тоямы и его ледяных, безжалостных рук. Подальше от этого леса. От кучки фанатиков, которые молились демонам.
Нащупав ручку, Наоми вывалилась из автомобиля – прямо во влажную, холодную от росы траву, – больно стукнулась коленками при падении, зашипела, втягивая воздух сквозь зубы, и поперхнулась от удивления: лесом больше не пахло.
Пахло дымом, гарью, обугленной древесиной.
Смертью.
В уши ворвались крики и гул леса, стонущего на разные лады. Наоми приподнялась – ее темные глаза хаотично метались по залитому огнем лагерю, выхватывая крохотные человеческие фигурки на оранжевом фоне.
Волна жара ударила в лицо, неприятно стягивая кожу – кровью были вымазаны и щеки, и лоб Наоми.
Бежать, – внутри ворочалось что-то темное и злое. Что-то требовало, чтобы она немедленно ушла, отступила в спасительную прохладу леса. Под слоем кожи и мышц оно в тревоге шевелилось, пребывая в ужасе.
Мокрая трава высотой по колено больно хлестнула ее по ногам, когда Наоми помчалась подальше от лагеря, не разбирая дороги. Неважно, куда – темнота стала ее другом, неожиданным спасителем, местом, в котором можно укрыться.
Она не слышала криков за шелестом листьев и треском веток, на которые наступала. Не чувствовала боли от острых шишек, впившихся в ступни. Страх подгонял ее – и внутри что-то торжествовало, расправляло крылья и поднимало голову, издавая одобрительный клекот.
Наоми бежала, пока силы не кончились. Упала на траву, упрямо поползла вперед – что-то заставляло ее двигаться вверх, к вершине горы. Локти и колени были ободраны до крови, кожа испещрена мелкими ранами и красными точками от опавшей хвои.
В таком виде ее нашел Ишики Ито – истерзанную, покрытую засохшей кровью, с растрепанными волосами, в которых застряли листья. Она лежала ничком, уткнувшись лицом в землю – правая рука была вытянута вперед, в ней, крепко сжатой, был спрятан пучок травы – Наоми цеплялась за все, что попадалось на пути.
Он бережно обернул девочку в одеяло, поднял на руки и направился в сторону спасателей, прочесывающих лес. Но спустя несколько шагов остановился – даже сквозь грязь, кровь и слезы было видно несравненное сходство найденного ребенка с его погибшей дочерью.
Ишики был верующим человеком. Ему уже доложили, что мать девочки погибла в пожаре – значит, родных у нее нет. Может, и найдутся дальние родственники, но… Он смотрел на бледное детское лицо, которое кривилось от боли каждый раз, когда Ишики случайно дотрагивался до спины – и повернул в другую сторону.
Ему дали второй шанс. Он не собирался его упускать.
К счастью или же нет, – найденная девочка потеряла память. Сначала он хотел рассказать правду, как только она поправится – но жена, разглядевшая в девочке свою Наоми, упрямо звала ее этим именем. Рика была уже взрослой – от нее правду скрывать не стали, но и она, потрясенная гибелью сестры, неожиданно встала на сторону матери.
