Лин Петрова
Чистовик
Да и я стесняться буду. Мужа её, зятьёв и снох. Это же ни в сорочке по дому не походишь, ни даже не побурчать, когда плохое настроение. Такое тоже могу себе позволить, а как же. Когда один живешь в полной пустоте, и разговаривать с самим собой учишься.
Получается, что, куда – бы я не решилась поехать, везде будут одинаковые заботы.
Сейчас, глядя на своих детей, я не сомневалась, что уход будет обеспечен хороший. Там уж и на погост снесут по – человечески, и после не забудут.
Я просто смотрела на них и любовалась.
Увидеть бы еще как все дети растут. Украдкой вытирать платочком слезы радости сначала на первом, потом на последнем школьном звонке. Ругать за плохие оценки, обнимать за хорошее, гладить по голове, пока они спят. Жарить им блинчики по утрам, видеть их сонные лица. Улыбаться, когда они вот так спорят, кому я «достанусь».
Спустя некоторое время, вынырнув из задумчивости, хлопнула негромко ладонью по столу, привлекая их внимание.
– Никуда я не поеду, дети. У вас своя жизнь.. – я осеклась, поймав себя на этих словах.
– Ежели уеду, вам некуда будет возвращаться. Туда, где всегда ждут – отчий дом. И даже когда меня не станет, это место всё равно останется отчим. Но я пока что помирать не собираюсь. Вот так то! Так что предлагаю нам всем собраться здесь летом. Места всем хватит. И не спорьте меж собой. Я так решила! И точка. А пока что давайте укладываться отдыхать. Глаза вон красные уже.
И как бы они не хорохорились, через некоторое время установилась тишина. Слышалось лишь тихое дыхание моих детей. Моих взрослых детей.
Убедившись, что они крепко спят, я осторожно подошла сначала к Нюре. Вон как хмурится даже во сне. Аккуратно присела рядом, стараясь не потревожить сон дочери. Осторожно провела по её поседевшей голове, потом положила ладонь на плечо и начала тихонечко поглаживать, как я делала это в детстве. И как то задумалась, погрузившись в воспоминания. А когда пришла в себя, заметила, как тихонько покачиваюсь из стороны в стороны, словно убаюкиваю маленького ребенка. Так бывает – дитё подросло, а тело продолжает «убаюкивать».
Посмотрев на дочь, увидела, что складочка меж бровей разгладилась.
– Спи Нюрочка. Спокойно спи, моя деточка.
Димка спал, положив голову на руки.
– Вот и свиделись, сынок.
Я поправила сползшее пуховое одеяло. Димка круглый год укрывается одеялами. Хоть лето на дворе, хоть зима. Вот и моё одеяло сегодня сыну пригодилось.
– Я скучала, – тихо сказала я, сев на край кровати.
Ой, как скучала, сынок…. Если бы только мог себе представить.
Я провела по его щеке и перешла к Андрюшке.
Тот тихонько посапывал, приоткрыв рот.
– Вон какой красивый ты бы вырос, Андрюшка. Ты уж прости, не уберегла я тебя.
Насмотревшись на взрослого спящего сына, посмотрела на Свету.
– Стало быть, ты моя младшенькая. Здравствуй, дочка, – я провела по её волосам.
Разве важно как и откуда? Главное, что ещё одна кровинка живёт на свете.
*
Прошла на кухню. Блинов детям напеку. Они проснуться, а мамкины блины их на столе ждут. Как в детстве.
Руки действовали уже привычно, как и много лет до этого.
На тарелке «выросла» горка из блинчиков. Сейчас еще маслицем помажу, да накрою, чтобы до утра не остыли.
Выключив свет на кухне, прошла в залу.
Достала черный конверт из дальнего угла полки, я села за стол.
Некоторое время не решалась открыть его и достать оттуда бумаги. Когда на стол легли сложенные бумаги, долго не решалась развернуть. Боялась. Боялась увидеть там лишнюю бумагу. Ведь в эту странную ночь может всё случиться.
С замиранием сердца вглядывалась в буквы. Наконец, когда пожелтевшие бумаги были рассортированы, одну стопку я отодвинула подальше.
И принялась разворачивать вторую стопку. Вот Нюрино свидетельство о смерти. Вот Андрюшкино.
Я же положила рядом метрики о рождении и смерти своих детей рядышком.
Две бумаги… Вот и вся жизнь.
И как – то пусто и бессмысленно становится, глядя на эти две бумаги. И очень больно.
Вот почему так? Почему только две бумаги? Ведь день рождения это один день, день смерти тоже один день. Остальные дни где? У Нюры это целых четыре года. Это и разбитая коленка, и катание на качелях, и беготня по полю с собакой.
У Андрюшки это целых четырнадцать лет. Четырнадцать! Это и детский сад. И школа. Летние каникулы на речке, и сломанная рука, и падение с высокого дерева. И даже первая любовь. Разве по этим двум бумагам можно о его жизни понять. Значит, должно быть три бумаги! Вот рождение, вот смерть, а посередине пусть будет ЖИЗНЬ. И даты – написать второй день после самого рождения, и один день до смерти.
Так не очень горько, не так сильно щемит в груди.
Я сложила бумаги в черный конверт и отодвинула его на край стола. Затем встала и подошла к креслу, тяжело опустившись в него.
Чувствовалась сильная усталость. Голова от недосыпа начинала кружиться, но я и не собиралась ложиться.
Ведь только теперь можно хорошенько подумать.
Перевела взгляд на иконки, стоящие в углу.
– Ужели я всё – таки помёрла?! Раз свиделась со своими умершими детьми…. Тогда что здесь Димка делает? Разве и с ним беда случилась? Нет, нет, не может того быть. Разговаривала ведь накануне, жив и здоров он.
– Господи – прошептала я – Если сын в беде сейчас, то убереги его. Пусть поживет еще. Успеем на небесах свидеться.
Ежели я все – таки не представилась, так что это? Может это просто сон? Тогда это хороший сон. Тогда я и просыпаться не хочу. Мне бы еще денек с детьми побыть. Я просто посижу здесь, там и дети встанут. Мне бы еще денёк с ними побыть. Хоть во сне.
Повернула голову к окну. Едва начало светать. Город еще не проснулся после празднования. Слышался лишь гул моторов единично проезжающих машин.
Я сидела в тишине, слыша лишь стук часов, которые погружали в странное состояние то ли сна, то ли еще чего. Тело налилось такой тяжестью, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Глаза начали закрываться. Нет, нет, мне нельзя спать. Я заставляла себя открыть глаза, но ничего не получалось. Будто ум от тела отделился, и теперь тело не слушалось меня. Я начала погружаться в густой непроглядный туман, мысли начали растворяться. Я пыталась сопротивляться. И тогда поняла, что всё напрасно. Последнее что я услышала – это ход часов.
Тик – так – секунда. Тик – так – час….. Тик – так – жизнь.
*
Открыв глаза, поняла, что сейчас ночь. В окно ярко светила луна.
Услышав рядом с собой равномерное сопение, я замерла. Лежала, не двигаясь, пока, наконец, не решилась медленно повернуть голову.
А потом сердце замерло, увидев того, кто спал рядом.
Ванька! Молодой совсем! Красивый. Я смотрела на его лицо, такое родное, такое знакомое, и внутри меня «потеплело». Не удержавшись, провела пальцем по лбу, по щеке, затем перешла к губам. Да быстро убрала руку, увидев, как муж завошкался.
Дождавшись, пока он мерно засопит, натянула на него сползшее одеяло. Затем легла на спину.
То, что свекрови я не больно понравилась, стало понятно не сразу. Когда Ваня привел в дом, я стеснялась лишний раз на его родителей и глаза поднять. Свадьбы не было, просто расписались в сельсовете. И сразу добро пожаловать во взрослую жизнь.
Первое свое замужнее утро я проспала. Вскочила, когда услышала недовольное ворчание свекрови. Та кивком головы указала на ведро и молча вышла из дома.
Свекра и не видела толком. Он уходил, когда еще не рассвело, а приходил затемно. Слышала лишь, как входная дверь хлопала, да его тяжелые шаги в кирзовых сапогах.
Да и сторонилась я его. Старалась уйти с глаз долой, едва видела прихрамывающую фигуру возле калитки. Уж если приходилось еду подать, видела лишь большие натруженные руки с мозолями, принимающими от меня кружку с молоком. И сразу уходила.
А ведь и слова плохого от него не слышала. Немногословного искалеченного фронтовика. Он и «ушел» быстро. Видно ранения и тяжелая работа в поле сделали свое дело.
Однажды я услышала громкий мужской смех со двора. С недоумением посмотрела на свекровь – чужой разве во двор вошёл? Но та с полуулыбкой на губах смотрела через распахнутое окно. Выглянув, и мои губы тоже растянулись в улыбке. Нюра сидела у свекра на коленях, и, лепеча что – то на своем, детском, играла с его бородой.
Уж кого – кого, а Нюру он любил очень и баловал. Жаль, что Андрюшку не успел на руках подержать.
Что же так зябко – то? Я осторожно откинула одеяло, стараясь не разбудить мужа. Впотьмах надела носки. Накинула на плечи пуховый платок и пошла в сторону кухни, стараясь не наступать на доски на полу, которые скрипели. Тихонько убрала крышку бака, набрала кружкой воды и отхлебнула большой глоток.
И чего мне не спится? Времени сколько? За полночь верно давно…
Прошла в комнату, что находилась ближе к печи. Дети спали. Нюра скомкав одеяло ногами, и раскинув руки. Дима тихо сопел в соседней люльке. Не голодный пока что, вот и спит крепко.
Подошла к окну, отодвинула занавеску из ткани и выглянула во двор.
Тишина. Лишь слышно как вдалеке брешут собаки, да ветер обтряхивает последние осенние листья с деревьев. Скоро снег ляжет.
Легла рядом с мужем. Но сон не шёл. Странно. Обычно быстро засыпаю, а тут ни в одном глазу. Я повернулась набок и закрыла глаза. И видно уже начала дремать, но сквозь дремоту услышала глухой кашель. И хриплый вдох.
Моё сердце быстро забилось. В голове зашумело от мыслей. Неужели….
Села, стараясь унять приступ паники. Может, зря всполошилась? Может, ошибаюсь я?
Не поворачиваясь, одной рукой толкнула мужа.
– Вань. Какое сегодня число?
Но ответа не последовало.
Я снова толкнула мужа. Снова ничего. И тишина, эта тишина, в которой, как набат, слышала тиканье часов.
Я с трудом сглотнула густую слюну. Вновь послышался кашель.
А ведь я уже знаю, кто это болеет. Волна паники снова накрыла меня.
Я обернулась к мужу и принялась двумя руками расталкивать его.
– Ваня! Число сегодня какое? – уже громче спросила я.
Наконец он очнулся от сна. Сел.
– А – а – а. Чего? – выдохнул он, покачиваясь с закрытыми глазами.
– Проснись, Вань. Число какое?
Он шумно выдохнул, потер ладонями лицо, и наконец, посмотрел на меня.
– На кой тебе? Приснилось чего?
Но я сидела не шелохнувшись. С одной стороны требовала от него ответа, но с другой стороны очень боялась услышать ответ.
Он встряхнул головой, прогоняя остатки сна.
– Ежели ничего не путаю, то шестнадцатое ноября сейчас.
Я едва не потеряла сознание, услышав число. Сегодня!! Сегодня моей дочери не станет.
Послышался тихий стон ребенка, переходящего в кашель.
– Беда, Вань. Вставай.
Я схватила платок и, не обращая внимания на оклик мужа, быстро пошла в комнату, где находились дети. Но перед тем как войти, я остановилась, схватившись за косяк. Было страшно снова пережить это – смерть дочери. Снова держать её обмякшее тело, вглядываться в посиневшее лицо, судорожно ловя последние вздохи. И кричать от бессилия, тряся обмякшее тельце.
Но это позже. А пока – глубокий вдох. Еще один. Собрать силы в кулак и перешагнуть через порог.
– Мам, – тихий голос дочери быстро привел меня в чувство.
Потом. Всё потом. У меня еще есть время. Время сделать хоть что – нибудь. Попытаться спасти.
– Да, Нюрочка, – как можно спокойнее сказала я.
Взяв дочь на руки, прижала губы к её горячему лбу.
– Что болит, солнышко?
Дочь ответила только плачем. Я вынесла дочь в общую комнату.
– Вань. Беги за фельдшером.
В его глазах видела и сомнение, и нарастающую панику.
Он стоял растерянный и лишь переводил взгляд на меня, на дочь и обратно.
Казалось бы, ну что тут такого? Все дети болеют, чего панику посреди ночи наводить?
Но он не знал, того, что знаю я, поэтому я пристально посмотрела в его глаза и тихо сказала:
– Вань. Беги!!
И видно было что – то на моем лице. Наверно ожидание смерти и грядущего горя, что он судорожно сдернул с гвоздя старый грязный ватник, в котором мы только кормили животных, и принялся быстро надевать его на себя.
Нюра судорожно закашляла. Девочка пыталась вдохнуть полной грудью, но лишь судорожно хватала воздух губами.
В это время из комнаты вышла свекровь, сонно щуря глаза и приглаживая волосы.
– Случилось чего? Ты куда, Вань?
Я не обращая внимания на свекровь, сказала мужу:
– Посмотри на меня и послушай внимательно! Пусть фельдшер возьмет с собой нож медицинский. Не помню, как он называется. Слышишь? И любую трубку. Среднего размера.
Я качала дочь на руках, стараясь хоть как то успокоить ребенка. И в то же время мне необходимо было « достучаться» до мужа.
– Ваня, – прям крикнула я! – Повтори, что я сказала.
Его растерянный взгляд переместился на меня.
– М – мм. Н – н – нннн. Нож вроде.
– Правильно. И любые трубки, только небольшие. Слышишь? Без них пусть даже не приходит. А теперь беги, Вань.
И уже на выходе он обернулся и растеряно спросил:
– Нин, нож зачем.
– Ва – а – ань – со стоном выдохнула я.
Он кивнул. Едва стукнула входная дверь, я обернулась на свекровь.
– Вы, мама, бегите к председателю. Машина нужна Нюру в райцентр отвезти.
– Чего выдумала, Нин? Ну, болеет ребятёнек. Так у всех болеют. Сёдня баньку натопим, да напарим её.
– Сегодня? Она не доживет до бани!! Хорошо…
Я на секунду закрыла глаза, ведь паника начала захлестывать меня. Спокойно! Нужно найти способ добраться до председателя. Использовать любые уловки, чтобы сделать так, как я задумала.
Нюра начала хрипеть на вдохе и выдохе.
Я всучила свекрови хрипящего ребёнка. Может так даже и лучше. Я и бегаю быстрее. Уж мне удастся найти способ убедить председателя везти в райцентр.
И…..если всё же ей суждено сегодня уйти, то пусть я этого не увижу второй раз! Не смогу. Не выдержу…
– Погодь, Нин. Разве я справлюсь с нею? Гляди, она синеет уж. Оставайся сама. Я побегу – в её голосе слышался страх.
Так – то лучше. Так правильнее.
Оставшись одна, я лишь прижимала дочь к себе, носила по комнате и что – то напевала. Не помню что. Словно это я себя убаюкивала, да успокаивала.
Снова хрипящий сухой кашель на износ, переходящий в плач. Чувствовала, как дочь слабеет. Но ведь ничегошеньки сделать не могу!
– Потерпи, Нюрочка. Сейчас вот папа прибежит и тётю приведёт. Она тебя спасёт. А пока нужно капельку потерпеть. Совсем немножко еще.
Вдруг Нюра захрипела и начала судорожно хвататься руками за меня. Посмотрев на её лицо, моё сердце замерло. Губы начали синеть. И этот бессмысленный взгляд, устремлённый в никуда….
Я быстро посмотрела на часы. Ведь не время ещё!!! Есть еще минут тридцать – сорок. Да где же Ванька!? Терпи солнышко.
Отчаяние медленно захлестывало меня. Неужели придётся снова пережить это?
А я всё ходила и ходила…
Отчаяние разрасталось с каждой минутой. Оно теснилось в груди, норовя выплеснуться отчаянным криком. Но нельзя. Нужно стерпеть, иначе дочь испугаю, да сына разбужу. Странно, что он до сих пор не пробудился.
Тут взгляд наткнулся на иконы. Я смотрела на лики и не знала что сказать.
Тут Нюра забилась в кашле. Лицо вначале покраснело от натуги, а потом начало синеть. Дочь обмякла на моих руках.
И вот тогда я поняла, что пошёл обратный отсчёт.
Подняла взгляд на иконы. И нужных слов не было, не было правильной молитвы. Лишь выдохнула:
– Помогите.
Входная дверь распахнулась, впуская холодный воздух с улицы. Первым вбежал Ваня, за ней фельдшер Надежда Васильевна в расстёгнутом пальто.
Успели…
Надежда Васильевна с порога глянула на дочь. На её лице промелькнул испуг.
– Нужно везти, Нин.
– Инструменты принесла? – вот единственное, что меня интересовало.
– Да, но…
– Доставай!
– Нет – она отчаянно помотала головой.
– Доставай!!! – крикнула я.
– Ни – и – ин – она пыталась возразить, но руками уже открывала сумку.
– Надежда Васильевна, слушай внимательно. Нужно в горло трубку вставить.
– Ты что – она с ужасом отшатнулась от меня.
– Не – е – ет! Я не могу. Я же никогда не делала этого.
Её губы от страха побелели. Она сглотнула.
– Давай в машину, я сама отвезу.
– Не успеешь. Ехать час по нашей размокшей дороге, а Нюра помрет через – я посмотрела на часы – через пятнадцать минут.
