Лидия Луковцева
Не от стыда краснеет золото
Если все станут умными, некому будет коров пасти
Ночь казалась бесконечной. При том, что легла Зоя Васильевна поздно, а уже в три начинало светать. Привезли их в десять вечера, Зое Васильевне даже пришлось заказывать такси, чтобы добраться от «Энергии» на свой правый берег.
Голову распирало от мыслей. Она уж и слонов считала, и корвалолчику приняла – без толку. Да еще с недавних пор соседскую лавочку облюбовала пришлая молодежь (своей-то на их улице уже и не осталось, одно старичье). Тинейджеры не слишком церемонились с аборигенами: их здесь не знали, и сакраментальное «а вот я твоим родителям скажу!» звучало неубедительно.
Да и кого сейчас можно припугнуть этой фразой? Так же, как и другой: «сейчас в полицию позвоню!». Обе стороны прекрасно понимали, что угроза чисто теоретическая, никто никуда не позвонит. А хоть и позвонит – никто не приедет. Вот когда убьют, как говорится…
Кто-то терзал гитарную струну, остальные, разгоряченные пивасиком, а может и чем покрепче, орали дурниной. Настолько не в лад, что даже было не разобрать, то ли рэп, то ли зэковский шансон. С истерическим визгом тормозов подъезжали и отъезжали машины друзей, тогда хор смолкал и звучал демонический ржач, а из динамиков автомобилей доносилось «бам-бам-бам» ударных, неумолимо проникающее сквозь положенную на голову подушку.
С соседской крыши доносилось бельканто зоиного кота Лёхи, вызывающего на рандеву соседскую Муську. Когда у Муськи наступала пора любовных томлений, она выводила: «Наум-м-м! Наум-м-м!» У Лехи получалось «Мавр-р-ра! Мавр-р-ра!».
Бельканто его начиналось с высокого шаляпинского баса, а заканчивалось высочайшими нотами Карузо. Вопли его израненного сердца были нескончаемы и безответны: либо Муська на этот раз не отвечала взаимностью, либо ее хозяйка – соседка Люба – не пустила кису на ночную прогулку. Как будто это была панацея!
Притомившись распространять по микрорайону котят, Люба в минуту отчаяния поддалась наущению другой соседки – Веры – и попыталась их топить новорожденными. Потом отпаивалась лекарствами, ходила в церковь исповедоваться и второй год не разговаривала с Верой.
– Вот ведь выпущу на улицу, – жаловалась она Зое, – караулю. Она, зараза, три дня сидит на дереве, как ни выгляну в окно. Коты – вокруг дерева, обложили. То есть не дают с дерева спуститься! Возвращается домой – через два месяца опять котята. Ну как это можно умудриться?!
– Непорочное зачатие, – шутила Зоя. – То есть, бесконтактное, – поправлялась, уважая набожность Любы.
«Будь прокляты коты, гитары, гости и эта нескончаемая ночь!» – в бессильном отчаянии подумала Зоя Васильевна и встрепенулась: это были готовые строчки стихов.
Подруга Люся подсмеивалась над ней, что темы для стихов Зоя берет из бытовой действительности. А откуда же еще их брать?! «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи… Анна Ахматова», – самой себе процитировала Зоя Васильевна по привычке.
Ровно в пять, когда все поутихло, и Зоя вроде бы начала задремывать, раздался тяжелый шлепок – то приземлилась на крышу ее ворона, Кара. Прикрышилась…
На свою беду, Зоя как-то зимой прикормила ее, пожалев в бесприютную пору птицу. «Каргу приручила!» – издевались соседи. «Ну, теперь держись, мать Тереза! Она тебе наведет порядок в огороде».
Но ворона, надо сказать, в огороде сильно не безобразничала. Ну, пороется иногда в грядке, закапывая недоеденный кусок. Или, наоборот, откапывая заначенное в недобычливый день. Зато в одной из грядок прорастал молоденький орешек: зарыв, карга про него забыла. Или захотела доступным ей способом отблагодарить Зою.
Но крыша Зоиного дома стала ее персональным аэродромом. Она устраивала безобразные скандалы с драками со своими соплеменниками, прикрышившимся случайно или назло. Она таскала сюда все добытое за день – полуфабрикаты, так сказать. А потом доводила их до ума: отбивала о крышу стащенную где-то пересохшую воблу, долбила орехи.
Вообще, во дворе ворона чувствовала себя хозяйкой. В собачьей посудинке с водой, игнорируя грозное, но бессильное рычание Умки, размачивала добытые в мусорке куски черствого хлеба, чем доводила песика до белого каления. Прилетала не одна, и пока партнер отвлекал Умку, кружась вокруг боком-боком и вприпрыжку, супруга мочила свои сухари. Вода мутнела и моментально начинала протухать. Умка брезговал ее пить.
Он, в принципе, был парень не жадный. Когда воробьи, горланя, доклевывали его кашу, он, лежа невдалеке, снисходительно поглядывал на этот базар. Но ворону Умка люто ненавидел. Когда Зоя общалась со своей «питомицей», он с презрительным недоумением сверлил хозяйку взглядом. Докатилась… Он проявлял солидарность с соседями.
А ворона всегда была не прочь поболтать. Когда Зоя Васильевна выходила на крыльцо, Кара перелетала с крыши на виноградные вешала. Просунув голову между листьями винограда, чтобы лучше видеть Зою, поглядывала внимательно одним глазом.
– Привет, Каркуша! – говорила Зоя Васильевна. – Что скажешь?
Ворона щелкала клювом и говорила «каррр!».
– Ну, расскажи, расскажи, как дошла до жизни такой!
Каркуша поворачивала голову, смотрела другим глазом и, дождавшись конца Зоиной тирады, опять щелкала клювом и говорила «каррр!» Она была воспитанной птицей и не прерывала собеседницу, как некоторые люди: «а вот я!.., а вот у меня!..». Так они и общались.
Естественно, прилетала Кара не только затем, чтобы полюбоваться Зоиными прекрасными глазами, даже не столько за тем. Она терпеливо ждала момента, когда Зоя Васильевна вынесет из дома корочку сала, кусочек колбаски или даже хлебушка, протянет руку и скажет:
– Угощайся!
Тогда Каркуша начинала склевывать виноградные листья или сухие веточки и выплевывать на землю, чистить клюв, всем видом давая понять о бескорыстии своих побуждений. Типа, я просто так заглянула, мимо летела, и нечего меня подозревать в меркантильных интересах.
– Будешь выеживаться – уйду! – грозила Зоя и делала вид, что отдергивает руку.
Кара молнией срывалась сверху, выхватывала угощение и возвращалась на свой насест. Куда девалось хорошее воспитание!
– Приятного аппетита! – желала Зоя и уходила в дом.
Ворона никогда не заканчивала диалог первой, ждала, пока утомится Зоя Васильевна. Она была болтушкой, как соседка Люба. Уходила Зоя – и тогда только улетала ворона.
Как обычно, птичка, приземлившись, ходила по крыше туда-сюда, топая, как рота солдат на плацу, отрабатывающая строевой шаг в преддверии общевойскового смотра. Ее трудовой день начинался вместе со световым, раньше Зоиного.
Вконец измотавшись, Зоя Васильевна все же уснула под бравое воронье «ать-два!». И тут начали барабанить в окна и двери ее дорогие подруги. Хотя ключи (и от калитки, и от дома!) у них были свои, они давно уже обменялись ключами от своих жилищ на всякий непредвиденный, печальный случай.
Телефон Зайки не отвечал с вечера. Ну ладно, нет связи или разрядился – но он и утром не отвечал! Люся и Мила примчались в тревоге. Еще на подходе увидели закрытые ставни – это в восемь-то часов утра! Открыли калитку – Умка вел себя обычно, признаков голода или волнения не проявлял. Приподнял верхнюю губу с левой стороны в приветливой улыбке – такая манера у него была – и заработал активно хвостом.
Дверь была заперта изнутри на крючок – значит, Зайка добралась до дома благополучно. Еще того хуже! Не иначе – сердце прихватило! Подруги принялись лупцевать в дверь ногами и голосить, забеспокоившийся Умка присоединился: бабам, наверное, виднее, что происходит!
Очумевшая Зоя, пробудившись от трехголосого воя, наконец, откинула крючок и распахнула дверь.
* * *
– Так это Жорик – Вольдемара?..
– Я тоже сначала так подумала! Но Анжела говорит, что нет.
– Так она тебе и признается!
– Да его и близко там не было!
– Да слинял вовремя!
– Она говорит, что ни о чем таком его не просила!
– Да что ж она – дура, чтоб признаваться? И потом, может, впрямую и не просила, но подводила его к этому, провоцировала, про свои горькие обиды рассказывала…
– Девочки, она была в таком состоянии! Просто в ступор впала.
– Потому что чувствует вину!
– А когда это ты у нее спросила про Жорика?
– В больнице, когда Вольдемара увезли в операционную.
– А ты-то как там оказалась?!
– Да она как клещ в меня впилась опять! «Не оставляйте меня одну, не оставляйте меня одну»! Скорая приехала минут через пятнадцать, там до Порохового пара-тройка километров.
– У них что ж, в селе и своя больница есть?
– Ну, село большое. Есть такая мини-больница: в одном здании и амбулатория, и стационар, и станция скорой помощи. Аж две машины! А из врачей – терапевт, педиатр, гинеколог и, на наше счастье, хирург. Он первую помощь оказал. Может, даже жизнь спас. А потом должны были реанимобиль из области вызвать, серьезная все же черепно-мозговая травма. Но хирург сказал, что Владимир Иванович, Вольдемар то есть, пока нетранспортабелен. Я позвонила своей родне, попросила приютить Анжелу на день-другой.
– А им это надо? А тебе это надо? Для этой поганки! В коридоре бы посидела!
– А если из коридора на ночь попросят? Да и у родни моей летняя-зимняя кухня сейчас пустует, они в нее городских рыбаков пускают переночевать. Не обременит.
– Как это? Летняя-зимняя?
– Ну, утепленная. Это такая же летняя кухня, как у меня во дворе, только они в ней и зимой тоже готовят, там же и питаются, чтоб чаду в доме не было.
* * *
…Анжела впилась клещом, опять вспомнив про существование Зои Васильевны, хотя той даже смотреть на нее не хотелось, не то что разговаривать и поддерживать морально. Когда они сидели в коридоре, пока хирург в операционной колдовал над Вольдемаром, Зоя не выдержала и спросила:
– Это вы Жорика науськали?
– Вы что, с ума сошли?!! – лицо Анжелы пошло какими-то фиолетовыми пятнами.
– Да вы же с ним не просто так флиртовали всю дорогу? А потом бортанули, чтоб он заревновал?
– Да у вас с головой не все в порядке!
Разъяренная Зоя начала приподниматься: какого черта она тут нянькается с этой нахалкой! Надо добираться в Сарай и поделиться своими соображениями с участковым, которого вызвали из Порохового. Наверняка он уже там и опрашивает экскурсантов.
Рыдающая Анжела вцепилась в нее мертвой хваткой.
– Простите меня, простите! Я не в себе, вы же должны понять!
– Может, ты и не в себе, но хамство и эгоизм из тебя через край переливаются, – сказала Зоя Васильевна. Про себя, естественно. А вслух спросила:
– А в пирамиде вы что ж, не смерти мужу пожелали? А шаман сказал, что вы недоброе задумали!
Анжела открыла сумочку, пошарила в ней и извлекла два свернутых в трубочки голубеньких листочка, тех, что дала ей Зоя, вырвав из своего блокнотика.
– Читайте!
Зоя, взглянув на Анжелу, развернула первый. «Пусть мужу будет плохо» – прочитала. Развернула второй. «Пусть Рая сдохнет!». Ничего себе!
– Я не смогла, – сказала Анжела. – Я испугалась. Я потом вернулась в пирамиду и забрала свои записки. Их легко было найти по цвету, спасибо вам.
– Но вашему мужу все-таки плохо!
– Но это не из-за меня! Я не знаю, кто это его! Только бы все обошлось! Я в церковь пойду! Я день и ночь буду возле него дежурить! Только бы он не узнал про записки!
– А Рая?
Анжела закрыла лицо руками.
– Пусть уж лучше к ней уходит! Пусть подавится, стерва!
– Порвите эти записки и выбросьте! Не таскайте их в сумке.
– А что? Нельзя? Плохая примета?
– Очень плохая! – не сдержала улыбки Зоя. – Вы что, собираетесь их всю оставшуюся жизнь в сумке таскать? Пока Вольдемар не увидит?
Ну, а потом за Зоей Васильевной приехал участковый на своей «девятке» и отвез назад в Сарай, где ее уже ждал оперуполномоченный из областного ГУВД. Она осталась единственной не опрошенной.
* * *
– Не обманул шаман, – задумчиво сказала Люся. Уж куда интереснее было! А вот что он имел в виду?
– Откуда мне знать, – отмахнулась Зоя. Да все что угодно! А вот угадайте с трех попыток, кто был этот опер? – вид у нее был весьма загадочный.
– Чего гадать, – пожала плечом Мила. – Как будто в области каждый второй опер – наш добрый знакомый. У нас там только один такой.
– Судя по твоему виду, это был Бурлаков! – дополнила Люся, чтоб уж никаких сомнений ни у кого не возникло.
– Какие ж вы умные – аж противно! – разочарованно протянула Зоя Васильевна. – Если бы все бы были такими умными, то жить было бы скучно!
– А как Бурлаков там оказался? Он же теперь не только при высоком чине, но и при высокой должности? Что его в район понесло?
– Был дежурным, главным по области. Ему доложили. Все-таки место не простое, не по пьяной драке в селе кого-то прибили – в музее! Уже почти всероссийского масштаба.
– Тебя увидел – обрадовался?
– Ой, уж так обрадовался! – с кислым видом сказала Зоя. – Спросил сразу – как же это я одна? А где все остальные?
– Так ты ему про Жорика рассказала?
– Ну да! Да только у Жорика, на его счастье, алиби. Он с нашим экскурсоводом сразу ушел в чайхану, там и сидели все это время.
– Повезло парню! Тогда кто же Вольдемара?..
– Ну, вы же такие умные – давайте, разгадывайте! Может, Бурлакову нос утрете!
– Не ёрничай! И как тут разгадаешь, в Артюховске сидя? Вот бы если бы в Пороховое съездить!
– За чем же дело стало, Шерлок ты наш? Ты же увольняться хотела вместе со мной.
– А ни за чем не стало! – ухмыльнулась Люся. – Ее и так скоро уволят. Сядет и поедет.
– Как это – уволят? Это за что это?
– Не за что, а потому что! Никиту заставляют сторожей увольнять и сигнализацию устанавливать. В век научно-технического прогресса – такой анахронизм! Так ему сказали.
– Конечно, теперь денежки появились, нашими стараниями!
– Да нет, из бюджета выделяют. Папа расстарался.
– Ну и прекрасно! Не придется наносить удар в спину. Что ни делается – все к лучшему! Только Никита теперь замучается на ложные сработки по ночам ездить. Уж я-то наездилась, пока заведовала, хлебнула этой беды!
– А никуда не надо будет ездить. Они перебираются в свою музейную квартиру. Лизе не терпится.
– О-о-о, сколько у вас новостей за один день! Стоило мне только уехать…
– Мы тебе еще главную новость не рассказали. Мы тут тоже не лыком шиты, – со скромным торжеством произнесла Люся.
– Не пугайте меня! Что еще такое?!
Оказывается, «биржевые» работнички тоже немного сачканули. Надо было бы еще на штык-полтора поглубже вырыть траншею, а то трубы будут промерзать, объяснили рабочие, придя укладывать эти самые трубы. Сами углублять отказались – не царское дело! Никита опять кинулся на «биржу» – а куда же еще, с их-то доходами! Мужики пришли, едва начали копать и сразу же отрыли шкатулку.
– Прямо почти сверху лежала!
– Такая небольшая коробочка из обожженной глины. В ней монеты, с десяток. Копилка, что ли, старинная? Или раньше тоже заначку делали?
– Это Никита сказал, что монеты, а по виду – так, медяшки. Железки-железками, и все – разной формы и разного цвета: буренькие, желтенькие, даже зелененькие. Ну, позеленевшие…
– Никита как с ума сошел, буквально затрясся, запеленал шкатулку в ткань и в сейф засунул. Толком даже посмотреть не дал. Сегодня в город повезет.
– Нам ее, конечно, не вернут, не по профилю. Оставят, небось, в краеведческом музее, а то и в область заберут.
– Ну что за подлость, – пожаловалась на судьбу Зоя. – Как что-то интересное, так меня нет!
Люся с Милой опустили глаза, скрывая торжествующий блеск: вот так! Никуда не выезжая, ни в какие Сараи, они своей новостью заткнули за пояс Зайку с ее новостями!
Зоя Васильевна на мгновение задумалась, потом нырнула в бельевую корзину и выудила белые полотняные бриджи, в которых ездила в Сарай-Бату. Она как приехала вчера домой, стащила их и зашвырнула в стирку. Порылась в карманах и продемонстрировала подругам найденную бляшку.
– Такие?
– И такие тоже есть! А откуда у тебя?!
– Подобрала с земли, когда Вольдемара несли, а я следом шла. Но она сувенирная, там на площади такими торгуют. Кто-нибудь обронил.
– Девочки, а не пора ли уже и позавтракать? У меня в животе духовой оркестр играет. «На сопках Маньчжурии».
Сгоношили чай на скорую руку.
– Давай, еще про шамана расскажи!
– Ну что рассказывать… Все приставал – будущее мне хотел предсказать, что ли… Как цыганка на базаре!
– Сравнила! А ты отказалась?!
– Ой, да глупости это все! Зачем мне это нужно! Дальняя дорога, казенный дом, трефовый король…
Мила смерила Зою уничтожающим взглядом:
– Твоя… простодырость, Зайка, – сказала, как выплюнула, – Просто не имеет границ!
– Простодурость, я бы сказала, – уточнила бескомпромиссная Люся.
Как будто не они час назад лупцевали в дверь ногами и подвывали почище Умки!
– Это почему же? – спросила ошеломленная Зоя Васильевна.
– Такая была возможность! Ну не хотела про себя узнать, о подругах бы побеспокоилась.
– Да ей это и в голову не пришло! Она и не вспомнила про нас!
– Сами вы, девочки, дуры, – вздохнула успокоено Зоя. – Вы что ж, волшебником его считаете? Станет настоящий экстрасенс на потеху публике шаманить! Ну, даже если есть у него определенные способности, так там цирка больше.
– Не аргумент! Вон в телевизоре настоящие экстрасенсы на потеху публике шаманят!
– Допустим, но как вы себе это представляете? Вас и близко нет, даже фотографий ваших нет…
– А вот это надо обдумать! – вставила Люся. – Это наша недоработка! Надо обменяться фотографиями!
– И носить в кошельках!
– …а я ему: «а вот вы мне про моих подруг расскажите! Они тут недалеко, в паре-тройке сотен километров, – продолжила Зоя, – Но я вам их сейчас опишу»!
– Не смешно.
– Конечно, даже не смешно! И потом, меня там очередь и так чуть не побила!
– Ну ладно. А все же, как ты думаешь, что он имел в виду, когда говорил, что в Сарае сегодня будет особенно интересно?
– Вот привязались! Да откуда же мне знать! Может, какие-то новые находки у археологов появились и экскурсовод бы рассказал нам о них… А может, новую экспозицию открыли…
– Да какое ему дело до экспозиций и находок! Его работа – в собственной юрте.
– Ну, тогда совсем не знаю.
– Неужели предвидел нападение на Вольдемара?
– И это – первое, что приходит в голову!
– Не думаю. Если предвидел, почему ничего не предпринял? Не предупредил…
– «Предотвратил и обезвредил»? Ну, ты даешь! Это же рок, судьба! Что он может, будь он хоть трижды настоящим!
– Да ну вас, с вашей судьбой, и с экстрасенсами, и с шаманами!
– Нет, придется-таки ехать самим в это Пороховое. Я же спать теперь не смогу, пока своими глазами его не увижу, да, Люся? Может, скажет про меня что-нибудь…
– Конечно, Мила!
– Однако как вы тут спелись без меня!
– Зайка, а ты мне монетку, что в Сарае нашла, подаришь? – ласково спросила Люся. – У тебя же целая шкатулка.
– Да ради Бога, а зачем тебе?
– На память. Себе же ты купила зачем-то!
– Это ты мне опять намекаешь, что я о подругах не подумала?! – взбеленилась, наконец, Зоя. – Я их для музея купила, понятно? Во-первых! Не знаю, правда, как их привязать к музею купеческого быта… Ну, Никита с Лизой что-нибудь придумают. Может, проследят родословную Тихановича и найдут у него ордынские корни!
– А во-вторых?..
– А во-вторых, они не так уж дешево стоят, народ на этом неплохо зарабатывает. Они там даже что-то вроде мастер-класса для детей устроили. В одной юрте приспособление у них, станочек такой для печатания денег, болванки медные, и из сплавов каких-то. Выбираешь монетку-образец, какая понравилась, и можешь сам отчеканить. Детям – радость, бизнесменам – прибыль.
– Ты видела?
– Нет, туда мы не попали. Не успели. Люди в автобусе рассказывали.
– Молодцы, однако, пороховчане!
– Молодцы.
– Вот, туристическая инфраструктура развивается и на пустынных степных просторах родного края!
– Примерно так!
– Ну, пошлепали в музей. Напишу заявление.
– Ты что! Когда это еще сигнализацию проведут!
– А пусть Никитка дежурит вместо меня! Что им, деньги лишние?
– Так они ж еще не переехали!
– Так и мы ж не завтра в Сарай собираемся. Люся, когда и ты уже своей работе «прощай» скажешь?
– «Мы вольные птицы, пора, брат, пора!» – не удержалась, процитировала Зоя Васильевна.
Но так случилось, что в Сарай им пришлось ехать уже на следующий день.
* * *
Никита Михайлович в кабинете был не один. За письменным столом напротив него сидел мужичок весьма колоритной внешности – коренастый крепыш, бритоголовый, прокаленный солнцем до коричневого цвета, отчего серые глаза его казались ярко-голубыми. Он с любопытством взирал на трех дам, гуськом втянувшихся в кабинет сразу же после того, как постучали, не дожидаясь начальственного «да!» или любезного «войдите!».
А когда Никита представил их друг другу, улыбка, если не сказать ухмылка, озарила закопченное лицо. Небось, Никитка уже успел понарассказывать баек гостю про своих трех помощниц.
Дмитрий Евгеньевич Шпигалев, руководитель археологической группы в Пороховом городище, старый знакомец Никиты, вот кто это был. Когда-то именно он приохотил школьника Мирюгина к археологии, именно под его руководством работал Никита в своей первой экспедиции.
Никита весь светился от радости, гость тоже. И все же женщины уловили некоторую напряженность, витавшую в кабинете.
– Вы что-то хотели? – спросил директор, не предлагая сесть. Он мягко намекал дамам на их не совсем своевременный визит.
Зоя Васильевна углядела на столе, на разостланном куске белой ткани, глиняную шкатулку, очень-очень похожую на ту, что она привезла из Сарая.
– Да вот… В дар музею… Презент из моего путешествия. Финансовый отчет, так сказать, – говорила она, протягивая директору привезенную шкатулку.
И тут Шпигалев, опередив Никиту, буквально выхватил Зоин презент у нее из рук.
– Новодел, – сказал, внимательно осмотрев шкатулку, и поставил ее рядом с Никитиной. Они были как близнецы – Но как похожи! – обратился он к Никите. – Как будто из раскопа. Ты смотри, как насобачились делать. И у кого учатся, умельцы?
– У интернета. Или из энциклопедий срисовывают.
И оба как-то враз погрустнели.
– Вы откройте! Там внутри монеты, – подсказала Зоя Васильевна.
– Да-а-а, мастера-золотые руки, даже состарить могут, прямо настоящие, – сказал Шпигалев, рассматривая монеты.
– А у меня вот еще… – сказала Люся. – Зоя подарила.
Зачем, спрашивается, выпрашивала, если сразу и отдает? Или от Зои не захотела отставать, раз пошла такая пьянка? Шпигалев протянул руку, взял у Люси монету с той же широкой ухмылкой, и вдруг ухмылка сбежала у него с лица.
– Где вы это взяли?! – не спросил, рявкнул.
– Зоя дала. Она в Сарае нашла, – пролепетала испуганно Люся.
Шпигалев повернулся к озадаченному Никите.
– Странно… – сказал растерянно.
…Когда дамы выкатились из кабинета, Шпигалев торжественно спросил:
– Никита, ты мне доверяешь? Я хочу сказать, ты мне веришь как человеку?
– Дмитрий Евгеньевич, что за идиотский вопрос? Извини! Риторический, я хотел сказать. И что ты ведешь себя как на торжественной пионерской линейке?
– Ты многим рассказал про шкатулку?
– Ну, мои все в курсе, конечно, работники. Мужики-копальщики…
– Начальству?
– Естественно, позвонил. Хотели сразу же приехать, да я уговорил до завтра отложить. Завтра сам пообещал привезти. Шкатулку отрыли уже после обеда, ближе к вечеру. И я что-то засомневался. Траншею-то неглубокую вырыли, какие там культурные слои!.. А теперь в еще большем сомнении… Но монеты-то – настоящие!
– Монеты настоящие. Пулы, дирхемы… – Шпигалев еще раз поочередно пересмотрел монеты, бережно и любовно опуская каждую на разостланную на столе белую ткань. – Видишь, арабская вязь? А на этом – монгольское письмо. Золотых в твоей шкатулке нет. А найденная твоей Зоей, как видишь, золотой дирхем. Скорее всего, индийский. Орда золотых не чеканила, а с Индией торговала активно. Вот так просто на земле валялся. А мы, как кроты, годами землю роем!
Он наклонился и произнес почти шепотом:
– Никита, у меня огромная просьба. Ты должен дать мне эту шкатулку. Завтра утром верну, клянусь. Может, даже сегодня вечером. Мне нужно… проконсультироваться… с одним человеком.
– Успеешь?.. Как я объясню, если…
– Да никому ничего объяснять не придется! Верну! Вопрос жизни и смерти!
– Прямо уж так – жизни и смерти? – спросил, колеблясь, директор.
– Ну… почти! Я сейчас ничего не могу тебе объяснить, но я не зря у тебя спросил, веришь ли ты мне.
– Ну, хорошо… – Никита не мог отказать наставнику и другу, отдавая себе отчет, насколько серьезно то, что сейчас происходит, и свою ответственность.
Шпигалев умчался вихрем. Вошла Лиза.
– Никита, там репортер из «Дня сегодняшнего». Хочет взять интервью.
– О чем?
– О кладе.
– О Господи! Да откуда?..
– Это же Стас Петров!
Неприятности не заставили себя ждать. Стас Петров – это была местная знаменитость: репортер от Бога, проныра и прохвост, он нюхом чуял жареное, везде у него все было схвачено. Как говорится, держал руку на пульсе. На пульсе всего былого и насущного родного Артюховска.
Откуда узнал?! Никита затосковал: кажется, влип.
