Лидия Луковцева
Не от стыда краснеет золото
– Ну что, опять чем-то укололась? – с легким раздражением поинтересовалась Люся. – Ойкаешь с утра самого, прямо привычкой это у тебя становится.
– Тут что-то есть! – шепотом сказала Мила.
Втроем в этой щели нечего было делать, да Мила бы и не подпустила никого. Она была в кураже и не боялась ни каракуртов, ни гадюк. Ни одна гадина не посмела бы тронуть ее сейчас.
Пыхтя и чертыхаясь, она выволокла, наконец, на божий свет плотный черный пластиковый мешок, разорванный в нескольких местах. То ли его порвали, когда заталкивали в эту щель, то ли Мила в своем рвении переусердствовала. В разрывы проглядывало бахромой грязное полотно бывшего белого цвета, тоже порванное. В эту дырищу, когда Мила сволокла свою добычу на земляной пол, посыпались монеты и кольца.
– Вот таким образом Вольдемар и обнаружил монеты, – торжественно подвела итог Мила. – Когда мешок заталкивали, они в дырку высыпались. Дыра-то тогда меньше была, это я ее увеличила.
Как будто без нее это было непонятно! Почему-то у женщин побежали вдоль позвоночников мурашки. Где-то раздавались приближающиеся голоса – Тахир закончил рассказ и отпустил своих подопечных бродить по городу. Человеческие существа были близко, но в них могли таиться как защита, так и опасность.
– Мила, Люся, – сказала Зоя Васильевна, – становитесь у входа и никого не пускайте! Я звоню Бурлакову. Он где-то здесь, неподалеку.
– А что говорить-то?!
– Да что хотите, боже мой! Технический перерыв, производственная необходимость, взрывное устройство!
Люся беспомощно огляделась – вокруг не наблюдалось ни какой-нибудь палки, ни даже обломка кирпича. Она чувствовала, что толпа туристов может стать неуправляемой в законной жажде любознательности, если мешать ее удовлетворить. За свои-то уплаченные кровные. Снесут и сомнут, и даже не заметят.
Тогда она решительно схватила Зоину сумку, с многострадальной бутылкой минералки внутри, так и не распечатанной. Мила, в скудном арсенале которой были только ее габариты, выпрямилась и стала еще выше, и плечом к плечу они встали у входа, застыв, словно гранитный монумент.
«Но пасаран!» – было написано на их мужественных лицах.
Верблюда спросили, что лучше: подъем или спуск? Он ответил: есть еще третья мерзость – грязь
Его жизнь теперь протекала ночью. Он скользил по обочине утоптанной грунтовой дороги в тени ив, вязов и тополей, растущих по берегу, чтобы не быть замеченным. Хотя, если бы даже и вышел на дорогу, кому тут было его замечать глухой ночной порой?
Он рыскал шакалом по окрестностям, присматриваясь и обживая их. Он еще не решил, нравятся ли ему эти места, хочет ли он здесь остаться на житье. А если вдруг останется, то надолго ли. Перекати-поле по натуре, кочующий по миру всю сознательную жизнь, он не был связан никем и ничем. Почти.
Не нашлось женщины, сумевшей его привязать. Дети, если и бегали где-то, он о них не знал. Родственные связи были давно оборваны. Жил, где хотел и сколько хотел, и снимался с обжитого места, когда приходило желание или возникала необходимость.
Необходимость эту он чувствовал заранее, интуиция не подвела его ни разу. Не интуиция, а, скорее, звериное чутье.
Но, видимо, пришла уже пора осесть, упорядочить свою жизнь. Остановиться, оглянуться, как говорится. Обзавестись бумажками, что так необходимы для жизни в российском социуме, всеми этими полисами, СНИЛсами и прочим… А то и в больницу не попадешь, если нужда вдруг возникнет.
Хотя на здоровье он не жаловался, но большая часть жизненного пути уже пройдена. Рано или поздно – а такая нужда возникнет. Где осесть, в каких местах завершать предначертанный ему небесами срок, он никак не мог решить: в предгорьях ли Урала, где прожил немало лет, в поволжской ли полупустыне, откуда были родом его далекие предки, в горах ли Алтая, где прошли детство и юность?
Однозначно, ни в каком заморском краю, которых он тоже повидал немало, доживать он не хотел. Не из патриотических соображений и не из романтических переживаний – вроде того, что хочет лечь в родную землю. Все это было ему не свойственно.
Да, жизненный путь его был совсем не гладким, не накатанная дорога, а спуски и подъемы, кочки да выбоины, взлеты и падения. Любимчиком фортуны его уж никак нельзя было назвать, в отличие от некоторых, везунчиков от рождения. Чужие края повидать-то он повидал, да денег не скопил, а кому он там нужен без денег, в старости да в немощи?
Ошиблись родители с именем, нарекая его. Он и здесь-то никому не нужен. Но были у него кое-какие соображения, он сюда прибыл недаром. Что из этого путешествия выйдет, зависело от ряда причин.
А пока он «шифровался», старался не мозолить глаза местным, чтобы не начали узнавать раньше времени. Хотя в селе от людских глаз особо не спрячешься, но в летнюю пору с этим все же попроще. Много приезжих: родственники, пожаловавшие в гости целыми семьями и ставшие здесь уже почти чужаками, туристы-дикари, городские рыбаки, облюбовавшие берег… Ерики весной – хоть и не Волга, но полноводные, как настоящая река. Говорят, в ином ерике нынче рыба лучше ловится, чем в матушке-Волге.
Он – один из приезжих… Повезло с жильем. Нашел одинокую бабку: полуслепая, полупомешанная. Помимо условленной платы он покупал ей продукты, она чего-то там готовила себе, пыталась и его угощать. Он неизменно отказывался по причине несуществующей язвы – брезговал, откровенно говоря. Да и не хотел лишний раз рисоваться: насколько там она слепая?
И не глухая, однозначно, и язык исправно работает. По селу шастает, с соседками язык чешет, для этого особого ума не требуется. Как встретились две-три, так и зацепились языками на полдня.
Огород у бабки был заброшен, к счастью, зарос бурьяном и камышом, а то пришлось бы еще и в огороде возиться, помогать. Как же, мужик в доме появился!
Хозяйка говорила по этому поводу, что давление в последнее время совсем замучило, но, глядя на ее уклад, квартирант подозревал, что ее и смолоду что-нибудь да мучило. Грязновато жила, да ему-то что за дело?
Он поселился в летней кухне, тоже заброшенной. Сам разобрал там хлам после зимы, вычистил, вымыл окна и пол, набил на окна противомоскитные сетки, перемыл какую-никакую посуду. Жить стало можно.
Уходил из дома с рыболовной снастью еще затемно, затемно и возвращался – без улова, поскольку рыбачить не любил, не умел и не собирался. Снасть была для отвода глаз.
Попервоначалу бабка интересовалась, где же улов. Он отбояривался тем, что продал на берегу туристам, и презентовал ей взамен купленную атлантическую сельдь и колбасу. Вроде того, что лучшая рыба – это колбаса. Иногда она намекала, что страсть как любит ушицу из окуньков, подлещиков или буффалят. Он ей резонно возражал, что рыбу-то некому чистить да потрошить: сама бабка плохо видит, а он не приучен, да и не любитель рыбы, только ловить может.
Постепенно пришли к взаимопониманию и сосуществовали вполне мирно – неряшливая полубезумная старуха и ее не менее странный квартирант-отшельник. Они днями не видели друг друга и только изредка сталкивались во дворе. Тогда он приглашал хозяйку на чай к себе и выспрашивал новости. Для него, одинокого волка, такая жизнь соответствовала планам и настроению.
А ночами он рыскал по окрестностям, тенью скользил вдоль дороги, подбирался к палаткам и кострам туристов да рыбаков. И слушал, вдруг что-то прозвучит полезное для него. Добирался не раз и до бутафорского средневекового города, и до города кочевого, расположившегося немногочисленными юртами вокруг кирпичного.
Кочевой его интересовал особенно. В некоторых юртах жизнь не замирала даже ночью. В «караван-сарае» – мини-гостинице – всегда жило несколько постояльцев. Жили рыбаки, не имеющие собственного средства передвижения, а, следовательно, палатки и прочего сопутствующего барахла, и прибывавшие автобусом. Жили туристы-романтики, любители посиделок у костра в ночной степи с пивом и гитарой.
В чайхане ночевал сторож – могли ведь найтись любители из окрестных сел покуситься на запасы спиртного. Иногда там оставалась ночевать уборщица, поздно закончившая работу и не желавшая переться одна по ночной дороге домой, в село.
Он резонно полагал, что страх перед ночной дорогой у нестарой еще уборщицы несколько утрирован, если принять во внимание, что и один из сторожей был еще нестар и весьма крепок. Странным образом поздние окончания уборок и последующие ночевки уборщицы в чайхане совпадали с дежурствами именно этого сторожа. Мужа, что ли, нет у нее? Или он – полный дебил?
В юрте ремесел, ну то есть, в той, где мужик на станочке штамповал сувенирные монетки и еще какую-то дребедень, хозяин – мужик этот по имени Шурик – жил постоянно. Видно, из приезжих, не местный. Вот же головы у людей работают! Придумал способ зарабатывания денег, нашел, так сказать, свою нишу в туристическом бизнесе.
Да и вообще, народ в кочевье подобрался смекалистый и рукастый. Даже лампочки и холодильники у них тут работали, сначала от движков-генераторов, а потом, когда городок разросся, – от протянутой со стороны Порохового полноценной воздушной линии проводов. Ну чем не жизнь?
Кирпичный Сарай-Бату на ночь запирался воротами – простыми деревянными, но внушительными. На ворота вешался замок, столь же внушительного вида. Наверно, опытному взломщику не составило бы труда его открыть, но что там искать, в этом игрушечном киношном городе? Чем поживиться, даже если бы нашлись желающие проникнуть в него?
Поэтому охранник – местный житель, естественно, – заперев ворота, едва начинало темнеть, уходил домой в село. Другой ночевал в одной из юрт.
Да, местным здорово повезло с этим стихийно возникшим туристическим объектом. В селе, пожалуй, теперь совсем не было безработных, все были при деле. По словам его хозяйки, – спасибо председателю сельсовета Порохового. Хромосов его фамилия, кажется. Предприимчивый мужик, подсуетился. Вот только кто у него теперь на полях помидоры да арбузы выращивает?
А в том, что в Сарае поживиться нечем, он имел случай убедиться. Обходя стены города, приметил в торцевой стене малозаметную дверь, выкрашенную коричневой, выгоревшей уже краской, а потому сливающуюся с остальной рыжей, обмазанной глиной стеной.
Зачем эту дверь здесь навесили – непонятно. Может быть, пожарники, принимая объект, настояли, что нужен запасной выход?
В этой двери замок был врезной, и ему не составило труда в одну из ночей открыть его. Просто так, из любопытства. По части открывания замков он был дока, как и по многим другим частям. Способностями его Аллах не обидел, наградил бы еще везением!
Надо же было ознакомиться с местными достопримечательностями. Зря что ли он перся сюда из такой дали? – так он сам подсмеивался он над собой, открывая дверь.
Побродил по городу с фонариком. Ничего интересного внутри не было. Даже лотки, с которых утром будут торговать всякой всячиной, не убирались. А зачем?
И всё же. То посещение не было напрасным. Оно пригодилось ему впоследствии.
Это был конец мая. Он только что обосновался у бабки и начинал свои ночные блуждания, не решаясь еще приступить к тому главному, зачем приехал. И вот тогда же выпала ему одна интересная ночь, прямо скажем, насыщенная событиями.
Православные праздновали большой праздник – Троицу. Отмечали преимущественно дома, поэтому рыбацких палаток на берегу было на удивление мало. Из Порохового глухо доносились пьяные голоса – сельчане пели песни.
Он скользил вдоль дороги в тени деревьев и услышал приближающиеся приглушенные голоса. Ночь была лунной, темнота не кромешной, и он уже присмотрелся – да и вообще, всегда видел хорошо в темноте. Такая особенность зрения.
Показались две мужские фигуры. Тот, что повыше и покрупнее, нес что-то вроде сумки. Второй, ниже ростом, но такой же в ширину, – лопату.
Он не сразу понял, что это лопата. И что ж это они ночью копали? Не червей же к утренней рыбалке? Не огород же в степи вскапывали?
Он проследил за двумя землекопами до заброшенных банек, где те, коротко вполголоса посовещавшись и определившись с местом, зарыли свою ношу. Не слишком глубоко, чтоб легче было откапывать, надо полагать. Лодыри. Притоптав землю, посветили фонариком – вроде незаметно! И ушли.
Он уже хотел убираться. Колебался, раскопать ли? Может, пресловутые черные копатели найденный клад прятали? А может, просто грабанули какого-то богатенького односельчанина да припрятали до поры до времени?
И еще как вариант мелькнула мысль: пришили кого-то да расчленили, прячут по частям. Вот бы он влип, со своей любознательностью! Впрочем, нет: тогда бы свою сумку, с камнем внутри в качестве якоря, они бросили в реку. Или, по крайней мере, закопали бы поглубже, собаки ведь запросто могут отрыть.
И тут он почувствовал чье-то присутствие, а потом и услышал, и увидел – темная фигура выдвинулась из кустов. Не он один был зрителем в этом ночном театре. Его колебания спасли ему жизнь.
Третий неизвестный, увлеченный разведкой на местности, разглядыванием притоптанной почвы, для чего пригнулся к самой земле – фонарика у него не было – слишком поздно уловил движение над собой. Вероятно, даже не успел понять, что первые двое, оглянувшись, заметили его на фоне светлеющего неба. И вернулись.
Большой с маху рубанул лопатой. Тут же появился и его спутник. Сбегал к лодке, вытащенной неподалеку на берег рыбаками, столкнул её и притянул к баням по воде. Тоже, видимо, силушкой был не обижен, ведь против течения пришлось тянуть.
Вдвоем они втащили тело в лодку и вытолкали ее на течение. Большой перевалился в лодку, второй наспех прибирал сцену развернувшейся трагедии, ликвидировал следы, подсвечивая фонариком.
Лодка, лениво покачиваясь, потихоньку отплывала от берега. Мотор, естественно, не включали. Едва она, выплыв на стремнину, скрылась из глаз, уносимая течением, второй соучастник тоже испарился. Он трусцой пересек дорогу и пропал из глаз.
Будет трястись теперь в своей норе в ожидании Большого. А тот, отплыв подальше, включит мотор и помчится по течению реки. В безлюдном месте на течении или наоборот, где-нибудь в недоступных камышах сбросит свою ношу. Доберется до берега и оттолкнет лодку: плыви, куда хочешь!
Потом в каком-нибудь из нижних сёл ранний рыбак зацепит лодку, отбуксирует домой и скажет: Бог послал! Любопытным объяснит: купил, мол, по-дешёвке. Ну, а если особо совестливый или напуганный, то заявит в полицию, на свою голову. Владельца лодки установят, сопоставят с исчезновением – и напишут рапорт, что рыбак по пьяной лавочки утонул в реке.
Нельзя сказать, чтобы наблюдаемая сцена не задела его. Всякое доводилось видеть: чёрствость, злобу, жестокость… Но такое спокойное, тихое и расчетливое хладнокровие…
Какое-то время он стоял, не шевелясь. А потом проснулись рыбаки и начали искать своего корешка. Нашли его обувь, слетевшую, когда тело тащили к реке, – проморгал подельник. По этой примете, конечно, быстро нашли место и откопали спрятанный в земле чёрный пластиковый пакет.
Ему довелось узнать, что в пакете: рыбаки оказались более любознательными, чем он, и менее осторожными. Да и при дневном свете человек более храбр, особенно, если он не один.
Было уже совсем светло, все тело у него занемело от неподвижности в его убежище, но он не мог скрыться, не обнаружив себя. Он продолжал следить и увидел, куда рыбаки перепрятали рыбаки найденное, и улыбнулся их наивности. Неместные, не знающие этот берег, место схрона они обозначили, бросив на него огромную приплывшую в паводок корягу. Как будто ее не могли утащить для костра другие рыбаки!
Надеются в скором времени забрать свою находку? Вряд ли удастся. Без полиции тут не обойдется, а это – процесс долгий. Шерстить окрестности будут несколько дней, минимум. Шум поднимется. И даже когда окончательно прозвучит версия несчастного случая на рыбалке, местные будут еще пару месяцев подозрительны к каждому шороху.
А зарывали неглубоко, поскольку торопились. И правда, было от чего: еле успели покончить со своими земляными работами, как из палатки выполз сонный пацан.
До поднятой шумихи и приезда полиции он сумел оттуда убраться. Шел у самой кромки воды, вверх по течению, хотя ему надо было в противоположную сторону. Но тогда надо было бы либо пройти по берегу мимо рыбаков, либо выйти на дорогу. В любом случае его заметят.
Набегающие волны смывали его следы. На тот случай, если привезут розыскную собаку. Хотя это маловероятно.
Он не осуждал корыстолюбие рыбаков, понимал ход их мыслей: с другом случились что-то нехорошее, но ему уже не поможешь, а тут такое богатство на голову свалилось. Ну и что, что криминал. Может, не узнает никто. Сначала нужно спрятать, а потом подумать. Золото кому угодно глаза застит, с ума сводит.
Он сам был такого же поля ягода, как эти ребята: моральными устоями не слишком отягощен.
Пару дней полиция их мытарила, потом все же разрешили уехать домой. Они, конечно, поняли уже, как просчитались, и с неохотой уезжали. Всё оглядывались на свою стоянку, мучимые мыслью: когда-то теперь смогут вернуться? И найдут ли в сохранности оставленное?
Его тоже беспокоила эта мысль, о сохранности. Не успели рыбачки освободить место – к нему подкатила «Лада», набитая новой порцией рыбаков, не ведающих о случившейся в этом месте драме. Местечко было уж очень удачное.
Вот и приходилось ему кружить вокруг, сторожить тайник – не обнаружат ли. И до тех пор, пока рыбаки стоят здесь лагерем, надо было найти более надежное место для схрона, пока прежние постояльцы не вернулись за «своим» добром.
Он нашел такое место, в конце концов, в бутафорском Сарае. Но сначала посетил его еще раз, ночью, разумеется, и тем же путем. Обследовал каморки, которые открывались, где двери не были муляжами. Их было всего четыре таких, но одна ему приглянулась.
Конечно, и это было не слишком надежное место. Но для первого случая годилось. По принципу: хочешь что-то спрятать – положи на видное место. И вот, улучив момент, когда одни рыбаки уехали, а новые, по счастью, не появились, он экспроприировал у экспроприаторов краденое, спихнув старую корягу с берега и отправив ее, как ту лодку, вниз по течению.
Реакция рыбаков-предателей его не беспокоила. Что они, в полицию пойдут заявлять, что у них украли клад, который они украли у убийц? А вот первоначальные владельцы добра – с ними было что-то неладно. Они, кажется, даже не появились больше у своего тайника, затаились. То ли боясь нос высунуть, то ли уже знали о случившейся экспроприации.
Но все же он имел несчастье случайно с ними столкнуться, такое невезение. Они, правда, в тот момент не придали их встрече значения, а вот он их узнал. Как оказалось, спустя время и они его «рассекретили».
Он возвращался, как обычно, ранним утром домой с пустым ведерком. Всё как водится. Шел по берегу. В кустах заметил лопату – какие-нибудь рыбачки, наверное, перепившись, забыли. Подобрал зачем-то, идиот. Хозяйственность в нем пробудилась – чего добру пропадать? Хозяйке, что ли, презентовать? Так ей без надобности.
И тут – они, сладкая парочка. Скользнули взглядом по лопате, по пустому ведру:
– Что, коллега, без улова?
– Да вот, не повезло сегодня. Рыба избаловалась, ничем ее не удивишь.
– Поди, хотел камышового червя накопать?
– Ну да, – ответил, понятия не имея, что за зверь такой.
– Ты ниже по течению спустись к камышам, наши пороховчане там копают. На него хорошо берет.
– Спасибо, учту!
– Раненько рыбачишь!
– Так на рассвете – самый клев.
– А что ж уходишь, без хвоста, без чешуи?
– А чего ж сидеть без толку? Попозже еще выйду.
– А работа как же?
Он сначала не понял, что имела в виду эта парочка, потом, увязав с обращением «коллега», в душе рассмеялся. Называется, рассекретили.
– Работа, как говорится, не волк.
«Наши», значит, «пороховчане»… То есть, мужички – местные.
И что-то вдруг забеспокоился он. Слишком любопытные мужички. И на лопату зорко глянули. Знают, что опустел их схрон, знают!
Чутье его ему нашептывало – пора сваливать. Не нашептывало – орало. Черт с ним, с его первоначальным планом! Недаром он все время тянул, не решался объявиться. Значит, и не надо. Жил один, перекати-полем, значит, судьба ему и дальше так жить. Тем более с тем богатством, что у него теперь имеется. А уж распорядиться им он сумеет.
Да, надо наведаться к нему, не откладывая, а то ведь всё это время он туда и носа не совал, выжидал. И ещё – необходимо срочно перепрятать мешок, не зря его так гложет беспокойство.
В ту же ночь он его перепрятал, там же, в Сарае. Местечко нашел чудное, как сразу не обнаружил? Но, пока заталкивал мешок в щель, порвал его основательно. Старый идиот, не подумал о другой таре.
Эта мысль терзала всю ночь. Утром совершенно забеспокоился, с толпой экскурсантов проник в город, немножко постоял возле гида-Тахира, чтоб не привлекать внимания, послушал. Кстати, пока стоял, углядел на ближайшем лотке с сувенирами фигурку божка. Занятная такая вещица, ростом в полторы его ладони, в восточном стиле. Железная болванка, покрытая слоем красной краски.
Красный идол имел необыкновенно свирепое выражение лица, но очень ему понравился, и он его купил. Может, если бы не купил, все вышло бы по-другому? Но кто же, кроме Аллаха, ведает наши пути?
Он идола купил и, потихоньку отделившись от экскурсантов, поспешил к каморке, где сначала прятал свой клад. Хотел проследить весь путь, и не зря: подобрал пару выпавших в дырки монет. Вошел в ту, куда перепрятал, и остолбенел: мужик, сидя на корточках, поднимал с полу еще монету.
Его свирепый, только что купленный кровавый божок сам собой как будто взлетел в руке. Или направил его руку? И он опустил её на голову вору. Но забрать клад возможности уже не было, туристы пошли в «вольный осмотр» и гомонили совсем рядом.
Выскочив из комнаты, он поспешил к своей потайной двери и смог незамеченным уйти из Сарая. Смог добраться до дома, сесть и как следует подумать.
Много грязи довелось ему повидать на жизненном пути, и самому приходилось изваляться порой, но крови он не проливал. А вот теперь и этим наказал его Аллах. И чем это все кончится?
…Вечером он был необычайно гостеприимен и пригласил хозяйку на ужин по случаю своего дня рождения. От нее и узнал, что мужик, на которого напали в Сарае, жив, что это молодой любовник его жены так его «приласкал». Про сокровища, которые в Сарае нашли, – ни слова. Стало быть, не искали, прокатила версия с любовником. Или не прокатила, а сведения – обычный бабий телефон?
Злобного божка он выбросил в ерик с моста. Но страх его не покидал, и почему-то в глазах стоял не раненный им мужик, а сладкая парочка – Большой со Спутником. Они все переводили пронзительные взгляды с лопаты на пустое ведерко, а потом на него: что, совсем без улова? Ни одной рыбешки? А разве так бывает? На рассвете, обычно, хороший клев. А у тебя ведро сухое! В каком же месте ты рыбачил?
Драпать отсюда подобру-поздорову? Или еще выждать? Как оставить то, что лежит в Сарае, и стало уже почти твоим? А зачем оставлять и чего выжидать? Наведаться ночью в Сарай и унести клад. Днем присмотреть местечко в хозяйском дворе, припрятать. И – драпать, драпать не откладывая. Прямо завтра и валить! Полиция полицией, но теперь, чего доброго, эти два доброжелателя начнут за ним следить.
Однако ночью его ждала неприятная неожиданность: охрана не ушла, как обычно, спать-почивать по домам, а бдела в городе. И охранник был не один, как обычно, вдвоем коротали ночь.
Как он понял из подслушанного разговора, свидетелями ЧП стали какие-то особенные гости. То ли знаменитый культурный деятель был среди туристов, то ли крупная начальница, то ли родственница большого начальника и знаменитый деятель культуры по совместительству. Короче, несмотря на версию о банальной бытовухе, в Сарай принесло больших полицейских чинов из области, за которыми, разумеется, подтянулись и начальник районного ОВД, и председатель Хромосов, и глава района лично.
Да, навели они тут шороху!
Ну, положим, эта бдительность ненадолго. Но планы его, без сомнения, рушились.
