Леонид Резников
Тришестое. Василиса Царевна
Глава 17. Кощей Бессмертный
– О, Великий! – вбежал в тронную залу слуга Кощеев. – К тебе человек пожаловал! А… Ау… ди-енсию требует.
– Человек? – вздрогнул всем телом Кощей. – Иван?
– Никак нет, Наичернейший! Андрон.
– Какой еще Андрон? – устало пробормотал Кощей. – До Андронов ли нам теперь, – и рукой повел. – Гони его взашей!
– Очень требует. С подарком к вам, говорит.
– С подарком? – Кощей задумчиво погладил львиную голову подлокотника. – Ну, пусть войдет, коли так.
– Впустить! – махнул кому-то слуга, и в двери тронной залы, непрестанно кланяясь, вошел семенящей походкой толстенький человек с льстивой, будто приклеенной улыбкой на устах.
Кощей неудобственно пошевелился на троне – не доверял он никому, а улыбчивым и подавно. Вдруг Ивашка гадость какую супротив него замыслил, с хмырем этим передал. Подарочек!
– Чего тебе… Андрон? – с пренебрежительной паузой спросил Кощей, когда тот приблизился к трону на достаточное расстояние. – Там стой, ближе не подходи, – и добавил на всякий случай, чтобы гость незваный не подумал, будто боятся его: – почтение соблюдать надобно! Ты к трону моему не приближен.
– Так я об том и мечтой живу. – Андрон раболепно покрутил шапку в руках и заискивающе склонил голову вбок.
– Об чем? – не понял Кощей.
– Об троне, – моргнул Андрон. По его виду казалось, что он вот-вот вывалит язык, словно собачонка верная какая.
– Об чем, об чем?! – Кощей почувствовал, как ему становится дурно. – Не с ума ли ты спятил? Трон ему мой подавай!
– Вы все не так поняли, Ваше Величие.
– А как же тебя понимать тогда?
– О приближении к вам толкую.
– Ах, о приближении! – выдохнул Кощей и ощутил, как липкий страх понемногу отпускает его. Только бы оболдуй проклятый не заметил слабости Кощеевой. – То дело другое. Токма на кой ты мне сдался при троне, красивый такой?
– Так человек я верный.
– Верных у меня и без тебя хватает, – соврал Кощей.
– А я самый верный!
– Ой ли? – прищурился Кощей, подавшись вперед. – Чем докажешь?
– Подарочек у меня про вас.
– Какой еще подарочек?
– Ценный. Как есть!
– Давай! – вытянул руку Кощей. – Да смотри, не разочаруй меня.
– Не разочаруетесь, будьте покойны, Ваше Величие! – вновь принялся кланяться Андрон. – Да только подарочек тот не со мной.
– Так чего ж ты мне мозги крутишь, собака? – взъярился Кощей. – Время мое тратишь.
– Прощения просим, – побледнел Андрон, сглотнув, – а только подарок тот тяжел больно, не донесть мне его. А вы так враз забрать его смогёте.
– Золото, что ль? – поморщился Кощей. – Камни драгоценные? Так у меня их и без тебя запасы немереные, несчитанные.
– Не то, – махнул пухлой ручкой Андрон. – Меч.
– Меч?
– Ага, меч, дивный. Что кузнец по вашу душу выковал.
– Который камень рубит?!
Кощей от волнения вцепился пальцами в головы львов и даже с трона чуток привстал.
– Именно, – кивнул Андрон, вполне довольный произведенным эффектом.
– Где он?
– Да тут, недалеча, у моста порушенного, – указал шапкой за спину Андрон. – В кустиках схоронен.
– Да как же ты измудрился, мил человек, тот меч добыть?
– Талант у меня. Его не пропьешь, не прос… пишь, – вовремя поправился Андрон.
– Коли так, приблизим мы тебя к трону. Можешь подойти еще на пару локтей. Но не ближе!
– Благодарю, Вашество! – обрадовался Андрон, сделал еще пару шагов вперед и уставился на Кощея влюбленными глазами.
– А на меч сейчас глянем. – Кощей обернулся к волшебному зеркалу. – Покажи мост гнилой!
И засияло зеркало, и протаяла в мутной поверхности его местность с рекой и мостом развороченным. Тихо вокруг, ни души. Водяного противного тоже не видать. Вода себе спокойно бежит, сваи моста бывшего огибает, круговоротами вихрится.
– Где, говоришь, спрятал? – уточнил Кощей.
– В кустике, говорю же. Третий от моста, широкий такой, – изобразил Андрон пальцами, растопырив их на обеих руках.
– Третий… третий… – картинка сместилась влево и замерла. – Ага, вот он! Ближе! – приказал Кощей зеркалу.
Куст в зеркале разросся, и Кощей заметил упрятанный меж веток огромный меч, от которого невольный озноб пробил его. Но, собравшись с духом, Кощей протянул руку, окунул ее по локоть в зеркало и… ухватил меч за рукоятку. Андрон от удивления только рот разинул: великий человек, колдун!
А Кощей поднатужился, меч на себя потянул да только тяжел больно оказался – не идет из кустов, хоть тресни! Дергал его, дергал Кощей, и так и сяк поворачивал – ни в какую не идет. Аж покраснел весь от натуги.
Слез Кощей с трона, к зеркалу приблизился, сунул в него обе руки, ногой в обод зеркальный уперся – не идет меч ни в какую. Тянул, тянул, насилу с места сдвинул, но нога вдруг с обода соскользнула, и ухнул Кощей с головой прямо в зеркало, вроде и не было его.
Андрон рот захлопнул, к зеркалу подбежал – дергается, изломался весь:
– Вашество! Вашество!
А Кощей в зеркале дурак дураком на земле сидит, по сторонам оглядывается. Откуда знать Андрону, что никто не слышит его. Хотел было Андрон тоже в зеркало забраться, но одумался, отступил подальше, к ручке трона спиной прислонился, ноги скрестил и решил переждать, чем дело закончится. Свое дело он сделал – теперича пущай Кощей с мечом разбирается. А коли ему в зеркала нырять приспичило, так при чем здесь Андрон?
Между тем Кощей наконец сообразил, куда его занесло и за куст спрятался – не хватало ему с водяным знакомство возобновить. И прошлого раза за глаза хватило!
Переждал немного. Спокойно все вокруг, нет никого. Ну и ладненько. Разулыбался, в меч опять руками костлявыми вцепился и ну дергать его, но быстро выдохся – старый он, Кощей, а бессмертие сил не прибавляет.
– Вот же железяка окаянная! Что тебя!.. – выругался он, и пришла ему в голову мысль дельная, а что если?..
Сосредоточился, пальцами щелкнул и опять хвать меч. Пошел меч без труда, в руке Кощеевой угнездился – работает облегчающее заклинание! Ведь не забыл еще.
Повертел Кощей меч в руке, полюбовался игрой света на голубоватом безупречном лезвии. Знатный меч. Да с таким мечом он всех в котлеты изрубит! И только о том подумал, как заворочалось пузо, еды требуя, – вспомнил-таки о еде! Но не до нее сейчас. Спешить надо, пока пострел Иван до дуба не добрался. Не то чтобы Кощей другу своему сердечному Змею Горынычу не доверял, а только всяко лучше самому побеспокоиться о смерти своей. Подумал так, еще раз пальцами щелкнул.
Бац!
Откуда ни возьмись сапоги-скороходы на голову Кощею свалились. Бо-ольно! Потер Кощей зашибленную лысину, корону подобрал, на место положенное водрузил. Уселся на землю, сапоги натянулся – хорошо сидят, будто по его ноге скроены! Молитву силам черным принес, стукнул каблуками, и понесли Кощея сапоги, а только вспомнил он – меч-то на берегу остался! Пришлось возвращаться. Раз проскочил мимо меча, подхватить не успел, другой, третий. Мечется Кощей как угорелый по берегу, а все меч в руки не дается.
Выглянул на шум водяной и за Кощеем принялся наблюдать. Лыбится, млеет от удовольствия, а Кощей все злится. Нет, остановиться, подобрать по-человечески да опять в путь. Но только тот способ слишком прост, для черни, а Его Величеству, Магистру Серому и прочим, и прочим не подобает простым способом, словно босяку какому к делу подходить. На двадцатом круге выдохся Кощей, остановился дух перевести. На меч недобро зыркает, да тому что? Лежит он себе, как лежал, и поблескивает задорно, издевается.
– Чего лыбишься? – буркнул Кощей водяному. – Плыви отсендова, селедка немаринованная.
– А чего это ты сейчас такое делал? – водяной любопытство проявил.
– Чего надо, то и делал, – грубо ответил Кощей. – Не твое мокрое дело!
– Ну-ну. А может, еще побегаешь?
– Зачем?
– Больно зрелище завлекательное!
– Да пошел ты… русалкам хвосты крутить! – огрызнулся Кощей, меч с земли важно подобрал и опять каблуками – щелк! И понесли его сапоги прочь от реки: что ни шаг – четверть версты, что ни скачок – половина. Бежит Кощей по степи, радуется. Вот сейчас, думает, с Иваном и покончу раз и навсегда! Евойным же оружием. Ишь, прыщ поганый, чего удумал, на Кощея Несравненного переть! Очень уж любил Кощей титулы себе яркие выдумывать – от скуки смертной чем только мается не зачнешь.
Дуб уж близко совсем, рукой подать. И вдруг – ба-бах! – гром средь ясного неба, аж в глазах сверкнуло. У Кощея сердце екнуло, оступился он, из сапог вылетел, а сапоги, как мчались вперед скачками, так и дальше понеслись. Им-то что за дело, есть в них кто али нет: стукнули каблуками – беги!
Приподнялся Кощей из пыли, глазами мутными вперед посмотрел, головой потряс. Видит, сапоги улепетывают от него. Вскочил, мечом взмахнул.
– Стой! Куда?
А сапогам хоть бы хны: прыг – скок, прыг – скок. Уж скоро в точки обратились и с глаз пропали, одна пылища столбом от них вьется.
– Тьфу-ты, гадская обувка! – с досады в сердцах выругался Кощей. Да делать нечего, придется теперь своим ходом до дуба добираться.
А тут вдруг второй раз – ба-бах! Опять сердце у Кощея в груди дернулось. Схватился он за грудь ладонью, прислушался. Нет, тукает! Тихонько так, будто робость на него нашла: тук, тук. Ох, не к добру то! Не иначе Ивашка поганый, чтоб ему пусто было, лапы свои грязные к смерти его протянул. Нужно поторопиться.
И рванул тогда Кощей во весь опор свой старческий. Бежит, поспешает, опоздать боится. Вот и дуб, ан Горыныча чегой-то не видать. Никак Иван и его, болезного!.. Да быть того не могёт, чтоб змея трехглавого какой-то малосильный царевич одолел! И все-таки нужно спешить, мало ли что.
Еще больше заторопился Кощей, уж еле ноги волочит, язык на плечо вывалил. Не приучено Его Величие к пробежкам подобным, тем паче на голодный желудок. Чувствует, ноги ватные стали, онемели, и меч опять неподъемным становится. Никак заклинание исчерпалось? Нет, скорее, усталость накатила.
Доковылял насилу Кощей Бессмертный до дуба, меч за собой по земле волоча. Встал, по сторонам огляделся. Шатает его, с ног валит, а нужно держаться, нужно показать Ивашке-поганцу, кто здесь хозяин! Но кому показывать-то? Нет никого. Дуб – есть, цепи – есть, сундук покореженный у корней валяется, а в сундуке том пусто.
Приблизился Кощей к сундуку, внутрь заглянул, может, на глубине заяц схоронился? Глупость, конечно, а вдруг?.. «Вдруг» не вышло. Не зря сердце-то жало!
Вздохнул Кощей, над сундуком поколдовал, вес его уменьшив, и за собой вокруг дуба потащил, неясно только, зачем. А как обогнул дуб немного, так и узрел Горыныча. Стоит змей, на Кощея пристально смотрит, лапы дружески в стороны развел, будто в объятия друга старого заключить хочет, крылья расправлены – от радости, поди!
– Горыныч! – обрадовался Кощей и бросился к змею. – Горынушка, друг сердешный!
Молчит Горыныч, словно воды в рот набрал, не шевелится, дымы не источает и Кощея глазами ест.
– Ты чего енто? – Кощей спрашивает, косо на Горыныча поглядывая: хоть бы шевельнул Змей чем. И боязно вдруг Кощею стало. – Слышь, Горыныч, кончай шутить! – отступил он к дубу.
Тишина.
– Если ты насчет обеда на меня обиду затаил, так я за все рассчитаюсь, с лихвой. Слышь?
Не слышит Горыныч. Или вид делает. А Кощею и вовсе не по себе стало от непонимания происходящего.
– Горыныч? – позвал он тихонько.
Стоит змей истукан, с осуждением на Кощея поглядывает.
– Ну чего ты в самом деле? – захныкал Кощей, сжимаясь. – Эй!
А Горыныч смотрит да помалкивает.
– Да чего ты вылупился-то на меня? – страх Кощея внезапно сменился злостью. – Кончай дурку валять! А лучше отвечай, чего с сундуком стряслось. И заяц где? Эй! Где, морды твои наглые, заяц, спрашиваю?!
Подождал немного Кощей ответа да к Горынычу осторожненько приблизился.
– Горыныч? – ткнул он змея пальцем в пузо, и тут до него дошло, что не Горыныч то вовсе, а статуя его из цельного куска дерева выточенная. – Ох, мать! – выронил Кощей меч и невольно сделал шаг назад, да только нога на камешек плоский попала. Поскользнулся Кощей, на землю уселся, рот разинул, а закрыть не может.
– Ох, Горыныч дорогой, да кто ж с тобой такое сотворил, а? – пролепетал Кощей.
– Я сотворил, – выступил сбоку Иван Царевич.
Стоит, на Кощея поглядывает, ухмыляется, яйцо на ладони подкидывает. – И с тобой, Твое Подлючество, сотворить могу, коли не договоримся.
– А то и похлеще чего! – встал рядом с Иваном Царевичем кузнец.
– А… енто то самое яичко? – ткнул осторожно пальчиком Кощей.
– Не сумлевайся, то самое!
– Иван – тебя ведь Иваном зовут? – ты уж поосторожнее с ним, слышь? Вещь-то ох какая нежная.
От каждого броска яйца Кощей вздрагивал: что если промахнется Иван Царевич и яйцо не поймает.
– Сами знаем, как с яйцами обращаться. А только коли жить не надоело, то сей же час освобождай Василису! – грозно свел брови Иван Царевич, но яйцо подбрасывать все ж прекратил – а ну как и вправду доиграется.
– Василиску-то? – Кощей сделал вид, будто задумался крепко. – А и забирай! На кой ляд она мне сдалась? Я уж сам подумывал ее на волю выпустить.
– Вот и выпускай, коли задумал.
– Выпущу, выпущу, – замахал ручками Кощей, – только, прошу тебя, яичко в сундучок положи от греха подальше.
– Гони Василису! – рявкнул кузнец так, что корона на лысине Кощеевой в воздух взвилась.
– А ты мне не кричи! – возмутился Кощей, подхватив на лету корону. – Раскричался тоже! Пришел, сундук своротил, смертью грозит, еще и кричит почем зря. На старого больного немощного человека! Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал он головой.
– Василису гони, а то по-настоящему крикну, – взялся закатывать рукава кузнец, поигрывая мышцами. – Ишь, больной выискался!
– Вот вам Василиса ваша, подавитесь! – разозлился Кощей и щелкнул пальцами, и рядом с ним из воздуха возникла Василиса собственной персоной.
– Василиса! – позабыв про все, бросился к девице Иван Царевич.
– Иван? – огляделась Василиса, не понимая, что происходит. Дуб какой-то посредь степи, Иван Царевич, мужик здоровенный, незнакомый с ним, статуя Горыныча в полный рост – какая безвкусица, право слово! – и Кощей на земле сидит, корону в руках вертит. – Что здесь происходит?
– Отпускаю я тебя! – важно сказал Кощей. – Можешь идти на все четыре стороны.
– С чего вдруг, мухомор ты вялый?
– Не груби!
– Разве я грубила? Это я ласково, от всей души.
– В общем, свободная ты, – повторил Кощей, проглотив обиду – не до того сейчас, а потом видно будет.
– Тогда договорчик пожалуйте.
– Какой еще тебе договорчик? – возмутился Кощей, с кряхтеньем поднимаясь с земли. – Сказано – сделано!
– Э, нет. Так не пойдет, – покрутила головой Василиса. – Нужно чтоб по закону все было, а то завтра тебе опять невесть чего в башку втемяшится.
– Договор, договор… Будет тебе договор! – нахмурился Кощей: ох, и хитрая Василиса, кого хошь вокруг пальца обведет.
Устроился Кощей на корне, заказал себе чистый лист, чернил и перо, и принялся буквы выводить, язык от усердия высунув.
Василиса бочком прижалась к Ивану Царевичу, положив тому голову на плечо. Царевич, помедлив, приобнял девицу за талию тонкую, потом свернул губы трубочкой и быстро чмокнул Василису в щечку – расчувствовался, значит. Кузнец сделал вид, будто ничего не заметил, и взялся разглядывать статую Горыныча.
Кощей чего-то недовольно хрюкнул, но на него никто не обратил внимания. Писал он долго, будто специально оттягивал волнительный для Ивана Царевича момент, мстя за нанесенные обиды. Наконец он поставил жирную точку в конце, едва не прокрутив лист насквозь, навертел свою закорючку и рывком протянул Василисе договор.
– Нате, подавитесь!
– Так, полюбопытствуем, – приняла договор Василиса: «Кощей, Великий…» – это не интересно, – промотала она с пол-листа разом, игнорируя громкие титулы. Кощей губы надул, но смолчал. – Ага, вот и о деле: «…Сим документом отпускаю Василису на вольную волю и прощаю ей все ее прегрешения…»
Василиса оторвалась от документа и недобро взглянула на деловито покачивающего ножкой Кощея.
– Это какие ж ты мне грехи отпускаешь, козел ты плешивый?
– Вот не надо этого, не надо, слышишь? – затряс пальцем Кощей. – Нечего ярлыки на меня клеить.
– Какие еще ярлыки, коли ты и есть козел самый натуральный, а что плешивый – так в зеркало поглядись.
– Ох, Василиска, договоришься у меня!
– Не пужай, а лучше отвечай на вопрос.
– Какой?
– Про грехи!
– Ах, грехи! Всякие грехи-то. Ты дальше читай, неча ко всяким мелочам цепляться – простил и простил.
– Ладно, предположим, – не стала спорить Василиса. – Так. Отпускает… чинить препятствий не собирается… претензий не имеет… вернуть яйцо… – Василиса подняла глаза и уставилась на Ивана Царевича. – Я что-то не совсем поняла: какое еще яйцо?
– Обыкновенное, – пожал плечами Иван Царевич и кивнул на Кощея. – Его яйцо.
– В каком смысле? – наморщила лобик Василиса.
– В прямом.
– Вы что, ему… это самое… того?
– Чего – того? Ты про что толкуешь? – удивленно воззрился на Василису Иван Царевич.
– Ну, того, мечом. То-то я смотрю, добрый он стал да ласковый, меня отпустил – все в толк взять не могу, с чего вдруг.
– Да ты что! Ты в своем уме? – задохнулся Иван Царевич от ее предположения. – Вот оно яйцо!
Он выхватил из-за пазухи огромное утиное яйцо и продемонстрировал Василисе.
– Фу-ты, а я-то думала… – вздохнула Василиса. – Надо было заодно и… остальные забрать, чтоб девок больше воровать позыва не было. Кстати, а зачем ему это яйцо? Собирательством на старости лет решил заняться? – повернулась она к Кощею.
– То не твоя забота, – поерзал Кощей задом по корню дуба. – Лучше договор читай. Время – деньги.
– Ну, тебе-то уж точно спешить некуда! – пошутила Василиса.
– Кому как, – туманно отозвался Кощей. – Что с договором?
– Вроде в порядке.
Василиса еще разок на всякий случай пробежала договор глазами, свернула и подняла руку. Договор исчез.
– Так давайте сюда яйцо! – вскочил с корня Кощей, у которого уже свербело везде, где только можно, от нетерпения.
– Я лучше в сундук его положу, – сказал Иван Царевич. – А ты, костлявый, отойди подальше – не доверяю я тебе.
– Так договор… – задохнулся от подобного недоверия Кощей.
– Отойди! – настойчиво повторил Иван Царевич, упрямо выпячивая нижнюю челюсть.
– Да на, подавись! – вспыхнул Кощей и отодвинулся на шаг назад.
– Еще.
Кощей отступил еще на шаг.
– Дальше!
– Да что ж за издевательство форменное?! – всплеснул он руками и отошел за дуб.
Иван Царевич приблизился к сундуку и вложил в него яйцо, поглядывая, не выскочит ли Кощей. Тот мялся, выглядывал из-за ствола дуба, боясь спугнуть удачу. Но как только Иван Царевич отодвинулся от сундука, выскочил и бросился к яйцу.
– Ага! Мое яйцо, мое дорогое яичко…
Но добежать не успел.
С неба, завывая, спикировала ступа с Бабой Ягой и зависла над сундуком.
– Вот енто, ёшкин-батон, и есть твоя смертушка, братец дорогой? – полюбопытствовала старуха, заглядывая в изувеченный железный короб. – Правда, значится.
– Чего тебе надо, карга старая? – взбеленился Кощей, замахав на нее руками. – Убирайся отсюда подобру-поздорову.
– А ты не грози мне, ёшкин-батон, не грози! Понял, хорек ты вонючий?
– Чего приперлась? Звали тебя? Дай пройти! – Кощей попытался оттолкнуть со своего пути висящую в воздухе ступу, но заработал помелом по лысине.
– Ах ты, перечница проклятая! – кинулся за забренчавшей по земле короной – это ж надо, второй раз корону потерял! Не к добру то.
– Руками не трогай! Не твое, чай, – угрожающе взмахнула Баба Яга помелом. – Читать могёшь? – и ткнула пальцем в бок ступы, на котором намалевано было вкривь и вкось: «Рарытет. Ценный. Руками не лапать!»
– Да нужон мне твой «рарытет»! Дай свое забрать.
– Свое, говоришь? А помнишь, как мной торговал, будто девкой какой непотребной? – прищурилась одним глазом вредная Яга.
– Да ты чего?! – не на шутку перепугался Кощей. – Чего ты?
– Должок тебе возвернуть решила, ёшкин-батон.
– Не балуй, слышь? Не надо!
– Надо, Кощеюшка, надо! – недобро так усмехнулась Яга и метлой как взмахнет над сундуком. У Кощея едва третий за день сердечный приступ не случился.
Но Яга и не думала яйца разбивать – просто слишком, не интересно. Вместо того сундук наполнился… целой горой одинаковых яиц – одно к одному, пятнышко к пятнышку. Кощею от зрелища того совсем не по себе стало – чего ж ему с этой горой яиц теперь делать? С одним возни-мороки столько было, а теперь цельный ворох охранять придется – ведь поди разберись, в каком смерть его.
Приблизился он к сундуку, яйцами заваленному, на колени упал перед ним и икать взялся.
Но мало того Яге. Опять помелом крутнула, теперь на Горыныча. Дрогнул статуй деревянный, еще раз и еще, скрипнуло в нем чегой-то, и ожил Горыныч. Крылья сложил, лапы размял, дымом пыхнул и заулыбался – живой!
А Баба Яга взвилась в ступе своей – только ее и видели. Заодно и Ивана с Василисой и кузнецом с собой прихватила, каждого на свое место закинула в благодарность нежную. Еще бы, такую месть Кощею учинить помогли!
А Кощей стоит на коленях над сундуком, яйца щупает, в руках катает да трясет.
– Ну, карга паршивая, сочтемся еще! – ворчит себе под нос.
Горыныч тем временем полностью в себя пришел. Видит, Кощей над сундуком, полным яиц навис. Трясет их, облизывается.
– Ах ты, гад! – бросился к нему Горыныч со всех ног, из стороны в сторону переваливаясь. – Сам все сожрать решил? Беспомощностью моей воспользовался?
– Ох, Горыныч! – пропустил Кощей слова змея мимо ушей. – Живой! А я так печалился о тебе, так печалился.
– Печалился, говоришь? – пыхнула дымищем средняя голова. – А ну, подвинсь, не засти!
Змей сдвинул Кощея в сторонку и к сундуку лапы протянул.
– Да ты чего, Горыныч? – растерялся Кощей.
– Яички! – облизнулся тот, и пока Кощей пытался понять, чего змей собирается сделать, шутя подхватил сундук и опрокинул его себе в пасть.
Вскрикнул Кощей от умопомрачения, как узрел он такое святотатство, глаза закатил и в обморок плашмя хлопнулся.
– Чего это он? – спросила левая голова, пока средняя с сундуком разбиралась да пасть утирала.
– Без понятия, – пожала левым плечом правая. – Может, поспать прилег? Умаялся, поди, от дел государственных.
– От жадности то, – сыто рыгнула средняя голова.
– Ну, пусть поспит, – сказала левая.
– Пусть, – согласилась правая.
– Да и нам не мешало бы после обеда сытного вздремнуть, – зевнула средняя, отбрасывая в сторонку ставший бесполезным сундук.
– И то верно, – не стала спорить правая. Больно уж сон прелюбопытный ей досмотреть хотелось.
Зевнул сладко Горыныч в три глотки, под дубом, в корнях его, удобно расположился, лапы на пузе сложил и захрапел. Ведь сон – первейшее дело, особливо опосля пережитых треволнений. Да еще, засыпая, пожалел Кощея змей. Проходимец он, а все ж яичко хоть одно нужно было ему все-таки оставить. Друг как-никак! Только бы не осерчал, когда проснется.
