Леонид Резников
Тришестое. Василиса Царевна
– Да будет вам! – смутилась щука старая, глаза в сторону отводя.
А Иван Царевич в суме порылся, хлебца с колбаской достал и щуке бросил.
– Не побрезгуй, – говорит, – бабушка. Отведай, чего бог послал.
– Не стоило, лишнее то, – щука говорит, а сама вокруг хлеба с колбасой так и вьется.
– Щуке, значит, колбасы и спасибо! – разобиделся на Ивана Царевича да на Якова водяной, что в сторонке плавал, губы надул и слезу незаметно утер. – А мне, значит, шиш красивый?
– И тебе спасибо, чудище, – брякнул не подумавши кузнец.
– Сам ты… чудила, – еще больше разобиделся водяной. – Редиска самоходная!
– Ох, прости, – Яков говорит. – Само вырвалось как-то, не хотел я тебя обидеть. А только наружность у тебя больно необычная.
– На себя лучше глянь, орясина бесхвостая, ходульная!
– Ну, будет тебе дуться. На вот, тоже отведай, – кузнец достал из сумы рыбу вяленую да вина и водяному предлагает.
Обрадовался тот, руки протянул, а тут щука с хлебом как раз расправилась и влезла:
– Ну, коль я не нужна боле, – говорит, – до дому я поплыла.
– Да-да, еще раз благодарствуем, бабушка, – Иван Царевич ей отвечает. – Сильно вы нам помогли.
– А и не на чем, сынок! – и к водяному обернулась. – А ты смотри у меня, шалопай! Не балуй боле.
Водяной опять на всякий случай за сваю спрятался. Щука хвостом вильнула и на глубину ушла. А как скрылась она, водяной осмелел, к кузнецу подплыл, выхватил у него из рук гостинцы и ну рыбу уминать да вином баловаться.
– И сколько ж ты не ел? – дивится на него кузнец. – Будто с цепи сорвался.
– Давно, – прочавкал водяной, глаза от удовольствия жмуря. – Очень давно. Одной тиной и питаюсь.
– Ох ты ж бедняга, – сочувственно покачал головой Яков. – Никак тоже от Кощея натерпелся, а?
– Было дело. – Водяной последнюю рыбешку в рот запихал, вином запил и ну около кузнеца вертеться, добавки выпрашивать, хвостом вилять, будто собачонка какая.
– На, – еще кузнец рыбу протягивает. Добрый он был, Яков, видеть не мог, как мучается кто. Особо голодом. Потому как к еде сам неравнодушен был – первейшее дело то!
Стрескал водяной добавку, пузо погладил и на воде разлегся. Улыбку на лице сытую изобразил.
– Хорошо!
– Ну, тады мы пошли, – говорит Яков. – Извини, дел много, а времени в обрез. Бывай!
И только от реки отвернулся, окликнул его водяной:
– Постой, мил человек!
– Чего еще?
– Отблагодарить тебя хочу.
– Так ты уже отблагодарил, через реку нас переправил.
– То щука, а не я, – кашлянул в кулак водяной. – А от меня другая благодарность будет. Только наперед скажи, зачем вам на этот берег приспичило: к Кощею, что ль, в гости идете?
– Вертел я его… гости, – зло ответил Яков и в сторонку сплюнул – сначала в реку хотел да передумал вовремя.
– В морду ему давать идем, – доходчиво пояснил Иван Царевич.
– О-о! – глаза водяного округлились. – Чем же он вам так досадил?
– То не твоя забота, – охладил Яков интерес водяного. Нечего всем подряд душу раскрывать. Кто его знает, что еще за душа у него, может, хмырь какой болотный, то бишь речной.
– Ух! Серьезный ты, мужик, – прицокнул языком водяной. – Я бы и сам Кощею не прочь в глаз засветить за реку свою, да не добраться мне до него. А он ко мне в реку не желает лезть: я его один раз подловил на мостике и притопил чуток.
– Так это он мост разломал? – догадался Иван Царевич.
– Ага! Купаться, гад, не хотел.
Все трое захохотали.
– Смех смехом, – отсмеявшись, сказал водяной, – а только по мосту ентому Кощей зарекся ходить. Даже восстанавливать не стал. Так я теперь на его гостях отыгрываюсь: подловлю, помакаю в водичку и отпускаю на все четыре стороны, чтоб хозяевами себя тут не мнили больно.
– Так ты что ж, за друзей Кощеевых нас принял? – дошло наконец до Якова. – Вот дурья башка! Да неужто мы на нечисть похожи?
– Всякая нечисть есть, – завозился в реке водяной. – И не разберешь сразу, человек али нет. Один намедни тоже человеком сказывался, на тот берег рвался, а как помог перебраться, так он мне, сволочь такая, заместо благодарности в глаз плюнул. Сапоги, говорит, ему замочил! – процедил сквозь зубы водяной.
– Кто таков? – заинтересовался Иван Царевич.
– Да кто? Имени-то я его не спрашивал – на кой оно мне? Пухленький такой, представительный, все байки сказывал, умными словечками сыпал. Говорил, будто инвалид, – задумался на минутку водяной. – Многострадальный, что ль?
– Многодетный?! – аж подпрыгнул Иван Царевич.
– Точно! Многодетный… Погодь. – Водяной с прищуром уставился на Ивана. – А ты откуда знаешь? Вы, случаем, не из одной шайки?
– Да ты что! То Андрон, прыщ зудящий. Ух, гнусная натура. От него отец мой – царь-батюшка насилу отделался. Все жилы стервец тот, почитай, из него вытянул, кровушки вдоволь попил. Так он к Кваке под начало переметнулся, а теперь – гляди-кось! – никак к самому Кощею на службу податься вздумал?
– Ну, коли встретите его где – привет от меня большой передавайте, – сердито, с нехорошим намеком произнес водяной. – Пущай в мою реку лучше носу своего не сует.
– Обязательно передадим, коли встретим, – усмехнулся Яков.
– Ну что ж… ох, что это я! Про подарок-то совсем запамятовал, – спохватился водяной. – Обождите чуток, я мигом! – И ушел под воду, хвостом шлепнув.
С пару минут его не было. Иван Царевич с Яковом решили, что забыл про них водяной или шутки у него такие странные, но в тот момент, как собрались они уйти, вода вновь всколыхнулась, и у самого бережка вынырнул водяной. В руке он держал странную синюю рыбину – пухлая, вытянутая, с обвислыми плавниками и мутными глазами. Рыба не дышала, не билась и даже глазами не вращала, будто снулая какая.
– Вот, держите! – бросил водяной ту рыбину Ивану Царевичу. – Больше у меня ничего нет, да авось и это на что сгодится.
Иван Царевич ловко поймал рыбину и взялся ее разглядывать. Рыба оказалась мягкой на ощупь, податливой, ненатуральной какой-то. И так ее вертел Иван Царевич, и сяк, даже в пасть ей заглянул – все равно ничего не понял.
– Да на кой она нам?
– А ты нажми на рыбку-то, – посмеивается водяной.
– Ну? – Иван Царевич осторожно сжал рыбину. Ничего не произошло.
– Сильнее жми, не бойсь, – подзадорил водяной.
– Так?
И Иван Царевич нажал на рыбьи бока, что было мочи. Сильная струя воды вынеслась из пасти рыбьей и угодила точно в глаз Ивану Царевичу. От неожиданности он выронил рыбину, а Яков с водяным ухохатываются – потешаются. Обиделся Иван Царевич, рыбину ногой отпихнул, щеки надул, отвернулся – стоит, вдаль глядит.
– То игрушка детская моя, – сквозь смех поясняет водяной. – Рыбка-самоплюйка.
– А что в ней проку-то, в плюйке твоей? – все дуется Иван Царевич. – Я и сам, если что, кому наплевать могу – век не ототрется. И не только наплевать, кстати!
– Да ты не обижайся. Шутка ведь это, – хлопнул его кузнец по плечу и рыбку с травы поднял, в руке повертел. – А воды-то в ней малый запас будет.
– Воды в ней река и ведро сверху, – усмехнулся водяной. – Плевать – не переплевать! Откуда она в ей берется, того не ведаю, а только сколько ни жму – все вода не убывает.
– Ну, и на том спасибо, – говорит Яков, в суму свою рыбку-самоплюйку спровадив. – Пойдем мы.
– Ага, ни стремнины вам, ни водокрути, – помахал рукой водяной.
– И тебе не кашлять, – ответил кузнец.
Развернулись они с Иваном Царевичем и прочь направились, к дубу, что у самого горизонта виднелся. Недалече совсем осталось до дуба того заветного, за пару часиков дотопать можно, если поднажать. Только вот что плохо: видать их на равнине, будто на ладони, и если Змей Горыныч их раньше времени заметит…
О том и думать даже не хотелось. Хотя зоркий на взгляд Яков, сколь глаз ни напрягал, не приметил никакого шевеления возле дуба. Может и не тот это дуб вовсе, а может, Змея Горыныча сейчас при нем нет – пузо набивать убрался, или дрыхнет себе в тени опосля сытного обеда. Да что гадать без толку, скоро и так все выяснится само собой. Тыща шагов да еще полста осталась.
Глава 16. Змей Горыныч
– Ну, карга старая! Ну, Дрёма, едрить твою за ногу! – бушевал Кощей Бессмертный, мечась по гулкой пустой зале. – Надула, подвела, продалась за кусок мяса, у-у!
Хриплый старческий голос Кощея дробным, многоголосым эхо отдавался от сводов залы и путался в столбах.
Слуги попрятались от греха подальше – в таком отвратительном настроении Кощей давно не бывал. И было отчего: линии обороны сдавались одна за другой, рушились, падали, можно сказать, безо всякого сопротивления. И перед кем? Перед каким-то царским заморышем. Это просто немыслимо, уму непостижимо! Кваку едва на куски не разодрал проклятый Ивашка, Дрёма без бою сдалась, Языкишна, хотя и сыскалась, да только до сих пор от страху в себя прийти не может, а хуже всего – понять, чего, собственно, произошло. Не могла Языкишна до сей поры осознать: что ж ее так напугало? Но ведь был страх, был! Такой, что по лесу полночи кружила, а чего испугалась – поди разберись. И вроде как выходило, впустую бегала – круги наворачивала… Нет, не могло того быть, впустую чтоб…
Да, не так прост оказался Иван, ох, совсем не прост!
В общем, оставался один Горыныч. Но и тот отправился восвояси обозленный на весь мир с голодухи. Как бы тоже бяку какую Кощею не подложил… Да нет, верный он, Змей-то, друзья навеки. Сколько самогону вместе выпито, разговоров переговорено – не должон Горыныч предать.
– Или должон? – вслух подумал Кощей, уставившись на доспехи, у трона стоящие, и подергал нижнюю губу пальцами. Доспехи молча взирали черными щелями прорезей в забралах шлемов на своего повелителя и разумно помалкивали. – Не, не должон, – не без сомнения пробормотал Кощей.
Вовсе он в том не уверен был, но очень хотел уверовать, домысел за правду жизни выдать.
– Ну, Дрёма! – опять переключился Кощей на старуху вредную, что поперек воли его пошла. – Не спущу предательства тебе подлого. Договор! – щелкнул он пальцами и растопырил их.
В ладони его появился пожелтевший свиток пергаментный с печатью Кощеевой на витой веревочке. Кощей сжал свиток, вернулся на трон и неторопливо развернул документ.
– Тэк-с! – деловито произнес он, наморщив лоб, и забегал глазами по строчкам, вернее сказать, заползал. С грамотой у Кощея имелись некоторые проблемы, равно как и с почерком, и потому написанное собственной рукой сам едва разобрать мог. – Ага, так. Угу, – иногда восклицал он, шевеля бровями. – Вода, одна вода. Где же тут о главном?..
Главное отыскалось едва ли не в самом конце, для чего несчастному Кощею пришлось прокрутить и перечитать, почитай, весь документ. А как нашел нужное место, так и заулыбался, до того складно, величаво и вельми красиво в договоре отражено все было:
«…Наниматель, то бишь Его Величество Кощей Бессмертный, Владетель Земель Бескрайних, Повелитель всея живого и неживого, Великий колдун черной, серой и прочих, и прочих магий, а также Исполнитель в лице карги старой Дрёмы, – смаковал текст рукописный Кощей, – несут бремя ответственности за ненадлежащее исполнение обязательств своих по данному высокому договору…»
– Неужели это я составлял? – подивился Кощей. – Это ж надо, как завернул-то! – и продолжил читать:
«…а именно: Дрёма (карга старая), обязуется по первому требованию Нанимателя (Великого и Несравненного Кощея Бессмертного) усыпить кого полагается, то бишь кого прикажут, в противном случае выйдет ей опала…»
– Ага! – победно воздел палец Кощей. – Сейчас ты у меня попляшешь, дура старая! Так, где это? «… опала неминучая, а именно: не кормить, не поить, отпуска лишать, взашей гнать!»
Взгляд Кощея замер на последнем слове. Потом вернулся в начало фразы и сызнова пробежал по ней. Потом еще раз и еще. Что за глупости? Не мог он того написать! Какие еще «взашей» и «лишать»? Может, договор по рассеянности не тот взял, мало ли заготовок у него всяких в хранилище валяется.
Кощей внимательно оглядел договор, причем с обоих сторон, пощупал сургучовую печать, давленную печаткой его золотой, даже лизнул зачем-то и на зуб попробовал. Нет, ошибки быть не могёт: он это, договор с Дрёмой. Вот и пятно жирное в уголке, от бульона пролитого – сам чашку едва на лист не опрокинул, когда у Языкишны подчивался, от Горыныча скрываясь…
– Языкишна! – широко распахнул глаза Кощей, едва договор из рук не выронив. – Ах ты ж, стерва гнусная! Ведь весь вечер под руку трепалась, аж голова кругом шла. Ну, зараза, а не баба! Никак снюхались с каргой, на дармовщинку проехаться решили, задарма у меня харчиться. Вот я тебе устрою, мерзкая языкатая баба, – скрипнул зубами Кощей, но спохватился – одумался. Нет, не устроит, потому как тогда и вовсе жрать нечего станет. Кто зверя приманивать да загонять станет? Кто его освежует и приготовит? Кто на стол подаст?
– Э-эх! – психанул Кощей, смял договор, бросил на пол и принялся топтать его ногами неистово. Но сколь ни топчал, все договор в рулончик аккуратный обращался. Колдовской договор! Его ни сжечь, ни порвать, ни выбросить, ни измарать не выйдет – сам же и расстарался. – А, чтоб тебя!
Окончательно вышел из себя Кощей, договор пнул, руки сложил на груди. Дышит полной грудью, сопит от обиды неотмщенной, а договор опять тут как тут, подкатился к Кощею и на ручки просится, подпрыгивает. Мол, вот он я, чай, потерял?
– Да пропади ты пропадом! – отпихнул от себя назойливую бумажонку Кощей и щелкнул пальцами. Вот только палец от трясучки нервной не так щелкнул, и посыпались на Кощея отовсюду договора и грамоты – действующие, недействующие, черновые и прочие. По самые уши Кощей несчастного завалило. А ведь некоторые-то для солидности на древки деревянные тяжелые намотаны были…
В общем, полная неприятность с договорами у Кощея вышла. Уж и сам не рад был законности своей.
Насилу выбрался из-под завала, одежу одернул, плащ поправил, влез на трон и рукой подбородок подпер. Сидит, мыслит: «не-ет, нужно все взад возвертать, ну ее, дурь эту с договорами идиотскими. Бумаги битком, а толку от нее, как с мерина сивого лимонаду. Куда как лучше и проще: «Я – закон!» А тут уж взашеем, коли не так, не по-моему, чего выйдет, никак не отвертишься!»
Оно, разумеется, так, но делать-то что?
Сидит Кощей, то в пол глянет, то гору бумаг бестолковых ненавистным взглядом смерит. Ничего путного на ум не приходит, и такая на него безысходность накатила – хоть на стену лезь. Вот же напасть в лице Ивана непутевого на голову свалилась. С кузнецом в придачу. Воистину, судьба, столько лет благосклонно баловавшая Кощея, сегодня повернулась к нему тем самым местом, которым в приличном обществе поворачиваться не принято. Но он ее обязательно развернет так, как полагается, всенепременно! Звучало это, конечно, несколько странно и отдавало вульгарностью, но Кощею сейчас было вовсе не до витиеватых фраз и тем более не до изящества словесей.
– Эх, – запал Великого Царя Всея прошел, и он ссутулился на троне, повесив худые, костлявые плечики, – одна надежда на друга верного – Горыныча дорогого, а я ужо для него расстараюсь, за мной не заржавеет… А коли опять с оплатой его не так чего выйдет, пущай сам с Языкишной разбирается. А я на то погляжу и посмеюсь. Будет знать, стерва языкатая, как мне, самому Кощею, мозги пудрить!
– Меч! – внезапно спохватился Яков, когда они с Иваном Царевичем уже порядком отдалились от реки, и захлопал себя по бокам, хотя смысла в том не было ровным счетом никакого. – Где мой меч?!
– Посеял?! – хлопнул себя по коленкам Иван Царевич. – Ох ты ж!
– Тут был, как сейчас помню, – завертелся на месте кузнец, будто действительно надеялся, что меч незаметно из-под кушака вывалился на дорогу и вот-вот отыщется.
– Вот раззява!
– Сам ты…
Яков обернулся к реке, к тому месту, откуда они с Иваном Царевичем шли почитай час, не меньше. Долго кузнец смотрел вдаль, не блеснет ли где лезвие чудесное. Но нет, лишь голая выжженная земля вокруг.
– А может, утопил? – раздраженно предположил Иван Царевич. Ему ужасно жаль было чудесного меча.
– Да не, – махнул рукой кузнец, состряпав угрюмую физиономию. – Точно помню: при мне был, когда с плота слезали. Еще придержал, когда прыгал.
– Показалось тебе. Подумал, что придержал, а на самом деле – нет.
– Да ты чего? Я покамест еще в смоем уме!
– А меча-то все едино нет! – с ехидцей в голосе заметил Иван Царевич.
– Да шо ж я, вообще того на этого? Не заметил бы, вывались такая железяка? Одного грохоту, почитай, на всю округу было бы.
– Вот и выходит, что того, раз меча нет! – гневно дернул щекой Иван Царевич, продолжая на своем стоять.
– Да ну тебя! – разобиделся Яков, больше на себя, чем на Ивана.
– Слушай! – схватил Иван Царевич кузнеца за локоть. – А может, водяной спер? Мне его рожа сразу не по нраву пришлась. Пока рыбкой нас завлекал – спер.
– Да не-е, – опять отмахнулся Яков. – Он же из воды не вылезал, а мы на берегу стояли. Да и на кой ему меч-то сдался? Тину косить?
– Для Кощея спер. Мозги нам запудрил и спер!
– Не верю, – мотнул головой кузнец. – Здесь что-то другое. И не терял я его – никогда привычки вещи терять не имел, – и сам уйти он никуда не мог. Дьявольщина какая-то!
– Выходит, все-таки сперли его, – предположил Иван Царевич. – Вокруг речки кусты всякие растут, может, сидел там кто, пока мы с водяным лясы точили, да нужного момента поджидал.
– Кто сидел?
Иван Царевич с Яковом долго смотрели друг другу в глаза, пока вдруг одновременно не воскликнули:
– Андрон!
– Больше некому, – опустился на землю Иван Царевич. – Он это, зуб даю! Не ушел, значит, нас поджидал.
– Да как он спереть-то мог? Меч тяжел больно, да и почувствовал бы я.
– Андрон чего хошь сопрет, – отрицательно мотнул головой Иван Царевич. – Как сейчас помню: державу у бати прямо из рук вытянул, а тот и бровью не повел: сидит с протянутой ладонью, будто нищий на паперти. Хорошо вовремя опомнился! На руку смотрит – пусто, вокруг – тоже нигде нет. Хоть сообразил, где искать, а то бы ушла вещь – и поминай как звали.
– Так надо было сразу на кол его! – возмутился Яков. – Али ручонки шаловливы по локти. Развели ворье, понимаешь…
– А ты докажи наперво, что он это был!
– Как так? – удивился Яков.
– А вот так: ничего не видел, ничего не знаю, а что в руках державу держал, когда поймали, так за углом е нашел и царю-батюшке нес.
– Бред какой-то! – фыркнул кузнец.
– То не бред – то дерьмократия, как батя говорит, – поднял палец Иван Царевич. – Зацепи его, так Андрон этого, как его… андвоката своего припрет.
– Кого? – удивленно распахнул глаза кузнец.
– Есть такие: за копейку соврет, за рубь грехи отпоет, а за десять обелит с ног до головы, будь ты хоть злыдень распоследний.
– Да… – Кузнец озадаченно почесал макушку. – Дивная то штука – дерьмократия ваша: человеку простому житья от нее нет, беда одна, а вору – раздолье.
– Во-во! – пригорюнился Иван Царевич.
– Однако хорошо все енто, но чего делать-то будем?
– Как чего? – вскочил на ноги Иван Царевич. – Меч искать! Вернемся и…
– Куда?
– Туда! – ткнул пальцем за спину Иван Царевич.
– И чего ты там искать собрался? Меч-то, поди, давно уж тю-тю: или упер его куда Андрон твой, или спрятал где, шоб перед Кощеем выслужиться.
– Тогда ищем Андрона и… – никак не мог угомониться Иван Царевич, пылая жаждой мести. Деятельная его натура не переносила бездействия, отчего бы оно ни исходило.
– И отпускаем на волю, потому как доказать ничего не смогёшь, – кисло ухмыльнулся кузнец. – Да и Андрон его зовут, а не дурень законченный, чтоб с мечом у реки торчать и нас дожидаться. Он, поди, на полпути уж к Кощею, шпарит вовсю.
– Так чего ж делать-то? – окончательно расстроился Иван Царевич.
– А ничего. Был меч да и вышел весь. Пойдем так.
– Как? С голыми руками на Змея Горыныча? – Иван Царевич показал кузнецу ладони с растопыренными пальцами.
– Ан не сопсем с пустыми, рыбка у нас есть.
– Чего-о? – протянул Иван Царевич, недоверчиво косясь на кузнеца, вдруг тому головку напекло или от горя ум помутился. Но нет, серьезен лик кузнеца, даже не улыбнется. Может, шутка такая непонятная?
– Да не терзайся ты так! Образуется все, выручим мы твою Василису.
– Не за то волнуюсь, – покачал головой Иван Царевич. – За Тришестое свое.
– Чего так?
– А коли меч этот к Кощею в лапы его поганые попадет, так еще неясно, куда он махнет им.
– Ну, ладноть, демагогию-то разводить. Пошли уж! – призывно взмахнул рукой Яков и потопал к дубу.
– А вдруг? – Иван Царевич скоро нагнал кузнеца и пошел рядом.
– Вдруг чего угодно быть могёт, но случается не всегда.
– Да ты хвилософ!
– Станешь тут… – неопределенно буркнул Яков и замолчал.
Дальше шли молча. И не то чтобы поговорить не о чем было, а просто дуб уж недалече, и нужно было вести себя тише воды, ниже травы, каковой, впрочем, и в помине не было. Была бы трава – все проще было: залег и ползи себе. Никак специально траву повывели с кустами, чтоб незаметно подобраться никто не мог.
Одно непонятно: дуб – вот он, рукой подать, большой, широкий, обхвата в три, а то и поболе будет; крона у него – дом под ней спрятать можно; корни толщиной в человека в землю глубоко уходят, а вокруг – никого, ни единой живой души.
Где ж охранник-то дубий – Горыныч? Али и вовсе не тот дуб? Может, их, дубов этих, у Кощея, как грибов в лесу. А может, Змей Горыныч, как прослышал, что на него войной идут, так и снял сундук заветный и к Кощею перенес – всяко надежнее, чем на дубе висящий, пусть даже и в цепях. Хотя и отлучиться куда мог страж верный Кощеев по срочной нужде какой – мало ли чего приспичит – сиди тут целый день, скукой майся.
Однако не видать никого. Сколь ни напрягали глаза, ни жмурились от яркого света солнечного Яков с Иваном Царевичем, все Змея Горыныча в плотной тени дуба разглядеть не могли. А вдруг ка-ак выскочит?!. Только чего ему, орясине этой, выскакивать – он и так затоптать может.
И все ж странно и непонятно. И туманно.
Иван Царевич с кузнецом уже не шли к дубу, а подбирались на цыпочках, стараясь не дышать и камешками мелкими не хрустеть. Все по сторонам озирались, не объявится ли «пегас» трехголовый.
Вдруг кузнец замер на полушаге, предупреждающе выкинув руку вправо, да так резко, что Иван Царевич не успел притормозить и, с тихим «ух!» налетев на препятствие, повис на руке. Яков казалось вовсе того не заметил – ни рукой, ни бровью не повел.
– Ты чего? – спросил Иван Царевич, поправляя сбившуюся на голове шапку. – Очумел, что ль? Предупреждать же надо!
– А я и предупредил! – прошипел Яков сквозь зубы.
– А чего шепотом? Ведь нет Змея.
– А это кто, по-твоему? – Кузнец дернул подбородком в сторону дуба.
– Ох, ё!.. – отшатнулся Иван Царевич. Не то чтобы трусом был, а только не таким он себе Горыныча представлял.
Нет, конечно, здоровенный он – с этим не поспоришь, – но чтобы настолько-о!
Змей Горыныч возлежал на спине меж массивных корней дуба, сложив передние лапы на пузе и свесив тяжелые головы на манер лихой тройки, то бишь две головы в разные стороны, а одна – посередь. Головы были размером с полконя, а то и поболе, с массивными нижними челюстями, крутыми надбровными дугами и махоньким лобиком (зато три!). Уши отсутствовали, что и понятно – в полете трепыхаться да тормозить будут. Головы держались на длинных, в три руки, гибких шеях, сходившихся на внушительном бочкообразном туловище. Причем Горыныч был пепельного оттенка, а пузо почему-то белым, в виде овального пятна, будто вытер его Змей. Еще на пузе наличествовал крупный пупок-пипка. Крыльев видно не было, но чтобы поднять такую тушу, крылья должны быть немаленькие. Из тела же Горыныча росли четыре ноги (или лапы – не разберешь толком), короткие, с виду похожие на обезьяньи, но только раз в сто крупнее. Страшные лапы. А внизу белого живота вился ужасный рваный рубец, будто несчастный Змей попал под нож безумного мясника. Ивана Царевича от того зрелища передернуло, и тут до него дошло! Думал, как говорится, ментафора то была своеобразная от Бабы Яги. Ан нет! И в самом деле того, с корнем… И только тогда осознал Иван Царевич в полную силу, с кем шутки шутил. Да то дело прошлое, обошлось кое-как, слава богу! А вот под дубом посапывала в шесть ноздрей настоящая опасность.
Эх, меч бы сюда! Ткнуть им в белое пузо для острастки. Только не было меча. Ничего не было. И непонятно, как со страшилищем трехглавым сражаться. Разве что до головокружения обморочного довести, круги вокруг наматывая, если, конечно, пламенем не пыхнет, что для него пара пустяков, потому как даже в спящем состоянии из его ноздрей дымок валил, а из пастей угаром далеко несло.
– Чего делать будем? – нарушил затянувшееся гнетущее молчание Иван Царевич. Шепотом, чтоб Змей ненароком не услыхал, пусть и сип от него стоял почище пяти кузнечных мехов.
– Почем я знаю, – пожал плечами кузнец. Ему тоже в голову ничего путного не приходило. Яков разглядывал громадный сундук, висящий в ветвях дуба на толстых перекрещенных цепях прямо над головой Горыныча локтях в десяти от земли. – Видал?
– Ась? – пришел в себя Иван Царевич, сбросив гипнотическое оцепенение от зрелища дрыхнущей туши ящера. Насилу отведя взгляд от Змея Горыныча, поднял царевич глаза и тихонько присвистнул. – Вот это сундучище! Под стать своему охраннику.
Такой голыми руками не упрешь и даже не своротишь.
– Чего делать будем? – повторил вопрос Иван Царевич.
– Ты уже спрашивал.
– А все-таки?
– Дать бы этим сундучищем по башке Горынычу, –мечтательно протянул Яков. – В нем пудов немерено, не сдюжит.
– И как ты это собираешься осуществить? – полюбопытствовал Иван Царевич.
– Сбросить надобно как-то. – Кузнец помял подбородок пальцами. – Но как?
– Давай дуб вокруг обойдем, может, на него взобраться где можно? Подвесили же как-то на такую верхотуру сундук!
– Сам Горыныч и вешал – ему токма лапы протянуть, – задумчиво произнес кузнец, но вокруг дуба все-таки пошел. Иван Царевич – следом.
Идут, ствол необхватный разглядывают на предмет выемок, сучков или дупл каких, чтоб ухватиться можно было и ногу поставить. Шли, шли, и едва на лапу Горынычу, во сне подрагивающую, не наступили. Отступили назад, за дерево.
– Нет ничего, – разочарованно произнес кузнец.
– Нет, – согласился Иван Царевич.
– Чего делать-то будем?
– Это, вообще-то, мой вопрос.
– Так и отвечай сам! Умничает тоже.
– Отвечаю: зверье нужно на подмогу звать.
– Какое такое зверье?
– Обычное. Медведя, например.
– На кой он нам сдался? Думаешь, Горыныча заломает?
– Эх ты! А еще мастеровой, – пожурил Иван Царевич кузнеца. – Ведь медведи шибко шустры по деревам лазать. Залезет, сундук сымет, а мы уж…
– А-а! – понятливо разулыбался Яков. – Енто дело. Зови свово медведя! А то: «чего делать будем…»
Иван Царевич ничего не ответил, порылся в котомке и достал клок шерсти. Шерсть немного свалялась, превратилась в грязный плотный комок, вобравший в себя всякий сор, но для дела то было совершенно не важно. Осталось только поджечь шерсть.
Иван Царевич огляделся кругом, затем пристально уставился на кузнеца.
– Чего? – спросил тот немного погодя.
– Огонь нужен.
– Енто мы запросто! – заверил кузнец и полез за кресалом с кремнем.
– Погодь-ка, – остановил Иван Царевич, затем медленно приблизился к правой голове Горыныча, свисавшей почти до земли, нацепил на подобранную палочку клок шерсти и сунул под нос Горынычу, откуда изредка вылетали искры с язычками пламени.
Шерсть быстро занялась и взялась чадить. Противный удушливый дым паленой шерсти заполз в нос Горынычу. Змей пошевелил носом, поморщился, почесал его громадным когтем и всхрапнул. Иван Царевич быстро убрал комок.
Шерсть тлела, по ней весело скакали искорки.
Иван Царевич поморщился.
Яков зажал пальцами нос, не желая обонять противный запах.
И не успела шерсть догореть, как откуда ни возьмись выскочил косолапый медведь с веткой малины в зубах.
– Чего знал? – недовольно прорычал он. – Никогда спокойно пожрать не дашь!
Медведь сел на общирный зад, взял в лапы ветку и принялся объедать с нее ягоды – не выбрасывать же!
– Ты, главное, Михайло Потапыч, громче рычи.
– А чего такое? – завертел головой медведь. – Ох, твою в малинник! – едва не выронил он из лап ветку, наткнувшись взглядом на спящего Горыныча.
– Во-во.
– Сразу предупреждаю: драться не буду, – завертел головой медведь, – потому как не с лапы мне с ним когтями махать. Не желаю стать ему ковриком.
– И не надо, – кивнул Иван Царевич. – Ты как, Михайло Потапыч, шибко горазд по деревьям лазать?
– Да ты чего? – повертел медведь когтем рядом с ухом. – Чего мне на деревьях делать? Я медведь степенный, не пристало мне по сукам на манер белки глупой скакать.
– А обещался помочь, – повесил плечи Иван Царевич и разочарованно вздохнул.
– Да тот ли это бравый медведь, про которого ты сказывал? – с неприкрытым презрением в голосе спросил Яков и отвернулся, изобразив на лице презрение.
– Куда лезть? – прорычал медведь, сверкнул глазами и отбросил ветку.
– Туда, – указал Иван Царевич на крону дуба.
– Угу, – медведь смерил взглядом дерево. – И чего надоть? Загреметь оттуда?
– Лучше сундук сбрось, – не оценил шутки Иван Царевич. – А еще лучше, сбрось его на голову Горынычу.
– Этому? – медведь показал на спящего дракона.
– Ну а какому же еще! – развел руками Яков. – Али ты еще одного видишь?
– Не пойдет, – опять завертел головой медведь. – Он от меня после такого зверства даже шкуры не оставит.
Иван Царевич с Яковом в полном молчании уставились на медведя. Тот поерзал на заду, глядя то на одного, то на другого.
– Чего?
Тишина. Только пристальные настойчивые взгляды, буравящие пуговки медвежьих глаз.
– Да вы чего, с ума спятили?
Опять никто ему не ответили, а во взглядах добавилось металла.
– С ума рехнулись? Да лучше я сам ему в когти дамся!
– Слушай, косолапый, – выдохнул Яков, сжимая кулаки.
– Это кто косолапый? Я? – поднялся на задние лапы медведь, расправляя плечи.
– Не пужай, пуганые мы, – отмахнулся от вставшего в позу медведя кузнец. – А только либо ты лезешь на дерево, – указал пальцем вверх кузнец, – и бросаешь сундук вниз, либо я самолично бужу енто чудище, – палец переметнулся на ничего не подозревающего Горыныча, – и тогда нам всем троим не поздоровится.
– Да на кой вам сундук проклятый сдался? – потряс лапами медведь.
– То не твоя забота.
– Но я должен знать, за что на смерть лютую иду!
– Смерть в нем Кощеева, понял?
– Да вы чего? Совсем того? – пуще прежнего струхнул медведь, сжавшись в комок. – Мало вам Горыныча огреть сундуком по башке, так еще и смертью Кощеевой! С огнем играете! Даже с двумя, – показал медведь два когтя и поиграл ими, но на Ивана Царевича с Яковом это не произвело должного впечатления. Вернее, произвело, только совершенно обратное, ожидаемому медведем.
– А что, хороший план! – развеселился Иван Царевич. – Кощеевой смертью да по мордасам другу его сердешному.
