Леонид Резников
Тришестое. Василиса Царевна
Сграбастал он Ивана Царевича за шкирку, усадил на место и рюмку подвинул.
– Пей! Да не балуй! – пригрозил кузнец.
– Ага! – Иван Царевич с третьего раза рюмку поймал и в рот наладил. – З-бориста… – ик! – мыхстура! – выдохнул он и на кувалду взялся зло коситься.
– Мясо бяри, огурчики, – подталкивает Яков Ивану под нос тарелки. – Закусывай.
Отвлекает, значит, Ивана Царевича от глупости. А тот быком сопит, на кувалду глаза пучит. Пришлось Якову подняться из-за стола, убрать из виду инструмент – как бы гость залетный ненароком не покалечился.
– Значит, Кощея воевать хочешь, – то ли спросил, то ли утвердительно сказал Яков, обратно за стол присаживаясь.
– Да я ему… мырдасы того, нач… – ик! – щу! – покрутил кулаками один над другим Иван Царевич. – Кыщею эт-му. Шоб его это… усего в быраний рог, во!
– Сурьезный ты мужик. Токма сложно то.
– Чаво тут сложныго-то? – поморгал Иван Царевич и кулаком как грохнет по столу. – Ка-ак дам и ск-жу, так и было!
– Ну, будет! Раздухарился, – беззлобно проворчал Яков, подхватывая едва не опрокинувшуюся бутыль.
– Слышь, Якыв? – Иван Царевич скосил на кузнеца сначала правый глаз, потом левый – обеими сразу почему-то никак не получалось.
– Чего?
– Выкуй этот… мечь, а?
– Опять – двадцать пять! Да не подымешь ты его, сколь уж говорено про то.
– П-шему? Я п-дыму! Я эт… – Иван Царевич поискал глазами кувалду. Странно, вроде тут только что была – и нет ее. Точно помнил, у печки стояла. Верно, поднял уже…
Поискал глазами по комнате и в окно глянул. Матерь божья! Что за страшные рожи из-за стекол на него таращатся! Иван Царевич даже протрезвел малость.
Головы у них маленькие, абсолютно круглые, лохматые, с нахальными глазами-пуговками и рожками. На рожах – противные склизкие пятачки, коими они по стеклам возят, и улыбки до ушей, словно рот кто им разорвал. А во рту полно острых мелких зубов. И еще язык. Очень длинный язык. Дышат в стекло, скалятся и гримасы противные да обидные корчат.
– Черти! – поспешно закрестился Иван Царевич, потом схватил со стола рюмку, опрокинул ее в себя и губы рукавом утер.
– То бесы, – спокойно отозвался Яков. – Не обращай внимания.
– Бесы?
– Ну да. Ты чего, бесов никогда не видал? – похрустел огурцом кузнец.
– Так ведь… – Иван Царевич не договорил, только опять уставился в окно. А бесы видят, заметили их, и ну кривляться пуще прежнего. Кузница-то не проймешь, а вот гость его, похоже, натура чувственная, на все как надо реагирует. Иван Царевич начинал потихоньку закипать. – Чего это они?
– Да плюнь и разотри. Значить, говоришь, Василиса в плену Кощеевом томится? – решил отвлечь гостя Яков.
– Да погоди ты со своей Василисой, – психанул Иван Царевич, кровь ему ударила в голову – никто еще никогда так не измывался над ним и, тем паче, без «благодарности» за то не уходил.
– Не связывайся, говорю тебе. Слышь?
– Да я их! – вскочил Иван Царевич и завертелся на месте, ища, чем бы таким тяжелым в бесов запустить.
А бесам только того и надо. Пуще прежнего разошлись, пасти пальцами растягивают, «козу» показывают, задами бесштанными, хвостатыми в окно тычутся.
– Сядь, говорю! – Яков налил еще по одной. – На-ка, охолонись.
– Ага! Твое здоровье.
Иван Царевич схватил со стола рюмку и опять ее в рот – хлобысь, а как смешалась она с предыдущей, так и вошла в силу. Озверел Иван Царевич окончательно – будут еще всякие псы бесовские рожи ему корчить да непотребства свои демонстрировать! – схватил бутыль со стола и как запульнет ей в окошко.
Удивительное дело, но окно не разбилось – в раму оконную бутыль аккурат горлышком узким угодила. Распахнулись створки широко, бесов ошалевших с перепугу в стороны раскидало, а самому нахальному, что задом своим крутил, бутылкой той…
В общем, нехорошо получилось с бесом тем. Он же не виноват, что натура такая у него, поганая да противная – природа! Должон он над людями измываться и пакости с подлючестями им строить. Но разве Ивану Царевичу разъяснишь сейчас чего! Разошелся он, не остановить. В сени вылетел, глядь – кувалда стоит! И откуда силища только прибыла, что схватил кувалду ту Иван Царевич, будто дубину какую, и на бесов накинулся, едва двери с петель попутно не снес.
Шум, визг, грохот неимоверный на холме поднялся, пылища клубится, застит все вокруг. Чего происходит, ни бесы, ни сам Иван Царевич разобрать не могут, только кувалдой богатырь тришестой машет да по двору несуразно вертится: то ли самого водит, то ли кувалда помогает. А Яков в дверях мечется, за голову хватается – и ему боязно к Ивану Царевичу приблизиться, а вдруг в горячке не разберется, как говорится, «ху из ху», зашибет.
Но сколь не был зол на бесов Иван Царевич, а все-таки выдохся наконец. Кувалду наземь опустил, на травку присел и по сторонам смотрит, понять не может, с чего так разошелся. А как пылища осела, так и вовсе перед кузнецом неудобно стало: вся земля перед домом вспахана – пахарю завзятому такого не снилось: хоть рожь сей, хоть помидоры сажай. Ворота у кузницы проломлены в нескольких местах, изгородь – в щепки, почти вся, лишь местами кое-где уцелела. Еще у журавля колодезного «ногу» начисто снес, лежит «журавль» на боку, истекает ключевыми слезами, что в ведре оставались. А по бывшему двору кузнечному бесов понакидано! Кто на пашне лежит, стонет, кто на остатках изгороди бельем висит. Один даже на крыше отыскался. Сидит на самой верхотуре, трубу хвостом обернул, лапками в нее вцепился и дрожит, будто лист осиновый.
– О-хо-хо! – покачал головой Яков, обретя подобие дара речи.
– М-да… – смущенно протянул Иван Царевич.
– Зачем ты так?
– А чего они в самом деле, как эти… как их?.. – взмахнул руками Иван Царевич. Но не смог подобрать сравнения и замолк, надувшись.
– Силен ты, брат, как я погляжу, – продолжал Яков, озирая разрушения. – Да тебе с голыми руками на Кощея идтить можно. И меч ковать не надобно.
– Да? – усомнился Иван Царевич.
– А ты сам глянь. Ну, хоть огород теперь свой будет, – оптимистично заметил Яков. – А то все руки никак не доходили. А вот с бесами ты зря связался: злопамятные они больно.
– А чего они? – опять повторил Иван Царевич, но уже не так уверенно. Ему вдруг бесов жалко стало: маленькие они, бестолковые – чего с них, с дурней-то, возьмешь?
Поднялся Иван Царевич с земли, подошел к одному из бесов, носком сапога легонько так в ногу ткнул.
– Эй, живой ли?
Хрюкнул чего-то бес, но шевельнуться не решился. Тогда Иван Царевич голову задрал и пальчиком беса, что на трубе сидел, поманил.
– Подь сюды.
Бес только к трубе сильнее прижался и головкой замотал.
– Да подь, не бойся. Дядя сегодня добрый.
Поверил ли бес словам царевича, неизвестно, а только весь за трубой укрылся, одни глаза поверх нее торчат да хвост нервно по черепице колотит.
– Не слезет он. – Яков встал рядом с Иваном Царевичем и тоже голову кверху задрал. – Так до утра и будет сидеть. Видно, шибко ты его напугал.
– Кис-кис! – однако не унимался Иван Царевич. – Чмок-чмок! Фыр-Фыр? Фу-у, дурная животина!
– Да брось его. Пущай сидит. Пойдем лучше выпьем, – предложил Яков и с болью в глазах опять двор оглядел. – Не могу трезвый на такое смотреть.
– А эти?
– Чего – эти?
– Бесы, говорю, чего?
– А чего им сделается, – пожал плечами Яков. – Отлежатся маленько да и уберутся отсель восвояси.
– Не, так нельзя. – Иван Царевич быстренько обежал весь двор, подхватил в охапку стонущих бесов и, сгибаясь под тяжестью груза, потащил их в дом.
– Куда? – возмутился Яков. – Не пущу! Беса – в дом?
– Тебе чего, по рюмке для них жаль?
– Как енто?
– А так. Нальешь им извинительную, и пусть катятся на все четыре стороны.
– И то верно, – почесал затылок Яков. – Они ведь злопамятные, мстить начнут.
– Нальешь – не будем, – пискнул один из бесов, висящих у Ивана Царевича через плечо, только вот какой из них, разобрать не удалось.
– А не врешь? – прищурился Яков.
– Я бес, а не хухры-мухры какой-нибудь, – обиделся тот, и опять не понятно было, кто конкретно сказал.
– Ладно! – сдался кузнец, отступив в сторонку. – Тащи их в дом. Только коли рожи корчить зачнете!.. – грозно предупредил он.
– Говоришь много, кузнец.
И тут с трубы соскочил последний из бесов и давай к кузнецу ластиться:
– А я? А меня забыли!
– А ты – пшел отсендова! – отпихнул его ногой Яков. – Неувечный ты. Да и сколько звать ужо можно.
– И правильно, – поддакнул кто-то из бесов. – Дуракам не наливать.
– А ну, цыц у меня! – рыкнул Иван Царевич. – Пошли тоже, – говорит бесу.
– Дурак ты, Ивашка, – покачал головой кузнец. – Бесов привечаешь, по-человечьи с ними, а они тебе потом гадостью какой отплатят.
Молчат бесы, притихли. Ждут, чего Иван Царевич ответит.
– Бес – он ведь тоже животина, а любой животине ласка требуется, – подумав, заключил Иван. – За гадость свою сполна получили. А уж там видно будет.
– Дело твое, – кузнец только рукой махнул и в двери вошел. Да и чего тут еще скажешь. – Мне-то с их обид ни корысти, ни убытку, а вот тебе…
Утро выдалось сырое и прохладное.
Иван Царевич проснулся именно оттого, что озяб. Кто-то уложил его спать на лавку, заботливо подложив под него матрац из рогожки, сеном набитый, и накрыл тонким ватным одеялом. Одеяло, видимо, во сне сползло с Ивана Царевича, и холод стал донимать его.
Вставать не хотелось – на улице только-только утро занялось, – а лежать холодно. Иван Царевич почесал ногу об ногу и пошарил рукой одеяльце на полу, натянул на себя, пытаясь свернуться калачиком на узкой лавке, потом перевернулся на другой бок. Из распахнутого настежь окна неприятно тянуло и прямо в бок. К тому же кузнец вдруг молотком своим тюкать взялся с утра пораньше. Нашел тоже время!
Закрывать окно было лень – это ж сколько сил нужно приложить: поднять себя, подойти к окну, затворить его, вернуться обратно, не говоря о том, что снова укладываться удобно придется! Поворочался Иван Царевич немного на лавке, повозмущался – сон и вовсе его покинул. Волей-неволей вставать пришлось.
Покачнулся. Удержался за лавку.
– О-ох! – потер голову Иван Царевич.
Ощущение такое, будто бесы проклятущие ей всю ночь вместо меча играли. А в рот нагадили – по вкусовым ощущениям, конечно. Бесы – они до такой подлости не могли опуститься. Хотя кто их, бесов поганых, знает…
Пить хотелось ужасно. Иван Царевич с превеликим трудом оторвал себя от лавки, прошел к бочке, что еще вчера приметил в сенях, и деревянным ковшиком, проливая воду на пол, напился, гулко хлюпая горлом. Вроде бы полегчало немного. Только вот в голове и без того звон колокольный, а еще Яков со своим тюканьем.
Поморщился. Вернулся в комнату, с третьего раза натянул сапоги, притопнул и вышел на двор.
Темнота отступала. Из-за леса медленно выползало огромное солнце, багряня зеленый ковер крон. Понаблюдал за ним Иван Царевич, в себя приходя, зевнул широко да к кузнице потопал.
– Здоров, друг Яков! – привалился он к распахнутой створке ворот.
– Здоров! – Кузнец перестал стучать молотом по раскаленной докрасна железяке и опустил тяжелый молот. Смахнул со лба пот. – Очухался? Я уж думал, не выживешь.
– Что так? – соврал Иван Царевич. – Я крепкого замесу.
– Ты морду-то свою видал? – усмехнулся Яков и опять молотом по железяке хватил. Иван Царевич аж поморщился.
– Морда… А что морда! Ты чего спозаранку тут ваяешь? Всю округу, почитай, перебудил.
– Меч тебе кую!
– Так ты ж говорил, не нужон он мне! – удивленно уставился на кузнеца Иван Царевич.
– Ты чего? – уставился на него Яков. – Не помнишь?
– Чего я должен помнить? – попытался напрячь память Иван Царевич, да в голове провал какой-то болезненный образовался.
– А как доставал меня вчерась весь вечер со своим мечом: выкуй да выкуй!
– Разве?
– А то! – и опять молотком своим как бухнет – похоже, зол был Яков. – Да еще еле бесов окаянных из дому спровадил!
– Что так? – насторожился Иван Царевич.
– Так ты не пущал!
– Я?!
– А то кто ж? Вцепился в них, как собачонка дурная в штанину: не пущу – и все тут!
– Шутишь?
– Если бы! А еще на ентот самый… как его… на брундершапт, что ли, какой-то пить с ними удумал. Тьфу, гадость какая! – сплюнул кузнец и опять молотком тюк!
– Не мо-жет быть! – сглотнул Иван Царевич, ощущая невольное головокружение. – Ладно, говори уж все как есть, – повесил он голову.
– А чего говорить-то? Как расцеловались, значиться, так и глотки принялись драть, песни похабные распевать да пляски дикие устраивать.
– Это все?
– Если бы! Потом спорить взялись, у кого – прости господи! – зад красивее.
– Так это я?!.
– Не-е! – протянул Яков, сунув в ведро с водой стальное лезвие, что ковал. – То бесы спорили, а ты взялся судить их.
– Уф-ф! – едва не сполз по воротам наземь Иван Царевич. – И что?
– А ничего! Бесы, как водится, не согласились с решением судьи, то бишь тебя.
– И?
– Решили промеж собой решить. А ты их разнимать кинулся.
– Разнял?
– Почти, – нахмурился Яков. Вынув из воды лезвие, внимательно оглядел его и опять в горн сунул, мехами заработал.
– Это как?
– Да очень просто! Кому хвост накрутил, кому по рогам отвесил, кого об пол пристукнул.
– Это уже все?
– Да не-е! Только утихомирилось все, как тебе зачем-то приспичило узнать, а летають ли бесы. Будто слышал ты сказ какой, мол, добрый молодец на бесе летал.
– На черте, – припомнил Иван Царевич. Не-ет, пить надо завязывать. Однозначно! – То Андрошка наш байки сказывал.
– Так ты, видать, проверить ту байку решил.
– И что?
– Один дурак сказал – другие подхватили.
– Енто как?
– А так! – Кузнец перестал качать воздух в горн. – Бесам страсть как летать приспичило научиться. Пристали: научи да научи.
– И чего?
– Тебе уж не до того было, – только и махнул рукой Яков.
– В смысле… – не договорил Иван Царевич, неопределенно повертев пальцами.
– В смысле, баиньки потянуло. А бесы ко мне привязались.
– И?
– Да надоели они мне хуже горькой редьки!
– Ты их?..
– Да ничего им сделалось! – Яков вытащил клещами из горна раскалившееся лезвие будущего меча, перенес его на наковальню и вновь взялся за молоток. – Ну, раскрутил их хорошенько и…
– В каком смысле, раскрутил?
– За хвосты, как же еще!
– Какой кошмар! – провел ладонью по лицу Иван Царевич, памятуя о силище Якова немеренной. – И где они теперь?
– А леший их знает! – отмахнулся молотом Яков. – К лесу полетели.
– Все разом?
– Ну почему ж, разом? По одному, друг за дружкой, – охотно пояснил кузнец. Возможно, воспоминание о полете бесов доставляло ему приятные воспоманиния. – Почти все.
– Это как?
– Чего ты дерганый такой? Кто они тебе, енти бесы?
– Не соображали же они ничего.
– То их беда! – усмехнулся Яков, охаживая молотом лезвие меча. – Да не переживай ты так. Сбежал один.
– Уф-фу! – выдохнул Иван Царевич.
– И вообще в толк не возьму, чего вас всех развезло? Выпили-то с гулькин нос!
– Это ты о трех литрах самогона?
– На восьмерых!
– А много ль бесам надо?
– Твоя правда. Но я-то ведь нормальный был.
– Это да. – Иван Царевич состряпал кислую физиономию. Его до сих пор немного мутило. И вдруг он спохватился. – Котомка! Где моя котомка?
– Не видал я никакой котомки, – отрицательно покрутил головой кузнец. – Лук был, колчан еще, а котомки – не было.
– Как же не было, когда я ее самолично под лавку сунул! – потряс руками Иван Царевич.
– Да чего ты так разволновался? Деньги у тебя там, что ль, лежали али талисман какой? – опустил молот Яков.
– Дороже, – вздохнул Иван Царевич. – Прутик да клок шерсти от медведя. И еще чешуйка щукина.
– Ты чего, Ивашка, умом тронулся? – подозрительно уставился на него Яков.
– Да ну тебя! – Иван Царевич даже не обиделся, поскольку всецело был поглощен горечью утраты. Ведь не спроста котомка его пропала. Точно, не спроста!
– Да объясни ты толком!
– Сказывал же тебе про вещи волшебные: от зверья и лешего, а теперь куда мне без них?
– Вот гадство! – грохнул кузнец молотом по наковальне. – Бес спер, который сбежал. Голову даю на отсечение!
Иван Царевич сполз спиной по воротине и прислонился к ней затылком.
– А что мне с твоей головы, Яков? Э-эх, невезуха!
– Говорил же: не привечай бесов. Говорил? Вот тебе и аукнулось.
– Да чего теперь говорить-то! Котомки все едино не вернешь.
– А енто мы еще поглядим! – сурово свел брови Яков.
Он отложил молот и опять сунул лезвие в воду. Вода зашипела, над ведром взвилось облако пара.
– Пошли! – сказал кузнец, снимая кожаный фартук и вешая его на гвоздик.
– Куда?
– Куда надо! – Яков подхватил на ходу крепкую лопату, прислоненную к стене, легко вскинул ее на плечо и направился вон из кузницы. – Тут недалече.
Иван Царевич, позабыв про гнусное самочувствие, устремился следом за бодро вышагивающим кузнецом.
«Рога он им сшибать собрался этой лопатой, что ль? – подумал Иван Царевич, едва поспевая за спешащим невесть куда кузнецом. – Только бы не вместе с головами! Бесы, конечно, а все ж жаль…»
Почему так подумалось про головы-то с рогами? Слишком уж решительно настроен был Яков.
Глава 12. Бесова бабушка
Тяжелая железная дверь в темницу, где томилась Василиса, распахнулась с противным скрежетом, и на пороге возник Кощей собственной персоной. Василиса, сидевшая у небольшого зарешеченного оконца и со вздохами взиравшая на неприглядный пейзаж Кощеевых владений, даже не подумала обернуться, будто и не услышала.
– Сидишь? – обратил Василисино внимание на свою персону Кощей, немного помявшись на пороге.
– А чего ж мне, навытяжку стоять пред тобой, козлище ты старый? – глухо отозвалась Василиса, не оборачиваясь и не отнимая руки от подбородка, которой его подпирала.
– Не груби, Василиска! – осторожно погрозил пальцем Кощей.
Василисы он несколько побаивался. Вреда, конечно, большого она нанести ему не могла – все одно бессмертный, – а колдонуть гадость какую – так это запросто: рога там отрастить, как у оленя, рыло свиное приделать или еще чего веселенькое. Забавница большая Василиса на сей счет была, да и с фантазией у нее полный порядок. Тем паче, скучно в темнице сидеть, сами понимаете.
Василиса ничего не ответила, только томно вздохнула.
– Люб я тебе али нет? – еще малость поколебавшись, продолжил вступительную речь Кощей. Никак он к сути вопроса перейти не мог – слабость выказать.
– Да ты чего, плесень застарелая, с трона упал да головкой приложился? – на этот раз Василиса все же снизошла до взгляда. Презрительного, правда, полного ненависти, но уже что-то.
– Гхм-м! – Кощей и вовсе растерялся от подобного напора. Знал, что не мил Василисе, но могла бы как-то повежливее, что ли, ответить, к примеру: «Уйди, постылый» или что-нибуть в том же духе. – Как некрасиво со старшими так разговаривать. Тем более вопрос-то, можно сказать, риторический был.
– А мне нет никакого интересу с тобой разговоры разговаривать, и на вопросы твои глупые я отвечать не подряжалась, – грубо бросила Василиса.
– Ай-яй-яй! – покачал головой Кощей Бессмертный и наконец-то переступил порог темницы, а войдя, остановился у самых дверей – вдруг, да и ретироваться срочно придется, – кулак в костлявый бок упер, корону на лысине заломил и говорит: – Непочтительная ты дама, Василиска. Гордая слишком. Говорил тебе, выходи за меня.
– А чего я за тобой не видала, хорек ты плешивый? – зевнула Василиса. Надоело ей уже изо дня в день слушать одни и те же глупости, а тем паче, отвечать на них.
– Старость – не порок, а…
– Насмешка над природой, – закончила за Кощея Василиса. – В твоем случае, конечно.
– Кончай, Василиска! Слышишь? Кончай енто безобразие! – затряс пальцем Кощей.
– Ты поаккуратней-то пальцем тряси.
– А то что?
– Отвалится! – Василиса вновь отвернулась к окошку.
– По-человечески прошу: завязывай со своими шуточками!
– А ты никак человеком себя возомнил, разбойная твоя морда? Мумия ходячая! – Василиса показала Кощею язык.
– Какая еще мумия? Чего ты несешь?!
– Египетская! Вся в бинтах и в губной помаде-е…
– Да я… я тебя… я… – запыхтел Кощей, яростно сжимая кулаки и наливаясь краской, но вдруг остыл, сделал три глубоких вдоха-выдоха и пробормотал себе под нос. – Я спокоен, я совершенно спокоен… – Промедитировав, Кощей вновь распахнул глаза и разулыбался. – Ну вот, я – снова я.
– Раздвоение личности, что ль? – опять поддела Василиса.
– Спокойствие, только спокойствие, – выдохнул Кощей, скрежеща зубами. – Я вот зачем пришел.
– Про то ты уже спрашивал, – напомнила Василиса.
– Про что же?
– Да про женитьбу. Это я так, на всякий случай. У тебя ведь застарелый старческий маразм.
– Нет, почему?! – не на шутку разобиделся Кощей Бессмертный. – Я пока на память не жалуюсь!
– Ой ли?
– Ну, хватит, – устало произнес Кощей, отерев лицо сухонькой ладошкой. – Я об Иване твоем речь веду.
– Никак сюда идет? – наконец проявила интерес к происходящему Василиса.
– Идет, идет, – буркнул Кощей. – Только вот зачем?
– Как зачем? А меня из плена гнусного вызволять.
– Ты, Василиска, кончай глупости-то молоть. Все по-честному: договор с тобой был?
– Ну, был, – вынуждена была признать Василиса.
– Нарушила?
– Ничего я не нарушала! Это жаба твоя бесчестная накрутила-навертела. Я остаток срока честно отработала.
– О том ведаю, – кивнул Кощей. – Но ты сама подписалась под тем договором. Так что за тобой еще денек оставался.
– День туды, день сюды! Тебе-то чего с этого? Все едино замуж за тебя, козла мумифицированного, не пойду!
– Речь не о том! – наотмашь рубанул рукой Кощей. – Речь об Ивашке твоем: чего ему тут надобно, коли все по-честному?
– А ты никак испужался, козлище старый? – заулыбалась Василиса.
– Кончай меня козлищем обзывать! – взбеленился Кощей Бессмертный. – Неприятно мне.
– А как же тебя еще величать?
– Кощеюшка, например. Коша. А лучше Кошенька.
– Тьфу, гадость какая! – сплюнула в окошко Василиса. – Так и быть, сморчком тебя жухлым звать буду.
– Измываешься все? – Кощей склонил голову вбок, прищурив один глаз, отчего стал похож на сморщенную несвежую картофелину.
– Должна же я как-то развлекаться. Скука у тебя смертная.
– А ты речь-то в сторону не уводи. Отвечай прямо: чего Иван ко мне прется?
– А это ты у него спросишь, когда он придет. И вообще, отпустил бы ты меня подобру-поздорову. На кой я тебе такая противная да вредная сдалась?
– Не могу! – развел руками Кощей. – Даже если б захотел, не могу.
– Это почему ж так?
– А потому ж! Если я один раз договор нарушу, то и любой другой того захочет, и начнется у меня под носом анархия сплошная. А кому расхлебывать опосля?
– Ничего, выхлебаешь, – опять отвернулась к окошку Василиса. Скучно ей стало от пустого разговора.
– Значит, не хочешь Ивашку свово отсендова наладить, восвояси отослать, чтоб на темной стороне не буйствовал, не нарывался.
– Так ведь договор твой, вот ты и налаживай. Только потом не жалуйся да не говори, будто не предупреждали тебя.
– Ну-ну! Ладноть! – надулся Кощей. – Еще поглядим, чья возьмет! – погрозил он кулаком в потолок, порывисто вышел вон и с грохотом хлопнул дверью. – Сморчок… Я тебе покажу сморчка!
Идет по темному коридору, из крупного камня сложенному, в плащ от сквозняка кутается да думает: «Чего к Василиске ходил? Какого рожна от нее хотел?» Мало того ничего не решил, так еще и настроение пуще прежнего себе испортил.
А может, отпустить ее на все четыре стороны – пущай бежит к своему Ивану ненаглядному. Жест доброй воли, так сказать. Да и надоела она хуже горькой редьки со своими шуточками глупыми и прозвищами обидными – все едино замуж за него не пойдет. Но нет, где это видано, чтоб разбойник его высокого положения пленников своих на волю отпущал да Иванов всяких боялся! Не бывать тому!
Но боязно что-то Кощею, точит страх его черную душу, к горлу ледяными руками тянется. С чего бы это? Сам себя пужает, да еще и дочка нервы накручивает, непонятно чего добивается…
И пришла Кощею Бессмертному в голову мысль, дельной показавшаяся: «А напущу-ка я на Ивана слугу свою старуху-Языкишну! Язык у ей ох и противны-ый: заболтает, закрутит, с ума болтовней кого хошь сведет! А уж если с Языкишной Ивашка управится, так и до Дрёмы черед дойдет: усыпит, убаюкает – век Иван спать будет, не проспится. Да только куда ему, болвану неотесанному, с Языкишной-то тягаться!»
Подумал так Кощей и заспешил в тронный зал: не гоже царям слуг в коридоры темные вызывать да шептаться с ними, будто воришки какие сговариваются. Чин по чину все должно быть! А то как же?..
Шли недолго. Иван Царевич в своем состоянии тяжелом даже толком умаяться не успел: три ложбинки прошли, на два холма взобрались, и вышли наконец к ельнику. Остановились.
Глядит Иван Царевич, странный лес какой-то: вроде елки, а всё будто ободранные кем. Снизу, от корней, почитай, по самую верхушку ствол да ветви голые. И только верхушки пышно зеленью покрыты. Близость нечисти так на природе сказалась али ободрал кто, невдомек Ивану. Только спросить у Якова не успел. Пока деревья разглядывал, кузнец покрутил головой и в ельник напрямик вломился. Иван Царевич опять за кузнецом припустил, чтоб из виду не потерять.
– Куда идем, брат Яков? – спрашивает Иван Царевич.
– Туда! – кивает неразговорчивый кузнец.
– А куда туда-то? – никак не отстает Иван Царевич.
– Увидишь.
– Нет, правда?
– К бесовой бабушке, – буркнул Яков.
– Куда-а? – не поверил ушам Иван Царевич, решил, издевается кузнец над ним или отшить хочет, чтоб с вопросами всякими не приставал.
– К бесовой бабушке. Не слыхивал, что ль, про такую?
– Знаешь, как-то не пришлось, – кашлянул в кулак Иван Царевич. – Про чертову слыхал.
– Ну вот. А то бесова!
– Ага, – сказал Иван Царевич и замолк, переваривая сказанное. Непонятно было, шутит кузнец или правду говорит. А вдруг и вправду к этой самой бабушке собрался, да еще с лопатой. Ох, что-то будет!
Поплутав меж деревьев, вышли они на берег лесного озера. Почти идеально круглая чаша исходила туманом, что облаком стелился над водой. Редкий, правда, туман был, видно все да смотреть особо не на что. Озеро как озеро, ничего в нем примечательного, не за что глазу ухватится. Вода чистая, глубоко видать. В воде бороды водорослей колышутся, кувшинки кое-где растут. Пень трухлявый у самого берега торчит, обхвата в два, почитай. Корнями толстыми, кривыми пень тот в воду уходит. Знатный пень. По-своему красивый.
И никого вокруг, ни единой души. Тишь да гладь.
Остановился Яков у самой воды, лопату скинул, на нее рукой оперся, ноги скрестил. Вдаль зрит.
– И чего? – спросил Иван Царевич, спустя не которое время.
– Ага! – крякнул Яков, будто опомнившись, да как пнет каблуком пень. – Эй, так твою растак, выходь!
Скрежетнул пень, покосился чуток, но устоял. Волна крупная по озеру разбежалась, кувшинки на ней запрыгали, камыш редкий зашелестел, заволновался.
– Ты это кому? – уточнил Иван Царевич. Начинало ему казаться, будто не в своем уме кузнец.
– Ей. Им, – отозвался немногословный Яков.
– Кому – им?
– А вона, сам глянь, – дернул подбородком кузнец.
Иван Царевич проследил за взглядом кузнеца и заметил недалече от берега кочку, какой раньше не было. Присмотрелся получше: не кочка то вовсе, а голова беса рогатая. По самые глаза бес в воде сидит, пузыри пускает и гостей незваных взглядом ест.
– Выходь! – махнул Яков бесу ручищей.
Бес всплыл поболе, выставил над водой головку и узкие плечики.
– Чего тебе, кузнец, надобно? – спрашивает. – Почто корягу нашу ломать вздумал?
– Котомку верни!
– Какую еще котомку? Убирайся отсюда, покою от тебя нет! – неистово замолотил бес лапками по воде – злится, значит, страх нагоняет.
– Будет тебе покой, коли вернешь, – гнет свое кузнец.
– Чего привязался? Сказано же: убирайся!
– Значит, не отдашь?
– Нет у меня никакой котомки. На кой мне она?
– А кому не на кой?
– Почем я знаю! Нам твоя котомка без надобности, кузнец.
– Ой ли? А сперли тады зачем?
– Да не пер я ничего. Чего ты спозарани привязался ко мне?
– А кто спер?
– Не знаю! То не я был.
– Ага! Значит, сперли все-таки? – усмехнулся Яков, ловко подловив маленького лгунишку за язык на слове. – Зови того, кто спер!
– Слушай, отстань, а? – взмолился бесенок. – День на дворе, спать нужно. А ты тут шумишь.
– Разве я шумел? – вопросительно глянул кузнец на Ивана Царевича. – Э, не-ет, – покрутил он пальцем. – Это я нашептывал. А коли не будет котомки, так я настоящий шум подыму.
– Твое дело, – пожал плечиками бесенок и зевнул. – Шуми. А я спать пошел, – и скрылся под водой.
Его маленькая тщедушная фигурка мелькнула под водой, взмахивая лапками, и скрылась под корягой.
– Никогда по хорошему не понимают, – вздохнул Яков и протянул лопату Ивану Царевичу. – Подержи-кось.
Иван Царевич принял инструмент, а кузнец неспешно закатал широкие рукава посконной рубахи, приблизился к пню, ухватил его за коренья и ну ворочать из стороны в сторону – воду баламутить. Скрипит пень, треском отдается, того и гляди в труху его Яков изломает.
Шурхнули из-под пня бесы в разные стороны, всплыли и ну гомонить, ругать кузнеца, на чем свет стоит. А тот знай себе пень тягает, волну одну за другой гонит. Бесов так и мотает из стороны в сторону.
И тут показалась из воды еще одна бесовская рожа, сморщенная, противная: пятачком ворочает, рогами трясет, будто корова бодливая.
– Уймись, – говорит, – кузнец! Почто озеро мое взбаламутил? Почто покою не даешь?
– Да вот, – Яков перестал пень трясти, выпрямился, на беса того уставился, – пень мне ваш больно по нраву пришелся. Хочу у дома садик разбить на забугорный манер: прудик там, цветочки и пень ентот как раз к месту придется, по фэншую.
– Ты тут не выражайся. Дама я все-таки!
– Так ты и есть бабка бесовская? Не признал, богатой будешь.
– Мы и так не бедные. А пень в покое оставь, слышь?
– А это как дело повернется.
– Чего тебе надо?
– Сказал же, пень для фэншую трэба.
– А больше тебе ничего не трэба? – передразнила кузнеца бесовская баба.
– Еще самую малость. Место тут больно хорошее, – огляделся по сторонам кузнец и вдохнул полной грудью, плечи расправив. – Надоело мне, понимаешь, на холме жить, как чирь на заду там торчу. Вот решил сюды переехать. Место больно хорошее, здоровое, дышится легко.
– Да где ж ты тут жить-то собрался? В озере, что ль? – хихикнула бесовка, и бесы в лад с ней захихикали, столь уморительной шутка им показалась.
– Что ж я, дурак вовсе? – недобро усмехнулся Яков. – Я ужо все распланировал чин по чину: водичку я спущу, прудик небольшой оставлю – глаз будет радовать. Места много станет. Вон там, – указал он вправо, – дом справлю. Тут – огородик разобью, огурчики с помидорками выращивать стану. Там вона, – палец переметнулся влево, – баньку поставлю у прудика да колесо водяное, шоб меха сами качались, а то умаялся руками их дергать.
– Какое колесо? – перестала давиться смехом бесовка. – Какая еще банька? Чего мелешь, кузнец!
– Знамо, какие. Как у всех людёв.
– А воду, воду-то куда денешь? Черпаком черпать будешь али как? – прищурилась бесовская баба.
