Ксeния Таргулян
Корабль уродов
Он, этот больной, Дриммор «Джек» Вентедель, был тем, кого Леон по мере своих душевных сил привык ненавидеть. Не яростно и буйно, как это делала Вренна (по ее словам), а тихо и отстраненно. Просто если заходила речь о каких-то прославленных мерзавцах, о бессмысленном зле или неоправданной жестокости, Леон обыкновенно с горечью и этой самой тихой ненавистью вспоминал его, Джека.
И вот, он лежит перед ним. На больничной койке, беспомощный, коматозный, терзаемый какой-то невиданной заразой. И это – тот злодей, тот ненавистный враг и убийца, которого Леон помнил четыре года?
Сама абсурдность такого несоответствия затмила Леону глаза, и он не мог понять даже, насколько внешность этого «несчастного» соотносится с внешностью того «чудовища». И уж подавно он не мог понять, что думать по этому поводу и как ко всему этого относиться. Единственное было несомненно: увиденный образ лишил его покоя, и его терзали самые противоречивые чувства – включая вину, злорадство и туманное безразличие.
Тем же вечером, когда палата Джека временно освободилась от наблюдателей, Леон отправился туда и тщательно отснял его состояние. Теперь, медленно просматривая эти кадры и путано размышляя о них и не только, Леон уснул в кресле с камерой в руках.
III
– Джек! Ты очнулся?
Я обвел взглядом потолок, но никого не увидел. Надо было сесть, но я не мог себя заставить. В поле зрения появился Игорь и улыбнулся. Нужно было как-то поздороваться с ним, но разговаривать не хотелось, и я лениво подмигнул.
– Как ты? Ты давно очнулся?
Да, наверно давно, – подумал я. Уже несколько часов созерцаю потолок и не могу заставить себя пошевелиться. Нет, я прекрасно ощущаю все конечности, просто мне чертовски лень. И есть такое впечатление, что попытка встать отнимет у меня столько же сил, сколько у здорового человека – марафонский забег.
Но, видимо, разговаривать всё же придется.
– Нормально, – сказал я и почти не услышал собственного голоса. Осознание собственной слабости вдруг стало остро раздражающим.
За те несколько часов, что я тут провалялся, будучи уже в сознании, я достаточно хорошо вспомнил всё, что мог, и у меня накопились вопросы.
– Как прошло? – пробормотал я.
Игорь сел на кровать.
– Можно сказать… успешно. Правда, Вренна предупредила Мморока, и почти все Вентедели успели выбраться, а это не входило в планы Сказочника, но… а для тебя и это, наверно, хорошая новость, да? – он рассмеялся.
– Почему? – просипел я, имея в виду что-то вроде «почему Сказочнику надо было сжечь Вентеделей? Разве он крутой борец со злом?»
Но Игорь вскинул брови:
– Ну они же типа твои родственники.
Я закатил глаза. Игорь и это истолковал по-своему.
– Ну как знаешь. В общем, почти все они живы и где-то скрываются. Из персонала тоже многие спаслись. В общем, получился на удивление безобидный взрыв. Ни одного кораблиста в зоне Морской Короны с тех пор не замечено. Через несколько часов после Морской Короны подорвали и все остальные Замки.
Я с ужасом уставился на него.
– Все?
– Ну да.
Вот ублюдки, – подумал я, судорожно вспоминая всё, что можно было бы забрать из моего Замка – но уже поздно.
– Всё это было изначально твоей идеей, – задумчиво заметил Игорь, будто в насмешку над моими мыслями. – Похоже, твой план удался.
Я хотел было что-то съязвить в ответ на это, но, во-первых, мне не хватило бы воздуха на длинную фразу, а во-вторых, Игорь смотрел на меня почему-то предельно серьезно, почти печально. Я попытался прочувствовать эти слова – «твой план удался», – но ничего кроме горькой усмешки они не вызывали.
Я словно дал пинка своей больной бешеной собаке, и она побежала по городу, кусая детишек направо и налево. Часть детишек померло, зато всем остальным сделали прививки, и бешенства они больше не боятся. А собака вернулась ко мне домой и издохла у порога, даже не поскулив мне на прощанье. И теперь ко мне приходит социальный работник и говорит: «Наш город больше не боится бешенства, и все благодаря тебе, дружище». А главное, каким-то подсознательным чутьем я-то знаю, что вакцина временная и бесполезная, но молчу, чтоб ни в чём не обвиняли.
– Ладно, – опомнился вдруг Игорь. – Ты наверно голоден, да? Я сейчас чего-нибудь принесу.
Он вышел из комнаты, а я прислушался к ощущениям. Может, я и был голоден, но класть что-то в рот, жевать и глотать точно не хотел. А вот от воды я бы не отказался. Стоило о ней подумать, и я понял, что меня мучает жуткая жажда.
Игорь вернулся с бутылкой воды, парой банок консервов, пластмассовыми приборами, пачкой чипсов, пачкой сигарет и зажигалкой. Курить хотелось тоже, это точно.
Я понял, что пора садиться, но это не помогло. Я продолжал лежать. Игорь тоже понял, что мне пора садиться, и, пока он подтягивал меня выше по кровати, усаживал и облокачивал на подушку, я проклянул мирозданье.
Закончив, он встретил мой взгляд и засмеялся.
– Скажи спасибо, что Вренну не зову – она б тебе еще и колыбельную спела.
«Если бы Вренна суетилась вокруг меня, это по крайней мере можно было бы понять не только как признак моей немощности», – фыркнул я, но сам тут же усомнился в этой мысли.
Игорь дал мне бутылку, и я, достав наконец руки из-под одеяла, принялся жадно пить. У воды был странноватый вкус, и с каждым глотком мне хотелось пить всё больше и больше. Пока внезапно пищевод не воспротивился и не сжался, останавливая последний глоток под самым горлом. Я поперхнулся, судорожно отдал бутылку Игорю и наклонил голову вниз, чувствуя наступающую волну. Меня вырвало свежевыпитой водой, постель мгновенно стала мокрой, а на подушке, не проникая в ткань, остались медленно таять несколько лоскутков голубой слизи.
Я выругался. Получилось даже довольно громко.
– Что это за хрень?
– Тебя всё время, как ты вывалился из Кристалла, этой штукой тошнит, – виновато объяснил Игорь. – Оно… по ходу, залезло в тебя, пока ты залез в него.
– Что за порнография?
– Хе-хе. Из тебя вылилось уже литров десять, мне кажется. Теперь это уже так, остатки.
Я попытался всё это представить, и меня едва не вывернуло опять, теперь уже от отвращения.
Липкая холодная простыня заставила меня собраться с силами, и я вылез из постели – постоял пару секунд, борясь с головокружением, и сел на пол возле кровати.
– Давай поищу полотенце, – вздохнул Игорь и вышел из комнаты.
Я посмотрел на сухой паек, разложившийся на прикроватном столике, испытал секундный приступ аппетита, тут же понял, что меня вывернет от любого веществе в пищеводе – и закурил. Волны никотина сладко заливали изголодавшийся по сигарете организм.
Вскоре вернулся Игорь с полотенцем, а затем, не прошло и получаса, как в палату набилась целая толпа посетителей, пришедших поглазеть на меня внезапно подвижного и говорящего. Я пытался отвечать им и отшучиваться, но от галдежа и духоты, которую они принесли с собой, меня начало мутить, и я с трудом воспринимал смысл их слов. А потом как-то неожиданно стало тихо, и рядом со мной осталась только Вренна.
Я представил себя со стороны – лежу бледный, тощий на полу возле кровати, бормочу что-то, медленно перевожу мутный взгляд туда-сюда – вот она и разогнала всех. Меня снова свело от отвращения к собственной беспомощности.
Вренна меняла постель.
Мне чертовски захотелось остановить ее и прогнать, но это бы только ухудшило мое положение – мало того, что сам о себе позаботиться не могу, так еще и капризничаю.
Она закончила и обернулась ко мне, ожидая, наверно, увидеть, что я без сознания. Наткнулась на мой взгляд, тихий и безумный, и отвела свой.
Всё это было до боли неловко. Мы оба, должно быть, то и дело вспоминали, как я в прошлый раз так валялся, при смерти, а она стояла надо мной, безрадостная и безучастная, точно зная, как именно яд убьет меня. Сейчас я валяюсь если не при смерти, то полуобморочный, и она без понятия, как мне помочь, бегает и суетится вокруг меня, чуть ли не слюнки подтирает, а стоит мне посмотреть на нее – и она притворяется враждебной и безучастной. И самое тупое, что, черт возьми, будь она на моем месте, а я – на ее – так вел бы себя точно так же – точно так же бегал бы вокруг нее и точно так же отводил глаза. Да что же за отношения у нас, нелепые и болезненные! Почему мы не можем обходиться друг с другом как нормальные люди?
– «Как ты себя чувствуешь?» – насмешливо спросил я сам себя и сам себе ответил: – «Гораздо лучше» «Я рада, что ты пришел в себя».
Она зажмурилась и беззвучно рассмеялась. Обернулась ко мне с усмешкой:
– Конечно, давай будем говорить бессмысленные фразы, это же так весело и занимательно.
Я улыбнулся. Она присела рядом и в ответ на мои вопросы стала неспешно рассказывать свою версию произошедшего в Замке.
На протяжении двух следующих дней мне становилось хуже. Я не мог ни есть, ни пить и физически чувствовал, как час от часу мои силы иссякают. При этом я довольно много бодрствовал, не разрешая себе уснуть, и в голове моей крутились самые мрачные мысли. Я думал, что пришло время мне платить за все мои ошибки, что я должен был умереть еще на балу, захлебнуться в кристалле, но мне удалось вывернуться из лап смерти и убежать – но всего на несколько дней, а теперь костлявая вернулась за своей добычей. Я вспоминал все ситуации, когда моей жизни грозила опасность (а их оказалось удивительно много), и говорил себе, что выжил в них только потому, что моя роль в этом мире еще не была сыграна до конца. А теперь, когда я расторг Договор – моя задача выполнена, и я могу и должен умереть.
Всё это время рядом со мной кто-то дежурил, пытался помочь мне – и чаще всего это была Вренна. Иногда я почти не замечал ее, иногда начинал с тихим жаром пересказывать свои мысли, и она пугалась и злилась на мой фатализм, но утешить меня не могла.
Потом я надолго отключился, а когда пришел в себя, то увидел над собой незнакомого человека в очках с непроницаемым выражением лица.
– Лежите, – требовательно сказал он, когда я начал шевелиться. – Я поставил вам капельницы – не двигайте руками. Как ваше самочувствие?
Самочувствие было на удивление приличное.
А не прошло и часа, как начались всяческие врачебные экзекуции, которые сводят на нет любой фатализм и любую философию.
Как вскоре выяснилось, этими экзекуциями, как, собственно, и спасением, я был обязан Якобсу. Впрочем, косвенно.
Мое состояние казалось безнадежным не только мне, но и окружающим. Маясь безысходностью, Якобс позвонил Артуру. Не чтобы поделиться горем – скорее, наоборот: притвориться, что всё в порядке… но разговор мгновенно вышел из-под контроля:
– Господи, да я вам с Джеком тысячу раз звонил! Где вы? Что с вами? Почему вы две недели не брали трубки? Мекс всё твердит, что у нее видения, и вы в беде!
Якобс опешил, замялся. Было бы издевательством сказать, что мы были в Морской Короне за десять минут до взрыва, но всё хорошо, мы успели сбежать, вот только Джек прямо сейчас умирает.
– Да что ты молчишь? Алло!
– Да, я… мы в Штаман-Рейне. Джек болен.
– Чем? Что с ним?
– Не знаю. Никто не знает. Что-то странное.
– Что значит «что-то странное»? Какие симптомы?
И Якобс рассказал всё по порядку, начиная еще со своего проигранного спора с наемниками Мморока. Когда он дошел наконец до симптомов, Артур потребовал, чтобы он повторил их все Мекс, и передал ей трубку. Мекс сосредоточенно выслушала – и разозлилась:
– Что, и это всё? Да я и двух курсов в меде не закончила – и знаю, что тут делать! У вас что, интернета нет? Нельзя прогуглить? У него просто обезвоживание и голод. Нужно ввести глюкозу и раствор соли. У вас там есть врачи?
Покатавшись по городу, в который постепенно возвращалось население, Игорь с подручными раздобыли врача, и то ли наняли, то ли похитили его, чтобы он меня лечил. С помощью элементарной капельницы он за считанные часы поставил меня на ноги, а затем всякими изощренными методами, которых и названия-то вспоминать не хочется, стал постепенно выводить из моего организма остатки кристалла.
Через неделю этот врач заявил, что сделал всё, что в его силах, и безучастным тоном дал мне сотню рекомендаций, кардинально не соответствующих моему образу жизни. И, взяв оплату мелкими купюрами, радостно уехал. Может, мы его пугали, а может, лечить Вентеделя казалось ему чем-то недостойным.
Я всё еще чувствовал себя довольно слабым и боялся съесть лишний кусок мяса, но опасений мое состояние больше не вызывало. Тем временем из нашего убежища приехал Артур, из ревнивой предосторожности оставив Мекс дома, и мы подолгу трепались втроем: я, он и Якобс. Правда, выяснилось, что с ноутбук с моим «летчиком» безвозвратно сгинул, и на минутку мне снова захотелось впасть в депрессивный авитаминоз – но вскоре я решил, что таки отделался малой кровью.
По мере выздоровления, чем больше я убеждался в своей безопасности, тем сильнее меня волновал один странный вопрос. Что происходило с голубой слизью, после того как она расставалась с моим телом? Нет, это не зависимость и не умопомешательство. Это вполне закономерный вопрос. Но я осознавал его нелепость и задавал только тем, кто мог знать, и очень осторожно. Большинство не понимало, о чём я, и я закрывал тему. Потом я спросил Вренну, и она пожала плечами:
– Она уползла. Я видела, как она перебиралась через стенку тазика, как медуза. Ну, это же часть кристалла – она что-то себе думает, хочет.
Я уставился на нее:
– Ты понимаешь?
Вренна встретила мой изумленный взгляд с легким недоумением.
– Не знаю. По-моему, это всё мерзко, и надо забыть.
Я покачал головой.
– Слушай, можешь позвать Артура? Я хотел вам обоим одну вещь рассказать.
Я бы пригласил и Якобса, но не мог избавиться от осторожного недоверия к нему.
Вренна взглянула на меня устало.
– А можно не сейчас, Джек? У меня есть дело.
Я удивился. Неприятно удивился. Что-то в ней изменилось, что-то стало не так после того, как я вернулся из небытия. Уж не разочарована ли она?..
И тут я вспомнил что-то. Перед глазами на секунду всплыло изображение светловолосого человека, стоящего рядом с нею, потом сидящего напротив меня, с ледяными глазами, с раздутыми от бессильного протеста ноздрями. Я крупно видел его лицо – он наклонялся надо мной? И мы, кажется, даже говорили тогда. Я бормотал что-то бессвязное, слышал чей-то голос в ответ. Всё это было приветом из прошлого, всё это что-то значило. Я силился нащупать свои воспоминания внутри воспоминаний, поймать те ощущения – но лицо… я уже вспомнил его. Сейчас, на трезвую голову, я понял и вспомнил достаточно.
– Лени?..
Она раздраженно молчала.
Воспоминания разбивались о мой разум, как волны, накатывая одно за другим, и я не мог укрыться от них. Они шли вперемежку – то старые, с Лени-мальчишкой, над которым я потешался, проверяя свои постановочные способности, то свежие, туманные и болезненные, в которых человек с тем же лицом почему-то лет на десять старше и вызывает уже мой страх.
Была поздняя беспросветная ночь, может даже утро – раннее декабрьское утро, часов пять. Вренна вышла из палаты на несколько минут, измученная, с глазами, тонущими в огромных темных омутах вокруг них, и вернулась с ним, с незнакомцем, как мне показалось. Я был наполовину в сознании – всё видел и слышал, но плохо связывал события между собой и едва ли мог логически мыслить.
Теперь я припоминаю, что Вренна попросила этого «незнакомца» посидеть со мной, потому что она почти сутки не спала и валится с ног, а он… и возразить не успел. Потому что она и не просила толком, а просто сообщила ему, поставила в известность, что идет спать на несколько часов, а он остается тут, на ее месте.
Она вышла, «незнакомец» подошел, встал надо мной, и мы долго молча буравили друг друга взглядами. Если бы это был поединок взглядов, то он бы, несомненно, победил. Потому что меня его вид наполнял ужасом. Я ясно видел, как он достает откуда-нибудь мокрую тряпку, накрывает мне нос и рот – и вот, я беззвучно и беспомощно задыхаюсь, как какой-нибудь недоношенный котенок. Я мог выдумать множество способов тихого и безапелляционного убийства, и взгляд этого человека, неотрывный, безжалостный, не давал мне думать ни о чём другом.
Но хуже всего было, что даже ничего не делая, он может наслаждаться моим ничтожеством и унижением. Меня накрывали, затягивали на секунды бездонные пропасти воспоминаний, я приходил в себя, видел его сидящим напротив, ловил себя на том, что брежу вслух, проклинал всё, снова отключался. А потом его место занял Якобс, и я с облегчением и неосознанной благодарностью уснул.
Теперь я сидел на кровати, и в ушах стояли шаги Вренны и щелчок, с которым за нею закрылась дверь. «Он всё еще здесь? – напряженно думал я, – если он всё еще здесь…» Мысль об этом человеке вызывала во мне злость – обнаженное, раскаленное чувство соперничества, мстительность и ревность. Всё, что было с ним связано, выводило меня из себя. И зачем я тогда оставил его в живых?
Люди | 17
I
С отменным щелчком Леон откупорил четвертую бутылку пива и разлил его по граненым стаканам.
По мере того, как город неохотно оживал, здесь заново открывались бакалеи, и становилось возможно употреблять что-то кроме больничных запасов. Впрочем, Леон не был уверен, что пиво и прилагающиеся к нему разносолы были результатом покупки, а не мародерства.
Легкий хмель пустил свои побеги у него в голове, и теперь разговор клеился легче.
– Слушай, конечно, я не буду говорить, мол, какого черта он поправляется. Он твой друг – да и вообще, это не по-человечески, – Леон отхлебнул из стакана. – Но просто я не понимаю, что она в нем нашла!.. Вот сколько можно вокруг него бегать?
Артур, его пивной собутыльник на этот вечер, усмехнулся и промолчал, посчитав этот вопрос риторическим.
– Она ведь даже – представляешь? – заставляла меня с ним сидеть! Господи… Да я в страшном сне представить такой злой иронии не мог. Я даже не знаю, что было ужасней – подтирать за ним (черт возьми!) или выслушивать его бредни о великой жертве или еще более величайшем предназначении.
– Только после трех стаканов дешевого пива человек может сначала вспомнить, что говорит о твоем друге, а потом начать поливать его грязью, – философски заметил Артур.
– Грязью? По-моему, я очень сдержано выражался. Грязью я поливаю по-другому.
– Ну, разумеется. Я вот только не очень понимаю, за что ты, собственно, так взъелся на него? Ну, помимо ревности, разумеется.
– Я думал, ты знаешь эту историю?
– Как он развел вас с Вренной? Да, разумеется. А ты бы предпочел, чтобы он действительно кого-то из вас убил?
Леона передернуло от снисходительности, сквозившей в голосе этого пижона. Он фыркнул:
– Дело же не в этом.
– А в чем же? – нелепо потягивая пивную пену с края стакана, Артур буравил его черными насмешливыми глазами.
– В том, что он заставил нас поверить в смерть друг друга, – с расстановкой раздраженно разжевал Леон. – Это ведь всё равно что он убил ее для меня, а меня – для нее, понимаешь? Мы абсолютно верили в то, что другого больше нет.
– Я понимаю.
– Пф, – он закатил глаза.
– Пять лет назад, – повествовательным тоном начал Артур, выжимая в осевшее пиво вялую четверть апельсина, – я во второй раз в жизни попал в клинику. Тебя кстати не напрягает общаться с психически неуравновешенным огненным магом? Так вот…
Леон, слышавший от Вренны про «огненную магию», про себя усмехнулся.
– …Дело было в том, что мне – вернее, нам: мне, моим товарищам и моей будущей жене – прислали фотографии и видеозапись. С казнью нашего общего друга. Отвратительно долгая казнь и отвратительно подробная запись с отвратительными комментариями и разглагольствованиями. Автор записи явно наслаждался происходящим – и автор записи явно был сестрой нашего друга. Впрочем, сводной. Никто из нас не усомнился в подлинности записи, и… мы очень горевали, конечно, и винили себя…
Я в ту пору был беглым психом (ничего не изменилось). А поскольку матушка моей невесты считала, что я свел ее дочь с пути истинного, и поскольку она обладала неплохими связями – охотились за мной довольно усердно. Поэтому стоило мне отвлечься на оплакивание друга, как сосредоточенность моя пала, и им удалось меня отловить.
Собственно, я не знаю, зачем рассказываю про психушку, невесту, тещу и прочих – суть, конечно, в той видеозаписи. В общем-то, я выбрался из клиники и пережил еще массу захватывающих приключений, а затем, недавно, несколько месяцев назад, я встретил того самого друга, чью смерть видел собственными глазами. И это была не галлюцинация, не призрак и даже не зомби. Живой и здоровый (ну почти) человек, который также пять лет назад получил всяческие свидетельства и доказательства моей и остальной компании смертей. Разница лишь в том, что незадолго до этого его сестра (та самая, которая сводная, она же единственная) позвонила ему и намекнула, что все фотографии нужно воспринимать как угрозу – серьезную угрозу, но не более того. Всё, что требуется от него, чтобы не допустить воплощения этих фотографий – не водиться с нами и поменьше выходить из дома – ну, может, что-то еще, я точно не знаю. Вот, а звали того нашего друга (и по сей день зовут) Джек Вентедель.
Минуту Леон молчал, переваривая.
– А тебе не приходило в голову, что он сам всё это подстроил? – наконец мрачно спросил он. – Иначе он мог бы позвонить вам, как-то дать знать, что он в порядке.
– А тебе не приходило в голову, что в вашем случае всё подстроила Вренна? – легко и с иронией парировал Артур.
– Ясно, – буркнул Леон.
– А не связался он с нами, я думаю, потому что ему вполне ясно пригрозили на этот счет.
Несколько минут они молча разглядывали стаканы, затем Леон долил в свой остатки пива из бутылки.
– На видео и фотографиях, как я понимаю, – констатировал он, – были другие люди, так. Плюс эффект Кулешова – ты видишь лицо одного человека, потом лежащего на земле каскадера – и думаешь, что на земле лежит тот первый.
– Ну да. Кого сейчас удивишь вымыслом на экране. Спецэффекты, всё такое.
Леон кивнул.
– Спецэффекты плюс эффект любительской камеры – вот и получается иллюзия достоверности, правдоподобный лохотрон.
Они оба хлебнули, и огненный маг довольно причмокнул от получившегося у него апельсинового пива.
– Я вот одного не понимаю, – продолжил Леон, – зачем якобы мучительная казнь, насмешки и комментарии?
– Ну вот этого я тебе уже не могу сказать, – пожал плечами Артур, вполне разделяя недоумение собеседника. – Может, это врожденная вентеделевская жестокость. А может, необходимое звено во всей цепочке, согласно женской логике его сестры. А может, у нее записей более гуманных убийств не было. А может, ей нужно было отчитываться перед старшими, а те давали дополнительные баллы за креативность и артистизм. Я понятия не имею, короче.
Леон невесело усмехнулся.
– И что, ты хочешь сказать, что питаешь к этой даме глубочайшее уважение и благодарность за то, что она никого из вас не убила?
Артур удивился.
– Э, я наверно ничего к ней не питаю – я и не видел ее никогда (ты, кстати, понял, что это мать Вренны?). Я хотел сказать, что это во многом объясняет поступок Джека.
– Мать Вренны? Но она говорила о матери как о милой домашней женщине, совершенно ассимилировавшейся в нормальном мире.
– Что ж, в тихом омуте.
Журналист заковыристо выругался, а волшебник рассмеялся.
– То есть, – продолжал Леон, – ты хочешь сказать, что этот великий страдалец просто повторял за старшей сестрой?
– Посмотрел бы я на тебя, если б тебя засунули в кристалл, – устало, но беззлобно фыркнул Артур.
– Посмотрел бы я на него, если б его потащили на чертову кухню и едва не разделали, – отрезал Леон с открытым раздражением.
– Уж ты бы посмотрел, не сомневаюсь, – Артур осушил стакан. – Я могу рассказать тебе свою версию его мотивов.
– Расскажи.
Артур вздохнул, предчувствуя споры.
– В основе три чувства: ревность, азарт и милосердие.
Он тут же продолжил со свежей энергией, не дав возмущенному Леону себя перебить:
– Ну, можно сказать, «страх мук совести». Вообще, любой порядочный поступок человека можно объяснить как «он боялся чувства вины». «Он вовсе не герой – он трус! Он спасал котят из огня из страха перед муками совести».
Леон рассмеялся, и Артур улыбнулся ему со снисходительной благосклонностью, но тут же спрятал это выражение за своей обычной философской улыбкой.
– Так вот. Скажем, ревность, азарт и совесть. С ревностью всё понятно, азарт тоже в основном уже обговорили – Джеку хотелось испытать свои способности к драматическим постановкам. А еще обойти сестру: ей удался обман за глаза, он же – провел вас напрямую, без помощи объектива. Совесть? С ней всё, в общем-то, тоже довольно просто: он не хотел быть виновным в смерти парня, в которого влюбилась его подопечная. Вот, в общем-то, и всё. Остаются разве что априорные факторы. Априори Вренна не должна была вступать с тобой в отношения, а Джек априори должен был за ней следить и контролировать это. Почему так – нужно спрашивать не у них, и уж тем более не у меня – а вообще непонятно у кого. Меня всегда поражала абсурдность и бестолковость их Правил. Но то, что они пытались их соблюдать – это понятно, это привычка и воспитание. Тут уж, знаешь… скажи спасибо, что Вренна тебя при первой встрече не убила.
Артур выдохнул, с сожалением посмотрел в пустой стакан и облизал пересохшие губы. Леон вызвался сходить еще за парой бутылок, но, едва выйдя в коридор и пройдя несколько метров, он остановился в задумчивости. В голове звучали обрывки фраз. Такой плотный поток важной, но субъективной информации выбил его из колеи. «И почему я не включил диктофон?» – сокрушенно думал он.
Собравшись с силами, он продолжил паломничество за пивом. Мать Вренны – садистка, вдохновлявшая Джека? Что же за грязь в голову лезет, фу. А ведь у нее маленькие дети… Как там Вренна говорила? Он припомнил имена и возраст ребятишек. И тут же перед ним всплыла рожица другого карапуза, а вместе с ним и женщины, баюкающей его на руках. Лени вновь застыл посреди коридора, невольно ежась от обуявшего его острого одиночества. Как давно он не видел их! А ведь она звонит ему, постоянно, а он!..
Он сел на подоконник и с горечью уставился в телефон.
Шесть пропущенных от жены, и это только за сегодня. Он звонил ей два дня назад, наплел что-то неправдоподобное и быстро повесил трубку. Так он делал последние недели. А она, по ту сторону связи – такая покорная, такая грустная, такая доверчивая…
Он смотрел на номер жены, на ее фотографию, и уже который раз почти нажимал кнопку вызова – но в последний момент останавливался, не зная, что сказать.
Мимо прошли двое человек из этой банды террористов-освободителей, подорвавших Замок, и перекинулись парой слов с ним. Леон усмехнулся им вслед. Из них получатся яркие типажи для заметки… Вообще, он попал в обстоятельства, необыкновенно удачные для журналиста. Риск окупился сполна. Это и нужно говорить жене – но если он так скажет, она будет корить его за безрассудство и безответственность и всё так же обижаться из-за его долгого отъезда. Что удивительно, за всё время его отношений с Вренной, она ни разу не заподозрила измену. Это вроде и радовало, и многократно всё упрощало, но вместе с тем заставляло его всё чаще чувствовать себя подлым обманщиком и терзаться по этому поводу.
Он должен вернуться к семье. Он должен уберечь иллюзии жены о его благоверности. Тем более что Вренна… в его голове мелькнуло несколько разрозненных, будоражащих кровь образов – «тем более что Вренна тоже замужем», – закончил мысленную фразу он.
«Нужно поговорить с ней. Прямо сейчас – пойти и…» Леон поник на подоконнике. Воображаемая Вренна хитро и маняще улыбнулась ему и опустила маленький подбородок на сложенные кисти. Он не хотел отступаться от нее. Он не мог полностью разобраться в своих чувствах, не мог понять, что именно привязывает его к этой девушке. Но необходимость отказаться от нее, уступить ее – приводила его в отчаянье.
Может, это просто ущемленная гордость, злая ревнивая горечь. Может, он и без паршивца-Джека оборвал бы эту связь через месяц или два – тем более что Вренна во многом оказалась не той, которую он помнил… но, черт возьми, как пустынно от этих мыслей на душе.
Но разве можно продолжать это? Она и не слышала о верности, он притворяется, что забыл таковую. Свободные отношения? Нет, это не для него.
Красочной карикатурой всплыла сцена их чертова поцелуя. Леон мучительно поморщился, потом вздохнул.
Может, в этом есть и плюс… Ему не придется бросать ее, одинокую и преданную, и страдать, вспоминая ее слезы. У нее есть он, и что бы за загадочные чувства их ни объединяли, сложно придумать более тесную связь…
Леон неохотно слез с подоконника. Нужно пойти к ней. Поговорить… Но сперва он должен сходить за пивом.
II
Ближе к зимним праздникам, Новому Году и Рождеству, Штаман-Рейн начал возрождаться. Сюда постепенно возвращались коренные семьи, привязанные к городу, в темных окнах появлялись огни, оживали некоторые магазины и муниципальные организации.
Утром 17-ого декабря меня вдруг осенило: а ведь Майя училась здесь, в Штаман-Рейне. Я не знаю, где именно располагался ее лицей… но к зиме кораблисты похищали людей уже по всему городу.
Я странно оледенела от этой мысли, медленно села в постели, взяла телефон. Почему я не вспоминала о ней ни разу с тех пор, как заново встретила Лени? Почему вспомнила сейчас?
Я покосилась на Лени. Он спал на боку, подмяв под себя одеяло, и тихо сопел.
Просмотрев список звонков в телефоне, я обнаружила, что наш последний контакт был больше трех месяцев назад… Бездушные цифры и буквы на экране почему-то угнетали меня и вселяли уверенность, что мрачное предчувствие, внезапно меня охватившее, окажется верным.
Я не знала, как это проверить. Ну, то есть, я позвоню ей, и она не возьмет трубку. И что? Это не даст мне никаких ответов. И то же самое, если телефон будет недоступен.
Я остановила громкий вздох, боясь разбудить Лени.
Я чувствовала себя виноватой в ее гибели. Это такая черная ирония. Я, физически убившая сотни человек без каких-либо эмоций и переживаний, теперь корю себя за смерть, к которой и отношения-то не имела. Вот что я могла сделать? Даже если бы мы созванивались каждый день – я ведь и не знала тогда, что в Штаман-рейне настолько опасно. И всё же я остро чувствовала, что подвела эту странную жизнерадостную девочку, что я была в ответе за нее – по крайней мере, в том, что касается Вентеделей и кораблистов, но я проявила, что называется, преступную халатность – попросту забыла об этой своей подопечной, и вот, что из этого вышло.
Я беззвучно выскользнула из-под одеяла, накинула какую-то одежду и вышла в коридор. Без какой-либо надежды я нажала кнопку вызова. Майя ответила на втором же гудке:
