Ксения Еленец
В плену у свободы
Обычный палаточный городок на обычной поляне пригородного леса. Цветастая заплатка на зелёно-коричневом пейзаже. Ничего серого и, признаться, страшного. Так Четвёртая думала ровно три минуты, пока из-за деревьев не хлынули хозяева лагеря.
Безумцы были стремительны и агрессивны, словно дикие осы, обороняющие свой улей. Вирус придавал их телам скорости и выносливости, а единственную слабость – плохую тактику – маскировал тот же безумный напор. Четвёртая успела лишь осознать, как бесполезно строить тактические комбинации, стоя на пути наводнения, когда была сметена и повалена на землю.
Поражение, оглушительно-стремительное, ввело Четвёртую в оцепенение. Она потеряла в море шума и крови способность ориентироваться и связно мыслить, но в одном была уверена железно: в плен взяли не только её. В этом Четвёртая убедилась позже: увидела в прореху палатки вереницу связанных товарищей, уходящих под конвоем прочь от стойбища безумцев.
Почему их увели и почему оставили её, Четвёртая не знала. Можно было спросить. Возможно кто-нибудь – тот же сердобольный Шакал, к примеру – даже ответил бы. Но Четвёртая не хотела впадать даже в мнимую зависимость от доброжелательности кого-то из тюремщиков. К тому же, чувствовать себя сильным волевым солдатом, попавшим в руки врагов проще, когда ты не ешь из этих самых рук.
Четвёртая не ела в обоих смыслах. Через три дня смешки безумцев сменились недовольным рычанием, а еще через день её накормили силком. Четвёртая едва не померла от удушья, подавившись вставшим поперек горла куском пищи. Откашлявшись и отплевавшись, размазывая рукавами формы слезы вперемешку с соплями, Четвёртая решила, что хочет умереть другой смертью. Менее нелепой. С тех пор голодовок она не объявляла.
Через пару недель Четвёртой позволили перемещаться не только по физическим нуждам. Четвёртая жадно впитывала информацию и поминутно жалела, что не умеет рисовать.
Лагерь безумцев напоминал цыганский табор, о котором она узнала здесь же, из запрещённой дома художественной книжки с картинками.
Палаточный городок не был военным укреплением – между цветастыми латаными стенами вовсю носилась детвора, на растянутых повсюду верёвках сохло бельё, в кадках у матерчатых дверей росли цветы.
Охрана, вооруженная и обученная, была, но только для дозора и обороны. В палатке этой охраны и жила Четвёртая.
Конечно, она привыкла к солдатской барачной жизни, – сказывались годы на Базе – но к тому, что ждало её здесь, оказалась не готова.
В учебке их учили аккуратности, пунктуальности и повиновению. Ровно застеленная койка и чистая тумбочка – показатель собранности и душевной дисциплины. Отбой в десять вечера – необходимость, а не блажь руководящего состава. Все кадеты ходили с иголочки – любая прореха на форме грозила карцером.
Безумцы о дисциплине не слышали от слова совсем.
Палатка охраны была захламлённей, чем Городская свалка. Матрацы, служившие охранникам в качестве коек, имели свойство менять своё расположение не реже чем три раза в день. Они ползали с какой-то хаотичной методичностью, то наползая друг на друга, то расползаясь по углам, то сбиваясь в высокую матрацную стену. Эти матрацы были воистину универсальны: они служили чем угодно, от стола картёжников до тренажеров, вот только для своих прямых обязанностей, очевидно, не годились. Иначе, почему после местного отбоя, который наступал для каждого в своё время, храпящие тела оказывались вповалку на полу?
Четвёртая едва не задохнулась от возмущения, когда в одну из первых ночей к ней под бок подкатилась некая не особо трезвая и мертвецки спящая барышня. Подавив желание придушить беззаботную нахалку ножными кандалами, Четвёртая не слишком вежливо выпихала её со своего спального места и до самого утра не сомкнула глаз, опасаясь повторного покушения.
Нахалка, признать, утром была смущена. И, наверное, благодарна за вражеское великодушие, потому что в тот же день яро обороняла Четвёртую от насмешек неразлучников. Нахалка назвалась Спичкой, что вполне органично сочеталось с почти красной растрёпанной шевелюрой, тощим длинным телом и горячим нравом.
Спичка трещала без умолку, ярко жестикулировала и трогала собеседников во время разговора. Её пронзительное чириканье сводило Четвёртую с ума, особенно после того, как её запас блокаторов подошёл к концу. Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что к этому моменту с ума Четвёртую сводило абсолютно все, вплоть до собственной засохшей от грязи и крови формы.
В тот день Четвёртая была готова капитулировать и просить у тюремщиков милости в виде лохани теплой воды, но случай избавил её от этого позора.
Книжки – запрещённые, но, как оказалось, такое манящие – Четвёртая таскала у соседей по палатке без особых зазрений совести. Во-первых, безумцы сами виноваты, что разбрасывают их где попало. Во-вторых, Четвёртая возвращала книги после прочтения. Бросала в ближайшую гору хлама и ждала, пока владелец обнаружит пропажу.
В этот раз под матрацем прятался толстенький роман о тюремном узнике, который захватил Четвёртую настолько, что она совсем перестала спать, ночами поглощая станицу за страницей, подсвечивая себе украденным фонариком. К концу недели вокруг её глаз образовались живописные синяки, и безумцы почуяли неладное.
Во время обеда, когда половина охраны восседала на матрацной горе и рубилась в карты, а вторая половина активно поглощала порции зазевавшихся игроков, Неразлучники отстранились от общего веселья и вперились в Четвёртую одинаково-изучающими взглядами.
– Ласка мутирует в панду, – театральным шепотом продекламировал Овод, привлекая к Четвёртой внимание всей палатки.
– И впрямь, дружище, выглядит она хреново, – с готовностью поддержал Молох, получив в ответ несколько одобрительных возгласов.
Четвёртая выдохнула сквозь зубы почти неслышное ругательство и приготовилась к очередной экзекуции. Первым подорвался Шакал – милосердный отец воинов табора. Цапнув недовольно пискнувшую Четвёртую за подбородок, он повернул её голову к свету и удрученно цокнул языком:
– Правда, синяки под глазами. И бледная до серости.
– Неужели болезнь? – рядом с Шакалом приземлилась Спичка. Трогать Четвёртую она, правда, побоялась, хотя видно было, с каким трудом она сдерживает свои непоседливые передние конечности. – Заразная? Смотри, руки струпьями покрылись. Она умрёт?
– Умру, – не выдержав, злобно выдохнула Четвёртая, отбивая шакалью руку и вскакивая на ноги. – От антисанитарии. Ладно, чёрт с ним, о гуманном обращении с пленными вы не слышали, но самим-то не страшно находиться рядом с человеком, который месяц не мылся?
Спичка ойкнула и покраснела, как умеют только рыжие – мгновенно и до свекольно-яркого цвета. Шакал задумчиво нахмурился. В накрывшей палатку тишине одинокий озадаченный голос прозвучал мощно, как церковный набат:
– Мать честная, она умеет говорить!
Палатка грянула дружным хохотом, а Четвёртая почти явственно услышала треск своей невидимой охранной стены.
Тем же вечером её, под конвоем возбуждённой и неумолкающей Спички, повели к реке. Той же ночью Четвёртая ворочалась на новом матраце, завернутая в ядовито-жёлтую рубаху с чужого плеча и проклинала себя за измену Базе.
Часть 2
Оповещательная система захрипела команду «отбой», ровно в тот момент, когда первогодка-Четвёртая рысцой пересекала тренировочное поле по направлению к спальному бараку.
Звук заставил Четвёртую припасть к земле. Она отчаянно завертела головой, ожидая увидеть злорадствующих инструкторов, но двор был тих и пустынен.
Немного расслабившись, Четвёртая затрусила по прежнему маршруту, стараясь держаться дальше от прожекторов, и так увлеклась поиском теневых зон, что проворонила появление попутчика. Столкновение было неожиданным для обоих. Четвёртую смело с ног и опрокинуло на задницу и теперь она, потирая ушибленное место, настороженно смотрела на второго участника аварии снизу вверх. Тот, не менее удивлённый и напуганный столкновением, первым признал партнёршу по рандеву и облегчённо выдохнул:
– Четвёртая? – дождавшись настороженного кивка, он продолжил. – Это я, Тринадцатый.
Четвёртая снова кивнула, мгновенно успокаиваясь. Тринадцатый – второгодка из соседнего барака. На Базе издавна повелось, что разные группы одного потока друг друга недолюбливают. Эту традицию поддерживают на начальственном уровне, вводя соревновательные мероприятия и умело разжигая вражду прилюдными экзекуциями над проигравшими.
Группа Четвёртой была аутсайдером в потоке перваков. Группа Тринадцатого имела тот же статус среди второгодок. На почве общего горя и почти близкого соседства, группы неплохо ладили между собой.
– Чего припозднилась? – вежливо поинтересовался Тринадцатый, подавая товарке по несчастью руку.
– Тренировалась для пересдачи нормативов, – буркнула Четвёртая, принимая помощь. Помолчав несколько секунд, она поддалась порыву любопытства и поинтересовалась. – А сам?
– В Город бегал. Только тс-с, – Тринадцатый поднес палец к губам и заговорщески подмигнул в ответ на округлившиеся глаза Четвёртой, затем, задумавшись о чём-то, резко помрачнел. – У меня там сестра по приюту осталась. Её на Базу не взяли – слишком хилая – но мы успешно переписываемся третий год подряд. До недавнего времени успешно. Уже месяц мои письма пылятся в нашем передаточном тайнике и их никто не забирает. На вылазку я решился давно, но предпринял её только сегодня ночью. Оказалось, сестра лежит в больнице с обострением какой-то своей хронической фигни. Кстати, её зовут Тринадцатая, забавное совпадение, да?
Четвёртая, которой для полной дезориентации хватило и первой фразы, открыла рот и, не произнеся и звука, захлопнула его обратно.
Тринадцатый оказался полным сумасбродом. Даже не потому, что вёл переписку с человеком Города, и не потому, что удрал с Базы. А потому, что доверил всё это практически незнакомой первогодке из отстающей группы, которая, чтобы выслужиться и выбить баллы, может запросто заложить Тринадцатого вместе с его болезной тёзкой. Едва сформулировав эту мысль, Четвёртая тут же её изложила и замерла, в ожидании реакции.
Она ждала чего угодно: просьб, угроз, шантажа, но Тринадцатый улыбнулся открыто и беззащитно и ответил:
– Почему-то мне кажется, что ты будешь молчать.
Четвёртой так не казалось. Ровно до этой обезоруживающе-наивной фразы.
– Ты в курсе, что ты не слишком нормальный? – хмуро поинтересовалась она, уже зная, что к инструкторам с этой историей не пойдет.
– Знаю, – очень серьезно кивнул Тринадцатый и, ухватив Четвёртую за рукав формы, потянул в сторону бараков. – Но давай обсудим это в другой раз и, желательно, до отбоя.
Четвёртая покорно поползла на буксире, ещё не зная, что этой ночью обрела первого настоящего друга.
Всю ночь ей снилась решётка, с двух сторон которой прыгали, набрасываясь на неподатливые прутья, две цифры тринадцать.
***
С момента срыва и примерки вражеской канареечной рубахи, стена между Четвёртой и безумцами рухнула. Не по вине Четвёртой, нет. Та всеми силами пыталась вернуть отношения «злобные пленители – несломленная пленница» в прежнее русло, но Спичку желания Четвёртой не интересовали от слова совсем. Она оказалась настолько прилипучей и бестактной особой, что спустя катастрофически короткое время Четвёртая обнаружила себя обложенной, словно дикий зверь, этой упрямой красноголовой охотницей.
Вещи Спички обнаруживались под матрацем Четвёртой, под её подушкой, да что там темнить, на самой Четвёртой. Рыжая грива не мелькала в поле зрения только тогда, когда сердобольный Шакал назначал подчинённой дежурство. Просыпаясь, Четвёртая первым делом, уже привычно, спихивала со своего матраца Спичкину тушку.
Ключи от ножных кандалов тоже хранились у Спички. Четвёртая полагала, что та выклянчила их у Шакала, хотя сама рыжая утверждала, что её наградили этой почётной побрякушкой за какие-то великие заслуги.
В какой-то момент Спичка нашла под матрацем Четвёртой заветный томик. И, разумеется, громко и чётко восхитилась его сходством с её потерянной книжкой. Четвёртая побурела под взглядами соседей и, едва контролируя срывающийся голос, заявила, что нашла книгу на полу и вообще, нечего разбрасываться своими вещами. Спичка смущенно поскребла в затылке, но тут же забыв о своей провинности, начала выпытывать, понравился ли роман Четвёртой. Та пыталась брыкаться и огрызаться, но не отвечать Спичке на интересующие её вопросы в этом лагере умели лишь четыре человека – Неразлучники, Шакал и Бес. О последнем Четвёртой прожужжали все уши, но увидеть его так и не довелось.
