Константин Викторович Еланцев
Во власти Золотого Бога
– Кричи, зверёк, кричи! – шепчет Степаныч, ускоряя шаг к стоящей на просёлочной дороге машине. Потом, подняв к небу голову, добавляет:
– Снег – это хорошо! Снег – это вовремя!
Выстрел
Храбрость, отвага, подвиг…. Эти понятия неотделимы от жизни, потому что каждому из нас когда-то приходилось переступать через страх, через дрожь в коленках, через желание «проснуться вдруг», и всё образуется само-собой.
А у животных?
Однажды в палатке я слышал разговор охотников. Они сидели возле костра, курили, и каждый рассказывал истории из своей жизни. Через брезент доносились их голоса. Я почти, было, заснул, когда сквозь дремоту один рассказ привлёк моё внимание.
«…Долго соболёк кружил меня. А потом ушёл. Как сквозь землю провалился! Я, естественно, расстроенный иду, ружьё на плече. Выхожу на поляну – мать моя! Олениха!
Я встал, потихоньку ружьё с плеча снимаю. Понимаю, что не видит она меня, потому что куда-то на кусты смотрит. Уже и прицелился, было, да шум из кустов тех раздался, и на поляну олень выскочил.
Вот он-то меня увидел!
И смотрю, как он, не отводя от меня взгляда, олениху загораживает от выстрела! Не мигая так, перекрывает сектор обстрела. Загородил её, и застыл.
А я в прицеле теперь уже его держу и понимаю, что нельзя стрелять, не по-честному это. Ведь он на себя огонь принимает!
Только палец сам на курок нажался. Я только потом это понял, когда выстрел прозвучал. Звонкий выстрел, противный…
Олениха сразу через кусты бросилась. Да я на неё уже и внимания не обращал, к оленю побежал!
Подбежал, ружьё бросил, на коленки упал. Только он уже не живой был. И слеза в глазу блестела…. Поверьте, мужики, сколько потом не охотился, а слеза того оленя до сих пор перед глазами.»
… Они ещё долго что-то рассказывали, коротая время у костра, но я уже их не слушал. Лежал и думал. Какой же отвагой должно было обладать это животное, видя направленный на подругу оружейный ствол, чтобы пожертвовать собой! Наверняка зная, что это его последние мгновения жизни.
И каким бессердечным должен быть человек, видя такое бесстрашие, сделать непоправимый выстрел!
Мне противно выражение «человек – хозяин природы». Мы, люди, рождаемся с одинаковыми сердцами. Говорят, и на внешний вид они неотличимы друг от друга. Но тогда почему в одном сердце живёт отвага, в другом трусость, в одном благородство, в другом подлость…
А у животных?
ВОЛК
…Это был старый волк, опытный и хитрый. Со впалыми боками и отвислой нижней губой. Когда-то в схватке соперник схватил зубами его пасть и он, понимая ничтожность своих шансов на победу, из последних сил рванул в сторону головой. Противник опешил, споткнулся на передние лапы. Это стоило ему жизни. А он, вожак стаи, стоял над побеждённым врагом, и кровь капала с его оторванной губы на жухлую желтеющую траву.
И вот сейчас он стоял на поляне, окружённый своей стаей, и молча смотрел на неё. Молодые волки жались к своим взрослым собратьям, волчицы подрагивали боками, смотря ему прямо в глаза.
Волчицы.... Когда-то у него тоже была своя волчица. Молодая, сочная. Он, наверно, любил её. По-своему. По-волчьи. Но он был вожаком и обязан был быть холодным и невозмутимым. Никто не мог видеть его слабости и его чувств.
Лишь однажды волк плакал своими волчьими слезами. И выл. Несколько суток.
Тогда люди делали загон, а он, раненый и уставший, только привёл свою стаю с охоты. Стая металась из стороны в сторону. И вдруг его волчица метнулась на человеческие голоса! Он не видел, что там происходило. Слышны были крики, выстрелы и хруст сломанных веток. Голоса удалялись, и потом всё стихло. А он и притихшая стая всё ещё стояли в каком-то непонятном оцепенении, с трудом понимая происходящее.
…Волк нашёл её у ручья. Она лежала, уткнувшись мордой в воду, с разорванным боком, со сбитыми в кровь лапами. Вот тогда он завыл. Страшно. Протяжно.
Стая в страхе бродила несколько суток по округе и слышала вой одинокого волка, наполненного болью и обидой.
У него так и не было волчат. И волчиц у него больше не было.
Сейчас их снова обложили. Уже слышалось бряцанье ружей и крики охотников. Уже доносился человеческий запах, и стая молча смотрела на него.
Он обвёл её взглядом и вдруг встретился глазами с молодым волком.
"Надо!"– говорили одни глаза.
"Понял!"– говорили другие.
Мотнув головой, старый волк бросился в сторону. Он не видел охотников, только как-то совсем небольно обожгло бок, и его с силой бросило на землю. Но он вскочил и, как когда-то его подруга, метнулся через кусты. На этот раз больно ударило по хребту, а он по инерции продолжал бежать.
Выскочил на просёлочную дорогу. Здесь силы стали покидать его. Волк завалился на бок, тяжело дыша, и, высунув язык, жадно хватал пастью знойный горячий воздух.
…Он видел, как уходила его стая. На поле мелькали волчьи спины ,а впереди бежал тот, молодой."Вожак!"– мелькнуло в мутнеющем сознании.
К нему подходили люди, смеясь и дымя сигаретами. Старый волк посмотрел вслед спасённой стае и спокойно положил голову на холодеющие лапы…
"И умирая, в небо улетая,
Уже без боли, молча и моля,
Увидел он – уходит волчья стая,
Прыжками через хлебные поля…"
По имени жизнь…
Почему люди в поездах становятся откровенными? Где-то прочитал, что так происходит потому, что собеседники знают: они никогда больше не встретятся. Поэтому вряд ли кто будет проверять истории, рассказанные под стук колёс, под храп какого-нибудь пассажира с соседней полки или хныканье ребёнка из соседнего купе. И совсем уж завораживают ночью огни проносящихся мимо станций и посёлков!
Напротив меня мужчина лет пятидесяти. На нижней полке, отвернувшись к стене, спит женщина. Мужчина, бережно поправив на ней покрывало, сидит рядом, приютившись на самом краю. Я кивком показываю ему: садись, мол, возле меня, рядом, но он отрицательно машет головой и, положив руки на столик, внимательно смотрит в окно.
Спать пока не хочется. Вчера отоспался у друга, бездельничая весь день. Поэтому я внимательно присматриваюсь к своему безмолвному собеседнику, который за два часа нашего вынужденного соседства не произнёс ещё ни одного слова.
Я вздыхаю и отправляюсь в тамбур покурить. (Тогда ещё в поездах курить разрешалось.) Знаю, чувствую, что сосед обязательно выйдет следом, потому что почувствовал я в его сердце какую-то тяжесть, разглядел в тёмном вагоне потаённую тоску в глазах, печаль…
Протянув ему зажигалку, отворачиваюсь к окну.
– Тебя как зовут? – мужчина глубоко затягивается и медленно выпускает из ноздрей дым.
– Георгий.
– А я Фёдор. Такое вот имя дурацкое родители дали!
– Ну почему же дурацкое?– я удивлённо смотрю ему в глаза,– Имя как имя!
Фёдор усмехается и снова глубоко затягивается сигаретой. Немного колеблется.
– Ты писатель? Я, кажется, знаю тебя. Волжский? Георгий Волжский.
– Ну да.
– Читал Ваши книги. Очень они мне нравятся! Извините!– Фёдор переходит на «вы».– Всё гадал, а теперь вижу.
–Ладно тебе, давай на «ты»! Мы примерно ровесники, да и знакомимся в интересной обстановке!
– Да уж…
Мы закуриваем ещё по одной. Дымим нещадно, наполняя тамбур сизой едкой завесой. Благо, все спят, и ворчать на нас некому!
– Ты веришь в любовь?– приблизив ко мне своё лицо, внезапно спрашивает Фёдор.
– Конечно.
– А если это чужая жена?
– Как это?– мне становится интересно.
– Хочешь, историю расскажу? Может, напишешь чего-нибудь… Только имя моё не вспоминай, не надо!– он внимательно смотрит на меня и ждёт ответа.
Я утвердительно киваю.
– Представь: жил себе человек. Город большой, квартира красивая. На работе ценили так, что начальство чуть ли в рот не заглядывало. Специалист, одним словом! И семья у него вроде бы положительная. По выходным за город выезжали на своей машине. От друзей отбоя не было! Словом, замечательная жизнь! В достатке! Живи и радуйся!
– Ну и…
– Однажды вот так же в поезде встретил этот человек ЕЁ!
Фёдор вдруг опускает глаза, но продолжает рассказ:
– Просто сел рядом и… замер. Слова сказать не может, а смотрит и всё! Как земля перевернулась с ног на голову!
– Это она, там в вагоне?
Фёдор не отвечает на мой вопрос.
– Знаешь, сколько она со мной вынесла? То ли вину за собой чувствую, то ли грех… Она ведь не привыкла к такой жизни. У неё и муж из небедных, и дети с положением! А я что? В общем, считай, в том вагоне новая семья сложилась! Хотя…
– Что?
– Она до сих пор чужой женой числится, так вот!
– Но ведь развестись можно!
– Это тебе кажется, что всё так просто… Я-то развёлся, ни разу не пожалев об этом! С ней другая ситуация…. Понимаешь, муж у неё за границей, ему никак разводиться нельзя. Вот она и жалеет его, наверно. Написала ему, рассказала всё. Не знаю уж, как он там перенёс всё это, а только дети от неё отвернулись. Ни звонят, ни пишут…. А мне главное – чтобы рядом была! Что б видеть мог её каждый день, за руку держать…
Я, ошарашенный этим откровением, вынимаю очередную сигарету. Фёдору протягиваю тоже.
– Знаешь,– вагон сильно качает, и огонёк пляшет прямо перед моими глазами, – всё время мечтаю, что когда-нибудь закончатся наши мытарства, и мы вернёмся в свой дом, который построю своими руками. Красивый, уютный!
Мы ведь с ней и от бандитов бегали, и чуть не замёрзли на Севере! Может, и жив потому, что Надюшка всё время рядом. И нельзя мне расслабляться, что б ненароком не осталась она в одиночестве, без защиты!
И ещё…знаешь, Волжский, трудно начинать, когда тебе за пятьдесят!
– А сейчас куда?
– На Дальний Восток… Может, там найдётся нам место под солнцем. Руки специалиста везде ведь нужны, правда?
– Конечно…
– Ладно, спать пора… Вторые сутки не сплю, всё думаю.
– Давно вы?
– Давно…. Пятый год пошёл, а всё как первые дни вместе! Только вот до сих пор ни кола, ни двора. За что не возьмусь – всё из руки валится! Может, во мне дело, Волжский? Только одно знаю: Надюшка и жизнь – это для меня одно и то же…. Так вот!
Фёдор ушёл в вагон, а я, смяв выкуренную пачку, всё пытаюсь разобраться в поступках и зигзагах судьбы этих людей. Где правда, где вымысел – вряд ли когда придётся мне разгадать. Но вот очередную человеческую трагедию я уже знаю. Хотя, трагедию ли?
Вернувшись в вагон, долго смотрю на Фёдора, который, положив голову на сплетённые на столе руки, крепко спит. Мне становится даже завидно, потому что даже здесь он остаётся верным стражником своего так поздно встреченного счастья, свой Надюшки…
И в этих скупых его фразах, отрывочных и, порой недосказанных, я вижу всю их жизнь, странную и непонятную, но в которой присутствует самое главное – любовь… Я так и не увидел лица этой женщины. Наверное, красивое.
На горе или на радость, но ведь для чего-то встретились эти два человека?!
Через полчаса я выхожу в небольшом уральском городке, и мы никогда больше не встретимся.
Подарок сыну
…Вагон мерно покачивался и убаюкивающе постукивал на рельсах. Вадим стоял в тамбуре, уткнувшись лбом в стекло. Темнело. За окном мелькали и исчезали какие-то разъезды и полустанки, названия которых знали лишь железнодорожники, работающие на этих участках.
А мысли кружились и улетали в далёкое прошлое, напоминая о прошедшей жизни. О днях, может, радостных, может, не очень, но уже состоявшихся, которые никогда не сможешь вычеркнуть из своей памяти. Всего два дня назад Вадим узнал, что у него есть сын. Маленький, всего месяц от роду.
Тогда вернулся из отпуска приятель, живший в небольшом волжском городке. Он, как и Вадим, работал в экспедиции водителем вездехода. По десять месяцев в году скитался по буровым, но каждый год исправно ездил в отпуск домой, набирая подарки подрастающим ребятишкам. Покупал и жене: то духи, то модные сумочки на застёжках, то ещё что-нибудь…
– Слушай, что ты, как бука одинокий, в тайге пропадаешь. Со мной поехали, людей посмотришь, себя покажешь! Такую жену тебе найдём! Забросишь эти скитания, жить начнёшь!
Тогда Вадим согласился. Действительно, что его держит? Место? Деньги? Да денег у него уже столько, что пора в мешок складывать! Тратиться в тайге негде, магазинов нет. Водку он на дух не переносил, а одежды хватало рабочей. Постирал сменную, вот и местный щёголь, таёжный!
…Похолодало. Вадим зашёл в купе и улёгся на свою верхнюю полку. Попахивало перегаром. Значит, уже приложились соседи-нефтяники, обмывая удачное возвращение домой. Трое суток в пути. Сутки гулять, сутки отходить, а на родной перрон ступишь свежий, пахнущий ароматом дорогого одеколона.
Тогда съездил Вадим с приятелем в его город. Запомнилось счастливое лицо жены приятеля, суету детей, которые норовили залезть к нему на руки. Запомнились радостные лица, когда подарки перекочёвывали из чемодана на стол и быстро исчезали в укромные уголки квартиры, схваченные детскими ручонками.
А вечером, когда уже накрыт был стол, когда приятель с женой вернулись после недолгого отсутствия из спальни, в дверь квартиры позвонили. Вадим, конечно, догадался кто это звонил. Не зря жена приятеля весь день названивала кому-то по телефону.
Вошла женщина. Среднего роста, чернявая, с грустными глазами. С пакетиком в руках.
Наверно, вечер удался. Какая-то удивительная музыка кружила голову, алкоголь, который Вадим впервые в жизни употребил в таком количестве, требовал решительных действий. Вадим танцевал и дурачился, рассказывал анекдоты и с удовольствием смотрел на свою партнёршу, силясь вспомнить, как же её зовут.
А утром, проснувшись в спальне, увидел свою мятую постель, одеяло сброшенное на пол, открытое настежь окно. Болела голова. Натянув трусы и кое как отыскав брюки, вышел на кухню, где обнаружил написанную приятелем записку.
"Старик! Ну ты умница! Залезь в холодильник, там есть всё! Мы смотаемся в деревню к тёще денька на два. А ты не скучай! Теперь есть с кем не скучать! Пока!"
Странно, но Вадим так и не вспомнил имя этой чернявой! Силился, а вспомнить не мог. Наверняка знакомились ведь!
…Нефтяники храпели, бормотали какие-то непонятные фразы, а Вадим мысленно возвращался в тот день, когда решил сразу же уехать от приятеля. Он вспомнил, как быстро упаковал свою небольшую сумку, как оставил ключи от квартиры соседям и на такси ринулся на вокзал. Ему почему-то было очень стыдно. За себя пьяного, за чернявую, которая пришла сама к незнакомому мужчине, за своё развязное поведение. Даже за смятую постель.
Приятель приехал на базу, хитро улыбаясь. На расспросы Вадима только смеялся, отшучивался ничего не значащими фразами.
Потом жизнь вошла в привычную колею. Потянулись будничные дни, месяцы. Почти забылась поездка.
Приятель уехал в очередной отпуск, пожелав Вадиму удачи. А потом вдруг позвонил, спросив, помнит ли Вадим свою знакомую, что была в гостях в прошлый приезд?
– Конечно, помню!– буркнул Вадим, в очередной раз постеснявшись спросить её имя.
– Так ты приезжай, старик! Бери отпуск и приезжай! Сын у тебя! Родила она!
…Вадим соскочил с полки, набросил на плечи лёгкую куртку и снова вышел в тамбур. За стеклом светало. Всё так же проносились мимо незнакомые места. Но уже виделись очертания небольших станций. Уже шла степь, и на горизонте появилась тоненькая полоска утренней зари. Наступало утро.
Отпуск Вадим оформил быстро. Благо имел много неиспользованных дней, оставшихся с прошлого раза, купил билет.
А потом вспомнил. Подарок!
Он метался по районному городку. Почему-то хотелось коня, на деревянной дощечке, с колёсиками. Как у него когда-то в детстве! Упрашивал продавцов поискать, ездил на базы.
–Ты что, мужик?! Да таких коней уже лет двадцать, как на свете не сыщешь!!!
Купил современных мишек, машинок разных…
…Скоро город. Там его не ждут, но там сын, к которому он ехал. Не хотелось думать о чернявой, хотя знал, что его примут. Знал и то, что при желании может остаться насовсем. Чувствовал.
Но было почему-то немного грустно. Ведь главный подарок сыну он так и не купил…
Пацаны
…Есть поступки, за которые испытываешь чувство стыда, но которые уже никогда не сможешь исправить.
Это детские поступки.
Молодые сейчас уже не знают, что сразу за больницей, по дороге на Ясачный, стоял старый амбар. Он был, как мне казалось, настолько старым, что от него исходил запах трухлявости и стариковского спокойствия. Часто, направляясь к бабушке на Советскую, я старался пройти мимо него быстрее, испытывая чувство робости.
А за этим амбаром, там, где сейчас стоят коттеджи, расстилалось бескрайнее море кукурузного поля. На рубеже семидесятых такие поля дружно шумели по всей стране.
Мы часто бегали за початками. Важны были не эти злаки, важен был сам процесс.
Витька Поспелов, Лёшка Егоров, Вовка Парамонов…Ребята, вы помните то замечательное время, когда на нас с улюлюканьем летел на тарантасе конный объездчик, а мы с восторгом, даже что-то прокричав в ответ, ныряли в эту спасительную зелень, зная, что не догнать взрослому человеку быстрых и бесстрашных местных ребятишек!
Мы набивали недозрелыми початками за пазухи своих рубашек, осторожно пробирались к своим домам, умудряясь по дороге ломать эти початки на несколько частей и бросали ими друг в друга.
На тех же полях мы дразнили местного сторожа, дядю Ваню Ломакина, нарочно подходя очень близко, а потом бросались врассыпную, и только наши спины мелькали среди высоких стеблей. Отбежав, мы приседали на корточки и, затаившись, ждали когда сторожу надоест нас искать, когда он от безысходности махнёт рукой и, опустив голову, побредёт в свою сторожку.
Дядя Ваня, прости нас, несмышлёнышей!
Я часто вспоминаю это детский кураж, за которым скрывалась бравада, о которой мы взахлёб рассказывали в кругу своих друзей.
Старый человек, вероятно, контуженный. Может, он не обижался на нас?
Или Серёжа Григага…. Этот больной мальчик-даун часто ходил по нашей улице. Он не умел членораздельно говорить, только мычал и кричал «га-га». Не меняясь, он оставался в одном возрасте постоянно. По-крайней мере, другим я его не помню. Взрослые его жалели, давали в руки то еду, то монетки. А мы, пацаны, с детской бессердечностью отнимали у него всё это, втаптывая в землю босыми ногами, и дразнили, дразнили…
Почему дети так жестоки? Почему в детских сердцах уживаются жалость и жестокость, страх и бесстрашие? Потом, уже вдалеке от дома, я узнал, что кто-то зимой облил Григагу холодной водой. Он простудился и умер. Сколько лет ему было?
Ты тоже прости, Серёжа!
…Когда над крышами новых домов блеснёт первый утренний луч, когда по асфальту сызганских улиц пробежит ватага восторженных ребятишек, я знаю, что где-то рядом несётся и моё бесшабашное детство!
Воспоминание о детстве
Все мы родом из детства…Точнее этой фразы вряд ли можно придумать! Мы вышли оттуда, ещё не зная, куда поведёт нас судьба, какие испытания готовит жизнь. И, может, поэтому шагали в неё смело, с гордо поднятой головой, уверенные, что нам по – плечу все великие и важные дела. Наивные, смешные.
Мы хотели казаться взрослыми, ещё не понимая, что самое лучшее и светлое уже позади!
Детство нельзя сравнить ни с юностью, ни с молодостью. В них тоже есть свои прелести, но детство отличается тем, что ты ещё не думаешь о будущем.
Детство просто есть, оно для тебя бесконечно и никогда не закончится! А потом вдруг замечаешь, что тебе перестали нравиться детские игрушки и очень хочется велосипед.
О, как я любил ездить на нём по лужам!
Однажды отец пришёл домой с работы. Усталый, красивый и добрый человек! Подвыпивший, он молча сидел на табурете и смотрел на меня. В свои десять лет я не понимал его взгляда, просто сидел на диване и болтал ногами. Он вдруг вздрогнул, махнул рукой:
– Сын, в магазине велосипеды есть?
– Есть! – я грустно вздохнул,– сегодня с Толькой смотрели. «Урал» завезли…Дорого, тридцать рублей!
А отец достал из кармана скомканные купюры, долго их разглядывал.
Подал мне несколько бумажек и уверенно сказал:
– Беги за своим «Уралом»!
Кто хоть раз покупал в детстве велосипед, поймёт мои чувства!
Сейчас трудно вспомнить первые часы моего счастья! Помнится только, как отец подтягивал все болтики и гаечки , как подгонял под меня сиденье и руль!
Лужи, лужи…. Сколько велосипедных колёс пронеслось через вас?!
Сколько босых ребячьих ног разбрызгивали вашу воду?!
Вечером мама немного поворчала на отца, но видя мою чумазую и счастливую мордочку, тоже махнула рукой :
– Транжиры!
Детство…. Сейчас почти не верится, что хлеб тоже был по лимиту, и его выдавали по две булки в руки: чёрную и белую…
Я бежал в булочный киоск с авоськой, стоял в очереди, почти засыпая, и мне хотелось плакать! Ну как было объяснить, что взрослые в это время уже выходили из дома, чтобы прошагать дальний путь на свою работу.
Придя домой, я переодевался, брал портфель и брёл в школу.
В детстве всё почему-то красочнее и красивее. Разве можно забыть майских жуков?! Сейчас всё это кажется далёким и фантастичным, но тогда прилёт этих жуков считался поселковым праздником. Это была замечательная картина, милая детскому сердцу. Когда все, взрослые и дети, выходили на гору при заходе солнца.
Визг, крики, смех…. Летит здоровенный дядька с фуражкой в руках! Девчушка с содранными коленками, не дотянувшись сачком до улетающего жука, всхлипывая, останавливается и ударяется в рёв! Тётки, сначала сдержанно наблюдающие за происходящим, тоже не выдерживают и бегут, сбивая снятыми косынками летящих насекомых.
Это трудно забыть. И это тоже моё детство! Для чего ловили жуков?
Кто-то говорил, что крылышки принимают в аптеку по несколько копеек за пару. Не знаю, правда ли? Только каждый из нас приносил в школу спичечные коробки, которые шуршали, скребли, жужжали…
– Дай самца?
– Ага, разогнался! Ловить надо было!
Проходил май, наступало лето. Две речки, Тумайка и Сызганка, окружавшие посёлок со всех сторон, притягивали всех своими прохладными водами. На выходные взрослые со своими чадами выходили на их берега. И это тоже был праздник!
Что уж тут говорить о нас, пацанье?! Прыгали со всего, с чего можно, не боясь ни омутов, ни мелководий. Купались до дрожи, до мурашек и так не хотелось идти домой. Но ведь каникулы! Такие ежедневные праздники бывают только летом!
…Однажды я услышал возле дома звук мотора. Выскочил на крыльцо и обмер. Мотоцикл!
– Вот, купил!– довольный отец протирал тряпочкой чёрный, блестящий на солнце, ИЖ-56. Это был вполне современный мотоцикл. Тогда все ездили на ИЖ-49, а здесь модная техника!
Родители часто после работы уезжали на нём – то в гости, то просто покататься. Как я завидовал им своим детским сердечком!
Но настал день, когда отец и мне разрешил сесть за руль.
– Вот газ, вот рычаг скоростей, вот сцепление! – наставлял он меня в первом самостоятельном выезде. Я волновался , поскольку ноги мои едва доставали до подножек, а вес мотоцикла в разы превышал мой собственный. И всё – таки я поехал! Это тоже было счастье, детское, наивное, но как же я его чувствовал!
Однажды младшая сестрёнка попросила прокатить её. Я, естественно, как старший брат и опытный мотоциклист, наставлял её, как надо держаться за дужку. И мы поехали!
Делаю один круг за посёлком, второй. А потом, на третьем круге, слышу явственно детский плач. Подъезжаю, ба! Это сестрёнка сидит на земле и плачет!
Потом разобрались, что на втором круге, подпрыгнув на кочке, она слетела с мотоцикла. Я же, не заметив потерю, продолжил движение. Она сидела и ревела. А я, сидя на мотоцикле, с трудом удерживал его в вертикальном положении. Успокоил сестру, и мы договорились, что она ничего не расскажет родителям, потому что отец больше не разрешит мне кататься, а сестрёнка уже никогда не сможет выехать со мной за посёлок!
…Когда наступает отрочество и юность, мы забываем о детстве. Оно прячется где-то в уголке нашей памяти и старается иногда напомнить о себе. Но мы живём уже другим, живём настоящим, и нет в этом времени нам дела до бывших мальчиков и девочек, старших взрослыми людьми. А потом вдруг встрепенётся однажды жаворонком в груди, пахнёт васильковым запахом в самое сердце, и затоскует душа, возвращаясь в то время, когда не было ни страха перед будущим, ни воспоминаний о прошлом.
Были молодыми мама и папа, была солнечная улица со скрипучими калитками, были друзья из соседних домов.
Было детство, которое впоследствии вернётся щемящим чувством утерянного навсегда…
