Константин Николаевич Леонтьев
Кто правее?
– Вы, греки, имели дар благоустроить впервые Церковь; но никогда не могли создать сильного государства; мы, русские, не оказались способными к религиозному созиданию, но зато создали великое государство. Надо соединить эти способности, и плод будет великий.
Разве это не то же самое, что я всегда говорил? Разве это не тот же самый «византизм» будущего, о котором идет у меня речь?
Я полагаю, что г-н Астафьев не забыл этих слов своих и не станет от них отрекаться, как и я не отрекаюсь от выражения моего «вексельная честность».
Замечу только, кстати, что я не хотел этим вовсе сказать, будто такая честность дурна, а только, что она недостаточна; и, пожалуй, еще и то, что отсутствие ее может быть извинительно в некоторых особенно широких или истинно художественных натурах; ибо таким натурам есть чем вознаградить других людей за подобный недостаток. Что касается до приложения этой мысли к русскому народу, и в особенности к русским простолюдинам нашего времени, то у них эта «вексельная честность» до того уж слаба и нерасположение их исполнять в точности обязанности и договоры свои до того у ж велико, что им поприбавить этого рода честности прямо необходимо, даже и путем самым принудительным (сословно-неравенственным).
Один из весьма известных{45} писателей наших (и в то же время опытный хозяин и богатый помещик), говоря однажды о взглядах Аксакова, выразился так: «Вот Аксаков говорит все о «внутренней правде», присущей русскому человеку, и о том, что за внешней правдой он не гонится и договора не признает. А я скажу, если он не признает договора и внешней правды не любит, так надо за это сечь!»
Это к слову, чтобы не подумали, что я безусловный порицатель этой «вексельной честности».
«Quod licet Jovi, non licet bovi!»{46}
Иное дело, если Байрон, Рудин или даже какой-нибудь особенно даровитый кольцовский лихач-кудрявич простого звания будут неаккуратны в мелких обязанностях. Но когда станут точно так же вести себя целые десятки тысяч обыкновенных людей, то это станет нестерпимо.
Что касается до высшего долга, то среди многочисленного русского населения одна только армия во всецелости своей превосходно исполняет его, когда приходит ее время действовать.
Но ведь что такое армия, как не собрание людей, живущих под правильной дисциплиной, т. е. под постоянным страхом человеческим?
Жаль, что, перечисляя психические особенности русского национального характера, г-н Астафьев забыл напомнить и о том, что для русского человека, вследствие невыдержки его и легкомыслия, особенно необходимы и страх Божий, и страх человеческий (как суррогат первого).
И оба эти «страха» нужны не только для рабочих людей, но и для образованного класса; между прочим, и для нас с г-ном Астафьевым.
