Константин Маркович Поповский
Мозес
– Будем же мужественны, господин профессор! – продолжал доктор Аппель, встав со стула и расхаживая, заложив руки за спину, по палате. – В конце концов, все испытания посылаются нам небом, желающим убедиться в нашей стойкости, подобно тому, как Всемогущий сорок лет водил евреев по пустыне, желая испытать их силу перед лицом опасностей и лишений прежде, чем наградить их заслуженной наградой (кажется, именно об этом, – если доктор Аппель не заблуждался, – говорил и знаменитый 39 параграф «Популярной апологетики»). Стоит ли упоминать о том, что того же, в конце концов, требует от нас и наша вера? Любая вера, господин профессор, независимо от того, читает ли она каждый день «Шма Израэль» или крестится, завидев сверкающий на церковной луковице крест. Разве вы не хотели бы жить в ладу со всем миром, герр профессор?
– С миром и Богом, – поспешно поправил себя доктор Аппель, снисходительно улыбаясь этой маленькой оплошности.
Утонувшее в подушке лицо, прежде бесстрастное, теперь как будто слегка потемнело. Потом доктор Цирих сел на постели и сказал:
– Вам случайно никогда не говорили, господин доктор, что на свете существуют такие вопросы, которые обладают свойством обличать тех, кто их задает?
На лице доктора Аппеля вновь появилась слегка снисходительная улыбка.
Ну, будет вам, господин профессор, – говорила она, прячась в уголках его губ. Если такие вопросы где-то и существуют, то уж, во всяком случае, не тут, где они не имели к происходящему никакого отношения.
– Вопросы, напоминающие червей, – продолжал между тем господин Цирих, откашлявшись. – Грызущие плоть и поедающие внутренности. Свивающие свои гнезда в сердце и в мозгу… Вопросы, которые заставляют шевелиться ваш язык до последнего вздоха…
– Мартин, – мягко сказал доктор Аппель.
– Можете быть уверены, господин доктор, – продолжал тот, повышая голос. – Черви длинною в милю или только в один микрон, какая, в сущности, разница?.. Обгладывающие кости и перекусывающие жилы, о, Господи! Вы, наверное, думаете, что это вы сами породили их на свет? Что стоит вам только сделать небольшое усилие, как вы их сразу обуздаете?.. Как бы не так!.. Как бы не так, господин доктор. Потому что это как раз они порождают нас, точно так же, как нас порождает боль, отчаянье, страх или забота!..
В глазах доктора Аппеля промелькнуло легкое недоумение, вызванное несколько странным, по правде сказать, заявлением автора «Евангельских парадоксов » и «Благодать и свобода». Что, в самом деле, за нелепые фантазии, господин доктор теологии?
– Не знаю, понимаете ли вы меня, доктор, но вы, наверное, думаете, что все, что вы сделали, это только открыли рот и задали вопрос? Какой-нибудь маленький и безобидный вопросик? Какая сегодня погода? Или – есть ли предел божественному милосердию?.. Черта с два, господин доктор! Черта с два! Откуда вам это знать? Вы ведь даже не знаете толком, что такое человек… А ведь человек, это всего лишь существо, порожденное червями, которые он по неведению называет «вопросами»!.. О, господин доктор, господин доктор! Да откуда же вам это знать, в самом деле? Это всегда стоящее у тебя за спиной, всегда понуждающее тебя идти вперед, даже если раскалывается голова и подгибаются ноги. Ты просыпаешься утром и находишь себя бредущим по этой дороге. И знаешь, что тебе предстоит шагать по ней миля за милей еще много дней, много месяцев и много лет. И так – каждое утро. Сегодня, завтра, спустя вечность. Но, несмотря на это, ты все равно продолжаешь надеяться и задавать вопросы. И каждый из них норовит немедленно впиться тебе в горло и стать еще одной милей, по которой тебе суждено идти…
Тут господин Цирих погрозил перед собой кулаком, открыл рот и с неожиданным чувством произнес несколько слов, которые легко можно было услышать во время разгрузки в порту или в кабаке, когда кому-то показалось, что ему принесли теплое пиво. Глаза его за стеклами очков странно сверкнули.
Несколько последующих за тем мгновений прошли в обоюдном молчании.
– Простите, – сказал, наконец, господин Цирих уже совсем другим, угасшим и бесцветным голосом. – Боюсь, это не то, что вы хотели услышать.
– Ничего, – доктор Аппель постарался придать своему голосу некоторое подобие беззаботности, словно во всем, им услышанном, не было на самом деле ничего из ряда вон выходящего. – Ценю вашу откровенность, – добавил он, осторожно дотрагиваясь до руки лежащего. – Надеюсь, что я сумею понять вас правильно, господин профессор… Может быть, хотите добавить что-нибудь еще?
Этот вопрос означал, конечно, приглашение продолжить. Говорите, господин Цирих, говорите, говорите, вот что означало это приглашение. В конце концов, это в наших общих интересах, герр профессор. Ну, вот, хотя бы, как вы прикажите, к примеру, понимать эти самые вопросы, которые вы так не совсем эстетично назвали червями?
– Это метафора, – сухо сообщил господин Цирих.
– Я так и подумал, – сказал доктор Аппель, чувствуя некоторое облегчение.
Ну, разумеется, герр доктор! Никто, собственно, и не сомневался в том, что все сказанное было всего лишь метафорой и ничем другим. Оставалось только понять, что она значила, эта метафора, на фоне устойчивой депрессии и фрустральной декомпенсации? Возникла ли она спонтанно или, возможно, была обусловлена теми или иными причинами, например, головной болью, усталостью или подавленным настроением, а может быть, ей сопутствовали страхи, галлюцинации или навязчивые мысли, которые преследуют тебя с утра и до вечера?.. Что скажете, господин профессор?
– Вы похожи сейчас на охотничью собаку, – на лице господина Цириха появилась почти брезгливая гримаса.
– Собаку, у которой хороший нюх, – согласился доктор Аппель, вновь возвращаясь на свой стул. – И знаете, что сейчас чует нос этой собаки, герр профессор?.. Он чует, что у вас еще найдется кое-что, что бы вы могли мне рассказать…Кое-что любопытное, герр доктор.
– Возможно, – сказал господин Цирих, застегивая верхнюю пуговицу пижамы. – Возможно, – повторил он, спустив ноги с кровати и сунув их в тапочки. – Не стоило бы, конечно, вам это говорить, но если вас это хоть немножко утешит, то я скажу, что кое-что я, действительно, слышал…
– Вот видите, – доктор Аппель не скрывал удовлетворения – И что же?
– Уж во всяком случае, не звук судных труб, – сердито сказал господин Цирих. – Конечно, это был голос.
На его лице в эту минуту было написано что-то вроде – «а вам-то что за дело, господин доктор», тогда как по выражению лица доктора Аппеля можно было догадаться, что нечто подобное, собственно говоря, он и ожидал, так что оставалось только уточнить кое-какие незначительные подробности, вроде той, например, как часто слышит господин доктор этот голос, или – давно ли он слышал его в последний раз, или, наконец, – как сам он относится к такому неординарному событию, как это.
Деловой тон вопросов подчеркивал, что речь, в конце концов, идет о вещах, с медицинской точки зрения вполне допустимых, хотя и не слишком ординарных, а вовсе не о чем-то из ряда вон выходящим, что потребовало бы незамедлительных действий и долгого лечения. В конце концов, – вновь напоминал этот тон, – все трудности носят безусловно временный, а значит – преодолимый характер.
– Другими словами, – сказал доктор Аппель, – это надо понимать так, что у вас никогда не возникало сомнения в том, что вы слышали именно голос?
При этих словах господин Цирих, наконец, позволил себе слегка усмехнуться.
– Я прекрасно понимаю, куда вы клоните, господин доктор, – сказал он, позволив себе не только усмешку, но и некоторую снисходительность, которую отчетливо можно было разглядеть в его голосе. – К сожалению, я придерживаюсь другой точки зрения. Боюсь, она не покажется вам ни справедливой, ни даже любопытной. – Он немного помолчал, после чего негромко произнес, глядя доктору прямо в глаза:
– Совершенно не важно, откуда приходят голоса, доктор, снаружи или изнутри. Важно только то, что они сообщают.
Конечно, не стоило бы задерживать внимание на этом весьма сомнительном высказывании, тем более, что оно принадлежало далеко не профессионалу. Тем не менее, вопрос о, так сказать, содержании этого голоса оставался тоже весьма и весьма существенным. В конце концов, с этого следовало бы, по крайней мере, начать… Надеюсь, что это не секрет, господин профессор?
– Если бы вы только знали, господин доктор, – вновь погружаясь в некоторую задумчивость, издали, едва слышно сказал доктор Цирих.
Лицо его вдруг показалось доктору Аппелю прозрачным. Вокруг головы вспыхнуло и замерцало тусклое серебряное сияние. Потом он сказал:
– Хотите знать, что он мне сказал?
Голос его дрогнул, но тут же обрел прежнюю безучастность.
– Конечно, я не стану от вас ничего скрывать, доктор. Он сказал мне тогда – господин профессор… Точнее, Готлиб Юлий Теодор Иоганн Георг Филипп Мартин Цирих… Признаться, я сам иногда путаюсь в собственных именах, – пояснил он, похоже, слегка досадуя на это неудобство, которое причинили ему когда-то его родители. – Сын твой возлюбленный страдает рядом и не знает о своем страдании…
Голос его прервался и он замолчал.
– Сын? – переспросил доктор Аппель, задумчиво поглаживая подбородок, что случалось с ним всякий раз, когда он не совсем хорошо понимал, как следует трактовать происходящее. – Значит, он сказал – «сын»?
– Возлюбленный сын, – твердо уточнил господин Цирих. – Возлюбленный, с вашего позволения. Если вам это интересно, то он повторил это три раза.
46. Поющий с чужого голоса
Пожалуй, в этом и в самом деле не было ничего страшного. Тем более что избранная голосом тема как нельзя лучше подходила для профессора и доктора теологии, автора «Божественной структуры творения» и «Мыслей христианина». Было бы гораздо хуже, если бы голос принялся наставлять господина Цириха по части политической экономии или требовать от него немедленной постройки фаланстера для нищих духом. В довершении к этому не мешало бы еще раз вспомнить о переутомлении, хронической бессоннице и депрессии, которые, вместе взятые, могли дать еще и не такие результаты, как, в общем-то, довольно безобидные голоса. Одним словом, ничего страшного, дорогой господин профессор. Ничего страшного, господин доктор. Тем более что все трудности, как мы с вами отметили выше, носят безусловно временный характер.
– Если я правильно понял, – сказал доктор Аппель, ворочаясь на стуле так, что тот жалобно заскрипел, – если я правильно понял вас, господин профессор, голос, который вы слышали, говорил что-то о каком-то сыне
– О возлюбленном сыне, – снова уточнил господин Цирих, немного повышая голос. – Возлюбленном.
– Ну, конечно, – кивнул доктор. – И насколько вы отчетливо это слышали? Или, может быть, у вас, все-таки, были какие-нибудь сомнения?
– Никаких сомнений, – сказал господин Цирих, закидывая назад свои длинные волосы, которые вновь рассыпались у него по плечам, напоминая нимб. – Какие могут быть сомнения, когда тебе кричат в самое ухо, как будто ты глухой?.. Надеюсь, вы не воспользуетесь моим рассказом, для того чтобы прописать мне ваши варварские процедуры? – добавил он с заметным беспокойством.
– Думаю, что нам удастся обойтись без процедур, Мартин. Такие явления свидетельствуют скорее о сильном переутомлении, чем о болезни. Думаю, что в нашем случае дело обстоит именно так. Но, конечно, придется за вами понаблюдать.
– Какое счастье, – язвительно сказал доктор Цирих и вновь позволил себе усмехнуться. – Не хотелось бы вас расстраивать, доктор, но к вашему сведению, я слышал кое-что еще.
– Кое-что еще, – задумчиво повторил доктор. – И что же это?
– Боюсь, я не сумею толком объяснить, – сказал доктор Цирих, – но всякий раз после этих слов, я слышал, некоторым образом, пение. Что-то вроде того.
– Прекрасно, – сказал доктор без всякого выражения, словно он рассчитывал услышать нечто подобное. – Всякий раз после этого вы слышали пение. Нельзя ли попросить вас немного поподробнее, герр доктор?
– Боюсь, мне все-таки не удастся избежать ваших процедур, – сказал господин Цирих. – Это будет трудно объяснить, господин доктор. Да и что тут можно объяснить? В конце концов, это было только пение, и сомневаться в том не было никаких причин.
– Не было ли это похоже на шум в ушах? – осторожно предположил доктор Аппель, но господин Цирих немедленно отверг это предположение.
– С какой стати? – возразил он, пожалуй, даже несколько обиженно. – Конечно же, нет. Оно вообще было не похоже ни на какой шум, хотя мне кажется, что там не было ни слов, ни мелодии.
– На что же оно было похоже?
– Мне трудно объяснить вам, – доктор Цирих смотрел на доктора Аппеля широко открытыми глазами, – но именно в этом-то и заключалось, по всей видимости, дело. Оно было похоже на то, как если бы вы долго бродили в поисках выхода по глухим и незнакомым этажам и коридорам, а потом неожиданно наткнулись бы на дверь… Вы понимаете, что я хочу сказать? – Он улыбнулся неожиданной и странной улыбкой и добавил:
– Да, пожалуй, именно так, доктор… Во всяком случае, что-то в этом роде. Вряд ли я сумею выразиться точнее. Это была дверь.
– Дверь, – констатировал доктор Аппель, показывая, что он ничуть не удивлен. – Это что же, опять метафора?
– Дверь – это дверь, – отвечал господин Цирих, слегка поморщившись. – Никаких метафор. Я и сейчас не сомневаюсь, что это была именно дверь.
– Но вы сказали, «была похожа», – осторожно напомнил доктор.
– Человеческий язык, как вам известно, к сожалению, весьма и весьма далек от совершенства, – сообщил господин Цирих. – Скажу ли я, что дверь была подобна пению, или что пение, наоборот, было похоже на дверь, – какая, в сущности, разница, раз и там, и там дело идет о двери?
– И все-таки небольшая разница существует, – не согласился доктор.
В ответ господин Цирих только пожал плечами и заметил в сторону, что упрямство отнюдь не является самым лучшим способом познакомиться с мнением собеседника.
– Если оно, конечно, вообще представляет интерес, – добавил он ворчливо.
– Полно, Мартин, – доктор Аппель примиряюще потрепал сидящего по колену. – Будет вам, в самом деле. Лучше расскажите мне поподробнее об этой вашей двери. Она что же, манила вас или приглашала вас войти, или, может быть, она вас не пускала?
– Я полагаю, что она просто была. Просто была и ничего больше, – ответил герр Цирих.
– Просто была, – повторил доктор.
– Именно так, господин доктор. Просто была. Разумеется, уже одним этим она предлагала мне некоторую альтернативу. Можно было, как вы понимаете, войти в нее, но, с другой стороны, ничего не мешало мне пройти мимо… Надеюсь, вы понимаете?
– И вы?
– Послушайте, – сказал господин Цирих, слегка ожившим голосом. – Ну, посудите сами, господин доктор. Раз дверь существует, в нее надо войти. Это аксиома… Хотя, думаю, что на свете найдется много людей, которые придерживаются противоположной точки зрения, но я уверен, что, в конце концов, таков непреложный закон всех дверей.
– Но почему же тогда войти, а не выйти? – спросил доктор. – Разве мы знаем – вход это или выход?
– Не знаю, – ответил господин Цирих, разводя руками. – Не знаю. Может быть, потому, что прежде чем выйти, следует сначала все же войти.
– К тому же, – продолжал доктор Аппель, демонстрируя свое знакомство с логикой, – наверное, есть двери, предназначенные не для нас и, следовательно, всегда существует риск войти не туда.
– Возможно, – согласился господин Цирих. – Очень может быть, что дело обстоит именно так. Но с другой стороны, как мы, по-вашему, узнаем об этом, если не станем входить никуда?.. К тому же, лучше войти не туда, чем не войти никуда вообще.
Это было резонно, и господин доктор был вынужден согласиться. Впрочем, без особого энтузиазма.
– Давайте-ка все-таки лучше вернемся к вашим голосам, – сказал он, поднявшись со стула, чтобы слегка размять затекшую спину. – Что же они вам все-таки пели, герр профессор?
– Не знаю, как это называют, – ответил господин Цирих, – но, что бы они там ни пели, я все это запомнил наизусть.
– Ничего лучше, пожалуй, нельзя было бы себе и представить. Замечательно, господин профессор, нет, просто великолепно. Непонятно только, как вам это удалось, даже если принять во внимание вашу блестящую память, о которой ходили легенды. Разве вы не говорили, что в этом пении, похоже, не было ни слов, ни мелодии?
Кажется, на лице господина доктора появился, наконец, неподдельный интерес.
– Там было кое-что другое, – сказал господин Цирих.
– Я надеюсь, – доктор Аппель тщательно подыскивал слова, – я надеюсь, что вы не откажитесь, так сказать, озвучить это «другое», герр профессор?
Наверное, слово «озвучить» было тут не вполне уместно, потому что господин Цирих слегка поморщился и вздохнул.
– У меня не слишком хороший слух, – сказал он, постукивая указательным пальцем по правому уху.
В ответ доктор Аппель пообещал, что ни в коем случае не будет в претензии.
– С другой стороны, конечно, дело здесь совсем не в слухе, – задумчиво продолжал господин Цирих, так, словно он был не до конца в этом уверен.
Доктор Аппель охотно с этим согласился.
– Боюсь, все же, что это не доставит вам никакого удовольствия.
И опять доктор Аппель поспешно заверил его, что дело идет вовсе не об удовольствии.
Выслушав это, господин Цирих посмотрел на доктора и сказал:
– В последнее время мне часто приходится испытывать странное чувство, которое заключается в том, что тебе совершенно невозможно угадать, что же случиться в следующую минуту твоей жизни и поэтому можно ожидать чего угодно, включая даже самое невозможное. Вам это знакомо, герр доктор?
– Да, – сказал доктор Аппель, думая, что, пожалуй, такое с ним случалось.
– Иногда это происходит даже тогда, когда ты просто выходишь на улицу, – продолжал господин Цирих. – Или когда готовишься ко сну. Или, наоборот, когда просыпаешься утром и открываешь глаза… Что-то ждет тебя, но что? Что?
– Такое случается, – повторил доктор Аппель.
– Как же странно все устроено, – негромко продолжал господин Цирих, поднявшись на ноги и выходя на середину палаты. – Не годится петь это лежа, – пояснил он, одергивая пижаму. Затем аккуратно застегнул две пуговицы на вороте и замолчал, немного опустив голову и закрыв глаза.
– Что-нибудь не так? – негромко спросил доктор, когда пауза, по его мнению, довольно затянулась.
Вместо ответа господин Цирих неожиданно выкинул в стороны руки и издал протяжный вой – печальный и, как показалось поначалу доктору, довольно однообразный. Сильные звуки заполнили палату.
Немедленно после этого дверь в палату отворилась и в дверном проеме возникло лицо санитара. За ним маячило лицо медсестры. Господин Аппель сделал рукой знак, означавший, что все в порядке.
– Продолжайте, продолжайте, господин профессор.
Но господин Цирих, впрочем, и не думал останавливаться. Закрыв глаза, размахивая руками, он выл, надувая щеки и выставив вперед челюсть, заставив доктора даже слегка отойти в сторону в опасении, что поющий ненароком заденет его.
Впрочем, это не помогло. Протяжный вой, то затихающий, то вновь набирающий силу, накрыл доктора с головой. Пожалуй, можно было подумать, что певец пытается подражать полицейской сирене, и при этом не без некоторого успеха.
Перед внутренним взором доктора, впрочем, возникла совсем иная картина: залитая лунным сиянием снежная равнина, траурный частокол подступившего леса, пепельное небо и падающий откуда-то сверху вой, звуки которого, казалось, дробились и застывали в морозном воздухе ледяными фигурами, превращаясь в буквы и слова, из которых, словно из льдинок, складывался текст 7-го параграфа второго тома «Собрания теологических глав», критикующих позицию Дунса Скота в отношении Божественного всемогущества…
Отогнав от себя это видение, господин доктор обнаружил, что палату заполнил какой-то курлыкающий звук – нечто вроде «куинг, куинг, куинг», – перемежающийся с легким пощелкиванием и безыскусным шипением (так, как будто быстро-быстро повторялись, чередуясь, буквы «ж» и «с»). Затем в горле у господина Цириха что-то булькнуло, подбородок его задрался вверх и, по-прежнему не открывая глаз, он издал великолепное «пи-у-у, пи-у-у», которое было подобно острому, словно бритва, ножу, просвистевшему над головой доктора. Звук ударился о стену и быстро сменился умопомрачительной трелью, заплясавшей по палате, словно сумасшедший заяц. (Судя по изогнувшейся правой брови господина Аппеля, можно было предположить, что он был близок к мысли, что подобные звуки ни при каких обстоятельствах извлечь из человеческой груди невозможно.)
Конечно же, это было, ни в коем случае, не пение, но все же нечто, имеющее некий тайный смысл, завораживающий тебя какой-то архаической гармонией, подобно сложенному из огромных, едва обработанных камней, величественному строению, чье назначение оставалось загадкой, хотя само оно и манило, и тревожило воображение.
Перед взором господина Аппеля вновь возник черный лес и мерцающая равнина, после чего он неожиданно для себя вспомнил, что параграф семь «Собрания теологических глав» заканчивается словами: «…что и требует от нас навсегда отказаться от точки зрения, смешивающей Божественную волю с произволом».
– Бзя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, – пел между тем певец, кажется, с удовольствием демонстрируя все новые и новые возможности своего искусства.
Щелканье, шипенье, куинг, куинг, куинг, – каменные глыбы громоздились над головой доктора Аппеля все выше и выше, они складывались в стены и башни, плели путаные лабиринты и глубокие подземелья, превращая пустое пространство в переходы, лестницы и висячие мосты –
щелкание, шипение, устремленная к звездам трель и, наконец, рыдающий клекот, видимо, требующий от исполнителя немалых усилий, потому что лицо господина Цириха вдруг приобрело несколько лиловатый оттенок и на лбу выступили жилы.
– Наверное, достаточно, – мягко сказал доктор Аппель, протягивая руку, чтобы остановить герра профессора.
Клекот, куинг, куинг, куинг, бзя-а-а-а…
Впрочем, почти сразу вслед за этим все перекрыл высокий трубный звук, который – как показалось доктору – взлетел выше небес прямо от стен Иерихона и внезапно смолк, словно его отрезали. Пенье закончилось.
Достав платок, доктор Аппель незаметно вытер со щеки попавшую туда слюну исполнителя.
Господин Цирих провел ладонью по лбу, затем он открыл глаза и глубоко вздохнул. Видно было, что он возвращается назад и это, похоже, дается ему не без труда.
– Благодарю вас, – сказал доктор Аппель, когда господин Цирих вновь уселся на край своей кровати. Затем он тоже опустился на стул и добавил:
– К сожалению, – добавил он осторожно, чтобы не огорчить собеседника – к сожалению, я не совсем уверен, что сумел обнаружить здесь какую-нибудь дверь.
