bannerbannerbanner
полная версияФрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Константин Маркович Поповский
Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

121.

Так ли уж безобидно это многознание, не научающее «уму» и собирающее свою пустую жатву и на небе, и на земле? Не похоже ли оно на слова древнего заклинания? Выговоренные с соблюдением определенных условий и в подходящий час, они обращают сами себя в реальность. Или лучше сравнить их с подземными червями, подтачивающими корни цветущего шиповника?.. Не говорит ли и то, и другое сравнение об одном и том же?

122.

Первое движение убегающего от многознания: уловить эту пугающую опустошенность и чуждость мира, его погруженность в самого себя, так, словно он вдруг задумался однажды о чем-то, да так и окаменел в своих раздумьях, позабыв обо всем и став чужим и для себя, и для нас…

Это чужое небо и равнодушная земля!.. Надо ли теперь спрашивать, в какую сторону следует направить свой бег?

123.

То единственное, которое мы ищем, можно, пожалуй, уподобить тому горчичному зерну, о котором рассказывает притча. Прорастая сквозь мир, оно само становится миром, – Домом, дающим нам приют и оберегающим нас своей кроной от палящего солнца. Конечно, мы знаем, что ничего подобного на свете не существует и существовать не может; вырастающее же выше звезд Дерево-мир – лишь неудачный вымысел, вымышленный слабыми для слабых. Правда, притча говорит о ничтожности этого зерна – самого малого среди прочих зерен. Возможно, это упоминание совсем не случайно. Но что же может быть ничтожнее вымысла? Ничтожнее сна? Не здесь ли скрывается тень последней надежды? Что как именно в силу этой ничтожности и дано совершиться невозможному?

124.

Впрочем, какое многословие вокруг одной единственной фразы, к тому же записанной две с половиной тысячи лет назад и почти наверняка искаженной последующими переписчиками! – Но ведь, кажется, именно это и называется «наша культура»? И не ее ли голосом мы начинаем говорить всякий раз, стоит нам открыть рот или взяться за перо?

125.

Одинокий волчий вой, раздающийся у подножья гор, возвращающийся эхом, перекатывающийся по камням и, наконец, исчезающий в глубине леса, чтобы повториться вновь и вновь. От него снимаются с насиженных мест уснувшие птицы и воздух кажется еще морознее. Похоже, он обращен в никуда и ни к кому, этот плывущий над мерцающим снежным настом и ледяными глыбами первобытный звук. И все же он – нечто большее, чем просто звериный вой. Он – зов, зовущий и ожидающий ответа; знак, отмечающий конец последней тропы. Отчего бы и нам не поучиться у этого зова, тревожащего пустоту и силящегося одолеть сковавшую землю зимнюю ночь? – Кричать в никуда? Взывать ни к кому? Не пустое ли это сотрясение воздуха? Где же наше мужество, обязующее нас сносить и терпеть, петь и улыбаться? – Да не само ли оно и приходит к нам в одеянии этого ночного зова, – невидимое и никем не услышанное, обреченное сносить насмешки, зовущее и ждущее ответа? Или, может быть, разговор идет о другом мужестве, – мужестве, прикусывающим язык и стирающим зубы?.. Надеюсь, что у него-то не будет ни единого шанса.

126.

Дошедшие до нас фрагменты Гераклита, разбросанные и несвязанные, может быть, лучше удостоверяют истинность того, о чем он намеревался нам рассказать, чем не дошедшее до нас целое. Но еще лучше свидетельствуют об этой истинности те лакуны, которые остались между фрагментами. Они поистине безграничны. То, что открывается за ними, нельзя вместить ни в какие слова, ибо из этой безграничности на нас смотрит лицо самой Истины, – прекрасное, как встающее над пустыней солнце, – опаляющее или убивающее все живое.

127.

В конце концов, хотим мы того или нет, все написанное носит именно фрагментарный характер, сколько бы ни хотело оно казаться связанным и законченным. В этом отношении книги похожи на людей: они молчат о самом главном, не в состоянии ни выразить его должным образом, ни часто даже уразуметь саму эту невозможность. Все, что они умеют – это манить нас обещаниями привести в царство завершенного и последнего. Нет сомнения, что они жаждут овладеть этой завершенностью не меньше нашего; не отсюда ли и эта странная страсть к многописанию, эта невозможность остановиться и поставить последнюю точку? И то: сколько ни напиши, а всякая полнота законченного немедленно обернется сиротливым одиночеством фрагмента. Какой несправедливостью кажется эта всегда ускользающая завершенность последнего! Ведь она была так близка! Я, впрочем, придерживаюсь другой точки зрения. Если что-то еще и оберегает нашу надежду овладеть желанной завершенностью и сделать эту близость окончательной, так это, пожалуй, только эта волшебная способность любого написанного оборачиваться жалким фрагментом, – почти невидным среди множества себе подобных… Не эта ли дорога, не знающая возвращения?

128.

Рассказывают, что когда-то Джеймс и Пруст были представлены друг другу на одном из званых вечеров. Вежливо обменявшись несколькими фразами, они разошлись, проявив друг к другу ровно столько интереса, сколько того требовали правила приличия. Больше они никогда не встречались.

По поводу этого, вполне случайного, эпизода можно было бы сказать, наверное, немало. Например, можно было бы напомнить об одиночестве, на которое обречены и гений, и талант, или поговорить о мире, где царствует недоразумение и правит непонимание. Но мне кажется, что случившееся менее всего заслуживает обсуждения. Мне представляется, что оно требует молчания и того, что мы обыкновенно называем размышлением, но что лучше назвать вслушиванием и постижением. Может быть, это молчание и это вслушивание позволят нам расслышать и утвердиться в той простой истине, что ведь и нам, простым смертным, не создавшим ни «Улисса», ни «Утраченного времени», также нечего сказать друг другу, сколько бы мы ни старались убедить и себя, и других в обратном. Это «нечего сказать» не свидетельствует, конечно, ни об одиночестве одиноких, ни о занятой собой пустоте, ни, тем более, о невозможности общения. Говоря о чем-то другом, оно, быть может, позволяет нам прикоснуться к тому загадочному миру, где все мы равны каким-то единым и таинственным равенством, которое лучше всяких слов, верований и традиций, сближает тебя с другими ровно настолько, насколько оно сближает тебя с самим собой.

129.

Чужестранец: Говорят, что ты умеешь хорошо толковать сны, Сократ?

Сократ: Отчего бы и нет, любезный? Разве сны не подчиняются той же необходимости, что и наше бодрствование? Правда, многие говорят, что я все-таки делаю это хуже, чем профессиональные толкователи…

Калликл: Мне кажется, много лучше, Сократ.

Сократ: Толкователи ищут во снах подтверждение чудесному и необыкновенному, тогда как я надеюсь обнаружить тут истину, насколько это вообще возможно для нас.

Чужестранец: Именно для этого я и здесь, Сократ. Выслушай мой сон и скажи, что же такое он значит. А снилось мне, что я плыву далеко от берега, один среди бушующих вод. Наверное, корабль, на котором я плыл, разбила буря или меня самого смыло волной за борт, во всяком случае, я был совершенно один и не видел никакой возможности спастись, тем более что я и плавать-то никогда по-настоящему не умел. С каждым мгновением силы покидали меня. Мокрая одежда тянула меня вниз, и я хорошо понимал, что еще немного и мне конец.

Калликл: Не было ли у тебя ощущения, что это боги наказывают тебя за какую-нибудь провинность?

Чужестранец: У меня было только одно ощущение, Калликл: что еще немного, и я пойду ко дну.

Калликл: И ты не чувствовал за собой никакой вины, чужестранец? Может быть, кто-то был тобой обижен, или, может быть, ты нарушил данную тобой клятву, или не чтил обычаев? А может, ты злоупотреблял вином или – страшно вымолвить – избегал сборщика налогов?

Чужестранец: Вели ему замолчать, Сократ, не то я сам сделаю это и не без удовольствия!

Сократ: Заклинаю тебя, продолжай!.. А ты, Калликл, дай нашему гостю сказать все, что он считает нужным. Не слишком-то любезно с твоей стороны вмешиваться в рассказ.

Чужестранец: Так вот, Сократ. В ту минуту, когда мне показалось, что я уже слышу заунывное пение Харона, я вдруг увидел перед собой протянутую мне руку помощи. Похоже, она спустилась прямо с небес, иначе я не могу объяснить себе, откуда она взялась здесь, посреди пустынного моря. Она была совсем рядом, и я уже собирался ухватиться за нее, славя богов, однако прежде, чем сделать это, я помедлил и, открыв рот, закричал: – Кто ты, подающий мне помощь? – хотя по здравому размышлению это можно было выяснить и после… И вот ведь какое дело, Сократ. Стоило мне вымолвить мой вопрос, как рука тотчас исчезла, как будто ее и не бывало…

Калликл: Стало быть, ты утонул?

Чужестранец: Правильнее было бы сказать, что я проснулся… Ну, что ты мне скажешь на это, Сократ?

Сократ: Скажу, что твой сон встревожил меня, любезный. Ответь-ка мне, не просил ли ты богов о помощи?

Чужестранец: Нет, Сократ, я не просил.

Сократ: Выходит, ты надеялся обойтись своими силами?

Чужестранец: По правде сказать, я уже ни на что не надеялся, Сократ. К тому же это все-таки был сон, а во сне не всегда делаешь то, что следует

Сократ: Так ты не знаешь, кому принадлежала эта рука?

Чужестранец: Понятия не имею.

Сократ: Спросим-ка мы теперь Калликла. Что скажешь нам, Калликл?

Калликл: Скажу, что по здравому рассуждению, этот предупреждает о большой беде. Разве ты сам так не думаешь, Сократ?

Сократ: Мне это кажется вполне вероятным. Но вот, что я вам скажу еще, друзья мои. Похоже, что этот сон предостерегает не только от несчастья, которое явно и не вызывает сомнений, но и от другого, – того, что может прийти вслед за ним. А уж оно-то, быть может, будет во сто крат хуже первого… Ты правильно поступил, чужестранец, что не схватил сразу протянутую тебе руку. Кто знает, от каких опасностей ты себя этим уберег. Ты проявил похвальное благоразумие, пусть даже оно сопутствовало тебе только во сне.

 

Чужестранец: Да, ведь, похоже, Сократ, что благодаря этому благоразумию, я легко мог отправиться в Аид… Чему это ты улыбаешься? Или я сказал, по-твоему, что-нибудь смешное?

Сократ: Скажи мне вот что: разве неизвестное не грозит нам опасностями, которые мы даже не в силах предугадать? Можно ли доверяться тому, чего не знаешь?

Чужестранец: Уж не думаешь ли ты, что эта неизвестное страшнее самого Аида? Мне следовало бы схватить эту руку сразу же, не спрашивая ни о чем! Я ведь и хотел, чтобы ты растолковал мне, что это такое со мной приключилось, что вместо того, чтобы спастись, я стал задавать глупые вопросы, от которых нет никакого прока. Уж если бы нечто подобное произошло со мною наяву, я бы и думать не стал, как мне следует поступить!

Сократ: Странно, чужестранец, но во сне ты вел себя, как и подобает разумному и рассудительному человеку, а именно так, как учит нас истинная мудрость. А вот наяву, похоже, ты уже готов совершить непоправимое.

Калликл (шепотом): Разве я не предупреждал тебя, что он сумасшедший?

130.

По всем приметам, пришло время собираться. Дом почти пуст и облетевшие ветви за окном лишний раз напоминают о том, что осень давно вступила в свои права. Еще раз пройтись без цели по комнатам, скользнуть взглядом по светлым пятнам на обоях – там еще недавно висели фотографии и картины – скрипнуть дверцами пустого шкафа, провести ладонью по стершейся полированной поверхности письменного стола, заглянуть в кладовку, где еще держится запах лета. Огонь в печке еще пылает, наполняя комнаты теплом, но скоро он погаснет и в дом придет холод. Остается совсем немного: распорядиться насчет остающегося. Я подозреваю, что напоследок они будут ныть и требовать, чтобы я взял их с собой, – все эти книги, друзья, воспоминания и вещи, ненужные слова, потраченные впустую вечера и безрадостные пробуждения, фальшивые признания, праздники и чаепитья, утомительная искренность, пустые обещания и сомнительные согласия, деловые встречи, бесконечно хранимые письма и разговоры, разговоры, разговоры без конца и края. Я понимаю их желание отправиться вместе со мной, – ведь без меня они только тени, сливающиеся с подступившими сумерками, отражения в пыльных окнах обреченного на слом дома. Но я возьму с собой только то, что посчитаю нужным. То, что пришло ко мне оттуда, куда я ухожу, и что возвращается теперь вместе со мной, как это извечно установлено той единственной справедливостью, на которую я полагаюсь.

Не слишком ли это жестоко, – оставлять все прочее в удел смерти, в дар забвенью?

Не более, полагаю, чем выбросить в мусорную корзину неудачную страницу.

131.

Среди множества слов, которые нас окружают, есть и несколько особенных, – тех, о которых можно сказать, что они только знаки, указывающие направления, знаки, обозначающие место, где, быть может, скрывается нечто необыкновенное или необыкновенно важное, но что не может быть высказано, – а значит, в действительности, эти слова не говорят ни о чем.

И верно: смысл такого слова вовсе не в том, чтобы что-то раскрыть и показать; он в том, чтобы намекнуть, очертить какое-то другое пространство, заставить тебя почувствовать, что ты находишься подле чего-то, что, возможно, наконец-то угадано и поймано, но – не исключено и это – просто пригрезилось.

Пожалуй, такое слово в состоянии лишь случайно коснуться того, о чем оно хотело бы сказать, – коснуться, но не владеть и не властвовать. Оно само – только это желание обладать ускользающим, не дающимся в руки, – всего только сеть, наудачу заброшенная в темноту вод, стрела, пущенная наугад. По сути, это слово ничего не обозначает, оно лишь прислушивается к чему-то, слышимому только ему одному, вглядывается туда, где как будто только что мерцал странный свет, оно угадывает мелодию в шорохе листьев или в звуке человеческой речи. Таких слов не любят и избегают их. Стоит ли придавать им значение? Ведь они ни на что не указывают – ни на то, ни на это. Они, правда, и не обрекают нас необходимости подчиняться им и не властвуют над нами подобно тому, как властвуют над нами мир и небеса; это значит, что они не в силах нас убедить. И все же они существуют, беспокоя и маня. Было бы, пожалуй, лучше отвернуться и забыть о них, не умеющих ни убеждать, ни властвовать. Но что-то удерживает от этого, заставляя опять и опять вслушиваться в их тихие, почти неразличимые голоса. Так легкий порыв соленого ветра, вдруг коснувшись лица, говорит путнику о близости моря. Есть ли море – Бог весть. Быть может и не стоит менять направление. А может – и наоборот: ради этого был проделан весь путь.

Рейтинг@Mail.ru