Константин Бальмонт
Будем как солнце! (сборник)

Полная версия

Страна, которая молчит

 
Страна, которая молчит, вся в белом-белом,
Как новобрачная, одетая в покров,
Что будет тронут им, любующимся, смелым,
Несущим солнечность горячих лепестков.
 
 
Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда,
Где нет конца огням и тающему дыму,
Где долгий разговор ведет с звездой звезда.
 
 
Страна, которая за празднествами мая,
Чуть лето глянет ей, спешит сказать: «Я сплю», –
Страна великая, несчастная, родная,
Которую, как мать, жалею и люблю.
 

‹1913›

Из книги «Ясень»
Видение древа
1916

Ибо я зачарую мое сердце и помещу его на вершине древа в цветке.

Египетская сказка о двух братьях

Мед веков

 
Сперва я увидал, что мир есть песнопенье,
    И я, дрожа, его пропел.
Потом я нараспев сказал стихотворенье,
    То был вторичный мой предел.
Потом я начертал на камне заклинанье,
    Перстообразный взнес алтарь.
И круглую луну впустил в ограду зданья,
    Я был певец, колдун и царь.
Теперь, когда прошли ряды тысячелетий
    И завершился круг племен,
Я помню эти дни, когда все были дети,
    Как ясно помнишь яркий сон.
От вкрадчивой луны ушел к иным я чарам,
    Лесной я изменил луне.
И был как во хмелю, пьянясь цветным пожаром,
    И было солнце богом мне.
И там, где взметы гор, где кондор верхолетный,
    И там, где желтый сон пустынь,
Сын солнца, мёд веков я накопил несчётный,
    Богов венчая и богинь.
Еще сменился ряд победных ликований,
    И, отойдя от пирамид,
Давно плывет мой ум в колдующем тумане,
    Вновь факел ночи мне горит.
Но не луна, свеча и бледная лампада
    Над ветхим саваном страниц
Меня ведут туда, откуда силой взгляда
    Я вызываю сонмы лиц.
Алхимик пыльных руд, восторг пресуществленья
    Из древних выманил я строк,
Я молнии велел прийти из усыпленья
    И в тяжкий плуг ее запрег.
Летаю коршуном, взлетаю альбатросом,
    Предвижу ход и нрав комет,
И к лунным, наконец, хочу взлететь откосам,
    Все руны разобрав примет.
 

Звериное число

 
Да не смутит несведущих сегодня
То, что им было ведомо вчера.
Не праздная в моих словах игра,
И каждый зверь есть стих и мысль господня.
 
 
Я тех люблю среди зверей земли,
Те существа старинные, которым
Доверено священным договором,
Чтобы они как вестники пришли.
 
 
Меж птиц мне дорог Одиновский ворон, –
Его воспел сильнейший в знаньи чар,
Среди земных – болид небес, Эдгар,
В веках тоски рунический узор он.
 
 
Мне дорог нильский демон – крокодил,
Которому молилась египтянка,
Желанна мне яванская светлянка,
Мне дорог путь от мошки до светил.
 
 
Наш соловей, как рыцарь, слит с луною,
С Венеры прилетела к нам пчела,
Змея из преисподней приползла,
Был послан с ветвью мира голубь к Ною.
 
 
И кит был нужен в повести земной,
Лик вечности являет черепаха.
Моя душа – внимательная пряха,
Кто в пряжу слов проник – тот мудр со мной.
 

Звук звуков

 
Сейчас на Севере горит луна.
Сейчас на Севере бегут олени.
Равнина снежная мертва, ясна.
От тучек маленьких мелькают тени.
 
 
На небе стынущем огромный круг.
Какие радуги, луна, ты плавишь?
Когда б на Север мне умчаться вдруг
От черно-белого мельканья клавиш!
 

‹1914›

Кто кого

 
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обгоню.
Я колдую. Вихри чую. Грею сбрую я коню.
 
 
Конь мой спорый. Топи, боры, степи, горы пролетим.
Жарко дышит. Мысли слышит. Конь – огонь и побратим.
 
 
Враг мой равен. Полноправен. Чей скорей вскипит бокал?
Настигаю. Настигаю. Огибаю. Обогнал.
 

Январь 1915

Громовым светом

 
Меня крестить несли весной,
    Весной, нет – ранним летом,
И дождь пролился надо мной,
    И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой моей,
    Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей
    И смех струился женский.
И прежде чем меня внесли
    В притихший мрак церковный,
Крутилась молния вдали
    И град плясал неровный.
И прежде чем меня в купель
    С молитвой опустили,
Пастушья пела мне свирель
    Над снегом водных лилий.
Я раньше был крещен дождем
    И освящен грозою,
Уже священником потом –
    Свечою и слезою.
Я в детстве дважды был крещен –
    Крестом и громным летом,
Я буду вечно видеть сон
    Навек с громовым светом.
 

Превозмогшая

Хочет меня Господь взять от этой жизни. Неподобно телу моему в нечистоте одежды возлечь в недрах матери своей земли.

Боярыня Морозова

 
Омыв свой лик, весь облик свой телесный,
Я в белую сорочку облеклась.
И жду, да закруглится должный час,
И отойду из этой кельи тесной.
 
 
Нет, не на баснях подвиг проходил,
Нет, полностью узнала плоть мытарства.
Но, восхотев небесного боярства,
Я жизнь сожгла, как ладан для кадил.
 
 
От нищих, юродивых, прокаженных, –
Не тех, кто здесь в нарядной лепоте, –
От гнойных, но родимых во Христе
Я научилась радости сожженных.
 
 
И пламень свеч в моем дому не гас.
Не медлила я в пышных вереницах.
Но сиротам витать в моих ложницах
Возможно было в каждый миг и час.
 
 
Но встала я за старину святую,
За правило ночное, за Того,
К кому всю роспись дела моего
Вот-вот снесу, как чаю я и чую.
 
 
За должное сложение перстов,
За верное несломанное слово
Мне ярость огнепальная царева –
Как свет, чтоб четко видеть путь Христов.
 
 
В веках возникши правильной обедней,
Здесь в земляную ввержена тюрьму,
Я всю дорогу вижу через тьму,
И я уже не та в свой час последний.
 
 
Минуты службы полностью прошли.
В остроге, и обернута рогожей,
Зарыта буду я. О сыне божий!
Ты дашь мне встать из матери-земли.
 

16 февраля 1915

Танец искр

 
Лунный свет, расцветший над водою,
Златооких полный огоньков,
Он горит звездою молодою,
Белый лотос в тридцать лепестков.
 
 
На заре приходит индианка,
Нежит тело смуглое в волне,
А поздней крылатая светлянка
Танец искр ведет как по струне.
 
 
Но струне извилистой и странной,
Как в ноже малайском лезвие,
Как извивы губ моей желанной,
Как любовь, где все мое – твое.
 
 
Переливы, срывы, и отливы,
Погасить, чтоб вновь сейчас зажечь,
Это ль, в час, когда все сны красивы,
Не души к душе живая речь.
 
 
Белый лотос тридцать белых крылий
Развернул и смотрит в водоем,
Расцвети же, лучшая из лилий,
В танец искр мы два огня сольем.
 

Вдруг

 
Я люблю тебя, как сердце любит раннюю звезду,
Как виденье, что увидишь в зачарованном бреду.
 
 
Я люблю тебя, как Солнце любит первый лепесток,
Как рожденье нежной песни в светлой зыби легких строк.
 
 
Я люблю тебя за то, что ты телесная душа,
И духовное ты тело и бессмертно хороша.
 
 
Ты бессмертное виденье розовеющей зари,
Я любви твоей воздвигну в разных далях алтари.
 
 
Аргонавтом уплывая, я прикован к кораблю,
Но чем дальше удаляюсь, тем сильней тебя люблю.
 

В тихом заливе

 
В тихом заливе чуть слышные всплески.
Здесь не колдует прилив и отлив.
Сонно жужжат здесь и пчелки и оски,
Травы цветут, заходя за обрыв.
 
 
Птица ли сядет на выступ уклонный,
Вспугнута, камень уронит с высот.
Камешек булькнет, и влаге той сонной
Весть о паденье кругами пошлет.
 

Вечерний ветер

 
Вечерний ветер легко провеял – в отдалении.
В лесу был лепет, в лесу был шепот, все листья в пении.
 
 
Вечерний ветер качнул ветвями серебристыми.
И было видно, как кто-то дышит кустами мглистыми.
 
 
И было видно, и было слышно – упоительно,
Как сумрак шепчет, как Ночь подходит, идя медлительно.
 

Из книги «Сонеты Солнца, меда и Луны»
Песня миров

1916

«Умей творить из самых малых крох…»

 
Слово песни – капля меда,
что пролился через край
переполненного сердца.
 

Испанская песня

 
Умей творить из самых малых крох.
Иначе для чего же ты кудесник?
Среди людей ты божества наместник,
Так помни, чтоб в словах твоих был бог.
 
 
В лугах расцвел кустом чертополох,
Он жесток, но в лиловом он – прелестник.
Один толкачик – знойных суток вестник.
Судьба в один вместиться может вздох.
 
 
Маэстро итальянских колдований
Приказывал своим ученикам
Провидеть полный пышной славы храм
В обломках камней и в обрывках тканей.
 
 
Умей хотеть – и силою желаний
Господень дух промчится по струнам.
 

Сонеты Солнца

 
Сонеты солнца, меда и луны.
В пылании томительных июлей
Бросали пчелы рано утром улей,
Заслыша дух цветущей крутизны.
 
 
Был гул в горах. От солнца ход струны.
И каменный баран упал с косулей,
Сраженные одной и той же пулей.
И кровью их расцвечивал я сны.
 
 
От плоти плоть питал я, не жалея
Зверей, которым смерть дала рука.
Тот мед, что пчелы собрали с цветка, –
 
 
Я взял. И вся пчелиная затея
Сказала мне, чтоб жил я не робея,
Что жизнь смела, безбрежна и сладка.
 

1917

Брусника

 
Огонь, перебегающий в бруснике,
Сошел с махрово-огненных светил,
Малину и калину расцветил,
Неполно пробежал по землянике.
 
 
Отобразился в страстном счастья крике,
У девушки в щеках, играньем сил,
Румянец нежным заревом сгустил,
Ее глаза пугливо стали дики.
 
 
И, чувствуя, что в ней горит звезда,
Которой любо всюду видеть алость,
Она влагает искру даже в малость.
 
 
Она смеется, а в глазах беда,
Проходит, и пылают города,
Проводит в мире огненную шалость.
 

Свеча

 
Я мыслью прохожу по всем мирам,
Моя свеча пред каждою иконой.
Но если лес кругом шумит зеленый,
Я чувствую, что это лучший храм.
 
 
Я прохожу неспешно по горам,
В них каждый камень истукан точеный.
Не райской птицей, а простой вороной
Я иногда ведом к высоким снам.
 
 
Звук карканья неловкой серой птицы
Неопытен в разряде звуковом,
Но даже в нем есть песня и псалом.
 
 
Чернильной краской вброшен я в страницы
Блестящие. И чую гулкий гром,
Когда чуть вьется дымка от криницы.
 

Вселенский стих

 
Мы каждый час не на Земле земной,
А каждый миг мы на Земле небесной.
Мы цельности не чувствуем чудесной,
Не видим Моря, будучи волной.
 
 
Я руку протянул во мгле ночной
И ощутил не стены кельи тесной,
А некий мир, огромный, бестелесный.
Горит мой разум в уровень с Луной.
 
 
Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь душой Земле.
Весь Звездный мир – со мной как в хрустале.
 
 
Миры поют, я голос в этом пенье.
Пловец я, но на звездном корабле.
Из радуг льется звон стихотворенья.
 

Великий обреченный

 
Он чувствовал симфониями света,
Он слиться звал в один плавучий храм –
Прикосновенья, звуки, фимиам
И шествия, где танцы как примета, –
 
 
Всю солнечность, пожар цветов и лета,
Все лунное гаданье по звездам,
И громы тут, и малый лепет там,
Дразненья музыкального расцвета.
 
 
Проснуться в Небо, грезя на Земле.
Рассыпав вихри искр в пронзенной мгле,
В горенье жертвы был он неослабен.
 
 
И так он вился в пламенном жерле,
Что в Смерть проснулся, с блеском на челе,
Безумный эльф, зазыв, звенящий Скрябин.
 

Из книги «Перстень»
1920

Черный веер

 
Черный веер, шелк сквозистый, ворожба полночной птицы,
Ты навеял сердцу злое взмахом черного крыла.
В миг один размеры молний принимает взблеск зарницы,
Если зеркало качнешь ты, если ревность ты зажгла.
 
 
Тусклый месяц встал недобрым, опрокинутый в ущербе,
Черный веер, зыбью шаткой, с ним согласно колдовал.
О, среди цветов медвяных были пчелы в вешней вербе.
Сколько жал вонзилось в сердце. Как бывает пламень ал.
 
 
Оскорбленная словами, на скале была ты, серна,
Оневестилась с безумьем. Пала в пропасть ты до дна,
Черный веер в ночь ущерба заклинает достоверно:
Стала ты невестой ветра, духам пропасти жена.
 
 
Но, душой узнав распятье, ты упала до подножья,
И Незримые смягчили восемь жутких саженей,
Черный веер был разорван, и прекрасна правда Божья,
Овоздушенный сияет стройный стебель вешних дней.
 
 
Что случилось, то случилось. Возрожденно ты красива.
В край громов дорога молний. Шум грозы в лазури смолк.
Лишь на месте недоступном, на краю грозящем срыва,
Как крыло незримой птицы, бьет о камень черный шелк.
 

Беседка

1

 
Мне хочется уйти с тобой в беседку,
    О, милая, вдвоем, вдвоем.
Цветущую качнуть тихонько ветку,
Цветок увидеть на лице твоем.
 
 
С влюбленностью, но не томясь тревожно
    И не томя души твоей,
Шепнуть тебе: «Нам все сейчас здесь можно.
Дай счастье мне! О, поцелуй скорей!»
 

2

 
Ты любишь танцевать по краю,
    Лесной опушки, может быть,
Быть может, пропасти, не знаю,
Но пред тобой я предан маю,
Нашел цветок, его сжимаю
И снова сладко понимаю,
    Что сердцу хочется любить.
 

3

 
Когда ты будешь засыпать,
К тебе я мыслями прибуду,
Как призрак сяду на кровать
И буду ласково шептать:
«Люби меня! Доверься чуду!»
И ты потянешься слегка.
И будет греза глубока.
Огонь блеснет по изумруду,
Разъятый многозвездный мир,
Осеребрив, пронзит сапфир,
Даст ход таинственному гуду,
И синих вод качнется гладь.
И, тень, я лягу на кровать,
И целовать тебя я буду.
 

4

 
Мне радостно и больно.
    Вдали идет гроза.
Я полюбил невольно
    Зеленые глаза.
 
 
В душе качанье звука,
    В ней радостный рассказ.
И больно, что разлука
    Тебя умчит сейчас.
 

7

 
Как метель опушила деревья
И одела все сосны парчой,
Как туман, собираясь в кочевья,
Расцветает горячей грозой, –
 
 
Так мечта, набросав нам созвучий,
Показала в изломе своем,
Как красив наш таинственный случай,
Как нам нежно и дружно вдвоем.
 

Я

 
Мы все равны пред Высочайшим Светом,
Который дал нам, в прихоти своей,
Несчетность ликов, светов и теней,
Рассыпав нас, как краски пышным летом.
 
 
Где больше правды? В дне, лучом одетом,
Или в провале бархатных ночей?
Я лев, и лань, и голубь я, и змей.
Сто тысяч я пройдя, я стал поэтом.
 
 
Меж мной и Высшим, чую, грань одна.
Лишь острие мгновения до Бога.
Мгновенье – жизнь, мой дом. Я у порога.
 
 
Хоть в доме, я вне дома. В безднах сна
Понять, что в мире Правда лишь одна,
Есть в бездорожье верная дорога.
 

Любимая

 
Над Морем тяготенье было тучи.
Свинцовая громада в высоте,
А тут и там, на облачной черте,
Какой-то свет был нежный и тягучий.
 
 
Откуда доходил он из-за кручи
Туманов, сгроможденных в пустоте?
Особенный по странной красоте,
Мне талисман в нем чудился певучий.
 
 
Вдруг высоко, там в безднах вышины,
Серпом Луна возникла молодая,
И с свежим плеском, гулко возрастая,
 
 
Качнула сила ровность глубины.
Так ты пришла, о, радость золотая,
В мгновение рождения волны.
 

Из книги «Дар земле»
1921

Ночной дождь

 
Я слушал дождь. Он перепевом звучным
Стучал во тьме о крышу и балкон,
И был всю ночь он духом неотлучным
С моей душой, не уходившей в сон.
 
 
Я вспоминал. Младенческие годы.
Деревня, где родился я и рос.
Мой старый сад. Речонки малой воды.
В огнях цветов береговой откос.
 
 
Я вспоминал. То первое свиданье.
Березовая роща. Ночь. Июнь.
Она пришла. Но страсть была страданье.
И страсть ушла, как отлетевший лунь.
 
 
Я вспоминал. Мой праздник сердца новый.
Еще, еще – улыбки губ и глаз.
С светловолосой, с нежной, с чернобровой
Волна любви и звездный пересказ.
 
 
Я вспоминал невозвратимость счастья,
К которому дороги больше нет.
А дождь стучал – и в музыке ненастья
Слагал на крыше мерный менуэт.
 

Черкешенке

 
Я тебя сравнить хотел бы с нежной ивою плакучей,
Что склоняет ветви к влаге, словно слыша звон созвучий.
 
 
Я тебя сравнить хотел бы с юным тополем, который,
Весь смолистый, в легкой зыби к небесам уводит взоры.
 
 
Я тебя сравнить хотел бы, видя эту поступь, дева,
С тонкой лилией, что стебель клонит вправо, клонит влево.
 
 
Я тебя сравнить хотел бы с той индусской баядерой,
Что сейчас-сейчас запляшет, чувства меря звездной мерой.
 
 
Я тебя сравнить хотел бы… Но игра сравнений тленна,
Ибо слишком очевидно: ты средь женщин несравненна.
 

28 июля 1919

Ново-Гиреево

Ворожба

 
Наклонилась, изогнулась, распахнулась и опять
В прежнем лике неподвижна, вся – лилейных тайн печать.
 
 
Покачнулась и дохнула всею свежестью весны,
Забелела благовонно ткань воздушной белизны.
 
 
Наклонилась, и, объята дрожью легкою, она
Вся внимает, как ей звонко без конца поет струна.
 
 
Это кто же? Та, в ком нежность, с тем, кто хочет ей владеть?
С кем вдвоем цвести желанно и заткать мгновенье в сеть?
 
 
Нет, другое. Это только в сладком млении своем,
В вешнем вихре ветка вишни в перекличке со шмелем.
 

Ночная бабочка

 
Белая бабочка сказки полночной
С полным доверьем мне на руку села,
Зыбятся усики дрожью урочной,
Все в ней загадочно, четко и смело.
 
 
Я наклоняюсь, и вот мне не странно
Тайно беседовать с малым созданьем,
Ей теплота человека желанна,
Я упоен белокрылым свиданьем.
 

Осень

 
Вот они, мерзлые глыбы,
    Серого цвета земля.
Трав перекручены сгибы,
    Холод их сжал, шевеля.
 
 
Бешено носится ветер.
    Дождь. За слезою слеза.
Смотрит мне зябнущий сеттер
    С недоуменьем в глаза.
 
 
Кто же охотиться может,
    Если исчезла вся дичь?
Холод кусает и гложет,
    Ветер заводит свой клич.
 
 
Будет он снежные тучи
    К белой забаве скликать.
Тканью обрывно-линючей
    Смотрит унылая гать.
 

Неверности

 
Стало много красных яблок,
И брусника весела.
Жмется к ветке синий зяблик,
Мыслит: где бы взять тепла?
 
 
Весь лесной багряный округ
Наряжается в пожар.
В бледном небе долгий оклик,
Журавлей летит базар.
 
 
Продают ли? Покупают?
Русь Египту на промен.
Скоро воздух будет спаян,
В небе призрак белых стен.
 

Круг

 
Слышать ночное дыханье
Близких уснувших людей,
Чувствовать волн колыханье,
Зыбь отошедших страстей, –
 
 
Видеть, как, вечно гадая,
Сириус в небе горит,
Видеть, как брызнет, спадая,
В небе один хризолит, –
 
 
Знать, что безвестность от детства
Быстрый приснившийся путь,
Вольно растратить наследство,
Вольным и нищим уснуть.
 

Из книги «Марево»
1922

Прощание с древом

 
Я любил вознесенное сказками древо,
На котором звенели всегда соловьи,
А под древом раскинулось море посева,
И шумели колосья, и пели ручьи.
 
 
Я любил переклички, от ветки до ветки,
Легкокрылых, цветистых, играющих птиц.
Были древние горы ему однолетки,
И ровесницы – степи, и пряжа зарниц.
 
 
Я любил в этом древе тот говор вершинный,
Что вещает пришествие близкой грозы,
И шуршанье листвы перекатно-лавинной,
И паденье заоблачной первой слезы.
 
 
Я любил в этом древе с ресницами Вия,
Между мхами, старинного лешего взор.
Это древо в веках называлось Россия,
И на ствол его – острый наточен топор.
 

7 сентября 1917

Злая масляница

 
Западни, наветы, волчьи ямы,
Многогласен лживый, честный нем.
Разве есть еще в России храмы?
Верно, скоро сроют их совсем.
 
 
Подбоченясь, ходит дух горбатый,
Говорит: «Смотрите, как я прям».
И, забыв сражение, солдаты
По словесным бродят лезвиям.
 
 
Ряженый, гуляет темный кто-то,
Вслед за ним идут, оскаля рты,
Все, кому одна теперь забота –
Сеять злое семя слепоты.
 
 
Вырвались наружу из подполья
Полчища ликующих личин –
Леность, жадность, свара, своеволье,
Точат нож и клин вбивают в клин.
 
 
Дьяволы, лихим колдуя сглазом,
Напекут блинов нам на сто лет.
Разве есть еще в России разум?
Разве есть в ночи хоть малый свет?
 

19 сентября 1921

Узник

 
В соседнем доме
Такой же узник,
Как я, утративший
Родимый край, –
Крылатый, в клетке,
Сердитый, громкий,
Весь изумрудный
Попугай.
 
 
Он был далёко,
В просторном царстве
Лесов тропических,
Среди лиан, –
Любил, качался,
Летал, резвился,
Зеленый житель
Зеленых стран.
 
 
Он был уловлен,
Свершил дорогу –
От мест сияющих
К чужой стране.
В Париже дымном
Свой клюв острит он
В железной клетке
На окне.
 
 
И о себе ли,
И обо мне ли
Он в размышлении, –
Зеленый знак.
Но только резко
От дома к дому
Доходит возглас:
«Дурак! Дурак!»
 

9 октября 1920

Париж

Раненый

 
Свет избавляющий, белый Христос,
    С красною розой в груди.
Вспомни меня в колдовании гроз,
    Вспомни меня и приди.
 
 
Левую руку прибили гвоздем,
    Правую руку другим.
Ранили сердце, и пламени в нем,
    Не к кому крикнуть: «Горим!»
 
 
Все мои братья убийства хотят,
    Братья на братьев с ножом.
Каждое слово – сочащийся яд,
    Что мы ни скажем, солжем.
 
 
Красное зарево зыбится там,
    Белое марево тут.
Как же найти мне дорогу к цветам?
    Бешенством дни не цветут.
 
 
В рваных лохмотьях, в дыму без конца,
    Бьется ослепшая Мать.
Страшны личины родного лица,
    Жутко забыть благодать.
 
 
Вызови влагу, ударив утес,
    Верный расцвет возроди.
Сын к тебе тянется, белый Христос,
    С красною раной в груди.
 

6 ноября 1921

Звездная песня

 
Где больше жертвы и беды,
    Там ближе к правде дух.
Огонь единственной звезды
    Узнал с земли – пастух.
 
 
Где беспредельна нищета,
    Там слышит песню слух.
И в мире выросла чета,
    Встает второй пастух.
 
 
Где свет в душе, там кроток вздох,
    Мечтает сердце вслух.
С звезды глядит на землю Бог,
    И третий встал пастух.
 
 
Дрожит глубокий небосклон
    От лучевой игры.
И в скудных яслях дышит Он,
    Кто поведет миры.
 
 
В предельной бездне взвеян страх,
    Мрак смотрит из норы.
Но в них, в притихших пастухах,
    Грядущие миры.
 
 
С звезды к душе хрустальный звон,
    Так ключ бежит с горы.
Кто верит, с теми вечно Он,
    В Ком жизнь и все миры.
 

22 декабря 1921

«Полночь бьет. Один я в целом мире…»

 
Полночь бьет. Один я в целом мире.
Некому тоску мою жалеть.
Все грозней, протяжнее и шире,
Бой часов, решающая медь.
 
 
Безвозвратно кончен день вчерашний.
Воплотился в яви жуткий сон.
С вечевой высокой грозной башни
Бьет набат, в пожаре небосклон.
 
 
Полночь ли, набат ли, я не знаю.
Прозвучал двенадцатый удар.
Бьют часы. И я к родному краю
Рвусь, но не порвать враждебных чар.
 
 
Кровь моя – секунда в этом бое.
Кровь моя, пролейся в свет зари.
Мать моя, открой лицо родное.
Мать моя, молю, заговори.
 

29 декабря 1921