Кен Фоллетт
Мир без конца
Он кинул кошель в яму. Мерфин засыпал ее землей, а Лэнгли набросал поверх свежевскопанной земли листьев и мелких веток, и вскоре это место стало неотличимым от остальной поляны.
– Если услышишь, что я умер, пожалуйста, выкопай это письмо и передай священнику. Сделаешь это для меня?
– Хорошо.
– Но до тех пор никому ничего не говори. Пока известно, что письмо у меня, но непонятно, где оно точно, они побоятся лезть на рожон. А вот стоит тебе раскрыть тайну, сначала убьют меня, а потом и тебя.
Мерфин обомлел от страха. Это же несправедливо, что ему угрожает такая опасность только из-за того, что он выкопал ямку по просьбе другого человека!
– Прости, что пугаю тебя, – продолжал Томас. – Но это не только моя вина. В конце концов, я не просил тебя сюда приходить.
– Нет. – Всем сердцем Мерфин сейчас жалел, что наплевал на слова матери и вообще пришел в лес.
– Я вернусь на дорогу, а тебе лучше уйти тем же путем, каким пришел. Полагаю, твои друзья ждут где-нибудь неподалеку.
Мальчик отвернулся и пошел было прочь, но его окликнули.
– Как тебя зовут? – крикнул вдогонку рыцарь.
– Мерфин, сын сэра Джеральда.
– Вот как? – Томас, видимо, знал отца. – Запомни, никому ни слова, даже ему.
Мерфин кивнул и ушел.
Ярдов через пятьдесят его стошнило. После этого стало намного лучше.
Как и предположил Томас, остальные ребята ждали на опушке леса, возле дровяного склада. Мерфина окружили, принялись хлопать по плечам, будто удостоверяясь, что он жив. Все испытывали облегчение и явно стыдились, что бросили его. Дети до сих пор боялись, даже Ральф.
– Тот человек, в которого я пустил стрелу… – проговорил брат. – Он тяжело ранен?
– Он умер, – ответил Мерфин и показал Ральфу стрелу, запачканную кровью.
– Ты сам ее вытащил?
Мерфину очень хотелось ответить «да», но он решил сказать правду.
– Не я, а рыцарь.
– А что со вторым воином?
– Рыцарь перерезал ему горло. Потом мы спрятали тела в кустах.
– И он позволил тебе уйти?
– Да. – Мальчик ничего не стал говорить о спрятанном письме.
– Нужно сохранить все в тайне, – твердо проговорила Керис. – Если кто-нибудь узнает, будет беда.
– Я никому не скажу, – пообещал Ральф.
– Мы должны поклясться, – сказала Керис.
Они встали в кружок. Керис вытянула руку, и ее ладонь оказалась в центре круга. Мерфин положил сверху свою – ладонь девочки была мягкой и теплой, – потом Ральф, потом Гвенда. Все поклялись хранить тайну кровью Иисуса, и потом отправились обратно в город.
Состязания в стрельбе из лука закончились, все разошлись обедать. Когда шли по мосту, Мерфин сказал Ральфу:
– Когда я вырасту, то хочу быть, как этот рыцарь, всегда обходительным, ничего не бояться быть беспощадным в бою.
– Я тоже, – ответил Ральф. – Ну, быть беспощадным.
В Старом городе Мерфин поразился тому, что вокруг продолжается обычная жизнь: плакали младенцы, где-то жарили мясо, у таверн мужчины пили эль.
Керис остановилась около большого дома на главной улице, прямо напротив входа во двор аббатства, обняла Гвенду за плечи и сказала:
– Моя собака недавно ощенилась. Хочешь посмотреть на щенков?
Гвенда по-прежнему выглядела напуганной и готовой расплакаться, но охотно закивала.
– Ой, да, хочу, конечно.
«Какая Керис умная и добрая, – подумалось Мерфину. – Щенки утешат маленькую девочку и отвлекут от воспоминаний. По возвращении домой она будет рассказывать про щенков и вряд ли вспомнит о том, что ходила в лес».
Дети попрощались, и девочки зашли в дом. Мерфин вдруг понял, что ему хочется снова увидеть Керис.
Затем мысли обратились к иным заботам. Справится ли отец с этим своим долгом? Мерфин и Ральф направились на двор аббатства, причем Ральф так и шел с луком и подстреленным зайцем. На дворе было тихо.
Госпиталь пустовал, не считая нескольких больных. Монахиня подсказала братьям:
– Ваш отец в соборе с графом Ширингом.
Братья вошли в огромный собор и обнаружили родителей в притворе. Мать сидела у подножия колонны, на уголке каменного выступа, где круглая колонна сходилась с квадратным основанием. В холодном свете, что лился сквозь высокие окна, ее лицо казалось спокойным и ясным, словно выточенным из того же серого камня, что и колонна, на которую она откинула голову. Отец стоял рядом, покорно опустив широкие плечи. Перед родителями прохаживался граф Роланд. Он был старше отца, но черные волосы и порывистость движений придавали ему моложавости. За спиной графа притаился приор Антоний.
Мальчики задержались было в дверях, но мать поманила их к себе.
– Идите сюда. Граф Роланд помог нам договориться с приором Антонием, все улажено.
Отец хмыкнул, явно давая понять, что, в отличие от жены, не слишком признателен графу.
– Мои земли переходят аббатству, – проворчал он. – Я ничего не оставлю вам двоим в наследство.
– Мы переедем сюда, в Кингсбридж, – бодро продолжала Мод, – станем жить на монастырском иждивении.
– Как это? – спросил Мерфин.
– Монахи предоставят нам дом и будут кормить дважды в день всю нашу жизнь. Разве не чудесно?
Мерфин видел, что на самом деле мать вовсе не считала положение иждивенцев аббатства столь уж чудесным. Только притворялась, что рада. А сэру Джеральду было очень стыдно расставаться со своими владениями. Мальчик догадывался, что для отца подобное соглашение – настоящий позор.
– Что будет с моими сыновьями? – спросил рыцарь у графа.
Тот обернулся и посмотрел на мальчиков.
– Высокий вроде ничего. Это ты убил зайца, паренек?
– Да, милорд, – с гордостью ответил Ральф. – Всадил в него стрелу.
– Через несколько лет возьму его оруженосцем, – отрывисто произнес Роланд. – Сделаем из него рыцаря.
Отец остался доволен.
Мерфин растерялся. Важные решения принимались как-то слишком быстро. Еще злило, что на младшего брата свалилась этакая удача, а про него будто забыли.
– Это нечестно! – вырвалось у Мерфина. – Я тоже хочу быть рыцарем!
– Нет! – воскликнула мать.
– Но это я сделал лук!
Отец издал раздраженный вздох и поморщился.
– Значит, ты сделал лук, парень? – Граф презрительно скривился. – В таком случае станешь подмастерьем плотника.
3
Керис жила в роскошном деревянном доме, где очаг и полы были каменными. На первом этаже располагалось целых три отдельных помещения: зал, в котором стоял большой стол, малая приемная, где отец лично беседовал с покупателями, и кухня. Едва войдя в дом, девочки почувствовали запах вареного окорока, от которого потекли слюнки.
Керис повела Гвенду через зал к внутренней лестнице.
– А где щенки? – спросила Гвенда.
– Я сперва к маме зайду. Она болеет.
Девочки вошли в первую спальню, где на резной деревянной кровати лежала маленькая хрупкая женщина. Казалось, они с Керис одного роста. Сегодня матушка выглядела для Керис бледнее обычного, ее неприбранные волосы прилипли к влажным щекам.
– Как ты себя чувствуешь, мама?
– Что-то мне нехорошо, дочка. – Эти несколько слов будто лишили женщину на кровати всяких сил.
Керис ощутила знакомую горечь тревоги и беспомощности. Болезнь длилась уже с год. Сначала заболели суставы, потом во рту появились язвочки, по телу расползлись непонятные бесчисленные кровоподтеки. От слабости она ничего не могла делать, а на прошлой неделе еще и простудилась. Теперь она мучилась от жара и едва дышала.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо.
Обычный вопрос и обычный ответ, но всякий раз, слыша эти слова, Керис сходила с ума от ощущения собственного бессилия.
– Может, позвать мать Сесилию?
Настоятельница Кингсбриджа единственная приносила матери хоть какое-то утешение. Маковый настой, который она смешивала с медом и теплым вином, на некоторое время унимал боль. Для девочки мать Сесилия была настоящим ангелом.
– Нет, доченька. Как прошла служба?
Керис заметила, что губы матери побелели.
– Страшно было.
Мать помолчала, отдыхая, затем спросила:
– Что ты делала потом?
– Смотрела, как стреляют из лука. – Керис затаила дыхание, испугавшись, что мать, как обычно, догадается о ее тайной вине. Но та посмотрела на Гвенду.
– Кто твоя маленькая подруга?
– Гвенда. Я привела ее посмотреть щенков.
– Это хорошо.
Мать устало закрыла глаза и отвернулась. Девочки тихонько вышли. Гвенда была в ужасе.
– Что с ней такое?
– Истощение сил.
Керис терпеть не могла говорить об этом. Из-за болезни матери ей чудилось, что мир сделался невыразимо зыбким, случиться может все, что угодно, и нельзя быть уверенным ни в чем. Это пугало даже больше, чем схватка в лесу, очевидцами которой детям довелось стать. Когда она воображала, что может произойти, что мама может умереть, ей хотелось кричать от страха, чтобы избавиться от сосущего ощущения внутри.
Среднюю спальню в летние месяцы занимали итальянские торговцы шерстью из Флоренции и Прато, приезжавшие по делам к отцу, но теперь она пустовала. Щенки находились в задней спальне, которую Керис делила со своей сестрой Элис. Щенкам было уже семь недель – пора отнимать от матери, которой малыши изрядно надоели. Гвенда радостно ахнула и опустилась на пол возле корзины.
Керис взяла на руки самого крохотного щенка из помета, шуструю девочку, отличавшуюся неуемной любознательностью.
– Вот эту я хочу оставить себе. Ее зовут Скрэп.
Держать щенка в руках было очень приятно, и вскоре она выбросила из головы все дурные мысли.
Остальные четверо щенков ползали по Гвенде, обнюхивали ее, жевали подол платья. Гвенда подхватила уродливого коричневого щенка с длинной мордочкой и близко посаженными глазами.
– А мне нравится этот.
Щенок свернулся клубком в ее руках.
– Хочешь взять?
У Гвенды слезы навернулись на глаза.
– А можно?
– Нам разрешили их раздавать.
– Правда?
– Папа больше не хочет собак. Если он тебе нравится, бери.
– О да, – прошептала девочка. – Еще как хочу!
– Как ты его назовешь?
– Чтобы о Хопе напоминало. Может, Скип?
– Хорошее имя.
Скип уютно задремал на руках новой хозяйки.
Девочки мирно сидели с собаками. Керис думала о мальчиках, которых они повстречали утром, о невысоком рыжеволосом, с золотистыми карими глазами, и его высоком и красивом младшем брате. Что побудило ее позвать их с собой в лес? Она далеко не в первый раз поддавалась глупому порыву. Обычно такое случалось, когда ей что-нибудь запрещали. Особенно любила распоряжаться тетка Петранилла: «Не подкармливай эту кошку, не то мы никогда от нее не избавимся. Не играй дома в мяч. Держись подальше от этого мальчишки, он из деревни». Правила, которые ограничивали ее свободу, будто сводили Керис с ума.
Но никогда раньше она не выкидывала этакой глупости. Вспомнив о том, что случилось в лесу, девочка поежилась. Погибли двое мужчин, но могло быть еще хуже – могли погибнуть и четверо детей.
Из-за чего все произошло? Почему воины гнались за рыцарем, что они не поделили? Это нисколько не похоже на обычное ограбление. Они говорили о каком-то письме. Но Мерфин не проронил о нем ни слова. Наверное, ничего больше не узнал. Еще одна тайна взрослой жизни.
Мерфин понравился Керис. Его скучный брат Ральф походил на всех остальных мальчишек в Кингсбридже – хвастун, забияка и дурак, а вот Мерфин казался другим. Он сразу ее заинтересовал.
«Два новых друга за один день, – подумала она, косясь на Гвенду. – Малышку никто не назвал бы красавицей. Темно-карие глаза близко посажены над клювиком носа. Забавно, что она выбрала щенка, похожего на себя. Одежда старая – должно быть, донашивает после многих других». Гвенда успокоилась, уже не казалось, что она вот-вот разрыдается. Как и на Керис, встреча со щенками подействовала на нее благотворно.
По залу внизу простучали знакомые шаги, донесся зычный голос:
– Принесите мне кувшин эля, ради всего святого, я хочу пить, как ломовая лошадь.
– Это мой отец, – сказала Керис. – Пойдем его встретим. – Она заметила, что Гвенда вся подобралась, и прибавила: – Не бойся, он всегда так кричит, но на самом деле очень-очень хороший.
Девочки спустились вниз вместе со щенками.
– Что случилось со всеми моими слугами? – рычал отец. – Неужто удрали в Волшебную страну?[5] – Тяжелыми шагами, припадая, как обычно, на ссохшуюся правую ногу, он вышел из кухни с большой деревянной кружкой, из которой выплескивался эль. – Привет, мой маленький лютик, – поздоровался он с дочерью куда тише, сел на большой стул во главе стола и хорошенько приложился к кружке. – Так-то лучше. – Он вытер рукавом косматую бороду и заметил Гвенду: – А это что за ромашка с моим лютиком? Как тебя зовут?
– Гвенда из Уигли, милорд, – смущенно ответила девочка.
– Я подарила ей щенка, – объяснила Керис.
– Прекрасная мысль! – обрадовался отец. – Щенкам нужна любовь, а больше всех их любят маленькие девочки.
На табурете возле стола Керис увидела алый плащ явно не местного производства, привезенный издалека, – английские красильщики не умели добиваться такого сочного красного цвета. Проследив за ее взглядом, отец пояснил:
– Это для твоей мамы. Она давно хотела итальянский красный плащ. Надеюсь, вещица придаст ей сил, она встанет с постели и будет его носить.
Девочка потрогала плащ. Такое мягкое плотное сукно умели делать только итальянцы.
– Красивый, – проговорила Керис.
С улицы вошла тетка. Петранилла была похожа на отца, но тот отличался добродушием, а она вечно ходила поджав губы. Больше сходства наблюдалось у Петраниллы с другим ее братом, приором Кингсбриджа Антонием: оба были высокого роста и внушительного вида, тогда как коренастый отец выделялся широкой грудью и хромотой.
Керис не любила Петраниллу. Той было не отказать в уме, однако весь свой ум она обращала на злые дела – роковое сочетание у взрослых. Керис никак не удавалось ее перехитрить. Гвенда ощутила неприязнь Керис к тетке и недружелюбно уставилась на вошедшую. Лишь отец обрадовался Петранилле:
– Входи, сестра. Где все мои слуги?
– С чего ты взял, что я должна это знать, если только что вышла из своего дома на другом конце улицы? Впрочем, если подумать, Эдмунд, я бы сказала, что твоя кухарка в курятнике, ищет яйцо, чтобы приготовить тебе пудинг, а служанка наверху, помогает твоей жене сходить по-большому, – помнишь ведь, что обычно она облегчается около полудня. Что до твоих подмастерьев, надеюсь, они оба, как им и полагается, стерегут твой склад у реки, чтобы никому не взбрело на пьяную голову спалить на радостях твой запас шерсти.
Петранилла часто рассуждала таким вот образом, выдавая проповеди в ответ на простые вопросы. Держалась она всегда высокомерно, но отец этого не замечал либо делал вид, что не замечает.
– Моя дражайшая сестрица, ты унаследовала всю мудрость нашего отца! – воскликнул он.
Петранилла повернулась к девочкам.
– Предком нашего отца был Том Строитель, отчим и учитель Джека Строителя, зодчего Кингсбриджского собора. Отец дал обет посвятить первенца Богу, но, к сожалению, первой родилась девочка, то есть я. Он назвал меня в честь святой Петраниллы, дочери святого Петра, как вам, конечно же, известно, и молился, чтобы следующим на свет появился мальчик. Но старший его сын уродился калекой, а отец не хотел вручать Богу подпорченный дар и потому растил Эдмунда наследником своего суконного дела. По счастью, третьим оказался наш брат Антоний, благочестивый и богобоязненный ребенок, который мальчиком поступил в монастырь и теперь сделался его настоятелем, чем мы все гордимся.
Петранилле самой следовало стать священником, будь она мужчиной, зато, словно восполняя это упущение, тетка вырастила монахом своего сына Годвина – как и дед-суконщик, посвятила ребенка Богу. Керис всегда жалела старшего двоюродного брата, из-за того что у него такая мать.
Тетка заметила красный плащ:
– Чье это? Это же самое дорогое итальянское сукно!
– Я купил для Розы.
Сестра пристально посмотрела на брата. Керис готова была поклясться: она думает, что глупо покупать такой плащ женщине, которая уже год не выходит из дома. Но тетка лишь сказала:
– Ты очень добр к ней. – Это могло быть и похвалой, и упреком.
Отец и бровью не повел.
– Поднимись к ней, – попросил он. – Ободри, как ты умеешь.
Керис сомневалась в том, что Петранилла способна хоть кого-то ободрить, но тетка, нисколько не терзаясь подобными сомнениями, отправилась наверх.
С улицы вошла сестра Керис. Одиннадцатилетняя Элис была на год старше Керис. Она уставилась на Гвенду.
– Это кто?
– Моя новая подруга Гвенда. Пришла выбрать щенка.
– Она выбрала себе моего! – возмутилась Элис.
Ничего такого Керис раньше не слышала.
– Да неужели? Ты вообще никого не выбирала. Говоришь просто из вредности.
– С какой стати она забирает нашего щенка?
Отец поспешил вмешаться:
– Ну-ну. У нас больше щенков, чем нужно.
– Керис могла бы сначала спросить меня!
– Да, могла бы, – кивнул отец, прекрасно зная, что Элис вредничает. – Не делай так больше, Керис.
– Хорошо, папа.
С кухни вышла кухарка с кувшинами и кружками. Когда Керис научилась говорить, она прозвала кухарку Татти. Никто не знал почему, но прозвище прилипло. Отец поблагодарил:
– Спасибо, Татти. Садитесь за стол, девочки.
Гвенда замешкалась, не понимая, пригласили ее или нет, но Керис уверенно кивнула: приглашение распространялось на всех, ведь обычно отец звал к столу каждого, кто попадался ему на глаза.
Татти долила отцу эля в кружку, затем подала девочкам эль, разбавленный водой. Гвенда залпом опустошила кружку, и Керис поняла, что ее новая подруга пьет эль нечасто: бедняки довольствовались сидром из диких яблок.
Затем кухарка положила перед каждым за столом по толстому куску ржаного хлеба величиной в квадратный фут. Гвенда взяла свой кусок и начала есть. Керис догадалась, что малышка никогда прежде не обедала за общим столом.
– Подожди, – мягко сказала она, и девочка положила хлеб на стол.
Татти внесла окорок на доске и блюдо с капустой. Отец взял большой нож и принялся резать окорок, раскладывая куски на хлеб. Гвенда большими глазами смотрела на огромную порцию мяса. Керис ложкой положила на мясо капусту.
С лестницы торопливо спустилась служанка Илейн.
– Мистрис[6], кажется, хуже. Мистрис Петранилла говорит, что нужно послать за матерью Сесилией.
– Так беги в аббатство и попроси ее прийти, – отозвался отец.
Служанка заторопилась прочь.
– Ешьте, дети. – Эдмунд наколол на нож кусок горячего окорока, но Керис видела, что обед не доставляет отцу удовольствия, что его мысли заняты чем-то иным.
Гвенда съела немного капусты и прошептала:
– Еда с небес!
Керис положила в рот капусту, сваренную с имбирем. Ее новая подруга из Уигли, наверное, ни разу в жизни не пробовала имбирь – эту пряность могли позволить себе лишь богатые.
Спустилась Петранилла. Положила кусок окорока на деревянную тарелку, отнесла наверх, жене Эдмунда, но быстро вернулась с нетронутой едой и села за стол, поставив тарелку перед собой, а кухарка принесла ей хлеба.
– В моем детстве у нас в Кингсбридже ежедневно обедала всего одна семья – наша, – проговорила она. – Кроме постных дней, конечно, ведь мой отец был очень набожным. Он первым стал торговать шерстью с итальянцами напрямую. Теперь все так делают. Хотя мой брат Эдмунд до сих пор лучше всех.
Керис не ощущала голода, и ей пришлось очень долго жевать, прежде чем удалось проглотить хотя бы кусочек. Наконец пришла мать Сесилия, маленькая, бодрая, успокоительно деловитая, и с нею сестра Юлиана, простоватая женщина с добрым сердцем. Девочке стало легче, когда она увидела, как обе монахини поднимаются по лестнице: этакий чирикающий воробышек, а за ним вперевалку – курица. Чтобы снять жар, они обмоют маму розовой водой, и запах поднимет ей настроение.
Татти внесла яблоки и сыр. Отец рассеянно срезал ножом яблочную кожуру. Керис вспомнилось, что раньше он всегда отдавал ей ломтики, а сам съедал кожуру.
Сверху спустилась сестра Юлиана, ее пухлое лицо выражало озабоченность.
– Настоятельница хочет, чтобы мистрис Розу осмотрел брат Иосиф. – Этот монах считался лучшим врачом монастыря, поскольку обучался в Оксфорде. – Я схожу за ним.
Монахиня вышла на улицу. Отец отложил очищенное яблоко, так и не притронувшись к плоду.
Керис спросила:
– Что же будет?
– Не знаю, лютик. Пойдет ли дождь? Сколько мешков шерсти понадобится флорентийцам? Подхватят ли овцы ящур? Родится девочка или мальчик со скрюченной ногой? Никто не знает, милая. Потому-то… – Отец отвернулся. – Потому-то так тяжело.
Он протянул дочери яблоко. Керис передала плод Гвенде, и та съела яблоко целиком, с сердцевиной и косточками.
Спустя несколько минут пришел брат Иосиф с молодым помощником. В последнем Керис узнала Савла Белую Голову: монаха прозвали так из-за пепельно-белых волос – тех, что остались после монашеского пострижения.
Сесилия и Юлиана сошли вниз, оставив монахов наедине с больной. Настоятельница села за стол, но есть ничего не стала. У нее были заостренные черты лица, маленький носик и торчащий вперед подбородок, ясные глаза смотрели пристально. Монахиня с любопытством поглядела на Гвенду.
– Так-так. Кто эта маленькая девочка и любит ли она Иисуса и его Святую Матерь?
– Я Гвенда, подруга Керис. – Малышка опасливо покосилась на Керис, будто испугавшись, что выдала желаемое за действительность.
– Дева Мария поможет моей маме? – спросила Керис.
Сесилия приподняла брови.
– Сразу к делу, да? Вижу, ты и вправду дочь Эдмунда.
– Все за нее молятся, но никто не может помочь.
– А знаешь, почему?
– Быть может, Дева никому не помогает, просто сильные сами справляются, а у слабых не выходит.
– Дочка, не глупи, – вмешался Эдмунд. – Всем известно, что Святая Матерь нам помогает.
– Все в порядке, – успокоила торговца Сесилия. – Дети, особенно смышленые, всегда задают вопросы. Керис, знай: святые наделены могуществом, вот только одни молитвы действеннее других, понимаешь?
Девочка неохотно кивнула. Опять ее не столько убедили, сколько перехитрили.
– Она должна ходить в нашу школу, – задумчиво произнесла Сесилия. Монахини содержали школу для девочек из знатных и богатых городских семейств. При мужском монастыре была такая же школа для мальчиков.
Отец недовольно скривился.
– Роза научила девочек азбуке. А считать Керис умеет не хуже меня, помогает мне в делах.
– Она сможет узнать гораздо больше. Вы же не хотите, чтобы она всю жизнь вам прислуживала?
– Нечего ей в книжки пялиться, – встряла Петранилла. – Она будет завидной невестой. За обеими сестрами женихи в очередь выстроятся. Сыновья торговцев и даже сыновья рыцарей совсем не прочь породниться с нами. Но Керис – очень своенравное дитя, за нею нужен глаз да глаз, чтобы не сбежала с каким-нибудь нищим бездельником.
Керис мысленно отметила, что тетка нисколько не беспокоилась о послушной Элис. Еще бы, сестра наверняка послушно выйдет замуж за того, кого ей подберут.
– А может, Господь желает, чтобы Керис ему послужила, – возразила мать Сесилия.
– Двое из нашей семьи стали монахами – мой брат и племянник, – проворчал отец. – Думаю, этого вполне достаточно.
Настоятельница посмотрела на девочку.
– Сама-то ты что думаешь? Кем хочешь стать – торговкой шерстью, женой рыцаря или монахиней?
Одна лишь мысль о монашестве приводила Керис в ужас. Ведь тогда придется день напролет подчиняться чьим-то приказам. Все равно что остаться на всю жизнь ребенком, имея в матерях Петраниллу. А стать женою рыцаря или кого-то еще – тоже скверно, потому что женщины должны слушаться своих мужей. Помогать отцу, а потом, когда он постареет, перенять, быть может, его дело – подобный исход сулил меньше всего волнений, но и его вряд ли можно было назвать мечтою всей жизни.
– Не хочу вообще ничего такого.
– А чего же ты хочешь? – не отступалась мать Сесилия.
У Керис имелось затаенное желание, о котором она никому еще не говорила. Более того, она сама вдруг осознала это желание лишь сейчас – и ясно поняла, что такова ее судьба.
– Я хочу стать врачом.
Наступила тишина, затем все рассмеялись.
Девочка зарделась, не понимая, что смешного сказала.
Отец сжалился над нею.
– Врачами могут быть только мужчины. Разве ты не знала этого, лютик?
Керис растерянно посмотрела на мать Сесилию.
– А как же вы?
– Я не врач, – ответила настоятельница. – Мы, монахини, конечно, ухаживаем за больными, но всегда следуем наставлениям ученых мужей. Братья обучаются у достойных наставников, им ведомы течения жизненных соков, они знают, как нарушается равновесие гуморов при болезни и как восстановить верное их соотношение для доброго здравия. Им ведомо, из какой жилы пускать кровь при головной боли, проказе или одышке, где именно резать и где прижигать, кому ставить компресс, а кому прописать целебную ванну.
– Разве женщина не может научиться всему этому?
– Наверное, может, но Господь распорядился иначе.
Всякий раз, слыша эти слова, за которыми взрослые прятали нежелание толком отвечать на вопрос, Керис впадала в отчаяние. Прежде чем она придумала, как возразить, сверху спустился брат Савл с тазиком крови и прошел через кухню на задний двор. От вида крови Керис захотелось плакать. Все доктора пускают кровь в лечебных целях, значит, это надежный способ, – но до чего же мерзко наблюдать, как выливают на землю жизненную силу матушки.
Савл вернулся к больной и вскоре снова спустился, уже вместе с Иосифом.
– Я сделал все, что мог, – напыщенно произнес Иосиф. – Она исповедалась в своих грехах.
Исповедалась в грехах! Керис хорошо знала, что это означает, и все-таки заплакала.
Отец достал из кошеля шесть серебряных пенни и вручил монаху.
– Спасибо, брат. – Голос его был хриплым.
Когда Иосиф и Савл ушли, монахини вновь поднялись наверх.
Элис села к отцу на колени и спрятала лицо у него на груди. Керис плакала, прижимая к себе Скрэпа. Петранилла велела Татти убрать со стола. Гвенда смотрела на них широко раскрытыми глазами. За столом царило молчаливое ожидание.
