Кен Фоллетт
Мир без конца
– Значит, ты пообещаешь исполнить то, о чем думал сам?
– Ты весьма настойчив.
Годвин вскинул руки, как бы извиняясь.
– Я вовсе не хотел наседать, прости. Конечно, следует делать то, в чем ты зришь Божью волю.
Томас с сомнением усмехнулся: не верилось в бескорыстие Годвина, – но все же ответил:
– Хорошо. Я буду просить совета в молитве.
Ризничий понял, что большей ясности сегодня ему не добиться, а давить сильнее боялся.
– Я тоже.
Томас и вправду будет молиться. Для себя ему почти ничего не нужно. Если он решит, что такова воля Божья, то согласится пойти на выборы приора, а коли нет, то нет. Прямо сейчас Годвин больше ничего не мог поделать.
Гроб с телом Антония стоял в кругу свечного пламени. Собор заполнили горожане и крестьяне из окрестных деревень. Годвин поискал глазами Керис, которую видел какое-то время назад. Девушка стояла в южном трансепте и осматривала леса Мерфина в приделе. Годвин любил вспоминать те времена, когда Керис была маленькой, а он являлся для нее всезнающим старшим братом.
После крушения моста Керис ходила мрачной, но сегодня заметно повеселела, и Годвин порадовался: ему было приятно видеть ее в хорошем настроении.
– У тебя, кажется, все хорошо. – Он тронул двоюродную сестру за локоть.
– Да, – Керис улыбнулась. – Любовный узел развязался. Но тебе этого не понять.
– Да куда уж.
«Ты и понятия не имеешь, – подумал Годвин, – сколько любовных узлов среди монахов». Но вслух этого говорить не стал: к чему мирянам знать о том, что происходит в монастырях?
– Попроси отца поговорить с епископом Ричардом по поводу строительства нового моста.
– С какой стати? – недоуменно спросила Керис. Ребенком она почитала двоюродного брата как героя, но детское благоговение давно улетучилось. – Зачем? Это же не его мост.
– Избранного монахами приора должен одобрить епископ. Ричард мог бы дать понять, что не утвердит того, кто не собирается строить мост. Некоторые братья останутся при своем убеждении, но будут и такие, которые решат, что нет смысла голосовать заведомо впустую.
– Понятно. Ты в самом деле думаешь, что отец поможет?
– Не сомневаюсь.
– Я передам.
– Спасибо.
Зазвонил колокол. Годвин незаметно вышел из собора во двор и влился в череду монахов, что брели к храму. Наступил полдень.
За утро проделана хорошая работа.
16
Рано утром в понедельник Вулфрик и Гвенда отправились в дальний путь из Кингсбриджа домой, в Уигли.
Керис и Мерфин смотрели, как они плывут на новом пароме. Мерфин не мог нарадоваться творению своих рук. Правда, деревянные шестерни грозили быстро стереться. Лучше бы, конечно, железные, но…
Девушка думала о другом.
– Гвенда так влюблена. – Она вздохнула.
– Вулфрика ей не получить.
– Откуда ты знаешь? Она решительная. Сумела даже удрать от Сима-торгаша.
– Но Вулфрик помолвлен с этой Аннет, которая намного красивее.
– Красота далеко не все в любви.
– За что я благодарю Бога каждый день.
Девушка рассмеялась:
– Мне нравится твое смешное лицо.
– Вулфрик подрался из-за Аннет с моим братом. Наверно, он любит ее.
– У Гвенды есть приворотное зелье.
Мерфин неодобрительно покачал головой.
– Считаешь, девушка обманом может женить на себе мужчину, который любит другую?
С минуту Керис молчала. Ее нежная шейка покраснела.
– Я как-то не подумала… Разве это не одно и то же?
– Почти.
– Но она не заставляет его, а просто хочет, чтобы ее полюбили.
– Пусть добьется этого без всякого зелья.
– Теперь мне стыдно, что я ей помогала.
– Поздно.
Вулфрик и Гвенда сошли с парома на дальнем берегу, обернулись, помахали на прощание и зашагали по дороге, что бежала через предместье. Рядом семенил Скип.
Мерфин и Керис вернулись на главную улицу, и девушка спросила:
– Ты еще не говорил с Гризельдой?
– Как раз собираюсь. Не могу понять, хочу я встречи с нею или боюсь.
– Тебе нечего бояться. Это она лгала.
– Так-то оно так. – Мерфин потрогал свое лицо. Синяки почти сошли. – Надеюсь только, ее отец не полезет опять драться.
– Хочешь, я пойду с тобой?
Он очень этого хотел, но помотал головой.
– Я заварил всю кашу, мне и расхлебывать.
Молодые люди остановились возле дома Элфрика.
– Удачи, – пожелала Керис.
– Спасибо. – Мерфин быстро поцеловал ее, подавил искушение продлить поцелуй и вошел в дом.
Элфрик сидел за столом и ел хлеб с сыром. Перед ним стояла кружка с элем. За его спиной, на кухне, Мерфин разглядел Элис и служанку. Гризельды не было.
– Где ты пропадал? – справился Элфрик.
Мерфин решил, что раз бояться ему нечего, то действовать надо бесстрашно. Не ответив на вопрос Элфрика, он задал свой:
– Где Гризельда?
– Спит еще.
Мерфин крикнул наверх:
– Гризельда! Нам нужно поговорить.
Элфрик проворчал:
– Времени нет лясы точить. Работать надо.
Мерфин пропустил ворчание мимо ушей и снова крикнул:
– Гризельда, вставай!
– Эй! – вскинулся Элфрик. – Ты кто такой, чтобы тут командовать?
– Вы ведь хотите, чтобы я на ней женился?
– И что?
– Значит, ей пора привыкать слушаться мужа. – Мерфин опять возвысил голос: – Спускайся, не то тебе придется узнать кое-что от других.
Гризельда показалась на площадке наверху лестницы и раздраженно пробурчала:
– Иду. Что случилось-то?
Мерфин подождал, пока она спустится.
– Я знаю, кто отец ребенка.
Во взгляде Гризельды мелькнул страх.
– Не будь дураком: ты и есть отец.
– Нет, Терстан.
– Я не спала с ним! – Дочь посмотрела на отца. – Честно, не спала.
– Она не врет, – проговорил Элфрик.
Из кухни выглянула Элис.
– Это правда.
– Я был с Гризельдой в воскресенье ярмарочной недели, пятнадцать дней назад. А она уже на третьем месяце.
– Нет!
Мерфин пристально посмотрел на Элис.
– Ты ведь знала, верно? – Она отвернулась. – И все-таки солгала. Даже родной сестре.
– Ты не можешь знать, на каком она месяце, – возразил Элфрик.
– Да посмотрите же на нее! – воскликнул Мерфин. – Не видите, что ли, как живот округлился? Да, несильно, но заметно.
– Что ты в этом понимаешь? Мал еще.
– Ага, именно на это вы и рассчитывали, правда? Почти сработало.
Элфрик погрозил пальцем.
– Ты спал с Гризельдой и женишься на ней.
– Нет, не женюсь. Она меня не любит. Терстан сбежал, и ваша дочь переспала со мной, чтобы у ребенка был отец. Я знаю, что поступил неправильно, но не собираюсь наказывать себя всю оставшуюся жизнь.
Элфрик встал.
– Ты женишься, и вся недолга.
– Нет.
– Придется.
– Нет.
Элфрик побагровел и рявкнул:
– Ты женишься на ней!
– Сколько раз повторять? Нет!
Элфрик понял, что Мерфин настроен решительно.
– В таком случае вон из моего дома, и чтоб ноги твоей здесь не было.
Мерфин ждал этого, потому испытал облегчение. Выходит, иных доводов у мастера не осталось.
– Ладно.
Он было шагнул вперед, но Элфрик загородил ему дорогу.
– Ты куда это?
– На кухню, за вещами.
– За инструментами, ты хочешь сказать.
– Да.
– Они не твои. Их покупал я.
– Подмастерью всегда выдают его инструменты в конце… – Мерфин осекся.
– Ты не отбыл положенный срок, поэтому никаких инструментов не получишь.
А вот этого юноша не ожидал.
– Я работал шесть с половиной лет!
– А должен был семь.
Без инструментов на жизнь зарабатывать было нечем.
– Это нечестно. Я пожалуюсь в гильдию плотников.
– Жду не дождусь, – злорадно усмехнулся Элфрик. – Интересно, как ты объяснишь, почему подмастерью, которого вышвырнули за то, что он переспал с дочерью наставника, причитаются бесплатные инструменты. У всех плотников гильдии есть подмастерья, и у большинства есть дочери. Жалуйся сколько влезет, пока зад не порвешь.
Юноша осознал, что Элфрик прав.
Элис добавила:
– Вот ты и влип в неприятности, дружок.
– Да, влип, – отозвался Мерфин. – Но что бы там ни случилось, это лучше, чем жизнь с Гризельдой и ее родственничками.
* * *
Тем же утром Мерфин отправился в церковь Святого Марка на похороны Хауэлла Тайлера, надеясь найти себе заказчика.
Разглядывая деревянный потолок – в церкви не было каменных сводов, – он увидел среди росписей дыру в форме человеческого тела, мрачное свидетельство гибели Хауэлла. Там все прогнило, со знанием дела говорили строители на похоронах, но прозрели они слишком поздно – Тайлера уже не было в живых. Теперь-то стало ясно, что крыша слишком непрочная, чинить ее нет смысла: надо снимать целиком и класть новую. А значит, церковь придется закрыть.
Приход Святого Марка располагался в самой бедной, северной части города и получал средства от одного-единственного, далеко не богатого хозяйства в десяти милях от города, которое держал брат священника. Кроме того, отцу Жоффруа причиталась десятина приблизительно с восьми-девяти сотен прихожан. Но даже имевшие что-то за душой обычно уверяли, что у них в домах шаром покати, и десятина эта составляла весьма скромную сумму. Отец Жоффруа добывал средства к существованию, проводя крестины, венчания и похороны, причем запрашивал намного меньше, чем монахи в соборе. Его прихожане рано женились, часто рожали и умирали молодыми, так что работы священнику хватало и концы с концами сводить удавалось. Но если церковь закроется, ручеек заработков иссякнет и платить строителям станет нечем.
Следовательно, работа по восстановлению крыши встанет.
На похороны пришли все строители города, включая Элфрика. Мерфин пытался делать вид, что ничего не случилось, но это давалось ему с трудом: большинство уже знали, что Элфрик его выгнал. С ним поступили несправедливо, но, увы, и он был не совсем без вины.
Керис, дружившая с молодой женой Хауэлла, стояла вместе с родными покойного. Мерфин придвинулся к ней и негромко пересказал подробности последней ссоры с Элфриком.
Отец Жоффруа провел службу, облаченный в ветхую сутану. Мерфин разглядывал крышу. Ему казалось, что должен существовать способ снять ее, не закрывая церковь. Обычно, когда работы откладывали слишком надолго и дерево прогнивало до такой степени, что уже не держало рабочих, вокруг церкви ставили леса и сбрасывали бревна в неф. Таким образом, до настила новой крыши храм стоял под открытым небом. Но наверняка можно построить вращающуюся лебедку с опорой на крепкую стену храма, с ее помощью по одному снять бревна крыши и не бросать их вниз, а сразу перекидывать через стену, на близлежащее кладбище. Тогда деревянный потолок останется в целости и его можно будет заменить уже после укладки крыши.
На кладбище Мерфин всматривался в окружающих и думал, кто из них скорее возьмет его на работу. Он решил подойти к Биллу Уоткину, второму после Элфрика строителю в городе, непримиримому сопернику бывшего хозяина. На голове у Билла блестела лысина в обрамлении черных волос – этакая монашеская тонзура от природы. Уоткин поставил почти все жилые дома в Кингсбридже. Как и Элфрик, он нанимал каменщиков, плотников, нескольких поденных рабочих и держал пару подмастерьев.
Хауэлл был бедным, и его тело опустили в могилу не в гробу, а в саване.
Когда отец Жоффруа ушел, Мерфин подошел к Биллу и по-деловому поздоровался:
– Здравствуйте, мастер Уоткин.
Тот ответил не особенно тепло:
– Чего тебе, молодой Мерфин?
– Я ушел от Элфрика.
– Знаю. И почему, тоже знаю.
– Вы слышали эту историю от Элфрика.
– Я узнал то, что мне было нужно.
Мерфин понял, что Элфрик даром времени не терял, до и по ходу поминальной службы излагая всем свое толкование случившегося. Юноша был уверен, что мастер никому не рассказал, как Гризельда пыталась приспособить Мерфина на роль отца своего ребенка вместо Терстана, но хорошо понимал, что оправдываться неправильно: лучше признать ошибку.
– Понимаю, что поступил дурно, и мне очень жаль, но я хороший плотник.
Уоткин согласно кивнул.
– Новый паром говорит сам за себя.
Юноша воспрянул духом.
– Вы возьмете меня?
– Кем?
– Плотником. Вы же сами сказали, что я умею работать.
– Где же твои инструменты?
– Элфрик не пожелал отдать.
– И был прав, потому что ты не закончил ученичество.
– Тогда возьмите меня подмастерьем на полгода.
– И отдать тебе потом просто так набор инструментов? Мне это не по карману.
Инструменты были дорогими, потому что больших денег стоили железо и сталь.
– Возьмите на жалованье, и я накоплю на свой инструмент. – Это грозило отнять очень много времени, но Мерфином двигало отчаяние.
– Нет.
– Почему?
– Потому что у меня тоже есть дочь.
Прозвучало оскорбительно.
– Вы же знаете, что я вовсе не гроза юных дев.
– А пример другим подмастерьям? Если тебе сойдет с рук, почему бы остальным не попытать счастья?
– Но это же несправедливо!
Уоткин пожал плечами.
– Может, ты по-своему и прав, но спроси у любого плотника в городе. Думаю, все скажут то же самое.
– Что же мне делать?
– Не знаю. Думать надо было, перед тем как ее тискать.
– Вам все равно, что вы теряете хорошего плотника?
Билл опять пожал плечами.
– Нам больше работы останется.
Мерфин отвернулся. «Вот этим-то гильдии и плохи, – с горечью подумал он, – с радостью гонят людей, и за дело, и под надуманными предлогами. Нехватка рук лишь увеличивает цеховой заработок. К чему заботиться о порядочности?»
Вдова Хауэлла ушла, сопровождаемая своей матерью. Керис, освободившись от дани уважения покойному, подошла к Мерфину.
– Ты чего такой мрачный? Ты ведь почти не знал Хауэлла.
– Мне, наверное, придется уехать из Кингсбриджа, – ответил юноша.
Девушка побледнела.
– Это еще почему, ради всего святого?
Мерфин передал ей разговор с Биллом Уоткином.
– Вот так, никто в Кингсбридже меня не возьмет, а без инструмента какая самостоятельная работа? Можно, конечно, перебраться к родителям, но я не могу лишать их куска хлеба. Так что придется искать работу там, где не знают про Гризельду. Со временем, может, накоплю денег, куплю молоток и резец, перееду в другой город и попытаюсь вступить в гильдию плотников.
Делясь с Керис этим планом, Мерфин начал осознавать всю тяжесть своего положения. Он словно впервые увидел ее знакомое лицо и опять подпал под чары сияющих зеленых глаз, точеного носика и решительного подбородка. Рот не вполне сочетался с остальным лицом: был слишком большим, а губы выглядели слишком полными. Этот рот лишал черты Керис правильности, и чувственная природа брала верх над деятельным умом. Этот ротик мнился созданным для поцелуев, и при мысли о том, что придется уехать от этих губ, Мерфин немедленно впал в отчаяние.
Керис пришла в бешенство.
– Это неслыханно! Они не имеют права!
– Я тоже так думаю. Но, судя по всему, ничего не исправить. Придется смириться.
– Погоди. Давай подумаем. Ты можешь жить с родителями, а столоваться у нас.
– Я не хочу стать приживалой, как мой отец.
– Ты и не будешь приживалой. Купишь инструмент Хауэлла Тайлера. Его жена только что сказала мне, что хочет за них один фунт.
– У меня вообще нет денег.
– Займи у моего отца. Ты всегда ему нравился – я уверена, он согласится.
– Но нанимать плотника, не состоящего в гильдии, против правил.
– Правила можно нарушать. Не может быть, чтобы в городе не нашлось ни одного смельчака, который плюнул бы на гильдию.
Мерфин понял, что позволил старшим мастерам запугать его, и был благодарен Керис за ее отказ признать поражение. Конечно, она права: необходимо остаться в Кингсбридже и бороться с несправедливыми порядками. Кроме того, он знает одного человека, который очень нуждается в его способностях.
– Отец Жоффруа, – проговорил юноша.
– Ему нужен плотник? Зачем?
Мерфин рассказал про крышу.
– Так пойдем к нему, – тут же решила Керис.
Священник обитал в маленьком домике при церкви. Молодые люди застали его за приготовлением обеда – похлебки из соленой рыбы с овощами. Жоффруа было за тридцать, телосложением он походил на воина: высокий и широкоплечий, – держался запросто и славился тем, что всегда заступался за бедных.
Мерфин заявил с порога:
– Я могу починить вам крышу так, что не придется закрывать церковь.
Жоффруа не спешил радоваться.
– Если это правда, Господь услышал мои молитвы.
– Я сделаю лебедку, с ее помощью подниму бревна крыши и перенесу их на кладбище.
– Тебя прогнал Элфрик. – Священник бросил при этом смущенный взгляд на Керис.
– Я все знаю, святой отец, – успокоила она.
– Он выгнал меня, потому что я отказался жениться на его дочери, – объяснил Мерфин. – Но ребенок, которого она носит, не мой.
Жоффруа кивнул.
– Поговаривают, что с тобой поступили несправедливо. Охотно верю. Я не очень люблю гильдии: там редко принимают бескорыстные решения, но все-таки ты не закончил ученичество.
– А может кто-нибудь из членов гильдии плотников починить вам крышу, не закрывая церковь?
– Я слышал, тебе даже не дали инструментов.
– Позвольте мне самому с этим разобраться.
Священник задумался.
– Сколько ты хочешь за работу?
Мерфин вскинул голову.
– Четыре пенса в день и стоимость материалов.
– Это жалованье поденного плотника.
– Если сомневаетесь, что я гожусь в плотники, то не нанимайте.
– Дерзко.
– Просто говорю, что смогу это сделать.
– Самоуверенность не самый страшный на свете грех. А если церковь не нужно будет закрывать, четыре пенса в день мне по плечу. Сколько тебе потребуется времени, чтобы построить эту твою лебедку?
– Самое большее две недели.
– Я ничего не заплачу, пока не увижу, как она действует.
Мерфин вздохнул. Он совсем без денег, но ничего, как-нибудь выкрутится. Жить будет у родителей, а столоваться у суконщика Эдмунда.
– Купите материал и откладывайте мое жалованье до того дня, когда я сниму с крыши первое бревно и перенесу на землю.
Жоффруа медлил.
– Меня станут костерить почем зря… но выбора нет.
Он протянул руку.
Мерфин охотно ответил на рукопожатие.
17
Всю дорогу от Кингсбриджа до Уигли – двадцать миль, целый день пути – Гвенда ждала подходящего мгновения, чтобы воспользоваться приворотным зельем; ждала, но так и не дождалась.
Вулфрик не то чтобы держался настороженно: напротив, был дружелюбен и любезен. Рассказывал о своих родных, о том, как плакал каждое утро, просыпаясь и вспоминая, что их гибель ему не приснилась. Проявлял участие, спрашивал, не устала ли Гвенда и не пора ли передохнуть. Говорил, что семейное земельное владение воспринимает как доверенную собственность, как то, чем владеют при жизни, а по смерти завещают потомкам, и что, занимаясь благоустройством этих угодий – пропалывая поля, ставя загородки для скота и выкорчевывая камни с пастбищ, – он выполняет свое предназначение.
Даже гладил Скипа.
К концу дня Гвенда чувствовала, что любит его пуще прежнего. Увы, он ни словом, ни жестом не давал понять, что для него она теперь больше, нежели просто подруга; проявлял заботу, но по-приятельски, не как к возлюбленной. В лесу, с Симом-торгашом, она всем сердцем желала, чтобы мужчины хоть иногда не вели себя как дикие животные, а теперь вот мечталось, чтобы в Вулфрике пробудилось хоть чуточку звериного. Весь день она пускалась на мелкие уловки, пытаясь его распалить. Якобы случайно приоткрывала крепкие красивые ноги. Взбираясь на пригорки, глубоко дышала, выставляя грудь. При любой возможности дотрагивалась до него, касалась руки или клала ладонь на плечо. Ни одна из этих уловок не возымела ни малейшего действия. Гвенда знала, что некрасива, но была уверена, что обладает чем-то таким, отчего другие мужчины нередко пялились на нее и даже присвистывали, однако Вулфрик не поддавался.
В полдень сделали привал и поели хлеба и сыра, которые взяли с собой, но воду пили из ручья, с ладоней, и потому она не смогла дать ему зелье.
Все равно она испытывала настоящее счастье. Ведь они с Вулфриком оставались наедине целый день. Гвенда могла любоваться им, болтать, веселить, сочувствовать и время от времени даже дотрагиваться до него. Она уверяла себя, что может поцеловать его в любой миг, просто пока не хочется. Они как будто поженились, но все закончилось слишком быстро.
В Уигли пришли к вечеру. Деревня стояла на возвышенности, во все стороны от нее полого спускались поля, и здесь всегда было ветрено. После двухнедельной сутолоки Кингсбриджа деревушка казалась маленькой и тихой – горстка разбросанных хижин вдоль дороги, что вела к господскому дому и церкви. Господский дом не уступал размерами городскому купеческому дому, спальни располагались на втором этаже. Дом священника тоже выглядел довольно привлекательно, как и жилища нескольких крестьян, но большинство деревенских строений составляли сущие лачуги, разделенные надвое: на одной половине держали скотину, другая служила семье кухней и спальней.
Первый по дороге из этих добротных домов принадлежал семье Вулфрика. Запертые двери и закрытые ставни придавали дому заброшенный вид. Вулфрик прошел мимо, к следующему большому дому, где жила со своими родителями Аннет. Взмахом руки он попрощался с Гвендой и с радостной улыбкой зашел в дом, выкинув из головы весь день пути.
Гвенда ощутила резкую боль утраты – чувство было такое, словно оборвался хороший сон. Она сглотнула, избавляясь от комка в горле, и двинулась через посевы. Благодаря июньским дождям пшеница и ячмень зазеленели, но теперь им требовалось солнце, чтобы созреть. Деревенские женщины горбились над межами, медленно перемещались вдоль рядов посевов, выдирая сорняки. Некоторые, замечая Гвенду, махали руками.
Приближаясь к дому, Гвенда одновременно волновалась и злилась. Она не видела родителей с того дня, как отец продал ее Симу-торгашу за корову. Почти наверняка папаша уверен, что дочурка еще у Сима. Когда увидит ее на пороге, точно опешит. Что он скажет? И что она скажет отцу, предавшему ее доверие?
Гвенда не сомневалась в том, что матери ничего не известно о сделке. Скорее всего папаша наплел ей, будто Гвенда сбежала с каким-нибудь парнем. Мать впадет в бешенство, и папаше не поздоровится.
Очень хотелось повидаться с малышней – с Кэт, Джоуни, Эриком. Гвенда вдруг осознала, как сильно по ним соскучилась.
Их дом стоял на дальней стороне стоакрового поля, его наполовину скрывали деревья на лесной опушке. Этот дом был даже меньше крестьянских лачуг, имел единственную комнату, в которой вся семья ночевала заодно с коровой. Такие дома строились из прутьев и раствора: жерди из сучьев втыкали в землю, переплетали их мелкими ветками, как корзину, а дыры замазывали липкой смесью глины, соломы и коровьего навоза. В соломенной крыше проделывали отверстие, куда выходил дым из очага, а сам очаг выкладывали посреди дома на земляном полу. Стояли такие дома от силы несколько лет, потом их приходилось ставить заново. Сейчас дом показался Гвенде убогим, как никогда. Девушка поклялась себе, что не останется здесь на всю жизнь, не будет каждый год или два рожать детей, большинство из которых умрут от голода. Ни за что, уж лучше она сама себя прикончит.
В сотне ярдов от дома она заметила папашу, шедшего навстречу с кувшином. Верно, собрался прикупить эля у Пег Перкинс[35], матери Аннет, которая варила пиво на всю деревню. В это время года у папаши всегда водились деньжата, поскольку на полях работы хватало.
Папаша углядел ее не сразу.
Пока он шагал по узкой меже, разделявшей два участка поля, Гвенда изучала его худощавую фигуру. Он обрядился в длинную, до колен рубаху, надел потрепанный колпак и самодельные сандалии, привязанные к ногам соломой. Походка его выглядела осторожной и одновременно бойкой: папаша вечно смахивал на чужака, который тщетно пытается делать вид, будто находится у себя дома. Из-за близко посаженных глаз, большого носа и широкого, торчавшего вперед подбородка лицо его казалось бугристым треугольником. Гвенда знала, что похожа на отца. Папаша украдкой поглядывал на женщин, работавших в поле, словно не хотел, чтобы те заметили, как он за ними наблюдает.
Подойдя ближе, он бросил на нее свой привычный хитроватый взгляд из-под прищуренных век, тут же потупился, потом снова вскинул голову. Гвенда дернула подбородком и твердо посмотрела отцу в глаза.
На лице папаши отразилось изумление.
– Ты? Что стряслось?
– Твой Сим вовсе не торгаш, а разбойник.
– Где он сам?
– В аду, папочка. Там-то вы с ним и встретитесь.
– Ты что, его убила?
– Нет. – Девушка уже давно решила, что говорить. – Его покарал Бог. Сим шел по кингсбриджскому мосту, и тот рухнул. Господь наказал его за грехи. А тебя еще нет?
– Бог милует добрых христиан.
– Больше тебе сказать нечего? «Бог милует добрых христиан» – и все?
– Как ты сбежала?
– Пошевелила мозгами.
Папаша умильно улыбнулся:
– Умная девочка.
Гвенда подозрительно всмотрелась в него.
– Какую еще гнусность ты задумал?
– Умная девочка, – повторил отец. – Ступай к матери. На ужин получишь кружку эля.
Он прошел мимо.
Гвенда нахмурилась. Похоже, папашу не слишком-то беспокоило, что скажет мать, когда узнает правду. Может, он рассчитывает, что дочь постесняется рассказать? Что ж, в таком случае он ошибается.
Кэт и Джоуни играли в грязи перед домом. Завидев Гвенду, они вскочили и бросились к ней. Скип громко залаял. Девушка обняла сестер, вспомнив, как думала, что никогда их больше не увидит; в это мгновение она была страшно рада, что воткнула кинжал в башку Олвину.
Она зашла в дом. Мать кормила маленького Эрика молоком, придерживая кружку, чтобы не пролить ни капли. Она вскрикнула от радости, когда увидела Гвенду. Поставила кружку на стол, вскочила и обняла дочь. Гвенда расплакалась.
Едва слезы полились из глаз, остановиться оказалось непросто. Она плакала потому, что Сим увел ее из города на веревке, потому, что позволила Олвину овладеть ею, оплакивала всех, кто погиб при обрушении моста, и рыдала потому, что Вулфрик любит Аннет.
Когда сумела немного успокоиться и подавить рыдания, она проговорила:
– Мама, папаша продал меня. Продал за корову, и мне пришлось уйти к разбойникам.
– Это нехорошо, – откликнулась мать.
– Хуже, чем нехорошо! Он подлый, злой… он дьявол.
Мать отстранилась.
– Не говори так.
– Но это правда!
– Он твой отец.
– Отцы не продают детей как скотину. У меня нет отца.
– Он кормил тебя восемнадцать лет.
Гвенда недоуменно уставилась на нее.
– Как ты можешь быть такой жестокой? Он продал меня разбойникам!
– Зато привел нам корову. Теперь у нас есть молоко для Эрика, хоть у меня грудь и высохла.
Девушка была потрясена.
– Ты покрываешь его!
– У меня больше никого нет, Гвенда. Твой отец не принц и даже не крестьянин. Безземельный батрак. Но он делал для семьи все, что мог, почти двадцать пять лет. Работал, когда получалось, и воровал, когда приходилось. Благодаря ему выжили и ты, и твой брат, и при попутном ветре он сделает то же самое для Кэт, Джоуни и Эрика. Сколько бы грехов за ним ни водилось, без него нам было бы куда хуже. Потому не смей называть его дьяволом.
Гвенда онемела. Она едва свыклась с мыслью, что родной отец ее предал. А теперь выходило, что и мать ничуть не лучше. Девушка так растерялась, словно снова очутилась на мосту, который внезапно стал уходить из-под ног, и с трудом понимала, что происходит.
Вернулся отец с кувшином эля. Он как будто не ощущал витавшего в воздухе разлада. Снял с полки над очагом три деревянных кружки и весело сказал:
– Ну, давайте выпьем за возвращение нашей старшей девочки.
После долгой дороги хотелось есть и пить. Гвенда взяла кружку, жадно отпила, но, отлично зная папашу, не преминула спросить:
– Что ты задумал?
– Как тебе сказать… На следующей неделе ярмарка в Ширинге, так?
– И что?
– Ну… можно повторить.
Девушка не поверила своим ушам.
– Повторить что?
– Я тебя продам, ты уйдешь с покупателем, а потом убежишь и вернешься домой. С тобой ведь ничего не случилось?
– Ничего не случилось?
– А у нас теперь корова за двенадцать шиллингов. Мне ведь почти полгода нужно работать за такие деньги.
– А потом? Что потом?
– Ну, есть и другие ярмарки… в Винчестере, Глостере – всех не перечесть. – Папаша долил ей эля из кувшина. – Поверь мне, это куда лучше, чем срезать кошель у сэра Джеральда.
Гвенда не донесла кружку до губ. Во рту появилась горечь, как будто она съела что-то гнилое. Хотелось возразить отцу. На языке вертелись грубые слова, гневные обвинения, проклятия, но она молчала. Буря чувств, бушевавшая внутри, победила негодование. Какой смысл ругаться? Она все равно никогда больше не сможет верить отцу. А мать не отступилась от него – значит, ей тоже нельзя верить.
– Что же мне делать? – громко спросила Гвенда, но не для того, чтобы получить ответ от родных. Вопрос она задавала самой себе. Для семьи она стала товаром, которым торгуют на ярмарках. Если не готова принять эту участь, нужно что-то менять.
Можно уйти.
По спине пробежал холодок: она поняла, что это больше не ее дом. Открытие потрясло ее до глубины души. Она жила здесь с самого рождения, но теперь почувствовала себя беззащитной. Нужно уходить.
Не на следующей неделе, даже не завтра утром – прямо сейчас.
Идти было некуда, но это дела не меняло. Остаться, есть хлеб, который отец положил на стол, значит покориться его власти. Она тем самым признает, что ею можно торговать. Гвенда пожалела, что выпила первую кружку эля. Надо было сразу отказаться и уйти из-под отцовского крова.
Она посмотрела на мать:
– Ты ошибаешься. Он сущий дьявол. Предания говорят правду: когда заключаешь сделку с дьяволом, в итоге платишь дороже, чем казалось сначала.
Мать отвернулась.
Гвенда встала. Кружка по-прежнему была в ее руке. Она накренила кружку, выливая эль на пол. Скип немедленно принялся лизать лужицу.
Отец рассердился:
– Я заплатил за этот кувшин целый фартинг!
– Прощайте. – Гвенда вышла из дома.
