Кен Фоллетт
Мир без конца
Часть III. Июнь – декабрь 1337 года
14
Кингсбриджский собор стал вместилищем ужаса. Раненые стонали от боли и взывали к Богу, молили о помощи святых и звали своих матерей. Люди, искавшие родных, находили тех среди погибших и принимались кричать, сокрушенные постигшим их горем. Равно живые и мертвые словно хвастались причудливо изогнутыми конечностями, сломанными костями и кровоподтеками, их одежда была рваной и мокрой. Каменный пол собора сделался скользким от воды, крови и речного ила.
Посреди этого ужаса островок спокойствия и деловитости сложился вокруг матери Сесилии. Будто маленькая шустрая птичка, мать-настоятельница перелетала от одного страждущего к другому. За нею следовала небольшая свита монахинь в капюшонах-катсулах, и среди прочих в этой свите была давняя помощница Сесилии сестра Юлиана – за глаза ее величали Старушкой Юлией, и в этом прозвище не было ни капли неуважения. Осматривая раненого, настоятельница распоряжалась, кому промыть рану, кому смазать, кого перевязать, кого напоить травяным отваром. В более серьезных случаях она звала Мэтти-знахарку, цирюльника Мэтью или брата Иосифа. Говорила она неизменно тихо, но отчетливо, ее указания были просты и решительны. Большинство раненых она успокаивала, а сердца их родичей наполняла уверенностью и надеждой.
Керис с омерзительной яркостью вспомнился день смерти мамы. Тогда тоже царили ужас и смятение, пускай лишь в ее сердце. Но мать Сесилия тогда тоже знала, что делать. Мама умерла, несмотря на помощь монахини, как умрут сегодня многие раненые, но вокруг ощущалась некая упорядоченность, было чувство, что делается все возможное.
Некоторые взывали к Богородице и святым, стоило кому-то захворать, но Керис от молитв только больше беспокоилась и пугалась, ибо нельзя знать наверняка, помогут ли духи, внемлют ли они. Десятилетней Керис мать Сесилия вовсе не казалась столь же могущественной, как святые, тем не менее уверенные действия настоятельницы и само ее присутствие внушали девочке надежду и решимость, совокупно приносившие душе мир.
Теперь Керис сделалась частью свиты Сесилии, причем это случилось как бы само собой, она не принимала такого решения и даже не задумывалась об этом. Нет, она просто повиновалась распоряжениям наиболее решительного человека в соборе, точно так же, как люди слушались ее саму на берегу после обрушения моста, когда, кажется, никто не знал, что делать. Уверенность и деловитость настоятельницы заражали, и окружавшие Сесилию люди начинали действовать столь же спокойно и разумно. Керис поняла, что держит в руках миску с уксусом, а красивая послушница по имени Мэйр мочила в уксусе тряпку и смывала кровь с лица Сюзанны Чепстоу, жены торговца деревом.
Трудились без устали до наступления темноты. Хорошо, что летний день был длинным: все тела удалось вытащить из воды засветло, хотя, наверное, никто никогда не сможет подсчитать, сколько точно человек утонуло и скольких унесло течением. Не нашли Полоумную Нелл: ее, верно, затянуло под повозку, к которой она была привязана. По несправедливому стечению обстоятельств монах Мердоу выжил, лишь вывихнул лодыжку, и прихромал в «Колокол» подкрепиться горячим окороком и крепким элем.
Впрочем, лечение продолжилось и ночью, при свечах. Некоторые монахини выбились из сил и вынуждены были уйти; других настолько ошеломил размах трагедии, что у них все валилось из рук, они не понимали даже простейших распоряжений, и их отправили восвояси. Но Керис и несколько сестер работали до тех пор, пока не убедились, что ничего больше сделать не могут. Где-то около полуночи был завязан последний узелок на последней повязке, и Керис, шатаясь от усталости, побрела домой.
Отец и Петранилла сидели вместе в столовой и, держась за руки, оплакивали смерть своего брата Антония. Эдмунд то и дело утирал слезы, а Петранилла рыдала безутешно. Керис расцеловала обоих, но не нашлась что сказать. Понимая, что если сядет на стул, то тут же заснет, она поднялась по лестнице к себе и легла на кровать рядом с Гвендой, которая, как обычно, ночевала у подруги. Гвенда спала глубоким сном измученного человека и не пошевелилась.
Керис закрыла глаза. Тело устало, а сердце болело от горя.
Отец скорбел по одному человеку, а на нее давила тяжесть всех смертей. Она вспоминала друзей, соседей и знакомых, ныне погибших, лежащих на холодном каменном полу собора, воображала тоску и страдания их родителей, детей, братьев и сестер; ее будто накрыло черной пеленой отчаяния, и Керис заплакала в подушку. Не проронив ни словечка, Гвенда обняла ее и прижала к себе. Вскоре усталость взяла свое, и Керис уснула.
Она снова открыла глаза на рассвете, и оставив Гвенду досыпать, вернулась в собор, чтобы продолжать работу. Большинство пострадавших отправили по домам. Тех, кто нуждался в уходе – скажем, графа Роланда, так и не пришедшего в сознание, – перенесли в госпиталь. Мертвые тела уложили ровными рядами в алтарной части храма в ожидании погребения.
Время бежало быстро, почти не оставляя возможности перевести дух. Во второй половине дня в воскресенье мать Сесилия велела Керис сделать перерыв. Девушка осмотрелась и поняла, что почти вся работа и вправду выполнена. Именно тогда она задумалась о будущем.
До этого мгновения Керис почему-то казалось, что с привычной жизнью покончено, что отныне ей придется жить в новом мире, мире ужаса и трагедий. Теперь она поняла, что и это пройдет, как проходит все на свете. Погибших похоронят, раненые поправятся, и город худо-бедно вернется к прежней жизни. Керис сразу вспомнилось, что перед самым крушением моста в Кингсбридже случилась еще одна трагедия, тоже по-своему страшная и опустошающая душу.
Мерфина она отыскала на берегу: вместе с Элфриком и Томасом Лэнгли они занимались расчисткой реки, для чего привлекли никак не меньше пяти десятков добровольцев. В сложившихся обстоятельствах размолвка Мерфина с Элфриком была временно забыта. Почти все бревна уже вытащили из воды и сложили штабелями на суше, однако остов моста по-прежнему торчал из реки, а куча обломков колыхалась на поверхности, поднимаясь с приливом и опадая с отливом, точно некий огромный хищный зверь, убивший и пожравший свою добычу.
Добровольцы пытались расчистить это скопление обломков и разобрать остатки моста. Занятие было опасным, ведь остов мог просесть дальше и обвалиться в любой миг. Центральную часть, наполовину ушедшую под воду, обвязали веревкой, и люди на берегу принялись ее тянуть. В лодке посреди реки находились Мерфин и великан Марк-ткач. Когда добровольцы на берегу уселись отдохнуть, лодочник подвел лодку поближе к остову, и Марк по указке Мерфина стал рубить бревна огромным топором дровосека. Спустя какое-то время лодка отошла на безопасное расстояние. Элфрик махнул рукой, и люди на берегу вновь потянули за веревку.
На глазах Керис существенная часть остова ухнула в воду. Все радостно закричали, и мужчины принялись вытаскивать обломки на берег.
Жены принесли некоторым из них краюхи хлеба и кувшины с элем. Томас Лэнгли распорядился об отдыхе. Пока добровольцы перекусывали, Керис с Мерфином отошли в сторонку.
– Ты не можешь жениться на Гризельде, – без обиняков заявила девушка.
– Я не знаю, что делать. – Мерфин ничуть не удивился этому заявлению. – Голову уже сломал, но ничего пока не придумал.
– Пройдемся?
– Давай.
Они отошли от толкотни на берегу и направились вверх по главной улице. После ярмарочной суеты в городе наступила тишина, как на кладбище. Все сидели по домам, ухаживая за ранеными или оплакивая погибших.
– Думаю, в городе очень мало семей, где никто не погиб или не пострадал, – проговорила Керис. – На мосту было не меньше тысячи человек, одни пытались выбраться из города, прочие мучили Полоумную Нелл. В соборе больше сотни тел, и мы помогли по меньшей мере четыремстам раненым.
– Значит, пятистам повезло, – отозвался Мерфин.
– Мы тоже могли оказаться на мосту или рядом. Мы с тобой могли бы сейчас лежать на полу алтарной части, холодные, недвижимые. Но нам подарили оставшуюся часть жизни. Нельзя бросаться таким подарком из-за какого-то недоразумения.
– Это не недоразумение, – резко произнес Мерфин. – Это ребенок, человек, у него есть душа.
– Ты тоже человек, у тебя тоже есть душа – и удивительная. Посмотри, что ты только что сделал. Работами на реке руководят трое. Один – самый состоятельный городской строитель, второй – матрикуларий в аббатстве, зато третий – простой подмастерье, которому не исполнилось еще двадцати одного года. При этом горожане слушаются тебя не хуже, чем Элфрика с Томасом.
– Это не значит, что я готов забыть о своих обязанностях.
Они свернули во двор аббатства. Лужайка перед собором была вытоптана продавцами и посетителями ярмарки, повсюду виднелись заболоченные впадины и широкие лужи. В трех больших западных окнах собора Керис видела отражение блеклого солнца и разорванных облаков; картина троилась, словно на алтарном триптихе. Зазвонил колокол к вечерне.
Девушка сказала:
– Вспомни, как часто ты говорил, что хочешь посмотреть зодчество Парижа и Флоренции. Ты готов от всего этого отказаться?
– Наверное, да. Нельзя же бросать жену и ребенка.
– То есть ты уже думаешь о ней как о жене.
Мерфин повернулся лицом к Керис.
– Никогда не стану думать о ней как о жене. – В его голосе были горечь и боль. – Я знаю, кого люблю.
В кои-то веки Керис вдруг растерялась. Она было открыла рот, но не могла вымолвить ни слова. В горле встал ком. Девушка смахнула слезы и потупилась, пытаясь скрыть бурю чувств.
Мерфин взял ее за руки и притянул к себе.
– Ты ведь тоже знаешь?
Керис заставила себя посмотреть ему в глаза.
– Знаю?
Перед глазами все плыло.
Мерфин поцеловал ее в губы, как-то по-новому, ничего подобного она еще не испытывала. Его губы двигались нежно и настойчиво, будто он пытался сохранить в памяти это мгновение, и Керис с ужасом поняла, что этот поцелуй мнится ему последним.
Она прильнула к нему, желая, чтобы так длилось вечно, но вскоре – увы, чересчур скоро – Мерфин отстранился.
– Я люблю тебя. Но женюсь на Гризельде.
* * *
Жизнь и смерть чередовались. Рождались дети, умирали старики. В воскресенье Эмма, жена мясника, чуть не порешила своего любвеобильного мужа Эдварда его же огромным топором в приступе ревности. В понедельник пропала курица Бесс Хэмптон, и ее нашли на огне у Глинни Томпсон, после чего констебль Джон раздел и выпорол Глинни. Во вторник под Хауэллом Тайлером, который работал на крыше церкви Святого Марка, подломилась прогнившая балка, и он упал, пробил телом пол и сразу скончался.
К среде обломки и остов моста разобрали, из воды торчали только обломки центральных быков. Дерево сложили на берегу. Река освободилась, баржи и плоты снова потянулись из Кингсбриджа в Мелкум с шерстью и другими товарами с шерстяной ярмарки; далее эти товары отправлялись во Фландрию и Италию.
Когда Керис и Эдмунд вышли на берег узнать, как идут дела, Мерфин из вытащенных из воды бревен мастерил плот, чтобы перевозить людей через реку.
– Это лучше, чем лодка, – объяснил он. – Скот сам будет заходить и сходить, и повозки тоже.
Эдмунд мрачно кивнул:
– Сгодится для еженедельного рынка. По счастью, к следующей ярмарке у нас будет новый мост.
– Не думаю, – ответил Мерфин.
– Но ты сам говорил мне, что постройка моста займет год!
– Деревянного – да. К сожалению, новый деревянный мост тоже рухнет.
– Почему?
– Я вам покажу. – Юноша подвел отца с дочерью к обломкам рухнувшего моста и указал на толстые бревна. – Из них складывали быки. Возможно, это те самые знаменитые, лучшие двадцать четыре дуба Англии, пожалованные аббатству королем. На торцы взгляните.
Керис сообразила, что огромные бревна изначально имели заостренные концы, но с годами острия затупились под водой.
Мерфин продолжал:
– Деревянный мост не имеет фундамента. Быки просто вбивают в речное дно. Этого недостаточно.
– Но мост простоял сотни лет! – возмущенно воскликнул Эдмунд. Когда он принимался возражать, всегда казалось, что он злится.
Мерфин был привычен к манерам отца Керис и не обратил внимания на его негодование.
– Да, простоял, а теперь рухнул, – терпеливо проговорил он. – Значит, что-то изменилось. Деревянные быки раньше вполне годились, но теперь от них проку мало.
– Но что могло случиться? Река – она и есть река.
– Ну, во-первых, на том берегу вы построили и обнесли стеной склад и причал. То же сделали и другие торговцы. Старый глинистый выход к воде на южном берегу, где я играл ребенком, почти исчез. Река больше не разливается на поля. Выходит, вода стала течь быстрее, чем прежде, особенно после сильных дождей вроде тех, что случились в этом году.
– Получается, нужно строить каменный мост?
– Да.
Эдмунд огляделся и заметил Элфрика. Тот стоял неподалеку и прислушивался к беседе.
– Мерфин говорит, что на постройку каменного моста уйдет три года.
Элфрик кивнул.
– Три строительных срока.
Керис знала, что основное строительство ведется в летние месяцы. Мерфин растолковал ей, что каменные стены нельзя возводить при условиях, когда строительный раствор может замерзнуть быстрее, чем затвердевает.
Элфрик прибавил:
– Один срок для фундамента, второй – для пролетов, третий – для полотна. После каждого срока раствор нужно оставлять на три-четыре месяца, чтобы приниматься за следующие работы.
– Три года без моста, – угрюмо подытожил Эдмунд.
– Четыре, если не приступить прямо сейчас.
– Нужно бы все просчитать для аббатства.
– Я уже начал, но это требует времени. Мне понадобится еще два-три дня.
– Поторопись, пожалуйста.
Они простились со строителями и двинулись по главной улице. Эдмунд, как обычно, шагал бодро и споро, несмотря на хромоту. Он никогда не опирался ни на чью руку, во всем полагался на свою усохшую ногу. Чтобы удерживать равновесие, он размахивал руками, будто на бегу. Горожане знали за ним такую повадку и заблаговременно сторонились, особенно когда он спешил.
– Три года! – ворчал он. – Какие убытки для ярмарки! И кто знает, сколько времени нам потребуется, чтобы все вернуть. Три года!
Придя домой, они застали в гостях Элис. Волосы она, подсмотрев у леди Филиппы, теперь убирала под шапку, чего прежде никогда не делала. Элис сидела за столом с теткой Петраниллой, и по их лицам Керис сразу же поняла, что разговор шел о ней.
Петранилла сходила на кухню, принесла эль, хлеб и свежее масло и наполнила кружку Эдмунда.
В воскресенье она рыдала, но с той поры почти не вспоминала о погибшем брате. Как ни странно, Эдмунд, который Антония не слишком жаловал, горевал больше: слезы в самый неожиданный миг наворачивались ему на глаза, хотя так же быстро и высыхали:
Эдмунд пустился рассказывать о мосте. Элис стала было оспаривать мнение Мерфина, но отец нетерпеливо отмахнулся.
– Этот парень гений. Он знает больше, чем многие мастера-строители, пускай еще и не закончил обучение.
Керис горько бросила:
– Ну да, а ему придется провести всю жизнь с Гризельдой.
Элис немедленно встала на защиту падчерицы:
– Что ты имеешь против Гризельды?
– Ничего, – ответила Керис. – Она не любит Мерфина. Она его соблазнила, потому что ее дружок сбежал, вот и все.
– Это тебе Мерфин рассказал? – Элис желчно рассмеялась. – Если мужчина не хочет, то не станет этого делать, поверь мне.
Эдмунд хмыкнул:
– Мужчины подвержены соблазнам.
– А, так ты на стороне Керис, папа? – взъелась Элис. – Что ж, меня это не удивляет, все как всегда.
– Вопрос не в том, на чьей я стороне, – ответил отец. – Мужчина может не хотеть до близости и жалеть о ней впоследствии, и все же на краткий миг желание способно взять над ним верх, особенно когда женщина применяет всякие уловки.
– Уловки? Ты что же, считаешь, что она его заманила?
– Я этого не говорил, но, насколько понял, все началось с того, что Гризельда расплакалась, а Мерфин решил ее утешить.
Эдмунд узнал это от Керис.
Элис недовольно фыркнула:
– Ты всегда потакал этому упрямому подмастерью.
Керис прожевала кусок хлеба с маслом. Есть не хотелось.
– Полагаю, они нарожают с полдюжины пухлых ребятишек, Мерфин унаследует дело Элфрика и станет еще одним городским ремесленником. Будет строить дома купцам и угождать церковникам в надежде получить выгодный договор, в точности как тесть.
– Вот и славно! – воскликнула Петранилла. – Он станет одним из самых важных людей города.
– Он достоин лучшего.
– Правда? – притворно удивилась тетка. – Ты про сына обедневшего рыцаря, у которого нет даже шиллинга на башмаки своей жене? Чего же он, по-твоему, достоин?
Керис уязвила эта насмешка. Да, родители Мерфина – бедные иждивенцы аббатства, зависящие в пропитании от милости монахов. Для Мерфина унаследовать от мастера-тестя успешное строительное дело в самом деле будет прыжком вверх. Но все-таки он заслуживает лучшего. Девушка не знала точно, какого будущего желает Мерфину, но чувствовала, что он не такой, как все остальные в городе, и не могла смириться с мыслью, что он станет таким же, как прочие.
* * *
В пятницу Керис повела Гвенду к Мэтти-знахарке.
Гвенда до сих пор оставалась в городе из-за Вулфрика, который задержался на похороны родных. Служанка Эдмунда Илейн высушила ее платье у очага, а Керис сама перевязала Гвенде израненные ноги и дала пару старых башмаков.
Керис чувствовала, что Гвенда не рассказала всей правды о том, что произошло в лесу. Поведала лишь, что Сим отвел ее к разбойникам, а она убежала; потом торгаш за нею погнался и погиб при крушении моста. Констебля Джона эта история удовлетворила: разбойники находились вне закона, так что вопрос о том, кому достанется собственность Сима, отпадал сам собою. Гвенда была свободна. Но Керис не сомневалась – в лесу случилось что-то еще, что-то, о чем подруга не хотела говорить. Керис на нее не давила. Кое о чем лучше помалкивать.
Город всю неделю хоронил жертв крушения моста. Пускай люди погибли при чрезвычайных обстоятельствах, обряд погребения нисколько не изменился. Тела следовало обмыть, бедным сшить саваны, сколотить гробы для богатых, вырыть могилы и заплатить священнослужителям. Рукоположенные во священство монахи целыми днями посменно проводили поминальные службы на кладбище к северу от собора. Не ленились и пастыри полудюжины небольших приходских церквей Кингсбриджа.
Гвенда помогала Вулфрику с похоронными хлопотами, выполняла всю исконно женскую работу – обмывала тела, шила саваны – и, как могла, утешала. Вулфрик пребывал в полном равнодушии: вникал в подробности погребения, однако затем часами смотрел в никуда, разве что слегка хмурился, будто решая сложную головоломку.
К пятнице погребения завершились, но исполнявший обязанности приора Карл Слепой объявил, что в воскресенье пройдет особая поминальная служба по всем погибшим, и Вулфрик остался в городе до понедельника. Гвенда сказала Керис, что он вроде бы и рад живой душе из родной деревни, но оживляется, только когда говорит об Аннет. В ответ Керис предложила подруге купить еще одну порцию приворотного зелья.
Мэтти-знахарка варила снадобья на кухне. Маленький домик пропах травами, маслом и вином.
– За субботу и воскресенье я израсходовала почти все, что у меня было, – посетовала Мэтти. – Нужны свежие припасы.
– Вы, наверно, неплохо заработали, – предположила Гвенда.
– Да, если бы все заплатили.
Керис поразилась:
– Тебя дурят?
– Кое-кто пытается. Я всегда стараюсь брать плату вперед, когда людям еще больно. Но если у них при себе нет денег, отказать трудно. Многие платят потом, но не все.
Керис возмутилась:
– Как они отговариваются?
– По-разному. Кому дорого, кому лекарство не помогло, кому, дескать, впихивали его насильно – все что угодно. Но не волнуйся. Честных людей хватает, я не брошу свою работу. Что у тебя?
– Гвенда во время крушения потеряла твое зелье.
– Это легко поправить. Может, приготовишь сама?
Мешая зелье, Керис спросила у Мэтти:
– Сколько беременностей заканчиваются выкидышем?
Гвенда поняла, откуда взялся этот вопрос: Керис рассказала ей про Мерфина. Оставаясь наедине, подруги обсуждали либо равнодушие Вулфрика, либо высокую нравственность Мерфина. Керис даже подмывало купить приворотное зелье для себя, но что-то ее удерживало.
Знахарка пристально посмотрела на нее, но ответила уклончиво:
– Никто не знает. Часто женщина месяц ходит без кровотечения, а потом оно возвращается. Была она беременна и потеряла ребенка или еще по какой причине, невозможно сказать.
– Понятно.
– Но вы обе не беременны, если вас это беспокоит.
– Откуда вы знаете? – быстро спросила Гвенда.
– Да вижу. Женщина меняется почти сразу же. Не только живот, грудь, но выражение лица, манера двигаться, настроение. Я вижу и знаю такое лучше многих, потому меня и кличут знахаркой. Так кто же забеременел?
– Гризельда, дочь Элфрика.
– А, да, я ее видела. Уже три месяца тому как.
– Сколько? – удивилась Керис.
– Три месяца или около того. Посмотри на нее. Она никогда не была худышкой, но сейчас вся округлилась. А почему тебя это удивляет? Что, ребенок от Мерфина?
Мэтти всегда обо всем догадывалась.
Гвенда повернулась к подруге:
– Ты вроде говорила, что это случилось совсем недавно.
– Мерфин не сказал точно, когда был с нею близок, но, похоже, да, недавно, и всего один раз. А теперь получается, что он спал с нею несколько месяцев назад!
Знахарка нахмурилась.
– Зачем ему врать?
– Чтобы выставить себя в лучшем свете, – высказалась Гвенда.
– Для чего?
– Мужчины порой мыслят странно.
– Я у него выясню, – решила Керис. – Прямо сейчас.
Она поставила кувшин и отложила мерную ложку.
Гвенда спросила:
– А как же мое зелье?
– Сама доделаю, – ответила Мэтти. – Керис слишком торопится.
– Спасибо, – поблагодарила Керис и вышла из дома.
Сперва направилась к реке, но Мерфина там не оказалось. Не было его и в доме Элфрика. Значит, должен найтись на чердаке каменщиков.
В западной части собора имелась рабочая комната главного каменщика, почти соприкасавшаяся с одной из башен. Керис взобралась туда по узкой винтовой лестнице в контрфорсе башни. В стрельчатые окна просторного помещения обильно лился свет. Вдоль одной стены высилась стопка красивых деревянных образцов, которыми пользовались резчики по камню еще при строительстве собора. Их сохранили, и теперь они помогали в восстановительных работах.
На полу располагался так называемый рисуночный настил, покрытый штукатуркой. Первый каменщик, Джек Строитель, царапал в растворе чертежи железными инструментами. Линии, проведенные таким образом, поначалу были белыми, но со временем бледнели, и поверх старых линий царапали новые. Когда рисунков становилось столько, что в них уже трудно было разобраться, пол покрывали новым слоем штукатурки, и все повторялось.
Пергамент, тонкая кожа, на которую монахи копировали библейские книги, был слишком дорог для использования в строительных работах. На памяти Керис, правда, появился новый писчий материал – бумага, однако ее поставляли арабы, и монахи не пользовались этим изобретением язычников-мусульман. Впрочем, бумагу приходилось везти из Италии, и она стоила ненамного дешевле пергамента. А рисуночный настил имел дополнительное преимущество: плотник клал кусок дерева прямо на рисунок на полу и вырезал нужную деталь в точном соответствии с замыслом главного каменщика.
Мерфин стоял на коленях на полу и по чертежу выпиливал из дуба некое приспособление. Он не творил новый образец, а вырезал зубчатое колесо с шестнадцатью зубцами. Рядом лежало другое колесо, поменьше, и Мерфин на мгновение прервался, сложил колеса вместе и проверил, как сцепляются зубцы. Керис видела такие колеса, иначе шестерни, на водяных мельницах: они соединяли лопасти мельничного колеса с жерновом.
Мерфин должен был слышать ее шаги по каменной лестнице, но, должно быть, его поглотила работа. Девушка смотрела на него, и любовь в ее сердце боролась с возмущением. У него был сосредоточенный взгляд, столь хорошо ей знакомый; худощавое тело склонилось над колесом, ловкие пальцы сильных рук что-то уверенно подправляли, лицо было неподвижным, глаза не отрывались от колес. Юноша напоминал молодого оленя, опустившего голову к ручью. «Вот так выглядит человек, когда делает то, для чего рожден, – подумала Керис. – Это сродни счастью, но больше, чем просто счастье. Он исполняет свое предназначение».
Она не сдержалась.
– Почему ты мне солгал?
У Мерфина сорвался резец. Молодой человек вскрикнул от боли и уставился на свой палец, потом сунул его в рот.
– Прости. Ты поранился?
– Ерунда. Когда я тебе солгал?
– Ты уверял, что Гризельда соблазнила тебя всего раз, а на самом деле вы занимались этим несколько месяцев.
– Нет, неправда. – Он все отсасывал кровь из пальца.
– Она беременна уже три месяца.
– Не может быть: все произошло две недели назад.
– Еще как может. По ее фигуре все видно.
– Неужто?
– Мэтти-знахарка мне сказала. Почему ты солгал?
Юноша посмотрел ей в глаза.
– Я не лгал. Это случилось в воскресенье ярмарочной недели. Первый и единственный раз.
– Тогда с чего она взяла, что беременна, уже через две недели?
– Не знаю. Как вообще женщины узнают?
– А то ты не знаешь?
– Никогда не спрашивал. В любом случае три месяца назад Гризельда еще была с…
– О боже! – воскликнула Керис. У нее вспыхнула надежда. – Она была со своим старым дружком Терстаном. – Искра подозрения вспыхнула ярким костром. – Так это его ребенок! Терстана, не твой. Не ты отец!
– Думаешь? – Мерфин боялся даже надеяться.
– Ну конечно, это все объясняет. Если бы она вдруг в тебя влюбилась, то ходила бы за тобою по пятам. Но ты говорил, что она почти с тобою не разговаривает.
– Думал, это потому, что я не хочу на ней жениться.
– Ты ей никогда не нравился. Просто ребенку нужен отец. Терстан удрал – возможно, после того как она сказала ему, что беременна, – а ты был рядом и оказался порядочным дураком, коли попался на ее удочку. О, слава Всевышнему!
– Спасибо Мэтти-знахарке, – добавил Мерфин.
Девушка взглянула на его левую руку. Из пальца обильно шла кровь.
– Да ты из-за меня поранился! – Керис взяла его ладонь и осмотрела порез. Не длинный, но глубокий. – Прости меня, пожалуйста.
– Ничего страшного.
– Да нет. – Она сама точно не знала, что имеет в виду: порез или что-то еще.
Керис поцеловала его руку, ощутила на губах горячую кровь, поднесла его палец к своему рту и принялась отсасывать кровь из раны. Почему-то действо казалось подобием плотской близости, и она зажмурилась от наслаждения. Сглотнула, снова ощутила привкус крови, и ее пробрала приятная дрожь.
* * *
Через неделю после того, как рухнул мост, Мерфин достроил паром.
Он доделывал плот на рассвете в субботу, перед открытием еженедельного кингсбриджского рынка. Трудился всю ночь с пятницы на субботу при свечах, и Керис понимала, что у него просто не было времени сказать Гризельде – мол, ему известно про ребенка Терстана. Девушка с отцом спустились к реке посмотреть на новое творение, и к тому времени прибыли первые торговцы – женщины из ближних деревень с корзинами, полными яиц, крестьяне на возах с маслом и сыром, пастухи с овечьими стадами.
Керис пришла в восторг от работы Мерфина. Паром был достаточно большим, чтобы вместить повозку с лошадью, которую не приходилось выпрягать; прочные деревянные перила не позволяли овцам упасть в воду. По свежим деревянным мосткам у кромки воды на обоих берегах повозки удобно вкатывались на паром и съезжали на сушу. Люди платили по пенни с головы, деньги собирали монахи – паром, как и мост, принадлежал аббатству.
Интереснее всего Мерфин придумал, как переправлять паром через реку. Длинная веревка с южного торца плота тянулась на дальний берег, облегала столб, шла обратно, наматывалась на барабан и возвращалась к другому торцу парома. Барабан был соединен деревянными шестеренками с колесом, которое вращал вол: именно эти шестерни Керис видела вчера – Мерфин вырезал их в соборе. Рычаг менял ход колес таким образом, что барабан мог вращаться в любом направлении, в зависимости от того, в какую сторону двигался паром, а вола не требовалось выпрягать из постромок и разворачивать.
– Это очень просто, – отмахнулся Мерфин, когда Керис принялась восхищаться. Так и вправду было, что девушка признала, приглядевшись повнимательнее. Рычаг просто выводил из зацепа большое зубчатое колесо и передвигал на его место два малых колеса, из-за чего менялось направление вращения барабана. Но до сих пор никто в Кингсбридже никогда ничего подобного не видел.
За утро полгорода пришло подивиться на потрясающую новую машину Мерфина. Керис лучилась от гордости за него. Рядом стоял Элфрик, объяснял устройство механизма всем желающим и принимал похвалы вместо Мерфина.
Керис недоумевала, откуда у мастера такое самообладание. Он погубил дверь Мерфина, что возмутило бы город, не случись чудовищная трагедия на мосту, потом избил ученика поленом – у Мерфина еще не сошли синяки с лица. Сговорился с родными обманом заставить Мерфина жениться на Гризельде и воспитывать чужого ребенка. Юноша продолжал у него работать, сознавая, что чрезвычайные обстоятельства важнее любых ссор. Но девушка не понимала, почему Элфрик до сих пор высоко держит голову.
Паром оказался замечательным, но все же на замену мосту не годился.
Эдмунд указал на противоположный берег – очередь из повозок и торговцев растянулась на все предместье, сколько видел глаз.
– Будет быстрее с двумя волами, – заметил Мерфин.
– Вдвое быстрее?
– Не совсем, нет. Зато я могу сделать еще одну переправу.
– Вторая уже есть, – ткнул пальцем Эдмунд.
Иэн-лодочник перевозил людей на веслах. Он, разумеется, не мог брать на борт повозки, отказывался возить скот и требовал по два пенса с головы. Обычно Иэн с трудом наскребал себе на хлеб, дважды в день переправляя монахов на остров Прокаженных: других дел у него, как правило, не находилось, – но сегодня и к лодочнику выстроилась очередь.
Мерфин согласно кивнул:
– Ну что ж, вы правы: в конце концов, паром не мост.
– Это беда, – проронил Эдмунд. – Новости Буонавентуры нас уже подкосили. Но это… это может убить город.
– Тогда вам нужен новый мост.
– Не мне, аббатству. Приор погиб, и никому не известно, когда монахи изберут нового. Нужно поторопить нынешнего временного приора принять решение. Пойду-ка я навещу Карла. Идем со мною, Керис.
Отец с дочерью поднялись по улице и вошли в аббатство. Большинству посетителей приходилось отправляться в госпиталь и передавать через слуг, что им нужно поговорить с кем-то из монахов. Однако Эдмунд был слишком важным и слишком гордым гостем, чтобы испрашивать разрешения подобным образом. Приор, конечно, являлся хозяином Кингсбриджа, но Эдмунд был олдерменом гильдии, первым среди купцов, сделавших город таким, каким он стал, и воспринимал приора как свою ровню в управлении городом. Кроме того, последние тринадцать лет настоятелем аббатства был его младший брат, поэтому Эдмунд направился прямиком в дом приора с северной стороны собора.
