Роберт Кемпбелл
Волшебник Хуливуда

Полная версия

Глава двадцать четвертая

Канаан оказался прав: досье на Кении Гоча, он же Гарриэт Ларю, действительно нашлось в картотеке. Нашлась и его фотография в алом платье и в сандалиях из крокодиловой кожи.

Канаан поехал к Эбу Форстмену, представился и попросил хозяина дома объяснить жене, что он приятель из игорного дома в Гардене, случайно оказавшийся по соседству и заскочивший угостить старину Эба кофейком.

В машине, по дороге на квартиру к Гочу, он рассказал Форстмену о том, что на самом деле произошло с его родственником. Старый Эб страшно перепугался. На мгновение Канаану показалось, что У старика случился инфаркт.

– Наверное, есть более удачный способ преподносить новости вроде этой, только я за последние тридцать лет им так и не овладел. Мне жаль, что это на вас так подействовало.

– Да, именно от таких новостей люди и умирают. Но ведь насилие царит везде и всюду. Я приехал в эти края, чтобы греться на солнце. Мог ли я представить себе гарь, дорожные пробки, мальчиков и девочек, торгующих собой на любом углу!

– Этого никто не мог себе представить заранее, – пробормотал Канаан.

– Вспрыскивают себе всякую гадость в вены, нюхают ее. А кинозвезды… теперь им и обвенчаться недосуг… а детьми обзаводятся. И хвастаются незаконными детьми, как будто это медали за отвагу. Весьма примечательно. И этот мой родственник… впрочем, какой он родственник! Так, седьмая вода на киселе… Он же в сущности был еще ребенком. А ведь умел петь и плясать и играть на рояле – это мне жена рассказывала. Я хочу сказать, ему было чем заняться. Откуда же все это взялось? Красное платье, сандалии из крокодиловой кожи? – Он огляделся по сторонам. – А где мы с вами кофе пить будем?

– Хотите кофе, значит, будет вам кофе, – ответил Канаан. – Но для начала надо бы заехать на квартиру вашего родственника.

– Чего ради?

– Мне хотелось бы осмотреть на месте, уловить общую атмосферу.

– Как хотите. – Через пару минут Форстмен, словно его попросили показать дорогу, сказал: – Ну вот, приехали.

Кто-то здесь до них побывал. Отсутствовали телевизор и телефон. Одежда Гоча была свалена в большую коробку, уже маркированную для отправки куда-нибудь в бедные страны. Книги стояли стопками на полу, некоторые – в небольших коробках, но эту работу явно прервали задолго до окончания.

– Надо было мне быть повнимательнее, – сказал Форстмен.

Канаан, встав посредине гостиной, совершил медленный поворот на триста шестьдесят градусов. Он тщательно присматривался ко всему – книгам, продавленному дивану, плакатам на стене. Не хватало чуточки везения, самой малости волшебства и эти вещи рассказали бы ему многое.

Он прошел на крошечную кухню. Над мусорным ведром под раковиной вились мухи.

Из-за его плеча Форстмен сказал:

– Надо бы мне здесь малость прибраться. Канаан отогнал мух, внезапно подумав при этом о Вельзевуле, имя которого в буквальном переводе с еврейского означает Повелитель Мух.

В спальне пахло трудными засыпаниями и столь же трудными пробуждениями.

– Мой друг Риальто рассказал мне, что ваш родственник в разговоре с вами так и не назвал имя человека, убившего маленькую девочку много лет назад.

Канаан произнес это нарочито двусмысленно: то ли как вопрос, то ли как апелляцию к честности старика.

– Не назвал. Поэтому я и обратился к Майку. Я думал, он подскажет, как быть.

– Надо было обратиться к нам. То есть, я хочу сказать, в полицию.

– Теперь я это и сам понимаю. Но что делать, если я в таких вещах не разбираюсь?

– Имя этого человека, кем бы он ни был, должно быть где-то здесь.

Канаан сформулировал не столько предположение, сколько надежду.

Но кроме сатанински ухмыляющихся рок-музыкантов и трех книг по сатанизму и магии он ничего не нашел.

Когда они вышли из квартиры, старуха в домашнем халате уже поджидала их на нижней площадке.

– Это вы, мистер Форстмен? – спросила она.

– Я. Мне хотелось бы познакомить вас с моим другом, но я забыл, как вас зовут.

– Миссис Прагер.

– Миссис Прагер, позвольте представить вам мистера Канаана.

Она пристально и подозрительно уставилась на детектива.

– Вы помогаете мистеру Форстмену прибраться в квартире у Кении?

– Кое-что пытаюсь выяснить, – ответил Кана-ан.

– Что ж, спешить вам некуда. За квартиру заплачено до конца месяца.

– Мне понадобятся всего день-два, миссис Прагер, – ответил Форстмен. – И тогда я все заберу и освобожу квартиру.

Глава двадцать пятая

Не трудно найти адрес по телефонному номеру, если у тебя есть доступ на телефонную станцию.

Игрок жил в районе Серебряного озера, в испа-ноговорящей округе, где цены на жилье сравнительно невысоки.

Свистун сперва позвонил, проверяя, дома ли Игрок. И того не оказалось дома. Но Свистун тем не менее поехал на улицу Санфлауэр, к ветхому многоквартирному дому, похожему на засохший свадебный пирог. Поговорить с соседями часто бывает полезнее, чем с непосредственно интересующим тебя человеком.

Ни почтовых ящиков, ни табличек с фамилиями жильцов здесь не оказалось. В конце длинного коридора, пропахшего крысиным пометом, Свистун обнаружил офис управляющего. Звонок не сработал, но отчаянный стук в дверь в конце концов помог делу. Свистун услышал в глубине помещения шаркающие шаги, а затем на него уставились в глазок.

– Кто вы такой?

– Я разыскиваю Джорджа Игрока.

– Вы хотите сказать, Джорджа Гроха?

– Вполне может быть.

– Ему нравится, когда его называют Игроком. Второй этаж, восьмая квартира.

– Его нет дома.

– А вы что, проверяли?

– Я позвонил, прежде чем ехать.

– Так что же вы поехали, если его нет?

– Хотелось рискнуть.

– Долго ехали?

Голос принадлежал старику или старухе, только что очнувшимся ото сна, или просто человеку, отвыкшему, чтобы не сказать разучившемуся, разговаривать.

– Двадцать минут.

– Может, он уже вернулся. Вы к нему уже поднимались?

– Нет. Я ведь не знал номера квартиры.

– Ну, так поднимитесь и постучите. А если его не окажется дома, то лучше приезжайте в другой раз.

– Мне хотелось бы порасспросить вас о Джордже.

– А вы с ним знакомы?

– Мы один раз разговаривали по телефону.

– А почему это я должен отвечать на вопросы, касающиеся одного из жильцов? Мне-то какой интерес?

Свистун полез в карман за деньгами и поднес к глазку десятку. Потом свернул ее вчетверо и подсунул под дверь. Она исчезла с такой стремительностью, словно ее слизнула ящерица.

– Так что же вы хотите узнать про Джорджа?

– Он работает?

– Вы хотите сказать, есть ли у него какое-нибудь место работы?

– Именно так.

– Он прогуливается по голливудской панели.

– Он что?

– Проститут он, вот что.

– Что-что?

Свистун прикинулся простаком.

– Никогда не слышали слова "проститут"?

– Слышать-то слышал, только не вполне понимаю, что это такое. Хочу сказать, разные люди называют одним и тем же словом разные вещи.

– Вы что, философ?

– Я интересуюсь вопросами языка.

– Проститут – это мужик или, чаще всего, молодой парень, который торгует собственной задницей, подставляя ее педерастам за деньги, однако сам про себя утверждает при этом, будто гомосексуалистом не является. Понимаете, о чем я? Это все равно, как если одна проститутка на глазах у клиента лижет другую проститутку. А сама она вовсе не обязательно обладает лесбийскими наклонностями, просто клиенту такое зрелище нравится и он готов за него приплатить. А проститут отличается от проститутки только тем, что дает представителям собственного пола. Спрос на мужскую проституцию среди молодых женщин невелик, они могут получить то, что им нужно, задаром, – вот парням и приходится выкручиваться. Понимаете?

– Звучит разумно.

– Сутенеры, с которыми я знаком, говорят, что У них на проститутов сплошные жалобы от пожилых женщин. У парней на них просто не стоит.

– Есть у мужчин такая проблема, – заметил Свистун.

– Это называется сексуальной асимметрией.

– Судя по всему, вы в таких делах знаете толк, – заметил Свистун.

– Когда-то и я был в этом бизнесе.

– А вы не могли бы открыть дверь?

– Чего ради?

– Ну, мы хотя бы смогли не кричать.

– А мне нравится разговаривать громким голосом. А если вам не нравится, то можем на этом и закончить.

– Просто я подумал, что разговаривать, глядя друг другу в лицо, было бы приятней.

– Мне приятней не было бы – и вам наверняка тоже. Ладно, вы уже узнали про Джорджа все, что вам нужно?

– А вы не встречались с его другом по имени Кении Гоч?

– Ответ зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «встречались», раз уж вы так заинтересованы вопросами языка и точным значением каждого слова. Когда он приходил сюда, а Джорджа не оказывалось дома, я разговаривал с Кении через дверь – как с вами сейчас.

– А вам известно, что Гоч умер?

– А в газетах про это написали?

– Да нет, не думаю.

– А по телевизору передали?

– Не думаю, чтобы кто-нибудь обратил внимание на его смерть.

– Тогда откуда мне знать?

– Я думал, Джордж мог упомянуть об этом в разговоре с вами.

– Мы с Джорджем не больно-то часто разговариваем. – В и без того громком голосе послышались напряженные нотки. – Но вот что я вам скажу: этот Гоч здесь уже давненько не появлялся. Должно быть, они поссорились. Проституты ведут себя точно так же, как проститутки. Вечно ссорятся друг с дружкой.

– А вам не известно, не заезжал ли он хоть когда-нибудь в хоспис проведать Кении?

– Мне бы он, в любом случае, не сказал.

– Что ж, по-моему, у меня на данный момент не осталось вопросов к вам.

– Вы ведь не клиент, не так ли, – послышалось из-за двери, и это не было вопросом.

– Нет. Я пытаюсь кое-что выяснить, а этот Кении Гоч и ваш Джордж – одна из моих зацепок.

– Но вы ведь не из полиции?

– Я частный сыщик.

– Ну, и ладно.

– Благодарю вас, – сказал Свистун.

– Эй!

Этот возглас заставил уже отправившегося было восвояси Свистуна обернуться. Послышался шорох десятки, которую по полу пропихнули в коридор из-под двери.

– Если вы сходите за бутылкой на эту десятку, мы с вами сможем еще потолковать. И, может быть, я расскажу вам кое-что, о чем вы не догадались спросить, потому что и не подумали, будто мне это известно.

Свистун подобрал с полу десятку.

– Что вы любите? – спросил он.

– А вы?

– Я уже давно завязал.

– Тогда водку. Она отлично идет практически под все, что угодно.

– А где мне…

– От ворот направо, до угла и потом снова направо. Там есть магазинчик. А на обратном пути просто войдите в квартиру. Я оставлю дверь открытой.

Свистун прогулялся за бутылкой и через двадцать минут вновь оказался у двери. Та оказалась открыта, как и пообещал управляющий.

В квартире стоял сладковатый и вместе с тем пряный запах.

Управляющий – или, как он теперь понял, управляющая – находилась во второй комнате. Она пела. Она пела ту же самую песню, которая приснилась ему нынче ночью.

– "И чудеса, и чудеса его любви", – пела она. Услышав его шаги по паркету, она сразу же прервала пение.

– Сюда, – окликнула она. – Направо. Короткий коридор раздваивался. Одна дверь вела на кухню, а другая – в гостиную.

На окнах были занавесочки, на голом сосновом столе стояла большая банка из-под майонеза, а в ней – цветы. Прямо рядом с цветами в пятне солнечного света пригрелась белая кошка. Она поглядела на вошедшего с чисто кошачьим презрением, глаза у нее были зелеными, как бутылочное стекло, затем дважды моргнула, закрыла глаза и погрузилась в дремоту.

Так дело обстояло на кухне. В гостиной же на окнах были тяжелые зеленые шторы. Такие держат, если комната выходит на восток, чтобы не выцвели ковры. Свистуну показалось, будто он попал в подводное царство, сам воздух был здесь плотный, как вода.

Шесть или семь кошек лежали или сидели на стульях и на книжных полках. Та, что покоилась на коленях у женщины, сидящей в дальнем конце комнаты, была черной и посмотрела она на Свистуна настороженно.

Женщина в темно-зеленом с атласной оторочкой халате казалась каменным изваянием. Руки ее, насколько можно было судить в таком освещении, были красивы – и оставались красивыми до сих пор. Из-под халата выпячивалась и отчасти торчала наружу огромная грудь. Голова и лицо были обмотаны шарфом, лишь глаза оставались открытыми.

– У меня есть немного виски, немного апельсинового сока и тоник, на случай, если вы передумаете, – сказала она.

– Что мне для вас сделать? – спросил Свистун.

– Смешайте с тоником.

На полке бара, рядом с миксером, стояло дубовое ведерко с ледяными кубиками.

Свистун приготовил ей водку, а себе – тоника со льдом.

– А как называется та рождественская песенка, которую вы только что напевали?

– Ее пели в церквах во время зимнего солнцестояния задолго до того, как она стала рождественской песенкой.

Поскольку он не попросил никакого объяснения (хотя и любопытно ему было, где эту песенку подцепила Мэри Бакет), женщина рассмеялась.

Он подал ей напиток и на мгновение их пальцы соприкоснулись. Невольно он скосил глаза: груди у нее были круглыми и крепкими. Это были груди молодой женщины – или женщины, находящейся в превосходной форме.

– Сиськами я всегда славилась, – сказала она, словно перехватив его взгляд.

Он отошел, присел в кресло, сказал:

– Оно и видно.

– Кормилицы. Так я их называла. Мои кормилицы. Мужчины вовсе не любят огромные титьки – это пропаганда. Они любят такие, чтобы они, когда за них ухватишься, пружинили.

Свистун почувствовал, что краснеет. И сам удивился этому.

– Я вас удивила или, напротив, завела? Или, может, вам просто жарко?

Его реакция явно доставила ей удовольствие. Свистун, прикоснувшись к щеке, рассмеялся.

– Вот уж не ожидал. Со мной обычно этого не бывает.

– Я застигла вас врасплох. Вы зашли, ожидая встретить здесь старуху, я ведь так редко разговариваю, что практически разучилась говорить. Жирную огромную старуху с седыми нечесаными волосами. – Она высвободила из-под шарфа, которым была замотана ее голова, пышные черные волосы и распустила их по плечам. Одна прядка упала на полуобнаженную грудь. -… А тут вдруг женщина с закрытым лицом и с парой буферов, которым любая позавидует. И, к тому же, за словом на этот счет в карман не лезущая. Потому что мне нравится быть честной. Я заметила, куда вы смотрите, вот я об этом и сказала.

– Если честно, так, по-моему, вам самой захотелось, чтобы я посмотрел. Начистоту так начистоту.

– Похоже на то. Давно уже на меня мужики не пялились. И не хочется забывать, что такое когда-то имело место.

Она просунула бокал под шаль и отпила из него. Походило это на цирковой фокус.

– В вас что-то есть, – сказал Свистун.

– Ага, значит, вы это поняли? Значит, вы понимаете, что иную женщину заставляют заниматься проституцией вовсе не страсть к наркотикам, ранний пересып с родным папашкой и свирепые сутенеры?

– Нет, что-то еще.

– Вот именно. Что-то еще. Каждая женщина, у которой есть пара буферов и кое-что между ног, может завести мужика так, что он заскулит как щенок.

– В этом есть сила, но и опасность тоже, – заметил Свистун.

– Ага, и это вы знаете. Потому что играешь с огнем. Будишь зверя. Даешь незнакомцам. Все это крайне опасно.

– Вы встретили кого-нибудь, с кем не смогли управиться? Сутенера, который вас за что-нибудь наказал?

– Один мудак ткнул в меня пальцем. Я так ничего и не поняла.

– Я тоже, – сказал Свистун.

– А на палец у него было насажено лезвие. Она потянула шарф, скрывающий лицо, за край – и тот соскользнул тяжелой темной волной. Один мудак сотворил с ее лицом нечто страшное.

– Меня зовут Арделла, – сказала она.

Он посмотрел на нее со всей возможной невозмутимостью, уповая на то, что у него на лице не проступят ужас, жалость и отвращение, им испытываемые. Что она не сможет прочитать его мысли. Красивое и завлекательное тело увенчивалось воистину чудовищным лицом.

– Меня зовут Свистун.

– Я ведьма, – сказала Арделла. – Могу произнести заклятие. Или приготовить отвар и вылечить вас от простуды. Ведь у вас простуда.

Чтобы догадаться о его простуде, вовсе не обязательно было быть ведьмой. Голос у него был сейчас отвратительный, да и вид, наверное, тоже.

– Приеду домой и выпью витамин «С», – сказал он. – Но все равно спасибо.

Она сделала глубокий глоток, а затем вновь закрыло лицо.

– Мою бабушку, а фамилия у нее была Тижо, в семье называли ведьмой, – сказал Свистун. – Она вдруг застывала на месте и объявляла что-нибудь вроде того, что сейчас появится кузена Шарлотта. И кузена Шарлотта, которую никто не видел полгода, тут же стучалась в дверь. Однажды она сказала: "Билли погиб". А Билли был ее братом и воевал в Корее. Через два дня прибыли военные и сообщили, что капрал Уильям Тижо пал смертью храбрых.

– Предвидение. Второе зрение, – заметила Ар-делла. – Это у вас наследственное?

– Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– А у вас не было предчувствий, которые сбывались?

– Если уж речь зашла об этом…

Свистун замолчал. На него нахлынули воспоминания и теперь он уже сам удивлялся тому, что забыл о странных явлениях, имевших место лет тридцать назад, когда он был еще мальчиком.

– Что-то вспомнили?

– По-моему, да.

– И что же?

– Когда мне было лет пять или шесть, мне снились страшные сны накануне того, как кто-нибудь из родственников умирал.

– В каком смысле страшные?

– Накануне того, как умер мой дедушка Тижо, мне приснилось, что я проснулся у себя в комнате и услышал, как разговаривают. Я вылез из постели и пошел по коридору на кухню, где горел свет. Коридор во сне оказался более длинным, чем наяву. Очутившись в дверном проеме, я увидел своего брата на коленях у дедушки. То есть, самих коленей я как раз не увидел, потому что они оставались под столом. Я прошел в кухню и осмотрелся. Мои отец с матерью сидели там и, как всегда по вечерам, пили кофе. Они улыбнулись мне, а мать сказала брату, чтобы он слез у дедушки с коленей и дал посидеть мне. А сама приобняла дедушку. Брат освободил мне место, но тут я обнаружил, что на ногах и на коленях у дедушки нет тела. Это были голые кости. И тут, прямо во сне, я вспомнил, что мой брат мертв. Он умер, когда был совсем маленьким, еще до того, как я родился на свет, а сейчас – во сне – дело происходило восемь лет спустя, так что брату – если бы он не умер – было бы десять. Через пару дней после этого дедушка умер от рака в больнице где-то в Коннектикуте.

– А вы тогда знали, что он лежит в больнице? – Не помню. Наверное, знал.

– Наверняка знали. Вам сказали, что ваш дедушка в больнице, это вас встревожило, и тревога проявилась во сне.

– Вполне разумное объяснение. Подавшись вперед, она прикоснулась к его руке.

– Только и всего. Но, конечно, это могло оказаться и вторым зрением. Оно есть у многих, но у большинства оно приглушено или задавлено, потому что люди смеются над такими вещами, объявляя их предрассудками и суевериями.

– Но когда вы сказали мне о том, что вы ведьма, я подумал…

– … что я добрая ведьма?

– Когда-то я был знаком с девушкой, которая утверждала, будто умеет заклинать духов.

– Очень может быть, – сказала Арделла. – Очень может быть. Но вы правы. Я добрая ведьма. Я практикую только белую магию. Я жрица Викки.

– Вы собирались рассказать мне кое-что про Джорджа, – напомнил Свистун.

– Кении Гоч пытался завербовать его.

– Завербовать куда?

– В служители Сатаны.

– Вроде той церкви сатанистов, что в Сан-Франциско?

Арделла рассмеялась. Смех у нее был сочный и соблазнительный.

– Это все детские игры. Сатанисты в Хуливу-де занимаются кое-чем посерьезней.

– И намного серьезней?

– Они серьезны по-настоящему. Они верят в то, что говорят. Многие из них. Они проводят жертвоприношения. Они убивают детей.

– А откуда вы об этом знаете?

– У меня были гонцы.

– И ваши гонцы сами видели что-нибудь в этом роде? И у них есть хоть какие-нибудь доказательства? Фотографии? Документы? Хоть что-нибудь?

– Если бы тайные общества вели снимки или документацию, недолго было бы им суждено оставаться тайными, – заметила Арделла. – А от чего умер Кении Гоч?

– У него был СПИД.

– Вот как?

Арделла задала этот полувопрос несколько таинственно, словно у нее имелись какие-то другие сведения.

В игрушки играет, подумал Свистун. На одно намекнет, о другом как бы невзначай спросит, посмотрит на ладонь. Скажет что-нибудь настолько туманное, что ошибочным оно оказаться не сможет. Но в людях она и впрямь разбирается. Сообразила же она буквально с первого слова, что он не просто разыскивает потерявшегося друга.

– Он умирал от СПИДа, так оно и есть, – сказал Свистун. – Однако кто-то перерезал ему горло.

Она охнула, при этом шарф, скрывающий ее лицо, заколыхался, как парус под ветром.

– Я устала, – сказала она. – Я отвыкла говорить с людьми. Вы ведь на меня не обидитесь?

Свистун тут же распрощался с Арделлой, оставив ее наедине с бутылкой.

Конечно, думать так было жестоко, однако не думать он не мог: если она и впрямь ведьма и владеет тайнами белой магии, то почему не прибегнет ни к какому волшебству, чтобы залечить свое обезображенное лицо.