Роберт Кемпбелл
Волшебник Хуливуда
Глава двадцать первая
Когда Свистун проснулся, Мэри Бакет уже ушла.
Слов ночной песенки он не запомнил, а мелодия по-прежнему звенела у него в ушах, напоминая о ее недавнем присутствии.
Она оказалась нежной и несколько скованной любовницей; какие-то страсти бушевали в глубине, но она не давала им вырваться на поверхность.
Он скатился с постели и когда его ноги коснулись пола, невольно вскрикнул от холода. Если бы не отчаянная необходимость сбегать в уборную, он немедленно вернулся бы под одеяло. И проспал бы еще часок, еще денек, еще целую неделю.
Но дело нельзя было спускать на тормозах.
Он помылся под душем, побрился и вышел из дому в восемь утра.
Называйте это последовательностью действий или системой приоритетов, как вам угодно. Но если хочешь чего-нибудь добиться, необходимо наметить, что будешь делать в первую очередь, а что во вторую.
Но когда у тебя ничего нет, кроме бумажного пакета с бесполезными вещами, тебе остается лишь разложить эти вещи перед собой, рассортировать их, сравнить по цвету, по форме, по размерам. Вроде как решая головоломку. В надежде на то, что два фрагмента мозаики, очутившись рядом, поведают тебе нечто большее, чем они говорили порознь.
Он подумал, не позвонить ли Эбу Форстмену и не ошарашить ли его неприятной новостью. Но сейчас он не чувствовал себя в состоянии иметь дело с чужим горем, сколь бы невелико и абстрактно оно ни было. И вообще, на душе у него было смутно, да и самочувствие оставляло желать лучшего, как если бы он начал заболевать гриппом.
Он вновь прозвонился по всем телефонам, по которым вчера никого не оказалось дома, рискуя навлечь на себя гнев еще толком не проснувшихся людей.
В конце концов он дозвонился до Бобби Л., которая сонным голосом пригласила его к себе в кроватку, и до Бобби Д., которая послала его на хер. Ну, а чего другого следовало ожидать, когда тревожишь профессионалку в столь ранний час?
Глава двадцать вторая
Чарли Чикеринг, служащий морга, не числился у Свистуна ни в друзьях, ни хотя бы в добрых знакомых. Он проходил по разряду нужных людей. Иногда Свистун льстил ему, иногда на него орал, в зависимости от настроения самого Чарли, но все каждый раз заканчивалось десяткой или двадцаткой, ибо сахаром хорошо подсластить, уксусом – подкислить, но только деньги гарантируют более или менее правдивые ответы на интересующие тебя вопросы.
Бумажный пакет был у него под мышкой, когда он вошел в тихие пределы морга. В пакете находились два сандвича, две бутылки лимонада и голландский сыр; все это было куплено в лавке, торгующей деликатесами. Помимо денег, Чарли Чикеринг был неравнодушен к деликатесным сандвичам и к лимонаду.
Он сидел, положив ноги на стол, и глазел на фотографии в порножурнале.
– А книги ты когда-нибудь читаешь? – спросил Свистун.
– Одну книгу я как-то прочитал. Но там была уйма непонятных слов. А речь шла про то, что если будешь работать честно, не ввязываться ни в какие делишки, уважать женщин, заботиться о стариках и старухах и никогда не лгать, то станешь президентом крупной страховой компании или же банка. Такая вот херня. Потому что президенты компаний и директора банков лгут, мошенничают, смеются над собственными отцами, отдают матерей в богадельню и говорят женщинам, будто любят их, чтобы не расплачиваться наличными. А сами лезут в мохнатку.
– Куда?
– В мохнатку. Противно слушать, как все говорят одно и то же: пизда да пизда. Вот я и говорю: мохнатка.
Свистун выложил на грязный стол деликатесы.
Чикеринг заглянул в пакет. На глазах у него были контактные линзы толщиной с бутылочные стекла. Ухмыльнулся, блеснув металлической пластинкой на зубах, которую носил с тех пор, как они со Свистуном познакомились.
– Тебе что-то нужно от меня?
– Хочу порасспросить про парня по имени Кении Гоч, которого сюда доставили из лос-анджелесского хосписа.
– В хосписе свой морг.
– Не думаю, что там держат тела больных, погибших в результате убийства.
– Ах, этот!
Свистун достал перетянутые резинкой деньги и выудил из стопки десятку. – Его уже вскрыли?
– А с этим никто не торопится. Если человека находят с перерезанным горлом, причем оттуда торчит бритва, других причин смерти как-то не ищут.
– Я бы взглянул на него.
– Чего ради?
– Откуда мне знать? Просто чтобы понимать, о чем говоришь, если кто-нибудь заведет при мне речь о вальвулотоме.
– Ага, значит, ты уже знаешь.
Не убирая ног со стола, Чарли принялся за сандвич. Видно было, что спешить ему некуда.
– А себе ты ничего не взял?
– Я так рано не ем.
– Это-то и плохо, Свистун. Ты не умеешь дружить. Нет, чтобы принести еще один сандвич и поесть со мной за компанию.
– Солнце едва встало, – заметил Свистун, вручая ему вторую десятку.
– Но можно же позавтракать!
Чикеринг наконец спустил ноги на пол. Держа сандвич губами, выдвинул ящик письменного стола, достал формуляр, заполнил его и протянул Свистуну.
– Разрешение, на случай, если кто-нибудь спросит, – пояснил он.
Свистун налепил себе на плечо пластиковую карточку разового пропуска.
Чикеринг надел резиновые перчатки и бумажную маску. Вторую пару перчаток и маску передал Свистуну. Маску тот надел, а перчатки сунул в карман.
– Я не собираюсь ни к чему притрагиваться. Миновав коридор, они вошли в покойницкую. Здесь было очень холодно, из-под бумажных масок заструился пар дыхания. Чикеринг снял со стены план морга, сверился с цифрами и прошел в глубину покойницкой. Здесь в длинном ряду лежали тела, прикрытые простынями, из-под одной простыни свешивалась рука. Чикеринг убрал ее под простыню.
– Они иногда шевелятся.
Его глаза из-под маски смеялись.
Он отодвинул пару носилок, расчищая проход к боксу, в котором хранились останки Кении Гоча. Они были снабжены табличкой: "Необходима осторожность". Носилки были закреплены запором, который открывался нажатием кнопки, после чего они свободно скользили по рельсам.
Чикеринг взялся за край простыни.
– Что ты хочешь увидеть?
– Только открой рану.
Чикеринг оттянул простыню на уровень плечей.
Свистун наклонился над мертвым телом, похожим на изображение Христа, снятого с креста, на каком-нибудь древнем алтаре. Кровь смыли, хотя кое-какие подтеки и бурые пятна еще оставались на шее.
Лезвия, разумеется, не было. Вещественное доказательство перекочевало на данный момент в карман к Лаббоку.
Нож, который описала Свистуну Мэри, и впрямь легко можно было не заметить. Или принять за что-нибудь другое.
– А какой примерно длины этот самый вальву-лотом? – спросил Свистун.
– С первый сустав большого пальца, – послышался голос откуда-то сзади.
И Свистун, и Чикеринг подскочили на месте.
Молодой человек в белом халате с песочного цвета волосами стоял в покойницкой. На лице у него было написано раздражение.
– Как это вы так подкрались? – изумился Свистун.
– Башмаки такие. А кто вы такой и что тут делаете?
– У него есть разрешение, – сказал Чикеринг.
– Вот как? – Незнакомец подошел поближе. -Что-то никак не могу разобрать подпись.
– Это подпись Эрнеста Лаббока, – сказал Свистун.
– А кто такой Лаббок?
– Детектив из убойного отдела, голливудский участок, – сказал Свистун.
– И проверять не стану, – произнес мужчина в белом халате, искоса взглянув на Чикеринга. – Сильно смахивает на разовые пропуска, которые выписывает Чарли, когда его подмажут.
– Что вы, сэр!
Чикеринг выставил вперед руки, словно готовясь отразить удар.
– Да ничего страшного. – Мужчина обратился к Свистуну: – Но вы так и не представились.
С такими людьми Свистуну доводилось сталкиваться не раз. Как правило, ничего, кроме раздражения, они не испытывали, но само оно далеко не всегда оказывалось безобидным. Он полез в карман нашарить одну из своих визитных карточек, решив, что в письменном виде его имя произведет на незнакомца лучшее впечатление, чем в устном. Нашел одну – затрепанную и не совсем чистую: слишком уж долго провалялась она в кармане.
Незнакомец прочитал карточку и вернул ее Свистуну.
– У вас имени нет? Только фамилия? – спросил он прокурорским тоном.
– Мне этого хватает.
– Ну, и кто же вы по профессии? Музыкант или, может быть, модель? – язвительно спросил мужчина в белом халате.
– А вам не угодно представиться? Мне в вашем случае хватило бы фамилии.
– Паттерсон. Меня зовут Джоэль Паттерсон и я здесь работаю.
– Доктор Паттерсон – младший судебно-медицинский эксперт, – торопливо подсказал Чикеринг.
Паттерсон побарабанил пальцем по табличке "Необходима осторожность".
– Из-за этого вы и вырядились? Маски, перчатки… Но ничего этого не нужно, если не начнете забавляться с кровью или с другими телесными жидкостями.
– А вам самому приходится иметь с ними дело?
– Если его решат вскрывать в мое дежурство, то да. Но я и так могу сказать вам, что произошло. Кто-то приставил ему к горлу вальвулотом – вжик! – и перерезал сонную артерию.
– А не могло ли случиться так, что сам мистер Гоч раздобыл вальвулотом… – Брови Паттерсона удивленно приподнялись. -… и перерезал себе горло? Я хочу сказать, настолько ли сильна оказалась бы в таком случае первая боль, чтобы заставить его отказаться от первоначального намерения?
– Боль была бы более слабой, чем когда вскрываешь вены, – ответил Паттерсон. – Значит, вы предполагаете самоубийство?
– Вполне могу представить себе, что человек, испытывающий такие страдания и по столь позорному поводу, может наложить на себя руки.
Г Пожалуй, – согласился Паттерсон, и его лицо Утратило недавнюю настороженность.
Свистун сразу же решил, что этот человек начинает ему нравиться.
– Вы могли бы просветить меня еще по одному поводу? – спросил он.
– Минута у меня найдется. Свистун поглядел на Чикеринга.
– Почему бы тебе, Чарли, не управиться с завтраком, пока хлеб не засох?
Пожав плечами, Чарли побрел прочь.
Свистун полез в карман и достал сложенный носовой платок, в котором хранил мумифицированный пальчик. Развернул платок и показал патологоанатому на раскрытой ладони.
Паттерсон наклонился, потом весьма осторожно взял пальчик.
– Откуда вы это взяли?
– А вы подтвердите мне, что это именно то, о чем я подумал?
– А о чем вы подумали?
– Что это мумифицированный палец.
– Именно так. Мумифицированный палец ребенка.
– А я-то надеялся, что вы скажете: это пластиковая подделка. Знаете всю эту мерзость, которую продают шутникам…
– Кофейные брызги и собачьи какашки?
– … вот именно. Но эксперта не проведешь, верно ведь?
– Так откуда вы это взяли?
– Нашел на квартире у этого покойника. В ящике.
– А у вас есть хоть малейшее представление о том, откуда палец взялся у него?
– Нет.
– Значит, вы провели обыск в его квартире не специально ради этого предмета?
– Нет. Я нашел его случайно.
– Так вы работаете над делом в связи с его смертью?
– Дела как такового, строго говоря, нет. Просто оказал маленькую услугу одному другу, а потом невольно вовлекся во всю эту историю.
Паттерсон опять насторожился – и снова разонравился Свистуну.
– Назовем это любопытством.
– Допустим. Когда вам нечем заняться, вы подглядываете в замочные скважины и шарите по мусорным ведрам. Никогда не знаешь, на чем в конце концов удастся подзаработать.
– Я ведь не состою на государственной службе, – возразил Свистун. – И с утра меня не ждет работа на конторском столе. И приходится порой заниматься и тем, о чем вы сказали, но на этот раз у меня на уме было совершенно другое. Единственный перспективный клиент уже был мертв на момент, когда я вмешался в дело. Кении Гочу мог бы понадобиться детектив или, как минимум, друг, чтобы выяснить, кто убил его, если он, конечно, не покончил с собой. А я просто оказывал любезность своему другу, шел почти наугад шаг за шагом, пока не наткнулся на детский палец.
Паттерсон свободной рукой полез в карман халата и извлек оттуда пробирку.
– Я его у вас, пожалуй, заберу.
Свистун одной рукой выхватил у него мумифицированный палец, а другой – пробирку.
– Я против.
– Он может оказаться вещдоком по делу об убийстве.
– Его же не на месте преступления нашли.
– Пусть даже так. В сложившейся ситуации он может – и наверняка должен – сыграть свою роль в происшедшем.
– Возможно, вы и правы, но на данный момент он к делу не приобщен.
Свистун положил палец в пробирку, а пробирку – к себе в карман.
– Я вынужден буду подать рапорт, – сказал Пат-терсон.
– Я понимаю.
– Заговорив о вещдоке по делу об убийстве, я имел в виду вовсе не убийство мистера Гоча. Речь шла об убийстве ребенка, палец которого вы держите при себе.
– И это я понимаю. И я не сомневаюсь в том, что знаю, о каком ребенке идет речь. И мне не хотелось бы, чтобы часть тела этой девочки, пусть и такая крошечная, болталась бы туда и сюда по полицейским инстанциям или валялась бы здесь, в морге. Не хочу, чтобы ее использовали в качестве вещдока. В надлежащее время я отдам ее родственникам – и те похоронят палец. А вы подавайте рапорт, куда хотите.
Они стояли, пристально глядя в глаза друг другу. Паттерсон моргнул первым. Полез в карман, достал грошовый блокнотик и шариковую ручку и быстро записал несколько слов.
– Ладно. Как вам угодно. Но на вашем месте я бы, как минимум, поговорил с сержантом Гарри Эссексом. Вы с ним знакомы?
– Нет. Но наслышан.
– Значит, вам известно, чем он занимается? – Мне рассказывали. Сатанистами.
В его словах Паттерсону послышалось неверие, может быть, даже издевка.
– Верно. Существует специальная группа или, самое меньшее, руководитель специальной группы. Множество людей относятся к сатанизму с предельной серьезностью. Я не говорю о женах конгрессменов, которые метят черным музыкальные альбомы. Я не говорю о профессиональных ведьмах. Я говорю о полицейских, которые находят мертвых подростков и обезображенные младенческие тела. Я говорю о священниках, которых просят изгнать дьявола из того или иного дома. Я говорю о полицейском по фамилии Эссекс, а про него с виду никогда не подумаешь, будто он верит в привидения и в прочую нечисть.
Отвернувшись, он вернул носилки Кении Гоча в бокс. Затем снова посмотрел на Свистуна, который, сняв меж тем маску, стоял как вкопанный.
– Ничто не ново под солнцем, Уистлер. Мы по-прежнему носим боевую раскраску и норовим затаиться во тьме.
Внезапно он спросил у Свистуна:
– А вы не простыли?
– Похоже на то. Что посоветуете?
– Две таблетки аспирина, а утром вызовите врача.
И Паттерсон наконец ухмыльнулся.
Глава двадцать третья
В кампусе Калифорнийского университета легко заблудиться. Каждое место для парковки похоже на все остальные, а посторонним посетителям, как правило, приходиться парковаться так далеко от места назначения, что в любой час дня и вечера здесь можно увидеть с полдюжины автомобилистов, покинувших свои машины и расспрашивающих о том, как пройти, студентов, пребывающих разве что в чуть меньшем недоумении.
Тридцать шесть тысяч студентов и преподавателей; целый город – и более крупный, чем соседний Беверли Хиллз.
Свистун запарковался на стоянке, предварительно купив в автомате билет. Сегодня за все на свете приходится платить – не одним способом, так другим. Мир держится на деньгах, набегающих со стоянок, с платных мостов, с трехдолларовых билетов в музеи, хотя все это сравнительно недавно было бесплатно.
Сорок пять минут понадобились Свистуну, чтобы найти нужный офис в дальнем конце нужного коридора в нужном здании, входящем в нужный комплекс. Табличка на дымчатом стекле двери гласила, что вы пришли в офис Джонаса Килроя, второго профессора, гуманитарный факультет. Постучав, Свистун услышал: «Войдите», а войдя, понял, как ему не повезло.
Больше всего этот офис напоминал крысиную нору. Окно было открыто, и погода за окном стояла прекрасная; в противном случае здесь можно было бы задохнуться. Пахло тут тунцом, капустой, книжной пылью и нестиранными носками.
Хрупкий молодой человек с пышной рыжей шевелюрой, смахивающей на парик, в очках с толстыми стеклами на курносом носу, сидел в деревянном кресле-вертушке. Ноги в огромных ботинках были водружены на свободный краешек стола. Парень жевал тунца с капустой на белом хлебе и читал какой-то журнал.
Посмотрев на Свистуна, он помахал журналом.
– Туринская плащаница. Опять за нее принялись. Завернули в нее Христа после снятия с креста или не завернули? Это как эпидемия. И возобновляется раз в три года. Новые анализы. Новые доказательства. Новые выводы. А вас интересует туринская плащаница?
– Слышал я про нее, но она меня, честно говоря, не интересует, – признался Свистун.
– Так, может, вас заинтересует библиотека Наг-Хаммади?
– Что?
– А чем же вы занимаетесь?
– Стараюсь не выйти из ста восьмидесяти фунтов, – ответил Свистун.
– Отлично сказано. Лишний вес приводит к сердечным расстройствам, – заметил Килрой. – А какое у вас ко мне дело?
– Мумифицированные пальцы. Мумифицированный палец ребенка.
– Ах вот как.
Килрой спустил ноги со стола и встал во весь рост. Он оказался тощим и долговязым.
– Интересует меня также "Теория и практика магики".
– Именно магики, а не магии?
– Именно так.
– Значит, сатанизм. Крайне модная тема. А что конкретно вам хочется выяснить?
– Честно говоря, сам не знаю. Конкретно – только про палец и про книгу. У меня в этом отношении нет никаких познаний.
– Познаний у вас наверняка больше, чем вам самому кажется. Как-никак, идет Эра Водолея.
– А мне казалось, что он должен наступить только в двухтысячном году.
– Плюс-минус, – ухмыльнувшись, сказал Килрой.
– И мне казалось, что Эра Водолея связана со всеобщей гармонией и любовью.
– Вот видите? Я же вам говорил: вы на самом деле знаете куда больше, чем вам кажется.
– У меня есть друг, который читает все, что печатается, а потом пересказывает это мне, – пояснил Свистун. – И все-таки, как Эра Водолея связана с сатанизмом?
Килрой взял грубо заточенный плотницкий карандаш и провел по листу бумаги жирную линию. Вернее, лишь в начале она были жирной: по мере проведения он ослаблял нажим, так что она становилась все бледнее и бледнее. В итоге дело выглядело как мастерски нарисованная шкала.
– Скажешь что-нибудь благое, а другие непременно обратят твои слова во зло. Каждая человеческая активность, поддающаяся изучению, может быть описана в аксиологическом смысле, может быть нанесена на ценностную шкалу. Смотрите, здесь линия совсем черная, а здесь гораздо светлее. – Он прикоснулся пальцем к центру линии. – Применительно к каждой произвольно выбранной точке надо решить лично для себя, является ли она скорее светлой, чем темной, или скорее темной, чем светлой. Кое-кто утверждает, что в Эпоху Водолея человечество ждут благоденствие и процветание, а другие, напротив, ожидают невиданной вспышки зла.
Килрой говорил как человек, которому крайне некогда. Казалось, он не говорит, а мчится куда-то, рассыпая по своему следу жемчуга мудрости и информации. Как ни старался Свистун, ему было трудно поспеть за профессором, и это проступило у него на лице.
– Символом веры для христиан является крест, – рассказывал Килрой. – Сатанисты в ходе черной мессы переворачивают его вверх ногами и делают символом разрушения. Вы за мной поспеваете?
– Еле-еле, – признался Свистун.
– Если нет Бога, значит, нет и Сатаны. И наоборот. Такая логика вам понятна?
Свистун пожал плечами.
– Вам нужно взглянуть на это с высоты птичьего полета.
– Мне нужно выяснить про палец.
– Вы когда-нибудь слышали про Руку Славы? – спросил Килрой.
– Нет.
– А про некромантию?
– Про это как раз слышал. Я был знаком с женщиной, которая утверждала, будто умеет вызывать духи усопших и накладывать заклятия.
– Значит, вам известно, что с умершими можно связаться на предмет предсказания будущего, потому что они не связаны ограничениями, присущими миру живущих?
– Да нет, я не утверждаю, будто мне на этот счет известно что-то определенное. Помню просто, как она разок-другой рассуждала на эту тему.
– Рука Славы используется в некромантии. В автохтонном древнем ритуале колдун брал руку повешенного, завернутую в клок савана, помещал ее на две недели в раствор, потом засушивал. Но впоследствии развилась и вариативная техника. Вариаций на самом деле великое множество.
– Каждому повару хочется внести в рецепт что-то свое, – заметил Свистун.
– Это что, шутка? – удивился Килрой.
– Честно говоря, я не понимаю, о чем мы с вами разговариваем. Это ведь не фильм ужасов. Я сижу перед вами, а вы рассказываете про какую-то засушенную руку повешенного…
– А жизнь – это и впрямь фильм ужасов.
– … про общение с мертвецами.
– … неужели вы сами этого не знаете?
Они замолчали одновременно и уставились друг на друга, пораженные тем, как совпали по смыслу сказанные наперебой слова. Верно было и то, что сказал Килрой, и то, что сказал Свистун, они обменивались репликами, как комические персонажи в кинокартине категории «б», а жизнь ведь и впрямь бывает столь же скверной, как кинопродукция этой категории.
– Я хотел сказать, что мне не по вкусу те вариации, к которым вы меня подводили, – сказал Свистун.
– Использование детских рук?
Свистун промолчал, давая профессору возможность продолжить.
– Детям присуща особого рода невинность и, соответственно, предполагается, что им открыт доступ к великим тайнам. В нашей стране история этого ритуала восходит к салемским колдуньям. А раньше то же самое практиковали в Англии, не говоря уж об Азии, ближнем и Среднем Востоке, Африке. Одни и те же ритуалы, талисманы и магические предметы встречаются повсюду. И уходит это в глубину палеолита, – закончил Килрой.
– Но не сосредоточиться ли на нашем времени? – сказал Свистун. – У меня ощущение, что ничего другого мне не осилить.
– Сегодня от вчера в данном случае отделить не удастся. Слишком уж долго все это продолжается. Обезображенные детские трупы, которые находят в этом штате, да и в других штатах, часто оказываются без одной руки, отрубленной по запястье.
– Вы сказали, что руки используются в колдовстве?
– Это зависит от того, что именно вы называете колдовством. Культ Обейи, благословленный именем Ашанти и практикуемый вест-индскими рабами отнюдь не равнозначен водуизму, восходящему к Дагомее, но также практикуемому в Вест-Ин-дии. Не говоря уж о спиритизме, имеющем распространение и там, и тут, причем люди постоянно Путают и смешивают все эти культы.
– Таким образом, колдуны фигурируют как в сатанизме, так и во множестве примитивных языческих религий, но их часто путают с колдуньями, занимающимися белой магией и искусством врачевания. Не все и даже далеко не все практикующие колдуны призывают Сатану, но отрубленная рука или отсеченный палец могут найти применение в сатанистском ритуале. Все это крайне запутанно. Подобно всем остальным видам человеческой деятельности, вопросы религии и антирелигии располагаются на единой шкале ценностей.
– Ради всего святого, – не вытерпел Свистун. -Но разве колдовство не полный и совершенный вздор? Насмерть перепуганные женщины и мужики, которым невтерпеж, прыгают через мечи и через пламя, целуют своего повелителя в задний проход, раскладывают девственниц на гладких каменных плитах. Все это самый обыкновенный трах, только с прибам-басами. Дети слушают граммзаписи, а им внушают, будто можно устроить черную мессу, если запустишь ленту в обратную сторону!
– А почему бы им и не уверовать в откровения, имеющие место, когда граммзапись проигрывается в обратную сторону, или когда они сами произносят ритуальные заклинания, или когда у них на щеках оказываются определенные татуировки? Во всем этом людьми накоплен достаточный опыт. Возьмите григорианские песнопения. Возьмите шин, далеф и йод.
Свистун недоуменно цокнул.
– Это еврейские буквы, которые написаны на особых лентах, а эти ленты верующие иудеи наматывают себе на руку. В семь слоев на руку. Возьмите тибетских монахов с их молитвенными кругами, возьмите верующих католичек с их четками. – Сделав паузу, он насмешливо посмотрел на Свистуна. -Взять хоть вас. Вы в Бога веруете?
– На этот счет у меня нет собственного мнения.
– На этот счет у большинства людей нет собственного мнения. Евреи нынче едят свинину, а католики пользуются контрацептивами. Только фундаменталисты, которых мы чаще называем фанатиками, выполняют все предписания, изложенные в Коране, в Библии и в Талмуде. Но "ради Бога" или "ради всего святого" мы произносим автоматически, ища защиты против безумия, царящего в мире. А еще мы стучим по дереву. А вам известно, почему мы стучим по дереву? Это рудимент древнего друидизма. Когда умирал жрец, считалось, что его душа переселяется в один из дубов, растущих в священной роще. Стуча по дереву, мы будим его и обращаемся к нему со своей просьбой. Вся наша жизнь полна машинальных ритуалов наподобие этого. На свадьбе непременно выплескивают наземь немного вина. Бьют на счастье посуду. Плюют три раза через плечо.
– Но все это безобидно.
– Разумеется, безобидно. Я просто соединяю общей линией истинно древние религии, празднества в день сбора урожая, почитание деревьев, жертвоприношения животных, друидизм, колдовство, поклонение Сатане, бесследные исчезновения людей, жену Лота, дочь Аарона и распятие самого Христа.
– Но библейские предания представляют собой всего лишь аллегорию, они имеют значение нравственных притч, и не более того, – заметил Свистун.
Килрой состроил насмешливую гримасу.
– А что скажете о святом причастии? О католической мессе?
– Меня воспитали в католической вере.
– И вы ходили к первому причастию?
– Да, разумеется.
– И помните, что вам рассказывали про облатку?
– Что она представляет плоть и кровь Христову…
– Нет, не так. Вам внушили, что вы вкушаете плоть и кровь Христову. Чудодейственным образом – но в самом буквальном смысле – облатка превратилась в плоть и кровь Христову. Это одна из причин, по которым на католиков порой случались гонения. Их называли каннибалами. Все демоны и дьяволы таятся во тьме, а на Божий свет выходят лишь под чужой личиной, причем личинам этим нет числа.
Свистун кивнул. Килрой был прав. Столкнувшись с очередной чудовищной трагедией, ты стараешься внушить себе, что это дело рук маньяка, то есть безумца, а более глубокие корни искать не хочешь. Возможность того, что Зло столь же реально и столь же могущественно, как добро, и что тысячи людей поклоняются Сатане, является по сути дела научно доказанным фактом.
Килрой внезапно принялся рыться в ящике письменного стола и извлек оттуда наручные часы.
– У меня лекция.
– А я так и не понял…
– Как вас зовут? – беспорядочно собирая предметы и записи, необходимые для лекции, перебил Килрой.
– Свистун.
– Просто Свистун? Это ваша кличка?
– Никогда не задумывался над этим.
– Это интересно. А вам не хочется немного по-дучиться? В следующем семестре я читаю прелюбопытный курс.
– Я об этом подумаю.
– Знаете, если всю жизнь учишься, то и молодым остаешься до самой старости. Через две минуты у меня лекция, а потом уже назначенная встреча. Так что мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз. Возьмите этот список и отправляйтесь с ним в здешнюю библиотеку. Все книги там есть. Прочитав их, вы кое-что поймете, избавитесь от невежества, овладеете, по меньшей мере, профессиональным жаргоном. Найдете определения и формулировки. Совсем не обязательно читать именно отмеченные мною страницы – и в том порядке, в котором я это предлагаю. Но, последовав моим рекомендациям, вы получите информацию в определенной последовательности.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал Свистун.
Килрой внезапно осекся, как будто Свистун сказал нечто совершенно неожиданное.
– Послушайте, я же преподаватель. Именно этими темами я и занимаюсь и для меня удовольствие встретиться с человеком, которого эти вопросы интересуют куда больше, чем многих моих студентов. Кстати говоря, а кто вы по профессии?
– Частный детектив.
– А вы мне этого не сказали.
– И вот еще что. Не знали ли вы человека по имени Кении Гоч?
Наступила мгновенная тишина, недолгая пауза, в ходе которой Килрой поднес пальцы ко лбу, как будто мучительно что-то припоминая. Разумеется, это был чисто актерский жест, и Свистун его так и понял.
– Похоже, вы его не знали. Такую фамилию, как Гоч, забыть трудно.
– Нет, погодите-ка. Гоч. Совсем юноша. Лет семь-восемь назад. Сейчас вспомнил. Как вы и сказали, такую фамилию трудно забыть. Он записался ко мне на курс, побывал на паре лекций, а потом пропал. Такое у нас не редкость. Сперва записываются на курс, а потом пропадают.
– Он пропал не только в этом смысле. Он умер.
– Бывает, – сказал Килрой.
Спеша по коридору в лекционную аудиторию – где его наверняка встретят полдюжины скучающих студентов и одна бесконечно преданная лично профессору девица, – Килрой подумал о том, что в нормальный ход игры внезапно вмешался джокер.
Судя по всему, Гоч разоткровенничался не только перед духовным отцом. А вот перед кем еще и перед сколькими из них, этот вопрос остается открытым.
И все эти неприятности инициировал сам Килрой, поддавшись минутной слабости и подарив пальчик малютки Кении Гочу в знак любви.
С другой стороны, несомненно появившаяся опасность – олицетворением которой и прибыл к нему этот Свистун – приятно волновала, провоцируя на ответные действия. Что ж, он готов. Он в силах завоевать весь мир, предоставься ему для этого хотя бы полшанса и появись хоть какая-нибудь причина.
