Катя Майорова
Мишура
Самделишная жизнь. Ольга Ярмолович
Снежинки танцевали в свете фар в безумном ритме ― метель мела со страшной силой. До Нового года оставалось всего два месяца, и ровно к этому сроку я должна была закончить книгу.
Я гострайтер, пишу книги на заказ. Это уже мой десятый по счету текст, но надо признаться, что в этот раз я была немного безбашенной и согласилась закончить рукопись за два месяца. Мда, подготовка к празднику предстояла жаркой.
Еще не известно, как получится построить контакт с клиенткой, пожилой женщиной, посвятившей свою жизнь образованию особенных детей с задержкой в развитии, ведь заказчиком выступает ее семья, а не она сама. И живет она в глуши, далеко от города, так что на дорогу в одну сторону уходит два часа, еще и по такой метели. Что ж, я умею выбирать себе задачки со звездочкой.
Кажется, я у цели. Красивый двухэтажный дом и, несмотря на снегопад, чистая подъездная дорожка. Я даже не успела нажать на дверной звонок, как передо мной распахнулась дверь:
– Лиза, рада вас видеть! Проходите внутрь, погода совсем не располагает к прогулкам, ― на пороге стояла женщина в красном платье с цветочным принтом и аккуратно заколотыми волосами. Если бы я не знала, что ей 75, ни за что бы не поверила.
– Может быть, чаю или кофе? Вы замерзли?
– Не откажусь от чая. И давайте начнем. Времени мало, а нам
предстоит насыщенная работа. Как ваш настрой, готовы приступить? ― Я повесила куртку на вешалку и шагнула в просторный холл, центром которого был камин.
– Да! Знаете, мне понравилась идея оглянуться на прожитую жизнь, подвести итоги.
Я мысленно выдохнула.
– Вы садитесь в кресло, я сейчас принесу чай и начнем! Прошу прощения, что заставила вас тащиться в такую даль, но в последнее время мне трудно управлять машиной, травма дает о себе знать.
Я опустилась в мягкое кресло, которое больше располагало ко сну, чем к работе.
– Расскажите, пожалуйста, что за травма. Это может быть важным для книги, ― попросила я, доставая диктофон.
– О, вы знаете, я так неудачно упала с вулкана. Обязательно расскажу эту историю, но, думаю, что стоит поговорить обо всем по порядку, ― она поставила на столик чайный сервиз из костяного фарфора, и из носика чайника заструился пар.
– С чего же, по-вашему, стоит начать, Олимпиада Ивановна?
– Нет-нет, прошу, просто Ада! Свое полное имя я всегда считала слишком громоздким. Но начать стоит как раз с него, а вернее, с моего рождения.
Родилась я в маленьком селе на Севере, в Архангельской области, и была самым младшим ребенком в семье ― кроме меня, еще шестеро детей. Матери было уже под сорок, когда появилась я, и, надо сказать, я ее толком не знала.
Вы можете не поверить, потому что мне было всего три года, но я помню тот вечер, как будто это было вчера. Мама убиралась в здании администрации, меня она всегда брала с собой. Заканчивала она поздно, а осенью быстро темнеет. В тот день мы шли практически в полной темноте домой по поселку, было промозгло и очень хотелось спать. Мои маленькие резиновые сапожки, доставшиеся мне от старших братьев и сестер, были все в грязи.
Несмотря на то, что я сидела в мягком уютном кресле, меня накрыло волной холода и сырости, я как будто даже почувствовала прилипший к пушистым тапочкам комок грязи. А Ада продолжала.
― Шум возник из ниоткуда, я уже спала на ходу, и для меня он стал полной неожиданностью. Когда я обернулась, меня ослепил свет. Я не понимала, что происходит, только почувствовала, как мама толкает меня в сторону, и услышала звук, какой бывает, если ударить человека так, что из его легких резко выходит воздух.
Буквально на мгновение я увидела в этом ярком свете, как мамино тело взметнулось в воздух, а потом свет исчез. Ослепленная, я стала ползать по земле, искать и звать маму, через какое-то время, вся в грязи, я нащупала ее, но она не шевелилась. Я стала стучать своими маленькими ручонками и умолять ее подняться и пойти домой. Но она не вставала.
Я почувствовала, как по моим щекам текут слезы, что было совершенно непрофессионально с моей стороны, но страх трехлетнего ребенка, который не понимает, что с его мамой, наполнил меня до краев.
– Пока у меня были силы, я колотила по ней, потом просто рыдала, сидя в луже грязи, а когда силы покинули меня, отключилась. Не знаю точно, когда брат нашел нас, только мама уже умерла.
Оказалось, что ее сбил мотоцикл с коляской. От удара она подлетела и стукнулась о забор соседнего дома, разодрав себе шею острым краем. Возможно, если бы ей сразу оказали помощь, ее бы спасли, но она просто истекла кровью. В ее крови была и вся я, потому что отключилась прямо у нее на груди.
Отец тогда был на строительстве БАМа, других родственников не было, и похороны пришлось организовать нам, детям. Я, конечно, в этом не участвовала и вообще не до конца понимала, что происходит. А когда мне, наконец, объяснили, что мамы больше нет, я спросила только одно: теперь я должна убирать здание местной администрации?
Ада посмотрела на меня и улыбнулась:
– Лиза, да вы так не переживайте, дела старые, давно минувшие, хотя и важные для моей истории, конечно.
– Да, прошу прощения! ― Я вытерла тыльной стороной руки щеки и шмыгнула носом. ― Что было потом?
– Маму похоронили, и в один из вечеров, когда все уже легли спать, к моему закутку на печке пришла самая старшая сестра, Лида, ей тогда было уже девятнадцать. Она разбудила меня и спросила:
– Адочка, хочешь поехать со мной за приключениями?
– За хорошими?
– За разными, но точно лучше, чем остаться здесь пасти коров.
– Хочу с тобой!
– Тогда, малышка, одевайся как можно тише и выходи из дома, я жду тебя на улице, ― и она взяла меня под мышки и спустила с печки.
На улице ждала машина с выключенными фарами, она отвезла нас на вокзал, где поздно ночью мы сели на поезд до Ленинграда.
Как выяснилось, сестра давно готовилась уехать из отчего дома втихаря. Она не собиралась дожидаться, когда с БАМа вернется отец и начнет снова ее поколачивать и насиловать. Поступила в техникум, от которого ей дали общежитие. Ноша в виде меня, конечно, усложнила ей жизнь. Но она не хотела для меня того детства, которое досталось ей. Не знаю как, но сестра оформила на меня опекунство и мы начали жить вместе в маленькой комнате общежития.
К первому классу я была уже полностью самостоятельной: заплетала себе косички, варила куриный бульон и делала домашние задания. Я училась в восьмом, когда Лида объявила, что собирается замуж. Так мы переехали в коммунальную квартиру к Лидиному жениху Боре.
Ценность Лидиного поступка дошла до меня, когда я училась в выпускном классе и готовилась поступать в педагогический институт. Моя лучшая подруга Маша пришла в школу заплаканная, и на большой перемене в самом темном школьном углу шепотом рассказала мне, что ее изнасиловал отчим, но она боится сказать об этом матери, потому что та не поверит. После школы мы пошли к Лиде.
Маша долго рыдала на Лидиной груди, а Лида гладила ее по волосам и приговаривала:
– Да, я знаю, что это такое. Знаю, знаю. Это очень больно, но все пройдет, все наладится, с этим можно жить.
Потом мы пошли в больницу и в милицию.
Когда Машиного отчима вывели из подъезда, Лида посмотрела на него таким взглядом, какого я никогда прежде не видела, и сказала, будто выстреливая в него каждым словом, как пулей: «Кто ты такой, чтобы ломать жизни? Никогда не спущу такое с рук!» Мне кажется, снег таял под Лидиными ногами, когда она уходила прочь.
Я шумно вздохнула, словно сама стояла там, на заснеженном дворе у подъезда, и видела своими глазами эту сцену. Пришлось даже ущипнуть себя, чтобы вернуться в реальность.
– Вы сами выбрали себе профессию? ― спросила я.
– Лида выбирала. Она сказала, что педагог – это почетно. И добавила: ты так легко находишь подход к детям! Даже не думай, это точно твое.
А я и не думала. Я Лиде в рот смотрела.
Летом мы с Машей поступили в педагогический, и когда листья пожелтели, а у нас начались занятия, в моей жизни появился он. Вадим ― единственный мальчик на нашем курсе. Высокий, статный, он мечтал стать учителем истории, и все девочки томно вздыхали, когда он откидывал со лба свою пышную челку.
Со всего курса он выбрал меня. Цветы, знаки внимания, донести сумку до дома. Все ядовито шипели у меня за спиной, а я была счастлива. Я уже нафантазировала свадьбу, как нам дадут отдельную комнату в общежитии, как я рожу ребенка… словом, в голове у меня была вся эта ерунда, про которую думают девочки в восемнадцать лет.
Я училась уже на третьем курсе, а в отношениях с Вадимом ничего не менялось ― они будто заморозились. Я привыкла к нему, любила его, но дальше поцелуя в щеку за три года дело так и не пошло.
Однажды Вадим, как обычно, провожал меня до дома. Мы собирались вместе готовиться к зачету. Только на нашей коммунальной кухне почему-то сидел мой отец. Не пойму, как я его узнала, ведь лица, конечно, не помнила, а фотографий из отчего дома мы не забрали. Я, скорее, почувствовала, что это он. И сразу напряглась, как стальная струна. Вадим, кажется, тоже все понял без слов.
– Что, Олимпиада, не ожидала такой встречи?
– Что тебе надо?
– Пришел должок забрать. Я как-никак твой отец. Все здоровье на строительстве БАМа оставил, а жить мне теперь негде. Вы в моем доме жили, а теперь я в вашем поживу. Сейчас пойдем и ты меня к вам пропишешь.
Я настолько опешила, что до меня не сразу дошли слова Вадима:
– Она никуда не пойдет, это вы сейчас встанете, уйдете из этой
квартиры и забудете адрес.
– Ты чего, сосунок, себе позволяешь?
Все случилось очень быстро. У отца был нож, а Вадим оказался не из пугливых. Когда выбежали соседи, отец уже успел пырнуть Вадима. И снова на моих руках была теплая алая кровь.
Я почти ничего не видела от слез, когда Вадима увозила скорая. В этот момент домой вернулась Лида и поняла все практически с одного взгляда. Она не удержалась от того, чтобы влепить пощечину отцу, уже закованному в наручники. Такого удовлетворения на ее лице я не видела ни до, ни после.
Так нашу проблему под названием «отец» решил Вадим. Ему удалили селезенку, а отца посадили за рецидив: тяжкий вред здоровью он причинил не впервые. Через две недели Вадима выписали. Я отчетливо запомнила тот день, когда он вернулся в университет. С неба валил мокрый снег, а мы стояли в обнимку у входа в здание, не разжимая рук, наверное, целый час. Я плакала, и Вадим, кажется, тоже. Я не находила слов благодарности, но и без них было все понятно.
Боюсь, уже совсем поздно, пожалуй, на сегодня хватит?
Последняя фраза Ады вернула меня в реальность, потому что еще секунду назад влажный снег падал мне за шиворот, а я держала кого-то в объятьях и не могла отпустить. Я бросила взгляд на часы: стрелка близилась к полуночи, а меня ждала еще долгая дорога домой.
– Вы так реалистично рассказываете! Я совершенно не заметила, как пронеслось время.
– А вы очень чуткий слушатель! Я и не думала, что мои злоключения могут так кого-то захватить.
– Что ж, увидимся в следующую среду!
Весь обратный путь я думала, сколько же всего может вместить человеческая жизнь. Ада рассказала только самое начало, а слезы на глазах у меня стояли уже не раз. Судя по всему, это будут весьма увлекательные два месяца в моей жизни.
Через три дня я снова катила по ровному белому настилу, уже предвкушая продолжение беседы с Адой. Когда я вошла в дом, весь первый этаж был заставлен коробками.
– О, Лиза не обращайте внимания. Я решила перебрать свои закрома елочных украшений и избавиться от лишней мишуры. Говорят, она совершенно вышла из моды, ― Ада вытащила из коробки разноцветный шуршащий клубок. ― Да и к делу она совсем не имеет отношения, эта мишура. Пойдемте в мой кабинет, чтобы нас ничто не отвлекало, я уже принесла туда чай.
Кабинет состоял в основном из стеллажей, до потолка заставленных книгами, и массивного письменного стола, на котором дымился чайник с чаем. У меня захватило дух от огромного, в пол, окна, выходящего на еловый лес. Снег лежал на ветвях исполинских деревьев и переливался на солнце.
– Присаживайтесь, Лиза. Здесь, правда, кресла пожестче, не так располагают ко сну.
Я почти не удивилась, что Ада словно прочитала мои мысли в прошлый приезд, она как будто видела людей насквозь.
– Да, эти кресла действительно больше располагают к работе, ― сказала я, проводя рукой по изящному деревянному подлокотнику. ― В прошлый раз мы остановились на том, что Вадима выписали из больницы.
– Да, все так и было. Эта история сблизила нас, но не так сильно, как мне хотелось бы. Помню, Лида часто говорила: «Вадим не мужик тебе, а подружка какая-то, надо бы поискать кого посерьезнее, засидишься в девках!»
Так прошел еще один год. Летом после окончания четвертого курса нас отправили на практику во Владивосток. Это было целое событие. Ну как же, из Ленинграда во Владивосток! Через всю страну, целую неделю в поезде. Помню, как Вадим тащил мой чемодан по перрону. А я была настолько взбудоражена предстоящим приключением, что просто чмокнула его в щеку и вспорхнула в поезд. Он с нами не поехал, его направили в Череповец.
Японское море поразило меня, оно было соленое! До этого я видела только Финский залив в Ленинграде, и все говорили, что это море. Но вода в нем была совершенно пресная, а тут я даже вначале не поняла, отчего у меня глаза щиплет.
Днем мы слушали лекции по педагогике и проводили занятия с отстающими подростками. А вечером купались в море, жгли костры и пели песни под гитару.
Я резко втянула ноздрями воздух и, несмотря на то, что мы находились в пыльной библиотеке, почувствовала запах соленого моря, смешанный с пряным ароматом костра.
– В один из вечеров к нашей компании присоединился Андрей, студент-биолог из Владивостокского университета. Один его взгляд ― и я поняла, что пропала. К концу вечера, когда некоторые уже заснули от выпитого самогона прямо на пляже, мы сидели у кромки воды и целовались. Спиной я чувствовала тепло костра, в ноздри ударил соленый запах моря, а под футболкой руки Андрея… словом, это было так сладко.
В тот вечер нам пришлось прерваться.
– Поехали завтра вечером на остров Русский, я знаю там совершенно дикий пляж. Брось свои песни у костра, поехали!
Я ничего не ответила, но моя улыбка все сказала сама за себя.
– Буду ждать тебя около университета в четыре часа, ― добавил он.
Не знаю, как я дождалась вечера, все было словно в дымке, но в четыре часа, когда я вышла на залитую солнцем улицу, меня уже ждал москвич, а вернее, Андрей, улыбавшийся самой умопомрачительной улыбкой.
Мы поехали на пирс, а оттуда на лодке с мотором отошли к острову Русский. Лазили по заброшенным фортам, а на закате пришли на дикий пляж. Звездное небо, соленый ветер с моря и шум волн. Так я лишилась девственности. И в тот момент испытала особую благодарность Лиде за то, что все произошло так, а не с пьяным отцом в коровнике.
Все заканчивается, и практика пролетела, как мгновение. Андрей не сдавался:
– Забери документы! Ты можешь закончить свой пед и у нас. Приезжай! Мы с мамой живем в двухкомнатной квартире, всем места хватит. Ты приедешь, и мы поженимся. Ты же понимаешь, что это судьба, что ты не просто так приехала во Владик?
Всю обратную дорогу я то рыдала, вспоминая последние минуты прощания, то пыталась решить, оставаться в Ленинграде или уезжать. Как же Лида? Как же Вадим? А потом опять вспоминала наши ночи на пляжах и рыдала.
Дома я первым делом отвела Лиду в кладовку нашей коммуналки и вывалила все как есть. Я помню, пахло нафталином и духами «Красная Москва», которые сосед нечаянно пролил на осенние пальто, за что его едва не прибила жена.
Выслушав мою рассказанную взахлеб историю, вперемешку со слезами и соплями, Лида глубоко вздохнула и глядя мне в глаза сказала:
– Однозначно, поезжай! У тебя семья будет. Тем более, окажешься подальше от папаши – кто его знает, сбежит еще, не дай бог. Вадим твой ― ни рыба ни мясо, четыре года ничего путевого из себя выдавить не может. А тут отдельная квартира.
На следующее утро я уже была в деканате ― наперевес с заявлением о переводе во Владивосток.
В тот день, когда я, полная радостного предвкушения, вспоминая ночной звонок Андрея, буквально летела домой собирать чемоданы, передо мной, как будто из-под земли, возник Вадим.
– Это правда, что ты переводишься во Владивосток?
Я почувствовала себя мотыльком, которого облили холодной водой, крылья намокли, меня прибило к земле.
– Правда.
– Зачем?
– Я замуж выхожу, меня позвали.
– А как же я?
Тут я не на шутку разозлилась.
– А что ты? Мы четыре года только в щечку целуемся и к экзаменам готовимся. Ты же мне как подружка, просто подружка! Мне замуж надо, семью создавать, детей рожать. От тебя четыре года никаких предложений. Я уезжаю выходить замуж!
Я видела, что мои слова просто лишили Вадима дара речи. Он не знал, что сказать. Кажется, в тот момент он бы предпочел пощечину, а не выслушивать все это. Но я была неумолима.
Бросила ему:
– Надо было раньше думать! Теперь поздно, ― развернулась и, умываясь слезами, побежала собирать чемоданы.
Во Владивостоке Андрей встречал меня с мамой. Я внутренне сжалась при виде ее, но она на удивление радушно меня приняла. Хочу сказать, что с того самого дня с Марией Ивановной у нас всегда были очень теплые отношения. Помню, какими словами она встретила меня:
– Адочка, здравствуй! Я так рада, что мой сын сделал такой хороший выбор! ― Она почти кричала, протискиваясь через толпу встречающих. ― Будущая учительница, очень почетная профессия. Я в свое время побоялась поступать на педагогический, а ты молодец!
Когда мы, наконец, выбрались на площадь перед вокзалом, она улыбнулась и, глядя на нас, сказала:
– Вы, молодежь, такие перспективные: учительница и ученый-биолог! Пусть все у вас сложится! ― ветер принес запах моря, и я решила, что Лида была права: мне стоило поехать.
Мы очень быстро и очень скромно поженились. А вот свадебное путешествие муж мне устроил просто незабываемое.
– Адок, ― он всегда меня так называл и говорил, что он мой главный черт, ― я, конечно, пока что бедный студент, но меня на практику отправляют в Хабаровский край – изучать гренландских китов. Я могу взять тебя с тобой как свою жену. Я договорился! Комфорта и теплого моря не обещаю, но массу впечатлений гарантирую.
Конечно же я согласилась. Я навсегда запомнила день, когда первый раз увидела кита. Мы шли на маленькой моторной лодке по Охотскому морю, и тут вдруг мотор заглушили. Андрей шепнул мне на ухо: «Тихо, кит совсем рядом!»
Вдруг буквально в десяти метрах от лодки, разрывая толщу воды, выпрыгнул огромный потомок динозавров. Он упал в воду с таким грохотом, как будто тонны камня сбросили с крыши пятиэтажного дома. И обдал всю нашу лодку тысячей брызг.
Ада замолчала на миг, а я точно почувствовала эти брызги на своем лице и даже ощутила вкус соленой воды на губах.
Трудно сказать, какого чувства было больше: страха или восхищения. Оказалось, наш фотограф из группы не терял времени даром и фотографировал. Его снимок занял первое место на конкурсе всероссийской фотографии дикой природы. А я могла теперь всем рассказывать: меня муж увез в свадебное путешествие показывать гренландских китов! Мало кто мог похвастаться таким в Союзе. Я даже думаю, никто.
Когда мы вернулись во Владивосток, я поняла, что сомнений нет: я беременна. К выпускным экзаменам я уже готовилась наперевес с моей первой самделишной дочкой, Асечкой.
– Самделишной?
– Ну да, самделишными я называю тех детей, которых родила сама, а у меня еще двое приемных. Но мы нарушаем хронологию событий.
Так вот Асечка родилась 10 мая, а 20-го у меня начались первые выпускные экзамены. Не знаю, как справилась бы без свекрови. Но Мария Ивановна была со мной день и ночь, и 21 июня я уже получила вожделенный диплом.
В сентябре 91-го я пошла работать в школу, а 25 декабря распался Советский союз. Не могу сказать, что мы безумно страдали. Владивосток держался на рыбной ловле. Но было туго. А в самом начале 92-го года я поняла, что снова беременна. Ровно в тот же день Андрей пришел ко мне с новостью:
– Адок, есть шанс заработать денег. Европейцы выдали нашим грант, и мы поедем в научно-исследовательскую экспедицию на Чукотку. Меня, правда, не будет полгода, зато потом появятся деньги.
– Поезжай, конечно.
– Не слышу радости в твоем голосе. Разлука ― это тяжко, но разве полгода значат что-то для нашей любви?
– Я береееееменна, ― зарыдала я. Страшно было представить тяготы беременности без мужа, а потом бессонные ночи с младенцем, да еще и с двухлеткой под боком. И даже образ Марии Ивановны меня тогда не подбадривал.
Андрей как будто растерялся. Он не знал, не то радоваться, не то горевать.
– Адок, ребенок ― это же классно. Что мне делать-то? Не ехать, что ли? Или ехать?
Я просто обняла его намертво и рыдала на его плече, пока не заснула.
Потом уже он рассказал мне, что его мама слышала наш разговор и объяснила ему про гормоны, про страхи, про бессонные ночи и про то, что уж она-то меня не бросит, вместе сдюжим обоих детей. Что на самом деле я хотела бы, чтобы он поехал. Так Андрей оставил нас на полгода.
Я была на пятом месяце, когда ко мне в кабинет пришла завуч из школы, где я работала:
– Олимпиада Ивановна, тут такое дело: нас обязали взять на обучение детские дома. Нам нужен человек, который согласится работать с этими непростыми детьми. Уже все отказались, одна надежда на вас!
– А я-то что? Мне рожать через четыре месяца.
– Только вы такую гибкость в работе проявляете, кроме вас никто не справится. Пожалуйста, Олимпиада Ивановна! Вы молодой специалист, а уже такая возможность занять серьезную должность.
В тот вечер за чашкой чая я советовалась со свекровью. С мужем связи не было.
– Адочка, конечно, давай! Этим бедным брошенным деткам нужна поддержка. Мы со всем справимся. Я тебе помогу. Всех поднимем.
И я согласилась.
Помню, как первый раз зашла туда. Показалось, что я попала в тюрьму.
Мы шли по первому этажу и сквозь стеклянные двери боксов, где жили дети, я увидела маленькую девочку, лет пяти. Я просто не могла оторвать от нее взгляд.
– У нее отставание в развитии, ― отрезала моя сопровождающая. – Ей девять, а она еще даже в первом классе не учится. ― Пойдемте дальше.
Но я точно приросла к месту. Просто стояла и смотрела в глубокие зеленые глаза девочки и думала, что не могу оставить ее судьбу без своего участия.
Я подделала подпись мужа на документах на удочерение. Сейчас это кажется немыслимым, но в 90-е, учитывая мой статус, мне отдали Люсю даже до завершения всех формальностей. Детскому дому просто очень хотелось избавиться от сложного ребенка и лишнего рта, финансирование на который они продолжили получать.
Так я оказалась в точке, где у меня был годовалый ребенок, через два месяца на свет должен был появиться еще один малыш, а в дальний угол квартиры забилась зеленоглазая девочка на вид лет пяти, хотя ей было девять. И я не представляла, как рассказать об этом мужу. А еще у меня было обязательство написать учебный план для детей-сирот и детей, отстающих в развитии, и внедрить его.
Мария Ивановна выписала из Комсомольска-на-Амуре свою сестру Галину Ивановну, и такой толпой мы собирались тянуть свой детский сад. Я работала до восьмого месяца в школе, весь вечер занималась с Люсей, а по ночам писала учебный план.
Андрей вернулся точно к выписке из роддома. Он бережно взял на руки новорожденного сына, улыбаясь во весь рот, а я не знала, как сообщить ему новости:
– Андрюша, мне тебе надо что-то сказать.
– Если это не признание, что ты мне изменила, а рассказ про приемную девочку с зелеными глазами, которая ждет нас дома, то не переживай, Адок, мама мне уже все рассказала, ― и он крепко обнял меня.
Большего облегчения я в жизни еще не испытывала. Казалось, ноги подогнутся, и я упаду. А Андрей улыбался, гладил меня по спине и шептал на ухо: «Я рад, что выбрал тебя!»
Следующие пять лет прошли в заботах о детях, без особых потрясений. Люся расцветала и росла в прямом и переносном смысле. Всего через год она смогла пойти в первый класс.
Андрею раз в год разрешалось брать с собой жену в экспедицию. Так я побывала на Кубе. Представьте: 90-е, разруха, людям есть нечего, а я блистаю бронзовым кубинским загаром и угощаю дома стопочкой кубинского рома.
Как же мне завидовали. Я прямо физически чувствовала их ядовитые взгляды за своей спиной. Впрочем, очень скоро на место зависти пришло сочувствие. Наверное, некоторые тогда подумали: так ей и надо, но я могу их только пожалеть, очень уж маленькая душа им досталась.
Тот день я прокручиваю в памяти, словно в замедленной съемке. Я была в детском доме, проводила разъяснения для педагогов по работе с детьми, отстающими в развитии. К тому времени я разработала свою авторскую методику обучения, и Люся делала потрясающие успехи. Меня приезжали послушать педагоги со всего Дальнего востока.
Лекция была в разгаре, когда в аудиторию вбежала подружка моей Аси. Ася росла сорванцом, в отличие от брата и приемной сестры. После школы они с друзьями обожали играть в прятки в порту. Уже по одному виду девочки, которая вбежала в аудиторию, словно и не заметив толпы незнакомых взрослых, я поняла: что-то случилось.
– Олимпиада Ивановна, там Ася в порту упала.
И как-то сразу стало понятно, что она не просто упала, и речь не о разбитой коленке.
Я забежала на территорию порта. В зоне разгрузки, под портовым краном, собрались мужчины. При виде меня они расступились, и я увидела мою Асю, лежащую в луже крови.
Я медленно подошла к ней, взяла за безжизненную руку и буквально упала на ее маленькое тело. Я забыла, как дышать, и вообще не понимала, как жить дальше, а надо мной кричали чайки и где-то далеко трубили пароходы. Ни дождь, ни ветер не смогли оторвать меня от тела моей мертвой дочери. И я не помню сколько понадобилось времени, чтобы разжать мою руку, сжимающую ее маленькую ладонь. А мои собственные руки я, кажется, до сих пор не смогла отмыть от этой крови.
Мне пришлось больно ущипнуть себя, чтобы вернуться мыслями в сухую и теплую библиотеку, потому что, пока говорила Ада, я чувствовала, будто стою под струями дождя, на ветру, пробирающем до костей, слышала чаек и видела женщину, у которой пытаются забрать тело ее ребенка.
Андрей примчался домой за два дня. Все это время я молчала. Миша и Люся приходили ко мне по очереди. И просто лежали какое-то время рядом. Они находили в себе силы поддерживать меня, а ведь у них тоже было горе. Эта мысль заставила меня заговорить с Андреем, когда он, пахнущий морем и мазутом, ворвался в квартиру, как шторм.
Через два дня после похорон к нам домой зашла директор школы.
– Олимпиада Ивановна, я все прекрасно понимаю, и, если посчитаете нужным, можете смело послать меня. Но я просто не могла не рассказать вам. Вас приглашают выступить с докладом о методиках обучения детей, отстающих в развитии, в Китай. Я подумала, что, во-первых, не имею права скрыть это от вас, а во-вторых, вдруг это помогло бы отвлечься.
