Катя Майорова
Травма
Катя Майорова. От составителя
Тексты, которые вам предстоит прочитать, были созданы в рамках писательской мастерской Кати Майоровой. В течение июня каждую субботу мы с авторами встречались в старом здании на Тверской улице, пили кофе и чай, обсуждали идеи, задумки, с которыми каждый пришел, – и доводили их до совершенства. К концу месяца все участники написали рассказ, эссе, зарисовку.
Темой июньского сборника была травма, и ее я выбрала не просто так. Весь мир сейчас переживает непростые времена: с кем-то случилось горе, кто-то потерял надежду, у кого-то полностью пропала уверенность в завтрашнем дне, а вместе с ней растворились планы и мечты. Всем сейчас трудно, и я подумала, что тексты на тему травмы будут терапевтичны как для авторов, так и для их читателей.
Наш сборник, хоть и объединен одной темой, получился очень разнообразным, но в то же время он имеет одну общую тональность. Я сейчас говорю про искренность. Каждый текст, неважно – художественный, нехудожественный, был написан от чистого сердца. В целом сборник по-доброму наивен, как бывают наивны дети, когда верят в дурацкие шутки взрослых.
Чтение открывает работа Милены Казарян, которая называется «Рашн Вуман». В тексте Милена показала травму сразу с двух сторон: буллинг из-за внешности и буллинг из-за национальности. Думаю, ее история будет знакома многим, кто «на земле родной уже чужой, на земле чужой – еще не родной»[1].
«Травматолог» Рины Макошь – художественный рассказ о враче, работающем в травматологии. Рина сама в прошлом доктор и знает не понаслышке, как профессия может наносить травмы и как она же помогает их исцелять – не только пациентам, но и самим врачам.
Текст Марии Королевой – преподавательницы МГТУ им. Баумана – покажется знакомым многим, кто строит карьеру в сфере науки, пишет или писал кандидатскую вместе с научным руководителем. Нередко наши преподаватели дают нам больше, чем только знания: они помогают раскрыть то, что мы глубоко спрятали внутрь себя, и увидеть мир по-новому, проработать свою старую травму.
История Виктории Беляевой «Мне снится море» унесет вас в несуществующий городок на берегу большой воды. Именно там героиня получила травму, с которой так и не смогла справиться. Вернувшись, она впервые задумывается, а была ли это травма? И если была, то настолько ли масштабна, насколько она ее воспринимала все эти годы?
Катерина Антипина поделилась личным опытом предродовой депрессии, о которой мало говорят в обществе. Как принято у нас? Если ты беременна, то непременно счастлива, а если вдруг нет, то с тобой что-то не так. Читатель вместе с автором переживает опыт принятия нового статуса и появления на свет новой жизни, которая одновременно стала как причиной травмы автора, так и путем к исцелению.
Рассказ Александры Фокеевой «Как я услышала свой голос», с одной стороны, вымышленный, с другой – описывает личный опыт автора, когда сначала травма нарушает твою целостность, а после ты обретаешь новую – более крепкую и прочную.
Когда на мастерской мы работали над текстом Ольги Мухиной «Мои шрамы», то и дело вспоминали Джеймса Джойса и его «Улисса». В свое время, когда я все никак не могла его осилить, мой знакомый издатель сказал: «Попробуй прочесть роман не разумом, а чувствами». Тогда книга открылась для меня с новой стороны. Точно так же нужно читать текст Ольги, в котором она рассказала о своих травмах не при помощи логически выстроенного повествования, а благодаря эмоциям, которые переживала в момент их приобретения. К сожалению, так часто бывает: травма уже давно в прошлом, а наши эмоции, чувства живы, словно все случилось только что.
Завершает сборник текст Алены Весниной «Отвергнутый». История погружает деталями в аутентичные 90-е, когда начинают развиваться события. Что особенно важно для нашего сборника и его финала – текст показывает, что травмы можно оставить в прошлом и со звонким гулом захлопнуть за собой железную дверь.
Я, составитель сборника, и авторы будем рады вашим отзывам: на «Литресе», в социальных сетях или в любом другом месте, главное, не забудьте оставить ссылку на наш великолепный сборник. Спасибо и погружающего, вдохновляющего чтения вам!
Милена Казарян. Рашн Вуман
На земле родной
Я уже чужой
А на земле чужой
Еще не родной.
Manizha. Недославянка
Ночь, мы едем в такси из Кировакана в Ереванский аэропорт, мама на переднем сиденье, я – на заднем. В наушниках третий час на повторе играет Lovesong Adele, а слезы из глаз не перестают литься. Я плачу навзрыд, но тихо, так, чтобы никто не догадался, – за четырнадцать лет жизни я научилась делать это искусно. Я плачу, потому что не хочу возвращаться в Россию из места, где я просто-напросто своя, где я считаюсь красавицей, где меня любят, где мне не нужно бороться и страдать за внимание мальчиков. Я плачу, потому что искренне не понимаю, почему отношение людей ко мне зависит от того, где я нахожусь, от точки на карте. Я плачу и не хочу возвращаться в реальность, в которой живу. Не хочу возвращаться в место, причиняющее боль каждый божий день.
Когда ты рождаешься с армянской фамилией в небольшом русском городе, вся твоя жизнь с первых секунд превращается в борьбу. Сейчас мне двадцать один год. Моя борьба за право быть собой длится всю мою жизнь, вот уже семь тысяч девятьсот семьдесят четыре дня.
Мне два года. Я рано пошла в детский сад – в год и десять месяцев, когда родился младший брат. Родители договорились, чтобы я ходила в группу со старшими детьми. Даже тот факт, что я была младше всей группы минимум на год, не помешал случиться тому, что случилось. Однажды я сильно упала на дневной прогулке. Когда папа пришел забрать меня, ему никто ничего не сказал, как будто ничего и не случилось. Он увидел большую шишку на голове и синяки. Начал выяснять, в чем дело, и оказалось, что я упала и ударилась головой, настолько сильно, что под глазами появились синяки. Папа отправился к директору детского сада вместе с воспитательницей, и на его вопросы, почему меня не отвели к врачу и никто не позвонил ему, воспитательница ответила, что не собирается заботиться о нерусском ребенке (если говорить мягко). Воспитательницу уволили, а эта ситуация была первым и последним разом, когда папа постоял за меня. Дальше я росла и училась защищать себя сама.
Мне шесть. Я смотрю из окна на турник во дворе, вокруг которого собралось детей десять, не меньше. Мы недавно переехали. Я смотрю на непохожих на меня детей и переживаю, что меня не примут. Мне нужно понравиться им, завести знакомства. Все проходит гладко, у меня появляются подруги, но каждый раз, гуляя во дворе, я боюсь, что во двор придет компания и мальчик из этой компании, который на десять лет старше меня, назовет меня чуркой и уродиной. Так я и начала жить с постоянным чувством тревоги и страха. Пусть даже у меня есть друзья, мы играем и все, казалось бы, хорошо, все равно кто-то вот-вот придет и начнет меня обижать.
Мне восемь. Я учусь в начальной школе и зимой мальчик-азербайджанец постарше поджидает меня после уроков и забрасывает снежками, когда я выхожу из здания школы. Он не один, со своим одноклассником – получалось двое против одного. Они кидают снежки приличных размеров в такие небезобидные места, как голова. Я стараюсь не выходить из школы одна, специально договариваюсь возвращаться домой с подругой, но как только начинается обстрел, подружка убегает и оставляет меня одну. Со снежками в спину я выслушиваю, что не имею права жить, раз армянка. Мальчик кричит: «Мне так сказал папа – ненавидеть всех армян» Мне хватает смелости остановиться и объяснить, что конкретно я не сделала ему ничего плохого. И что круче дружить, чем враждовать.
Мне девять. Мальчики из танцевального ансамбля кричат что-то вслед, пока я иду одна от школы до остановки маршрутки, и не хотят танцевать в паре со мной. Каждый прогон танца для них – мучение, это написано у них на лицах.
Всего за девять лет жизни я стала ненавидеть вопрос: «А кто ты по национальности?» Каждый раз в ответ я набираю полную грудь воздуха и произношу «армянка» максимально быстро, чтобы мучительный момент поскорее закончился.
После одного такого ответа девочка с танцев говорит: «А-а-а-а-а, а я думала, ты цыганка, вы так все похожи».
Сейчас я не могу винить ребенка в том, что он не способен отличить две национальности, возможно, для русских мы, «понаехавшие», и правда все на одно лицо, но тогда мне было жутко стыдно и обидно: мало того, что я постоянно огребаю, раз нерусская, так мою национальность еще и путают.
Мне десять. Мы часто ездим с танцевальным ансамблем в разные города России на конкурсы. В памяти каждого из нас ярко закрепился вокзальный запах. Пока мы сидим всей группой в зале ожидания, мимо проходят люди: разной национальности, возраста, телосложения. Когда проходят нерусские, дети смотрят на меня. Я не знаю, что они хотят сказать взглядом, но некоторые мальчики подходят и говорят прямо: «Эй, чурка, иди к своим».
Мне одиннадцать. Нашу школьную параллель приводят в Дом культуры на концерт, где в том числе выступает цыганская семья. Мне хочется провалиться под землю, выбежать из зала: то ли оттого, что у меня снова будут спрашивать, кто я по национальности – «не цыганка ли случаем?», то ли оттого, что опять отправят к своим. Или оттого, что люди на сцене поют, танцуют и не боятся быть собой, а я такого не могу себе позволить. О каких национальных танцах и песнях может идти речь, когда мне страшно даже произносить одно слово «армянка»?
Мне двенадцать. Мой нос растет вместе со мной, а я – худощавый ребенок, про которого родные говорят: «Кожа, кости да нос». Я второй год учусь в новой школе, и меня прекрасно принимают одноклассники. Тот мальчик, что обижал меня раньше на танцах, сидит со мной за одной партой, и мы даже общаемся на уроках и в «ВК». Казалось бы, все отлично, но трое старшеклассников смеются надо мной на переменах, когда рядом никого нет. Ко всем моим страхам прибавляется еще несколько: страшно идти по коридору в туалет одной, страшно оставаться одной у окна на перемене, страшно задержаться после уроков и в одиночестве переодевать сменку в вестибюле школы, ведь троица может внезапно пройти мимо. Я состою на девяносто девять процентов из страха и на один процент из злости: почему их трое, да еще и мальчиков, а я – одна, девочка, слабее них. Понимаю: если расскажу родителям, никто не поверит – у меня нет свидетелей. А обидчики умеют ловить момент, когда жертва травли одна.
Мне тринадцать. Все подростки стараются выглядеть классно, влюбляются в кого-то, обсуждают поцелуи и мечтают об отношениях. Я комплексую из-за всего в своей внешности: цвета кожи, формы ног, веса, носа (конечно же), роста, маленькой груди. Подруга мамы из Бельгии отправляет ей отбеливающий крем для лица от пигментных пятен. Крем попадает мне в руки, и я решаю отбелить им все свое лицо, чтобы вписаться в стандарты и наконец-то начать нравиться мальчикам. Нанесение отбеливающего крема стало моей ежедневной рутиной, и каждое утро, просыпаясь и смотря на себя в зеркало, я надеялась увидеть, что кожа посветлела.
У членов моей семьи светлая кожа и небольшой нос. Из всех троих детей смуглым ребенком с широким носом родилась только я, в роддоме меня называли волчонком из-за цвета кожи и темных волос. Если про цвет кожи мне хотя бы объясняли: «Ты смугленькая в бабушку», то откуда взялся такой нос – не понимал никто.
Не только внешний мир каждый день указывает, что я не похожа на других. Я чувствую себя бракованной и в кругу собственной семьи. Летом я становлюсь еще темнее на несколько тонов, потому что загар ко мне липнет, поэтому в подростковые годы я остерегаюсь солнца.
В тринадцать лет начинаю часто болеть: у меня просто так может подняться температура, постоянно болит голова. Жизнь состоит из недопониманий с одноклассниками, абсолютного непринятия себя и отсутствия поклонников (в тринадцать это кажется катастрофой). Перед сном каждую ночь я спрашиваю у Вселенной: «Ну почему я не родилась русской? За что мне такое наказание? Почему я не такая, как все?» Засыпаю в слезах и молюсь, чтобы проснуться со светлой кожей, ведь тогда-то в меня точно кто-нибудь влюбится.
Спустя несколько посещений невролога из-за постоянной головной боли меня направляют к психиатру. Это был 2013 год, думаю, вы представляете, какая стигма преследовала этих специалистов. На приеме я расплакалась и рассказала обо всем, что болит: что я ненавижу себя; что не могу выбрать из всех увлечений одно, а в школе давят так, будто в тринадцать нужно выбрать профессию на всю оставшуюся жизнь; что переживаю, что никто из одноклассников в меня не влюбится, в то время как у других одноклассниц есть, если не поклонники, то хотя бы друзья-мальчики. Мне же страшно разговаривать с людьми мужского пола, и я дружу только с девочками, потому что они меня никогда не обижали. Жалуюсь психиатру на головные боли, постоянную усталость и отсутствие желания что-либо делать, а он мне, странно улыбаясь: «Ну что, диагноз депрессия пишем?» Врач обесценил все мои переживания одной лишь фразой, добавив, что возраст просто такой, и выписав антидепрессанты.
Мне четырнадцать. Родители детей в танцевальном ансамбле не стесняются вслух произносить рядом со мной: «Почему эта черненькая стоит в первой линии?»
Каждый урок географии для меня – пытка. Учительница постоянно обвиняет в том, что списываю я, а не одноклассники у меня. Однажды она доводит меня до слез, пока я стою у доски и читаю, как все, доклад с электронного планшета, а не бумаги. Ко мне были особые требования, и я даже не буду цитировать ее, иначе вы умрете от насыщенности национализма в ее словах, когда я спросила напрямую, за что она меня ненавидит.
Мне пятнадцать. В девятом классе случились мои первые отношения. Они продлились две недели: меня провожали до дома после школы, мы держались за руки и редко целовались в щечку, а затем меня бросили. Все переживу, все прощу и забуду, но эти слова бывшего парня, кажется, никогда не выйдут из головы: «Когда я сказал родителям, что мы вместе, они не поняли мой выбор. Спросили: Милена? Она же нерусская. Почему не Анечка или Алена?»
Я, честно, не знаю, соврал ли тогда парень, чтобы от меня отвязаться, или это была правда. Даже не знаю, что хуже: национализм от взрослых людей или от человека, который в тебя влюблен, но не может быть с тобой из-за национальности и прикрывается родителями.
В третьей по счету школе учительница по русскому языку однажды сказала: «Я в курсе, что ты знаешь русский язык лучше всех в классе, но я не могу поставить тебе пять. Ну, не повезло тебе родиться не Ивановой». Эта учительница занижала мне оценки за любые самостоятельные, задавала больше вопросов, чем остальным, и постоянно ругалась на мои сочинения, потому что они были неформатными, не по шаблону. Я пишу, сколько себя помню, и в девятом классе был пик моего творчества: каждый день я писала прозу или стихи.
Бывали дни, когда в день я могла написать два длинных текста, выложить один в блог и мучительно ждать следующего дня, чтобы поскорее выложить второй текст. В этот год я искала свой голос и стиль, у меня появлялось собственное мнение на разные ситуации, и жизненные драмы добавляли мне мудрости и материала для письма. Мне хотелось им делиться, делиться чувствами и впечатлениями по поводу темы, заданной в сочинении. Иногда мои мысли шли вразрез с правилами, с тем, как «надо» думать.
Учительница перечеркивала мои сочинения и стихи, все для нее было не-пра-виль-но. Моя подруга стала ее любимицей, и за сочинения, в отличие от меня, всегда имела пятерки. В ее сочинениях, которые отправлялись на конкурсы, не было ни грамма души, лишь шаблоны, шаблоны, шаблоны.
Мне шестнадцать. Я бью кулаками зеркала в доме, одно настольное разбиваю. Я сама отношусь к себе как националист и смотрю на себя из позиции обидчиков, а не своей собственной. Я ненавижу себя, я ненавижу отражение в зеркале. Смотрю в него и говорю: «Как же ты уродлива, чурка. В тебе уродливо все, и ты никому никогда не понравишься» Депрессия процветает. Это приводит к ежедневным ссорам и скандалам с родителями, к побегам из дома.
Одна моя подруга рассказывает, что нашла хорошего психолога. Я понимаю, что помощь специалиста сейчас нужна как никогда, и без малейшего страха решаюсь записаться на сессию. Психолог помогла с другой стороны посмотреть на те качества, которые меня всегда отличали от окружающих: высокий рост и любовь к пиджакам и другой официальной одежде она назвала статностью, мою худобу – стройностью, перевела внимание с носа на мои красивые, большие, темные глаза. Я без сомнения много лет говорю, что эта женщина, которую я встретила в шестнадцать, спасла мне жизнь. Помимо принятия себя мы много обсуждали родительско-детские отношения, мои невзаимные влюбленности и другое. Я научилась смотреть на себя в зеркало хотя бы с принятием. Агрессия и ссоры с родителями сократились.
Мне семнадцать. Я принимаю себя хотя бы пять дней из семи на неделе, но от родителей на мой вопрос «я красивая?» постоянно слышу: «Ну вот нос чуть поправим операцией, и будешь вообще супер».
К одиннадцатому классу у меня побелела кожа. Я уже несколько лет не отбеливала кожу кремами, не делала ничего, а кожа стала такого же цвета, как у одноклассниц. Я все равно всем казалась «смугленькой» из-за темного цвета волос, но, когда прикладывала свою руку к руке одноклассницы, мы замечали, что разница совсем небольшая. Я до сих пор не понимаю, произошло ли какое-то изменение с гормонами или содержанием меланина в организме, или мои молитвы, которые я посылала в космос с тринадцати лет, были услышаны. Это до сих пор загадка для меня и моей семьи.
После ЕГЭ и поступления в вуз, к восемнадцати годам я делаю ринопластику. Когда ты – одиннадцатиклассник и твоя единственная забота – поступить в Москву на бюджет, чтобы как можно скорее вырваться из родного города, о назначенной операции ты заботишься в последнюю очередь. Особенно, когда ты не чувствуешь запахов, почти не дышишь и у тебя серьезные проблемы со здоровьем, потому что добраться до мозга для кислорода целый челлендж. Я до сих пор не считаю, что решение сделать ринопластику было принято из нелюбви к себе или потому что я хотела кому-то понравиться. Меня правда мучило мое дыхание (скорее, его отсутствие) и все, чего я хотела, – снова почувствовать аромат свежих булочек. К моменту операции у меня побелела кожа, за моими плечами был опыт психотерапии и парочка взаимных влюбленностей. Я медленно и мучительно перестала бояться парней, научилась их даже очаровывать. В какой-то момент свыклась: «Ну ничего, красотой не возьму, зато душа моя настолько огромна, что в ней можно утонуть».
В восемнадцать я переезжаю в Москву и в первую же неделю учебы пребываю в шоке от количества комплиментов. В Москве комплименты делают как просто моей внешности, так и моим длинным ногам, густым красивым волосам, кистям, ресницам, фигуре, стилю и одежде, аккаунту в соцсетях. Я переезжаю в столицу и впервые за всю жизнь узнаю, что я вообще-то красивая. «Вау, красива я, а не моя сестра или подруга», – я не могу поверить, что все комплименты направлены в мой адрес. Все время боюсь, что меня раскроют по старым фотографиям в блоге, которые я не удалила, поэтому сама рассказываю о ринопластике. Кажется, Москва прекрасна своим многообразием национальностей и это меня спасло. Когда я приезжаю в родной город сейчас, я замечаю, что люди в нем не делают друг другу комплименты или не умеют восхищаться кем-то искренне, словно способность делать комплименты заложена генетически и зависит от твоего места жительства.
Я росла активным ярким ребенком, во мне было столько любознательности и энергии, что я не могла быть незаметной, отсиживаться в углу и не быть лидером в компаниях. Да и, признаться честно, стараться выделяться не приходилось, мои темные густые волосы, брови и ресницы, цвет кожи все делали за меня. Это я к тому, что никто точно не описал бы меня, как человека, страдающего от буллинга, непринимающего себя и болеющего депрессией. Но на какие кружки я бы ни ходила и в каких разных школах ни училась, всегда были люди, которые меня обижали. Я могла спокойно выстраивать круг общения и проживать детство, но в какой-то из дней появлялись они. Они приходили, обзывали меня, и мой мир рушился. Затем они уходили, а я собирала себя по кусочкам заново неделями, месяцами, пока они не появлялись снова. Меня обижали в детском саду, обижали в танцевальном ансамбле, обижали в школе. Куда бы я не пошла – они были там. Везде разного пола и разных возрастов: дети в школе или учителя, родители детей.
Наверняка у вас возникает вопрос: «Где были мама и папа? Почему не защищали?» Все просто: я ни разу в жизни не приходила к ним и не признавалась в том, что меня обижают. Ни ребенком, ни подростком, ни взрослым человеком. Они узнали о травле в мою сторону из-за национальности недавно, когда в двадцать лет я опубликовала пост с несколькими ситуациями из жизни и тем, как мне помогла песня Манижи «Рашн Вуман», звучавшая на Евровидении.
Папа позвонил тогда и сказал, что текст восхитительно написан, и признался, что никогда не догадывался о том, что кто-то меня задевает. А я до двадцати лет была уверена: если тебя обижают, то проблема в тебе. Такой вот парадокс: кто-то тебя обижает, а чувствуешь себя виноватым, плохим, уродливым ты, а не он.
Только в двадцать я поняла, что проблема и вина в обидчиках, что их обзывательства и действия по отношению ко мне говорят плохо о них, а не обо мне. Мне не хотелось скандала, не хотелось, чтобы родители заступались за меня, казалось, что я сама во всем виновата и должна сама справляться со всеми проблемами. Мне казалось, если я буду притворяться, что со мной все в порядке, я буду сильной. Мне казалось, чем больше у меня друзей и знакомых, даже случайных, тем больше меня принимают. Мне казалось, когда у меня появится любящий партнер, я точно избавлюсь от всех комплексов и полюблю себя.
Сейчас я понимаю, что силы во мне побольше, чем во всех людях, травящих меня, вместе взятых. Я не могу подобрать других слов, кроме силы и стойкости, которые лучше бы описали меня в течение восемнадцати лет в родном городе. Сейчас-то я понимаю, что в первую очередь полюбить и принять себя должна была я.
Каждый день жизни я боролась. Я боролась с депрессией за право быть счастливой. Я боролась с окружающими за право быть собой и жить в России. Я боролась со стереотипами за признание того, что армянка и человек любой национальности может быть кем угодно: отличницей или нет, актрисой или инженером, замужем или свободной, тихоней или душой компании. Пройдя через многолетнюю травлю, я осталась собой: энергичным, амбициозным и добрым человеком. Борьба сделала меня тем, кто я есть: человеком с горящими глазами и сердцем с миллионом маленьких шрамов. Шрамы привели меня к любимому и важному делу: я создала сервис психологической поддержки и помогаю другим людям, столкнувшимся с ментальными расстройствами.
Я не хочу, чтобы вы подумали, что моя жизнь была наполнена только плохим. Это не так: например, в старшей школе мне повезло с учительницей по русскому языку и литературе, и мои сочинения всегда получали 5/5, даже с небольшими ошибками. Помимо пятерок, учительница оставляла дополнительную похвалу на полях: «Молодец! Очень красиво!»
Родители моих друзей принимали меня и спасибо им за то, что объясняли своим детям, что в мире существует не одна национальность.
Спасибо Маниже за песню «Рашн Вуман». Мне понадобилось двадцать два года, чтобы осознать, что я имею право быть собой. Право считать себя русской женщиной. Да, я – чистокровный армянский ребенок, но также я, родившись в России и прожив в ней всю жизнь, танцевала русские народные танцы на сцене, знала русский язык лучше, чем большинство одноклассников, всю жизнь изучала историю, литературу, искусство русской культуры. Так уж получилось.
Только сейчас мне стало жаль, что я не знаю про свою историческую родину и свои корни так же много, как про Россию. Мне стало больно оттого, что я начинаю любить себя и все, что мне передалось от бабушки, только теперь, когда ее уже нет в живых. Я жалею, что не могу изменить прошлого и вернуть себе время с родными. Я жалею, что ни в России, ни в Армении я никогда не буду своей: в первой стране я нерусская, во второй – обрусевшая. Все, что я могу сделать, – отправиться в путешествие в Армению и заново открыть для себя свой народ.
Как бы далеко меня не занесло, в какой стране я бы не оказалась, на вопрос where are you from, не забывая о корнях, я отвечала и буду отвечать: I’m from Russia.
