Катя Майорова
Мишура
«Интересно, а что, если принять хорошую дозу снотворного и просто проспать куранты?» ― подумала про себя Богданова. Решение, подсказанное Ларой неделю назад, пугало все больше. «Нет, тогда во сне я задохнусь от собственной рвоты… то есть мишуры. Нелепой жизни ― нелепая смерть».
Анька поежилась и наконец открыла глаза.
Времени до вечера оставалось еще полно, но Анька всегда предпочитала ранние сборы торопливой беготне по квартире в последнюю минуту. Готовить она не любила, но старалась соответствовать. Первого января обычно приезжали родители, да и Лара обещала забежать проверить «как все прошло», поэтому от традиционного новогоднего стола не отвертеться.
Знаете, что самое неприятное в приготовлении оливье?
Чистить яйца.
Во-первых, если поставить варить несколько одновременно, то нет никакой гарантии, что сварятся они равномерно, и при очистке ты играешь в этакий «киндер-сюрприз» наоборот, где тебя ждет яйцо-лузер, кальций которого непременно снимется с большей частью шкурки.
Во-вторых, это больно! Овощи для салата остывают быстрее, и шинковать их куда ни шло, а вот вареные яйца, как назло, сколько не топи их в холодной воде, обжигают руки, разваливаются. Богданова ненавидела чистить яйца, поэтому оливье ― такой простой и незатейливый шедевр советской кулинарии ― всегда выходил у нее каким-то кривоватым.
Анька колупала скорлупу и мысленно, чтобы отвлечься, снова погружалась в «вопросики».
«Итак, дамы и господа, перед вами праздничная серия тестов и главный вопрос: кто ты на новогоднем столе?»
«Ларка ― это, наверное, мясо по-французски, блюдо вредное, но необходимое, уже традиционное, ― размышляла про себя Богданова. ― Хотя, нет. Ларка ― это шампанское! Такое легкое, воздушное и игривое, которое лучше хранить в холодильнике, а то натворит дел».
Она вспомнила все студенческие похождения подруги и невольно улыбнулась.
«Посмотрим, кто дальше. Мама. Тут все просто: корзина с фруктами. Красивая и полезная. Украшение стола. Папа ― имбирный пряник, пахнет нежностью, но на вкус суховат. Миша ― …».
На мгновение Богданова задумалась и чуть не попала ножом по пальцу.
«Миша ― глинтвейн. Сначала обжигает, потом успокаивает. То ли алкоголь, то ли лекарство».
В горле опять запершило.
Богданова вспомнила третий курс. Декабрь, на носу Новый год ― значит, сессия в самом разгаре, а она в первый (и, надо сказать, в последний раз) отпросилась к Ларке в общагу с ночевкой. «Готовиться вместе к экзаменам» ― официальная версия, а на самом деле, конечно, тусить, отрываться, радоваться юности.
Ларка тогда куда-то быстро исчезла, а Богданова незаметно для себя «накидалась». Кажется, кто-то из выпускников посоветовал начинать сразу с водки ― «самого чистого и безопасного напитка», ― а она повелась. И вот огромный коридор, много комнат, люди, шум стоит страшный ― то ли от музыки, то ли от смеха, ― а она идет вдоль стеночки и ищет Лару, вглядывается в хохочущие лица, и понимает, что сейчас точно упадет.
В тот вечер в этом коридоре ее подхватил Миша. Подхватил и увез к себе, подальше от визгливых песен и праздных людей, которые в нечеткой алкогольной пелене уже расплывались перед глазами и напоминали чертей. Увез к себе, потому что в таком состоянии Анька говорить свой домашний адрес отказывалась наотрез и только повторяла заплетающимся языком:
– Домой нельзя, мама убьет, нельзя домой.
После этого случая Анька не разговаривала с Ларой почти месяц, а когда в итоге оттаяла и рассказала подруге, где провела ночь, Ларка долго не могла поверить, что у них с Мишей ничего не было.
«Ну, значит, ты точно не в его вкусе», ― хмыкнула Лара в своей прямолинейной манере.
Богданова покраснела. И расстроилась. Тогда, проснувшись утром в чужой квартире, она пришла в ужас. Миша спал в соседней комнате. Ее съедал стыд за вчерашнее, но потом они вышли проветриться, ели жирные «похмельные» бургеры, смеялись ― и стало легко-легко.
– Как ты думаешь, теперь все в группе перестанут со мной общаться? ― они стояли на набережной, тонкая корочка льда на Москве-реке слегка подернулась трещинками, воздух приятно холодил лицо, и Анька, наконец, решилась задать этот вопрос.
– Тебя и раньше нельзя было назвать общительной, так что невелика потеря!
– Серьезно? То есть теперь я официально изгой? ― кажется, Анька по-настоящему испугалась. ― Блин, не стоило мне, конечно, вчера никуда уезжать… Как ты думаешь, а с третьего курса еще реально перевестись?
– Ань, ты чего? ― Миша развернул ее лицом с к себе. Он улыбался так открыто и по-доброму, что в этот момент в груди Богдановой екнуло. ― Большая часть тех, кто был вчера, сегодня утром самих себя не вспомнит. Тем более, ты вчера ничего натворить не успела. В следующий раз, чтобы стать «легендой» курса, старайся получше: бей посуду, устраивай оргию, обещаю тебя не останавливать и не увозить.
– Дурак! ― Богданова легонько стукнула его по шапке, и они вместе расхохотались.
С того дня они стали общаться больше. Теперь Миша писал ей по вечерам и даже пару раз предлагал выбраться куда-то, но сессия была в самом разгаре, Анька готовилась, она больше не могла рисковать оценками и репутацией.
А потом, когда Лара произнесла это «не в его вкусе», Богданова окончательно поняла, что они с Мишей просто друзья, да и вообще «сначала нужно определиться с местом в жизни, а после все остальное», как постоянно твердила мама. Все эти «влюбленности и дружбы» совсем некстати.
Общаться они продолжили, хотя все реже и реже. По сплетням в компании Анька узнавала, что у Миши появлялись и сменялись девушки. Иногда внутри от этих новостей что-то хрустело, однако нельзя сказать, что это сильно ее тревожило. Богданова привыкла игнорировать собственные чувства. Тем более, они просто друзья. Хотя ей было интересно с Мишей. Порой казалось, что только с ним (а не с Ларой) она может поделиться чем-то действительно глубоким и настоящим.
«Черт!» ― Богданова оглядела накрытый кухонный стол. От простоты решения ей захотелось стукнуть себя по башке: «Это же Мише нужно было рассказать про мишуру! И про то, что он мне нравится, всегда нравился».
Девушка улыбнулась неожиданно возникшей внутри решимости. Так просто и так честно.
Теперь все снова станет нормально!
За окном зажглись первые фонари. Богданова подумала и включила гирлянду на маленькой искусственной елке, подаренной в офисе, ― кажется, в первый раз за весь этот мучительный декабрь. Захотелось достать самые красивые бокалы из серванта, запустить новогодний трек-лист, кружиться по комнате.
«Теперь все будет хорошо. Какая же я балда!»
Надо позвонить Ларе и сказать, что план изменился. Богданова потянулась за телефоном. Экран мигал непрочитанным сообщением. Миша.
– Ань, ты же не против, если я буду не один? У Кати отменились планы, хочу ее с собой взять.
Анька замерла.
– А Катя ― это кто?
Ответ пришел сразу:
– Моя девушка. Сорри, я не успел рассказать, мы недавно познакомились, и все как-то быстро закрутилось. Но она классная (смайлик: большой палец вверх). Тебе понравится (смайлик: улыбка).»
Нужно срочно куда-то сесть. А лучше упасть. Богданова съехала вниз по кухонному гарнитуру. В коротких всполохах гирлянды на елке отражалась мишура.
– Я же ее не вешала, ― подумала Анька.
Телефон мигнул новым сообщением:
– Что скажешь? (Еще один издевательский смайлик).
– Я против. Извини.
Анька застыла. Мысли перескакивали одна с другой, смешивались в нестройный водоворот салатом оливье: «Зачем я так резко? Нужно все объяснить. Вообще, это некрасиво: самой пригласить, а за несколько часов до праздника сломать людям планы».
Вместо этого пальцы уже набирали текст. Казалось, они завладели телом и действовали решительно, пока мозг не выслал сигнал отмены:
– Миша, ты мне нравишься, давно надо было сказать. Я хотела позвать только тебя.
Молчание.
― И правда раньше надо было сказать.
Следом:
– Ань, я не знал.
И последнее:
– Все ок, мы отметим где-нибудь еще. С наступающим тебя! Всех благ.
***
Полночь в этот раз пришла незаметно.
Анька не поняла, сколько времени она вот так просидела на полу, в одной позе, отшвырнув от себя мобильный. Телефон несколько раз мигал уведомлениями ― банальная новогодняя рассылка от операторов и магазинов. Кажется, несколько раз звонила Лара, заставляя смартфон, как рыбу на суше, дергаться в агонии, а потом наступила тишина.
Богданова сидела, прислонившись к кухонному гарнитуру спиной, перебирала завязки домашних штанов (переодеться в праздничное платье она не успела, да и ни к чему уже). За стеной у соседей кто-то включил «Иронию», хлопнула пробка ― бам! ― а затем последовал заливистый женский смех, похоже открывали бутылку шампанского и кого-то случайно окатило. Лязгала входная дверь в подъезде.
И вот началось:
– Один, два, три, четыре, ― начали обратный отсчет.
Богданова прислушивалась, то ли к звукам за стеной, то ли к ощущениям внутри себя.
– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Уррааа!
На улице взорвали петарду. Застучали шаги на лестничной клетке, сначала мелкие детские, за ними ― нестройные взрослые. Похоже, спускались во двор запускать салют.
Анька встала. Не включая свет, подошла к елке, погладила шершавую пластмассовую лапу, машинально потянула нитку мишуры на себя, оторвала, положила в рот и пожевала.
Ничего не произошло.
«В этом году точно уволюсь», ― подумала Аня, сматывая мишуру. Подошла к окну, распахнула пошире ― и с наслаждением швырнула блестящий клубок на снег. Красные, синие, серебряные, золотые нити красиво переливались в полете.
– С Новым годом! ― крикнул кто-то снизу.
– С Новым счастьем, ― ответила самой себе Богданова.
Невероятный неудобняк. Алиса Свинцова
― Какой же здесь, прости господи, срач!
Кто здесь?
– Петр Сергеевич совсем о нас не заботится. Сам, значит, отдыхать летает за границу, а мы должны корпоратив отмечать черт знает где. А запах чувствуешь? Не то туалетом, не то растерзанными надеждами разит. Даже шубу повесить негде в этом чулане.
Людмила Васильевна из бухгалтерии?
– Ой, Людка, опять начинаешь весь свет бранить почем зря. Новый год на носу, а ты все ворчишь и ворчишь. Сейчас коньячку с тобой накатим, и живо забудешь про шубу, про дебет с кредитом, про все забудешь!
Так, а это должно быть Лариса Александровна из кадров. Веселая тетка, оказывается, а на собеседовании была строже, чем военком в сезон призыва.
– Ладно, твоя взяла. Пойдем, цапнем.
Вот тебе и главбух с кадровичкой! Никогда не знаешь, какая начинка попадется в этой коробке шоколадных конфет. Ой, голова что-то раскалывается. И лоб горячий. Где я, вообще? На вид ― как моя первая съемная квартира: маленькая, без окон и вся в коробках.
Хорошо хоть на эти коробки с чем-то блестящим упал, а то началось бы сейчас детективное расследование. Вообще, конечно, невероятный неудобняк получился. И так идти сюда не хотел, так еще распластался тут, как на лежаке. Ладно, надо вставать. А если спросят, где я пропадал?
Так и скажу: голова закружилась, упал на коробки, очнулся ― Людмила Васильевна. Нет, если узнают, что я тут был и слышал разговор, премию за декабрь точно не выплатят. Свидетелей в живых не оставляют, ибо как протянуть все новогодние без тринадцатой?
Тогда так: был важный разговор. С девушкой. Да, пусть Дашка знает, что я о ней больше не думаю, и ее отказ меня ничуть не задел. Вот совсем. Нисколько.
Или вот еще: шел куртку вешать, а навстречу ― двое… нет, трое подозрительных в масках. Идут грузно так, напряженно, видно, что-то тяжелое несут под плащами…
Заходит, что ли, кто-то?
– Ну, показывай свое творчество, Иван Иваныч.
А вот и трое подозрительных.
– Да ладно тебе, Коль. Так, самодеятельность.
Что там за креатив от наших безопасников? Блин, главное не шуметь, а то гоготать будет вся компания до конца дней своих. Нет, моих.
– Ага, кружок умелые ручки для тех, кому за пятьдесят.
– Зачетно получилось, если не знать, то вообще не отличишь. Даже следов клея не видно.
– Ты аккуратнее крути, а то разобьешь, а мне потом отчитываться перед этой фурией, куда бутылку дел. Какая вообще разница «Абрау-Дюрсо», «Российское» или «Мот»? Все три из винограда делают.
– Сам ты «Мот», Иваныч. А правильно ― «Моет».
– Ну и ландыш с вами, напридумывают слов, потом язык ломай. В следующем году не буду этой чепухой заниматься.
– А куда деваться? В стране кризис, а жить-то красиво хочется.
– Показуха это все, а не жизнь. Пошлите, покурим, пока ведущий не начал.
Прям с языка снял Иваныч. Откуда в нас эта жажда прикрыться образом поярче? Образом, который существует только в определенных условиях. И главное ― где в этот момент прячемся мы настоящие?
Ладно, пора покидать свое убежище, а то свидетели, правда, долго не живут. Вон уже музыку включили. Посижу немного со всеми, а потом, если что, сошлюсь на температуру. Главное, шампанское не пить, чтобы окончательно не окосеть.
Отмена миссии ― опять кто-то заходит.
– Ты зачем мне названиваешь?!
Дашка?
– Я тебе уже сказала. У нас все кончено! Не звони мне. И маме моей не звони!
С кем это она общается? Кричит так, что музыку из соседнего зала перебивает.
– Макс, все! Звони своей новой подружке, ей лапшу на уши вешай!
Это, должно быть, Максим-лучший-парень-на-свете. Вон оно как… В офисе, значит, каждый понедельник детальная сводка о прошедших выходных: мы с Максимом туда ходили, мы с Максимом это видели. А здесь, в чуланчике, подальше от посторонних глаз ― развод и девичья фамилия.
– Максим, хватит…
Всхлипывает… Плачет что ли? Дашенька моя.
Ну, нет, лежать и слушать, как плачет девушка, которая хоть и разбила тебе разок сердце, ― невозможно, противоестественно, да просто низко, что я, садист какой-то? Надо выйти из тени. Конечно, не принц на коне, но такие нынче времена, парень на коробках ― уже хорошо.
Встаю на счет раз, два, т…
– Даш, ты чего убежала?
Люди, вас там сколько еще? Футбольный стадион подвезли, пока я шубы караулил?
Вроде не заметила, что я здесь?
– Ань, знаешь, ничего. Просто мама позвонила, а я сентиментальная такая, соскучилась по ней жутко, вот и расплакалась.
– Эх, ну ничего, через пару дней увидитесь уже.
– Слушай, а что там за коробки стоят? Кажется, блестит что-то.
Блин. Блин. Блин. Заметила. Неудобняк невероятный.
– А, это на конец вечера. Будет салют из мишуры, такой, который из пушки заряжают. Ладно, пойдем, а то горячее уже принесли.
И меня, что ли, вместе с блестяшками из пушки запустят? А-ля кульминация праздника. Дашка тут еще со своим парнем… Значит, у меня может появиться шанс? Или нет… Сколько там надо выждать, чтобы не нарваться на от ворот поворот? Ладно, потом у сестры спрошу.
Вообще, надо чаще практиковать валяние на коробках, может, еще какие тайны нашей компании вскроются. Например, о том, что мы не лучшие на рынке, а инновации украли втихую у конкурентов.
Еще кто-то шагает сюда?
– Алло, слышу, да, могу говорить, только быстро, а то конкурсы уже начались. Нет. Да. Ага, ну веселятся ребятки. Вроде понравилось им здесь.
Петр Сергеевич? Чего это у гендиректора голос такой унылый? Нет, точно пора валить отсюда! Снимаю рясу, хватит с меня этих исповедей.
– Да как мне им сказать-то? Эх… Время неподходящее сейчас, я тебе говорю.
Про паленые бирки на бутылках с шампанским, что ли? Думаю, они простят вас. После премии, конечно, но простят.
– Васильна точно меня сожрет. Эх… А ведь у одного ипотека, у другого трое маленьких… Идет наша лодочка на дно, и никто не бросит нам спасжилет. Никто. Ладно, после праздников выйдем, все и скажу им, куда деваться. Ага, давай, потом позвоню. Пока.
А дальше что? Мимо Земли пролетит метеорит размером с двадцатиэтажный дом? И не факт, что мимо? Упадет сверху ― и все тогда: опять в школе стихи рассказывать, опять из стажера расти до специалиста, слушать чужие разговоры на коробках с мишурой.
Когда теперь работу искать? Три дня до Нового года, все кадровики на корпоративах пляшут, а за квартиру кто платить будет? Мишура эта еще нос щекочет.
– Ой, милок, ты че это тут разлегся? Уже под градусом, что ли?
Не уборщица, а ниндзя ― проскользнула со своей шваброй без единого звука.
– Упал я, тетенька, поскользнулся и упал!
Залежался я здесь, конечно, пора вставать.
– Ишь ты, какое место выбрал для отдыха, ничего не скажешь.
– Да какой тут отдых? Я здесь как на вечерней смене отработал в храме у аналоя.
Ой, зря ей это выпалил. Язык мой ― враг мой, блин.
– Не поняла, подслушивал, что ли? И вид у тебя как у побитой собаки. Да ты выдыхай! Я ж тебя поздравляю, сменил меня на посту. Теперь ты ― хранитель чужих тайн.
Очень смешно.
– Очень смешно. Какой я хранитель? Как мне теперь людям в глаза смотреть, кофе по утрам вместе пить?
Эх… Молодец, все рассказал. Язык мой ― враг мой, часть вторая.
– Не понимаю тебя. Ты мне растолкуй, что ж здесь осудительного?
– А то, что в коллективе они одни, а наедине с собой ― другие.
– Ну, открыл ты мне Америку, парень. Все же просто люди. Ты ведь тоже не на низком старте, чтобы душу им свою изливать.
– Теперь, похоже, я у аналоя стою, тетенька. Случайно это получилось. Говорю же, упал…
Тетенька только рукой махнула:
– У всякого внутри есть то, что он от других прячет. Может, для этого мишуру и придумали? Чтобы она внимание на себя отвлекала.
– Яркая, красивая, шуршащая, а что под ней?
– Так под ней вообще ослепнуть можно ― человек там под ней. Живой.
На какое-то время в чулане повисла тишина. Освобождающая тишина какая-то была.
– С наступающим Новым годом, тетенька, ― я бросился к ней с объятиями.
На душе вдруг стало так спокойно и ясно. Мне вообще как человеку, которому внезапно открылась мудрость веков, всех коллег, да что там ― людей, захотелось обнять. Больше всех, конечно, Дашку. С этими мыслями я побежал в сторону зала, где вовсю отмечали корпоратив.
Обернувшись, чтобы последний раз поблагодарить тетеньку-уборщицу, я обнаружил, что ни ее, ни швабры не было. Только мишура блестела на полу.
Быки, Никербокер и другие пациенты. Яна Ямская
Тупые частые удары чередуются с неприятными скрипами, словно кто-то до блеска натирает стекло. Глухие постукивания напоминают звуки, с которыми оленьи копыта тарабанят и разъезжаются на льду.
Свист, вырезки каких-то гудков из армейских мелодий, гул, снова свист. Чьи-то незнакомые басы обсуждают передвижения, постановку, спорят, перемалывают кости кому-то. Мужские голоса сменяются женскими, кто-то рьяно ликует. Колокол не просто отбивает ритм, кажется, будто кто-то стучит огромным молотом по черепной коробке с такой силой, что слышно, как мозг ударяется внутри о стенки костяного короба. Ругань, громкая музыка, крики толпы.
Какой-то идиот настойчиво продолжает играть на трубе, повышая тональность и увеличивая интервалы. Люк матерится, как бы странно ни звучало, скромнее, чем за закрытой дверью кабинета.
Джоанна посылает к херам весь юмор. Девчонка с головой накрывается одеялом. В тесном пространстве, которым она себя ограничила, заканчивается кислород. Становится слишком душно, ей трудно дышать. Лицо покрывается испариной. Тяжелое одеяло помогло избавиться от шума, но спертый воздух вынуждает высунуться наружу. Она прекращает свои попытки уснуть.
Будь она в Бруклине, давно бы выбила дерьмо из соседей, устроивших внезапную вечеринку посреди ночи. Сейчас она с трудом сползает с кровати, натягивает что-то на себя ради приличия и идет разбираться.
Из-под двери в спальню украдкой вбегают разноцветные лучики света: голубые, оранжевые, красные. Что, черт возьми, происходит в гостиной: Семьдесят шестые Голодные игры, новейший чемпионат по биатлону, а может быть, Люк притащил домой покер-клуб с «Блэкджеком» и девочками?
Какого черта он вообще делает дома? Ночь с пятницы на субботу. Конец рабочей недели он всегда проводил в разъездах, делах и встречах, а позже праздновал успешно закрытые накануне сделки ― такова участь менеджера крупного звена и по совместительству светского тусовщика, блистательного мистера Люка Левана. Раньше для того, чтобы он остался дома в такое время или специально вернулся, приходилось нехило упрашивать, и по большей мере все равно получать отказы. Джо не смела возмущаться, она все понимала ― работа.
Но сегодня ей хочется возмутиться. На дисплее мобильника второй час ночи. Она рассчитывала, что доспит положенное и продерет глаза несколькими часами позже, прежде чем выбраться навстречу бюрократической волоките, связанной с восстановлением в университете.
Когда она скрипит дверью, парень даже ухом не ведет. Он увлечен, беспокойно следит за происходящим, елозит на месте, будто сам готов сорваться со скамьи запасных и переместиться по ту сторону плазмы. Люк на пару секунд зависает, облокотившись о спинку дивана, тут же вскакивает с места, разводит руками, жестикулирует, снова ругается.
По коробке спортивной площадки бегает толпа двухметровых спортсменов. Парни перебрасывают мяч, направляют его в корзину, скрипят кроссовками по глянцевому полу. Комментаторы ведут сопровождающий диалог, Люк вставляет свои дополнения, ревут толпы зрителей.
– Ты серьезно? ― посылает Джо бойфренду, не отрываясь от монитора.
«Почему сейчас, Леван? Почему ор на весь дом? Почему нельзя просто посмотреть сводку новостей или вырезку результатов?» ― она так и не озвучит ему главных вопросов.
– Сука, передавай Беверли! Ну! ― со стороны требует чего-то Люк.
Будто он искренне надеется, что по ту сторону экрана его услышат, однако он совершенно не планирует слышать ее. Леван выкрикивает односложные предложения, бросается междометиями, утоляет жажду, отпивая из бутылки уже теплое выдохшееся пиво.
Джоанна чувствует себя лишней в этой компании. Шаг за шагом, она подходит ближе к источнику шума. И только когда почти на дюйм перекрывает собой экран, Леван переключается на нее.
Его смоляно-черные волосы взъерошены, уложенную лаком прическу половину вечера взбивали неуемные пальцы, на лице ни намека на усталость, темные пятна радужки затянуты пеленой задора.
– Разбудил? ― выходит он на контакт. Ее присутствие рядом по определению важно, тем не менее, он не может отказать себе в удовольствии смотреть дальше. Кривая раздражения Джо ползет вверх. Движение его взгляда с нее на мигающий экран предвещает в комнате атомный взрыв.
– Ты не хочешь сделать тише? Орет на всю квартиру.
Люк, не глядя, находит валяющийся среди экспозиции из диванных подушек пульт, снижает громкость. Девчонка готова сделать реверанс в знак признательности за такую щедрость.
– Хоть бы рыбу пожалел, ― она кивает золотой рыбке, мерно болтающей плавниками в аквариуме на кофейном столике.
– Это, кстати из-за него все, ― Люк перебивает череду «Ну-ну-ну!», посланную одному из игроков на стадионе вдогонку упущенной передаче мяча.
– Он сказал, что ему плохо слышно.
– Прям так и сказал? ― куксится Джоанна.
Даже дети знают, что рыбы не умеют разговаривать. Как бы сильно ей того не хотелось и как бы часто не приходилось самой общаться с рыбой время от времени, надо признать, у местного поселенца стеклянного пузыря, наполненного водой, напрочь отсутствует склонность к обучению.
Надутые губы, вскинутые брови, скрещенные на груди руки ― все выдает бурлящий внутри тела Джо негатив.
– Ты же планировала к маме поехать. Я не думал, что ты дома.
– Я тоже про тебя так думала, ― прямолинейно рубит Джо.
Вот Джоанна закрывает собой уже добрую часть экрана, а на его намеки подвинуться, выраженные жестами, не реагирует.
Люк, подобно школьнику, которому мать читает лекцию о вреде телевизора, пытается сменить локацию и съезжает в сторону. Вести вдумчивые беседы он сейчас не намерен, а ждать окончания телевизионной вакханалии не намерена она.
– Джо, четвертая четверть идет. Бога ради, не маячь, ― Люк возвращается в позицию диванного критика.
Девчонка усаживается рядом. Раз это так важно для него, возможно, ей тоже стоит попробовать включиться в процесс? Происходящее на экране выглядит непонятным. Гулливеры в майках носятся с позиции на позицию по каким-то неведанным ей траекториям, мнутся, валяются по полу, попеременно выбрасывают какие-то тройки. Счет скоро перевалит за сотню.
Люк затихает, нервно сводит пальцы на переносице. Джо думает, что вполне бы смогла уснуть у него на плече. Музыкальное сопровождение и чужая болтовня перестают ее напрягать.
– Ты знаешь, сколько времени? ― Мурлычет она, перебирая волосы на его затылке. ― Пойдем в кровать? ― Она отказывается от попыток вникнуть в игру, прикрывает глаза.
– Да твою налево! Моя бабка передавала бы лучше! ― Выстреливает Люк, невзначай отталкивая Джо и не замечая ее попыток соблазна.
Девчонка встает с места и закатывает глаза. Пару минут назад она называла его школьником, а сейчас сама готова показать ему язык.
Она решает сменить локацию, охладиться, выпить воды и скрывается в кухне. Бардак не ограничился гостиной и распространился на соседнюю комнату. На столешнице валяются пакеты, какие-то фантики, коробки с ресторанной едой. Этот натюрморт ясно говорит, что ее стряпня осталась нетронутой в дебрях холодильника.
И вроде бы ей хочется разругаться, как в кино, выдрать вилку шнура от телевизора из розетки, побить посуду, разодрать себе горло вопросами о том, почему Люк ведет себя так, словно он живет здесь один. Но Джоанна не находит в себе сил устраивать сцену, поскольку считает, что не имеет на это прав. Подселилась в чужую квартиру, живет за спасибо, не платит по счетам в хронической форме. Будет она еще одеяло на себя тянуть.
Шум бегущей из крана воды не способен заглушить распространяющийся гул. Вечеринка не собирается заканчиваться. Наоборот: становится громче.
Девчонка наливает полный стакан воды, пялится на бушующего в гостиной придурка. Она видит все больше плюсов в планировке его большой квартиры. Так можно каждый день наблюдать шоу: собственный домашний зоопарк, площадка романтического реалити, психбольница с белыми стенами.
Чем еще ей заняться глубокой ночью? Вернуться в спальню, тупить в телефон, излить душу кому-то из сонных подруг, залипнуть в потолок в надежде, что все закончится? В ящике слева от вытяжки тусуется ее аптечка. Снотворным она пользуется редко. Сейчас идея пригубить кажется как нельзя кстати. Правда, по завершении матча у раззадоренного Левана наверняка будет игривое настроение, небось еще приставать будет.
– Да пошел ты в задницу! ― злостно бубнит под нос она, выуживая таблетку из банки. ― Сам отказался, когда предлагали.
Поезд ушел ― она отправляет снотворное в путешествие по пищеводу.
Неистовый рев в очередной раз доносится до нее. Волна подходит и отходит, растворяясь пеной. Из той воды Джо выбралась, так и не погрузившись до конца, зато Леван плещется и крутится в водовороте, отрываясь по полной. Конец четверти, тайма, периода, игры в целом? Джо ядовито бурчит про себя, что ей абсолютно параллельно. Ей осталось минут пятнадцать, седативы и так отрубят. Ее накроет свое цунами.
За окнами гаснут огни, краски перестали разливаться по паркету. Леван гремит стеклянной тарой, бросает подушки на место, подобно парням из NBA, метавшим мячи в корзину, а после выплывает из-за угла, пританцовывая и слегка пошатываясь.
