John Hall
365 дней тоски
День сорок четвёртый.
Я стою на пороге лавки флористов и не могу сдвинуться с места. До этого я был полон решимости разобраться со всем, а сейчас… ко мне вернулась моя нерешительность. Поэтому я стою и пялюсь на входную дверь как баран на новые ворота. Я надеюсь, что к ним придёт посетитель, откроет двери и в образовавшийся просвет я увижу ту девушку. Я надеюсь, что это послужит для меня импульсом к началу движения, к преодолению стены своей нерешительности.
Мне пришлось ждать… не знаю, сколько времени… по ощущениям, ни час, ни два… интервал длиною в вечность, хотя, я уверен, на самом деле прошло не так много времени. И вот дверь отворилась вместе с зашедшим посетителем, но той девушки я не смог увидеть. От этого стало спокойно внутри, и у меня получилось проследовать в небольшое душистое помещение, где молодой мужчина сказал мне: «У нее сегодня выходной».
«Беги отсюда…»
«Останься и узнай, где живет!»
«Возвращайся домой».
«Ты уверен?»
«Ты точно хочешь последовать этому пути?»
Мой психоз вновь разыгрался не на шутку.
День сорок пятый.
Я чувствую невесомость. Всего несколько мгновений я чувствую легкость… все несколько миллисекунд я не чувствую груза своего тела, лишь только бесконечность души. Я… лечу… вперёд головой. И готовлюсь к жесткой встрече моего лица и холодного асфальта. Положение сего тела относительно земли не строго параллельно. Под наклоном я стремлюсь вниз. В мыслях вакуум.
Жёсткое столкновение. Несколько долгих сантиметров боли. Остановка. На короткий промежуток времени потеря связи со страной грусти. Затем влажное, густое, тёплое соединяет мою голову и смесь битумов с минеральными веществами, такими как гравий и песок.
«Надо было уйти…»
«Зачем ты настаивал?»
»Не нужен тебе её адрес!»
«Почему ты такой идиот?»
«Вставай…»
«Узнай, где она живет!»
«Уходи прочь»
Я вновь чувствую тяжесть своего существа. Пытаюсь подняться… гравитация прижимает.
День сорок шестой.
Кое-как плетусь домой с разбитым лицом и капающей на воротник белой рубашки кровью. Мой внешний вид приковывает к себе взгляды отвращения, взгляды сочувствия и жалости. Грустные лица внимательно изучают меня, отчего я лишь выше поднимаю испачканный алым ворот и закрываю счесанную часть лица. Я стараюсь как можно скорее вернуться домой и обработать рану.
«Идиот…»
«Умалишённый…»
«Скорее… скорее!»
«И там, дома…»
«Ты напишешь ей!»
«Да-да-да! Ты напишешь ей, чтобы узнать!»
«Ее адрес…»
«Как же так случилось, что я могу думать только о ней? – пробиваются мои собственные мысли сквозь пелену призрачных голосов. – Как же так случилось, что я хочу думать только о ней?»
«Да!..»
«Только».
«Только…»
«Только… о ней…»
«О ней…»
«О холодном сердце!»
– Заткнитесь! – злобно шепчу я, вновь привлекая к себе внимание ротозеев.
День сорок седьмой.
Я написал ей короткое сообщение «Как тебя найти?». Я просидел перед мерцающим монитором, променяв свой уютный угол и холодный кафельный пол на непривычный офисный стул, а дистанцию – на короткое расстояние от ноутбука. Ждать ответа пришлось недолго.
– Для чего? – написала та девушка.
– Я хочу увидеть тебя! – был мой ответ – и вновь тишина. Я стучал по клавишам, исполняя танец пальцами. Я делал это в надежде немедленного ответа… пришлось ждать несколько часов. Все это время я слушал мерный стук метронома часов и считал удары. Несколько раз сбивался, начинал сызнова, но продолжал считать каждый удар.
– Этого не хочу я… – увидел я заветный ответ, который пронзил меня насквозь.
– Но почему? – тут же простучал я и был вынужден вновь замереть. Меня не смущал тот факт, что я не отправился на работу, меня не волновал постоянный звон мобильного телефона, меня даже не интересовал мой внешний вид и возможное заражение драной раны на лице. Все, что я хотел, получить ответ!.. И не только я… психоз тоже замер в молчании.
День сорок восьмой.
– Мне это неинтересно.
Вот какой ответ я получил через… не знаю сколько. Я даже успел вернуться к привычному образу жизни, полному социопатии и, на фоне этого, антропофобии. Вечера я проводил перед монитором и ждал… ждал… ждал… ждал… в молчании.
Я вернулся на работу и рассказал сказку о внезапной сильной болезни и о том, что я спал долго и не слышал трезвонящего телефона. Повезло, поверили. Но пригрозили, что больше такого терпеть не станут.
Все вернулось на круги своя. Практически все вернулось. Мой психоз не вернулся в небытие, а остался со мной и теперь активно принимал участие в жизни. Теперь я выслушивал длинные речи о лицах, запятнанных черными мешками под глазами.
–Такова жизнь в стране Грустных, – отвечал я и слушал то, как психоз затихал… даже он не давал мне ответов сразу.
День сорок девятый.
– Мне это неинтересно, – прочёл я с монитора ноутбука, и внутри щелкнуло. И почувствовал, как все живое, что успело зародиться во мне, уходит, как вода в сливное отверстие. Я остро ощутил формирование спирали водоворота и то, как он уносит мои органы, выдирая их со своих мест, и я почувствовал оставшееся в гордом одиночестве сердце, заполнившее собой всю полость. Оно мерно билось, отчего все тело содрогалось, а боль была невыносимой по причине увеличившихся объемов мышцы.
– Почему?
Трель клавиш прозвучала в атмосфере ругани соседей сверху. Рука автоматически дернулась, чтобы отправить сообщение, и замерла от дрожи.
«Нет!»
«Да!»
Оживилось мое расстройство сознания, оглушительно заорав в равной пропорции голосов с обеих сторон.
День пятидесятый.
Я вышел на улицу и пошёл. Мои ноги работали до того момента, пока я не почувствовал боль и жжение, но и тогда я не смог остановиться и продолжил своё движение вперёд. В какой-то момент истощенные мышцы, до предела залитые молочной кислотой, содрогнулись, и я упал. Так к разодранному лицу прибавились раздолбанные в мясо ладони. Сидя на тротуаре, упершись саднящими руками в холодный ночной асфальт, я смотрел на звёзды и слушал пение голосов, поселившихся в моей голове.
– Как же прекрасен этот вечер… – прошептал я, смотря на точки звёзд.
«Как ужасен и как прекрасен я этим вечером, – думал я, ощущая боль в ногах, теле, разбитых руках и лице.– Как же прекрасен этот мир!» – я улыбнулся, поняв, что терять нечего.
День пятьдесят первый.
«Я понял!.. Я понял… Мечты, они как корм для скота, только предназначенный для человека…» – подумал я и с огромным трудом, через боль, через усталость, поднялся с холодной поверхности смеси битумов и направился туда, где, по моим подсчетам, был мой дом.
Светало. Я достал телефон. По счастливому стечению обстоятельств заряд сохранился ровно на столько, сколько хватило бы на один звонок.
– Алло, шеф? – спросил я, услышав грузный, заспанный голос. – Я опоздаю. В больницу надо, – сказал я и услышал эхо своего голоса в отражении сотовой сети.
«Вот бы никуда сегодня больше не идти, – мелькнула мысль, пока начальник распинался хрипящим со сна голосом. – Лишь вернуться домой, смыть кровь и грязь и отвлечься от боли при помощи медикаментов, – думал я, не принимая в расчёт смягчившегося голоса начальника. – Вот я и сыт… будто бы скотина…»
– Да, шеф… опоздаю буквально на час, может быть, на два. Отработаю сверхурочно, – пришлось сказать под давлением Дамоклова меча.
День пятьдесят второй.
Не знаю, что со мной происходит. Каждую ночь я выхожу бродить по холодным улицам страны Грустных, города, наполненного туманами и тоской. За время прогулок практически никого не встретил. Будто бы другие полуночные скитальцы существуют в параллельных Вселенных. Иногда, очень редко, ощущается чьё-то присутствие, но и оно исчезает так же внезапно, как и появляется. Я чувствую ауру вторженцев так, как если бы готовился в драке… так, как ощущается секунда перед началом драки. А потом отпускает и становится так хорошо.
Моя нерешительность практически испарилась. Моя паранойя больше не звучит адреналиновым сердцебиением. Мой психоз… что ж, это то, что со мной осталось. Психоз и… желание встретится с той девушкой. Взглянуть ей в глаза и прошептать: «Холодное сердце» – после чего развернуться и уйти прочь.
День пятьдесят третий.
День за днём я получаю наслаждение от нового, обновлённого себя. Да, есть одна проблема – я практически не сплю. Да, есть одно печальное последствие – голоса в моей голове стали громче и навязчивее. Но это все не может сравниться с чувством свободы, которое я внезапно приобрёл в последнее время. Я прихожу на работу и ухожу из офиса с улыбкой на лице. Ведь у меня есть одна прекрасная тайна, о которой осведомлён только я… и мой психоз.
Эта тайна – откровение самого мира. Она заключается в том, что, падая на дно, возможно обрести себя истинного. Только почувствовав истинного себя, можно стать свободным и больше не бояться получить по лицу.
Кстати, это ещё одна проблема. После той ситуации, когда меня выкинули из флористической лавки, я начал получать удовольствие от боли и теперь я ищу возможность получить подобную боль.
День пятьдесят четвёртый.
Я чувствую, как начинаю сживаться… привыкать к новому образу жизни, и пускай постепенно, но стремительно он теряет смысл. На смену восторгу приходит разочарование, и вновь где-то слева и чуть выше диафрагмы полость начинает наполнять пустота.
«Видимо, это моя судьба, – размышляю я во время очередной ночной прогулки. – Видимо, мне суждено находиться в вечном скитании, целью которого является поиск… поиск того, чем заполнить пробитую сферу целостности персонального бытия», – пинаю пустую пластиковую бутылку уже порядочно стертым носком кроссовка и слушаю, как она бряцает, ударяясь о полотно дороги. Наблюдая за тем, как она преломляет и отражает редкие лучи, испускаемые фонарями.
«Страна Грусти… город Саднящей Тоски… И все это на планете, имя которой «Апатия», может быть «Сплин» или… нет… все гораздо проще. Планета Меланхолии – вот точное определение места, в котором я обрёл свой дом».
День пятьдесят пятый.
Уже несколько дней я наблюдаю асперитас. Наконец-таки окружающие видят то же, что и я. Каждый считает своим долгом остановиться, посмотреть, ткнуть пальцем и промолвить лишенную смысла реплику. Ведь все и каждый видят одинаковое явление.
Наконец-таки я чувствую единение с социумом, с индивидами… и даже с самим собой. Ведь примерно так я ощущаю мир, антропогенсферу, себя… спрятавшегося в раковину множества раковин, как представитель асперитас, укутанный разнообразными слоями бытия.
«Наконец-таки мы видим одно и то же, – думаю я, но больше не смотрю на небо. – Вот и настал тот день, когда вы, улитки с ворохом своего барахла, смотрите на небо, вобравшее в себя облака асперитас цветов никеля и хрома и восторгаетесь в тревожном предвкушении, – я слышу голоса людей, переливающиеся эмоциями. – Наконец-таки улитки рода асперитас вылезли из спиралевидных мыслей, сошедшихся в точке самолюбства, – мелькают мысли в голове. – Наконец-таки, я – один из вас».
День пятьдесят шестой.
Сутки… ещё одни… третьи. И все прошли во тьме. Во мраке, опустившемся на город Грусти, вместе с повисшим грозным небом, над пиками, шпилями и многогранниками зданий. Такое чувство, словно сумерки мыслей безрадостной толпы вырвались из-под сердец, покинули пристанища голов и душ и заполонили бóльшую часть кислородного пузыря атмосферы.
«Я больше не чувствую единения с людьми, окружающими в транспорте, офисе, гипермаркете и общественном туалете. Вновь чувствую потребность поиска и, видит бог, я готов пуститься в путь, – вот о чем я думаю, заполняя офисную машинку для приготовления кофе. – Это чувство чёрной дыры сосет под ложечкой и причиняет медленную, целенаправленную боль, которую я донесу с работы в квадраты стен квартиры».
Вот я захожу в типично-информативный, благодаря надписям, подъезд. Пешком, ибо так тяжелее, поднимаюсь на этаж, и там, у подножья двери квартиры, меня встречает корзинка с прекрасными цветами.
День пятьдесят седьмой.
Телефон, камера, щелчок затвора, пересылка полученного снимка на поисковой клиент, сравнение и поиск идентичных на вид вариантов. В результатах лишь букеты… присматриваюсь.
– Несколько видов… – понимаю я, прошептав мысли вслух. Теперь фотографирую каждый из видов и начинаю поиск сызнова.
«Синяя роза… обозначает «таинство», обозначает «овладение звездой»! Далее аконит? Мало похож на цветок, но он тут есть, а тайный смысл – «мизантропия». О боже… Загадка становится все менее тяжелой для разрешения!» – вот о чем я думаю, подробно фотографируя последний из цветов. Мысль о сложности поставленной передо мной задачи вызывает легкий приступ астмы, выраженный небольшой одышкой, как после пробежки в магазин.
– И напоследок, в корзинке есть колокольчики. Значение «думаю о тебе»… – прочитываю вслух, и дыхание окончательно перехватывают руки внезапно вернувшихся нерешительности и паранойи. Психоз взрывается тысячей голосов, орущих вразнобой. Я не могу ни дышать, ни остановить вой в голове. Стучу в грудь кулаком, чтобы спровоцировать себя на вдох, но не получается. В глазах начинает темнеть, а мозг разрывается от оглушительного эхо, размножившего тысячи голосов до миллионного числа.
День пятьдесят восьмой.
– Что ты хочешь от меня?!
– Ничего…
– Для чего эти цветы?
– Просто…
– Ты знаешь о том, что они значат?!
– Конечно…
– Так для чего ты мне их прислала?!
– Захотелось…
– Тебе нравится мучать меня?!
– Возможно…
– Почему ты… почему ты?!.. Для чего ты мне пишешь?!
– Интересно…
– Что тебе интересно?!
– Ответы…
– А-а-а-а-а!!! Чего тебе надо?!
Тишина… в мире Меланхолии в стране для Грустных, в туманном Альбионе Тоски, вновь воцарилась тишина, заняв свое почетное место на троне. Она вернулась в плохом настроении и привела вслед за собой облака асперитас. Так немая покровительница города, захлебнувшегося наземными клубами наполненного влагой воздуха, показала свое тяжелое настроение, свое огорчение, свою нелюбовь к тем, кто все это время нарушал её законы по соблюдению немоты.
– Встретимся?
– Нет…
– Почему?!
– Не хочу…
– По какой причине?!
– Страшно…
И вновь вязкая, тугая, звенящая, как после взрыва снаряда, тишина.
День пятьдесят девятый.
– Она… боится… меня? – через слово, с короткими паузами, произнёс я – Она… боится… меня… – повторил я утвердительно, и паузы между словами сделал куда более короткими. – Она?.. Боится?.. меня?.. – прозвучала ещё одна заученная мной последовательность слов. Паузы были минимальными, но каждая буква, каждый минимальный звук содержал в себе вопрос, от которого жгло от холода внутри. Словно я получил обморожение души.
Ещё раз, так же трижды, я произнёс комбинацию в попытках осознать, принять или отвергнуть информацию, но не смог удержаться от того, чтобы в третий раз озвучить все тот же код.
«Боже, что со мной происходит?» – мелькнула мысль. Она была спровоцирована одинокими выкриками из моей головы.
«Обрати внимание на то, как ты произносишь!»
«Внимательнее!»
«Это и есть отгадка твоего нынешнего негодования…»
Я подумал и заметил повторяющуюся комбинацию. Короткие паузы, длинные, короткие. Короткие паузы, длинные, короткие. Короткие паузы, длинные, короткие.
– Кто-нибудь, спасите… наши… души… – одними губами беззвучно закричал я.
День шестидесятый.
Я выключил ноутбук. Отключил его от сети и бросил в дальний угол своего пенобетонного, своего панельного, своего маленького персонального Лимбо. Я разорвал практически любую связь с миром, и единственное, что у меня осталось, – механические действия для добывания жизненно необходимых грошей. Я просто посещал офис, просто отсиживался перед монитором и старательно делал вид, что мне не все равно.
«Наш разговор закончился… ничем?» – думал я, пока добирался на работу… думал я, возвращаясь домой, и в тот интервал, что разделял обе дороги. Я старался понять, почему и чего она боится.
«Чего она боится? По какой причине? Есть ли причина?» – задавался вопросами и тонул в догадках, как в глотке чая, попавшем «не в то горло». А самое смешно, я боялся сам.
«Это же так просто! – уговаривал я себя – Это же так просто! Написать «чего ты боишься?»! – я старался пересилить более глубинные чувства в себе. – Но мне было страшно спросить… мне страшно и спросить, и получить ответ на свой вопрос».
День шестьдесят первый.
Псевдоорганические соединения внезапно наполнили мое мировоззрение. Я вижу, как сокращаются трубчатые каналы. Наблюдаю за тем, как они пульсацией направляют массы в те или иные стороны. Я сам движусь в одной из таких трубок, подобно эритроциту. Я точно знаю о том, куда и для каких целей меня туда направляет туша, внутри которой и которой я безропотно служу. Я в курсе своего предназначения, и мне это нравится.
Изредка я слушаю не имеющие смысла диалоги в своей голове. Еще реже – принимаю в них активное участие. Изредка я коротаю ночи на улицах, упорно стаптывая и стирая пятки кроссовок о полотно дороги. Изредка мне кажется, что мне не все равно…
Больше я не получаю от нее писем. Больше не пишу сам. Больше не пытаюсь найти потаенные смыслы. Мне хватает того бьющегося мира, внезапно ставшего состоять из псевдоорганики. Из нее состоят стены зданий. Они настолько тонкие, что можно слышать шепот соседей… что уж говорить о моментах ссор. По этой причине вместо бетона я вижу части живых организмов так, будто бы это животное, вывернутое наизнанку. Я вижу мир таким, каким его, возможно, видит Кроненберг… но мне не страшно.
День шестьдесят второй.
«Я – часть живой структуры. Я – часть организма. Я – муравей, я – трутень улья. Я – ворсинка на бесконечном пространстве вязанного свитера. Я – ничто».
Именно к этим выводам я прихожу каждый раз, как попадаю в один из желудочков центра своего города. Мои глаза сканером скользят по витринам, плакатам и билбордам и жадно впитывают в систему мозговых извилин все нечистоты. Эта грязь, этот мусор состоит из лейблов и логотипов. Из навязанного организмом планеты Меланхолии образа счастья, в котором есть лишь пустота… в которой необходимо постоянно затыкать черную дыру собственного эгоцентризма.
Затем сокращение впрыскивает эссенцию из душ, уже не живых, но ещё не мертвых, во вторую полость, где необходимо оставить частички своих жизней, чтобы напитать сердце города Грусти, чтобы стабилизировать существование внутривакуумного шарика, наполненного тоской.
Далее я, и другие, и другие вместе со мной, и я вместе с другими, преодолеваем ещё два желудочка сердца города Грустных, вновь наполняя чёрные дыры квинтэссенцией нас… сканами изображениями манекенов.
День шестьдесят третий.
Мой ноутбук. Коллекция меня в форме небольшого пластикового коробка с внутренностями из схем и плат, из нолей и единиц, из сигналов устремляется навстречу живому. Таким образом я прощаюсь не столько с собой, сколько со своей жизнью. Таким способом я осуществляю ритуал освобождения от самого себя. Таким методом я уничтожаю мосты к копилке своего я.
Мой ноутбук устремляется в брюхо живого, шуршащего брюха реки. Он направлен одним из углов ровно вниз и скоро рассечет гладь воды своим корпусом. В скором времени я перестану жалеть о своем решении… о реализации своего решения… об этом.
Люди, погрузившие свои лица в пустоты масок заинтересованности, делают вид, что им не все равно, в то время как я, открывший своё истинное, смотрю за тем, как пластмассовый угол продавливает упругую гладь и начинает погружение.
«Правильно! Молодец! Он тебе не нужен! Правильно! Молодец!.. – мой психоз радостно кричит. – Ты принял своё Холодное сердце!»
«Проклятье…» – раздаётся тихий голос моего рассудка.
День шестьдесят четвертый.
Я чувствую удушье. Чувствую, как нутро не наполняется смесью газов азота, кислорода, аргона, водорода, углекислого и прочих. Ощущаю, как мозг требовательно стучит по поверхности своей коробочки.
Я чувствую влагу. Ощущаю холодную белую поверхность умывальника под своими ладонями. Чувствую холод, проникающий внутрь кожи лица и обжигающий щеки, губы, нос, веки и проникающий даже сквозь белки и радужки глаз.
Основной инстинкт начинает свое действие. Рассудок глушит его, но легкие и диафрагма уже дергаются в судорогах. В попытках наполниться живительным ядом, необходимым для поддержания внутреннего пламени. Но я старательно сопротивляюсь и продолжаю держать лицо под водой.
Это не попытка совершить глупость. Это лишь необходимость, которая запускает полый, фиброзно-мышечный орган из четырех камер, что заставляет его двигаться быстрее и вырабатывать адреналин. Я ощущаю это, но, при наличии ощущений, не чувствую ровным счетом ничего… начинает темнеть.
Долгий, тяжелый вдох сквозь хрип. Дождь из брызг. Разворачиваюсь, сажусь на кафельный пол. Стараюсь отдышаться. Вода стекает с волос на лицо и ниже. Глаза по-прежнему закрыты.
«Ничего… совсем ничего… вообще ничего!»
«Ничего…»
«Пустота!..»
«Вакуум!»
«Небытие внутри…»
Психоз раздраженно начинает свой спор, разделяясь на приверженцев двух лагерей. Первые – те, кто поняли то, для чего я сделал то, что сделал. Вторые – те, кто осуждают поступок… а я… опечален тем, что не смог доказать себе теплоту собственного сердца.
– Не чувствую.
Кадык медленно подпрыгивает, после чего я поднимаюсь с пола, вновь уставившись в гладь холодной воды.
День шестьдесят пятый.
Раз за разом я пытался вызвать из-под ребер хоть какую-нибудь эмоцию, но лишь новыми порциями воды заливал пол ванной комнаты. Теперь уже не только аш-два-о была на мягком, но холодном коврике. Еще и кровь, выпавшая осадком к моим ногам, волнами расходилась в разные стороны. Несколько раз я «передержался», несколько раз я слишком сильно возжелал почувствовать хоть что-нибудь и потерял связь с реальностью. Тело моментально расслабилось и обрушилось вниз, встречая головой закругленные края раковины, стиральной машинки, ванной. Я возвращался с ощущением боли на лице, с шишками, набитыми в разных частях головы, с теплым бульоном из телец разного цвета, спускающимися и осыпающимися редким дождем на море Уэдделла… к моим стопам… из разбитой кожи, между бровью и виском.
Слышу стук в дверь, но не иду открывать. Вместо этого еще раз ныряю в водоем в белой фарфоровой чаше. Звуки из прихожей становятся далекими, приглушенными, приятными.
«Всплывай!»
«Выныривай!»
«Мы хотим жить!» – в очередной раз бьется в панике мой психоз. Теперь он действительно чувствует опасность и считает потраченные на нырок секунды.
«Уже слишком долго!»
«Воздух!»
«Дышать!»
Слушаю голоса, которые становятся все дальше, все глубже, все тише и все более низкими. Раздается треск из коридора, и это последнее, что я успеваю услышать в отблеске крана, за который цепляется макушка.
День шестьдесят шестой.
– Здравствуйте… меня… меня зовут… а это точно необходимо? – выдавливаю из себя слова, старательно не поднимая головы и всматриваясь в мерзкий рисунок полового покрытия, физически ощущая взгляды неудачников, сидящих по обе стороны и смыкающими круг.
– Да! – блевотный, воодушевленный голос пробирает меня волной презрения к его владельцу. – Это часть лечения! Это составная ВАШЕЙ реабилитации.
– Меня… зовут… – откашливаюсь, чтобы не произносить своего имени. – Да… и у меня депрессия, – замолкаю я, но не мой психоз, который откровенно ржёт и взрывается мириадом пистонов.
«Ну, хорошо, – неуверенно произносит засранец, которому якобы не все равно. – Давайте поаплодируем нашему новому другу – он даже не похож на человека. На нормального человека. Он не выглядит как обыватель… как наполнитель города Грустных на планете Меланхолии… потому что у него нет мешков под глазами… и этот мерзкий, мотивирующий голос…»
– Кто следующий расскажет нам о себе?
Он лыбится так, что хочется врезать ему по зубам.
День шестьдесят седьмой.
Я должен смотреть так, словно понимаю то, о чем твердит белохалатник. Я обязан выглядеть так, словно мне есть дело до его слов и замечаний. Меня склоняют к тому, чтобы быть, как сидящие в этом кругу. Но я не хочу быть, как они, и я не хочу называть своего имени, и до сих пор мне это удаётся. На всех этих собраниях, призванных для открытия себя и рассказов о себе… рассказов… рассказов… я откашливаюсь и выдавливаю сквозь зубы несколько отрешённых, ничего не значащих предложений, но я даю этой нахальной роже во главе терапии то, что он сможет записать в мое дело и быть довольным своими действиями.
«Ешь… жри… давись моей ложью… наслаждайся ей!» – думаю я каждый день в пять часов вечера, соглашаясь с тем, что я пытался покончить с собой… но ни он, ни кто бы то ни было другой не поймёт, что я вновь хочу почувствовать что-нибудь… ХОТЬ… ЧТО… НИБУДЬ!
День шестьдесят восьмой.
«Ладно… ладно… давай заново… я – всего лишь грязь на лобовом стекле вечности. Ведь так? Ведь все то, что я совершаю в процессе своего существования, в конечном итоге – тщетность самого бытия… ведь так, да? И вот теперь ты скажи мне: «Как жить с этим?» Ты можешь возгораться в пламенных речах о моей неправоте, но запомни одно: ты был, есть и всю жизнь будешь бояться, до самого последнего сокращения мышц, в котором ты ничего путного, не считая боли, не почувствуешь. Даже пресловутого облегчения не почувствуешь, ведь твоя… да и жизнь в целом – это НИЧТО!» – вот то, что я хочу сказать на самом деле.
– Ладно… ладно… – в который раз сообщаю сидящим о том, что меня зовут *кхе-кхе-кхе*, – изображаю тяжёлый, раскатистый кашель и в действительности начинаю ощущать на языке несколько небольших комочков мокроты – Я был не прав в своей попытке… – отмалчиваюсь, так как не собираюсь врать как минимум самому себе. – Сейчас я все осознал и понимаю, что долгое время находился в состоянии глубокой депрессии. – Психоз мерзко хихикает, отчего приходится сделать небольшую паузу, сделать глубокий вдох и сделать долгий выдох. – Сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Можно сказать, что я нашел для себя смысл жизни и это – Сама Жизнь.
Стараюсь выглядеть так, будто бы верю тому, что говорю.
День шестьдесят девятый.
«Улыбайся… продолжай улыбаться, – твержу я сам себе, все больше стараясь соответствовать зомбированным кретинам, окружающим меня. – Надо улыбаться… только так я смогу покинуть это проклятое место! – мышцы скул, щек и губ уже перестали болеть от нагрузки, зубы уже перестали болеть от нагрузки. – Улыбка как средство, как ключ от той клетки, в которой я сижу вместе с обезьянками, усаженными на мины собственного безумия».
– Меня… кхе-кхе… зовут… кхе-кхе… ай-я… да! И я чувствую себя превосходно.
Если бы они старались увидеть дальше собственного носа, они бы поняли, что я скрываю усталость и презрение к ним, хомячкам с промытыми мозгами.
– Я сам себя не понимаю! Как, буквально несколько дней… недель назад… я мог подумать о том, чтобы отказаться от этого прекрасного, светлого мира! – вот что я вынужден сказать, даже несмотря на графитовый оттенок внешнего мира. – Та непогода, которая сегодня спустилась на наш чудесный город, лишь временное ненастье, и скоро выйдет солнце! – сдерживаю комок, подступивший к кадыку.
«Даже если выйдет солнце, цветовая схема тёмно-графитового, ртутного оттенка никуда не денется и будет провоцировать других жителей планеты Апатии к тому, чтобы платить белохалатникам и так же сидеть в мерзких кружках взаимопогребения в жалость к себе и окружающим», – думаю я, пытаясь выдавить из себя что-то типа: «Спасибо за ваше внимание!»
День семидесятый.
Скука и усталость… скука и усталость… скука… усталость… препараты, которыми меня пичкают пять раз в день после каждого приема пищи… точнее, того, что принято здесь называть пищей. Меня закармливают и насыщают скукой и усталостью. То есть тем, что само подталкивает к тому ошибочному диагнозу, который мне поставил… улыбчивый белохалатник, которого я… презираю.
Скоро меня выпустят. Поставят на большую белую бумажку, большую синюю печать и выпустят на просторы планеты Меланхолии. Это сделают с чувством победы, с чувством спасённой жизни, с ошибочным чувством помощи. Но мне до этого нет никакого дела. Единственное, от чего я хочу избавиться: скука и усталость. От этого я всегда хочу избавиться. Но сейчас, в этом месте, я готов на все… даже на поступок, ошибочно прописанный моим диагнозом… но об этом нельзя ни говорить, ни, тем более, думать. Особенно в этом месте! Где за мной ВСЁ следит, и это ВСЁ способно подслушать даже мой психоз, что не затыкается ни на единую минуту.
День семьдесят первый.
– Ну, что ж…
Он внимательно изучает мое дело. Медленно, с садистским наслаждением, переворачивает листочки и смотрит… смотрит… смотрит. Уверен, это его способ получить удовольствие, это его – эрогенная зона.
– Ваш наставник считает, что вы преодолели свои проблемы, что вы смогли избавиться от навязчивых идей и что ваша депрессия растворилась в жизнерадостности. Это так?
Он поднимает глаза и теперь исподлобья смотрит на меня так, будто бы я – кусок мяса, а он – циничный мясник над тушей редкого существа.
– Что вы сами думаете о вашем, – выделяет обращение ко мне, – состоянии? Вам лучше? – Вновь смотрит в мое дело. Его не смущает ни тишина, ни даже мое присутствие. С таким же успехом он мог бы общаться с пустым местом… в его представлении я – пустое место. Так что головоломка складывается удачно.
– Нет, я готов утопиться в ложке супа! – с сарказмом отвечаю я. Зрачки сидящего напротив показываются из-за папки.
– Шутим-с? Это хорошо…
Замечаю объемы мешков под его глазами.
– Свободен!
Он ставит печать и автограф, а я становлюсь на путь возвращения домой.
«Этим местом правит такой же, как и я… псих…» – проскакивает мысль, которую я стараюсь спрятать как можно глубже, думая, что в этом месте прослушиваются мысли.
День семьдесят второй.
Информативный подъезд встречает меня холодом и запахом человеческих выделений. Спираль лестницы поднимает меня на определенную высоту небольшого Вавилона. Здесь, на необходимом этаже, я обнаруживаю открытую могилу завядших цветов, курган пропущенных сообщений. Смахнув его ногой в сторону, открываю дверь своего пристанища и захожу внутрь атмосферы спертого воздуха…
Постояв несколько секунд в этом чистилище, я окунаюсь в свою обыденность, как в мерзко-тёплую воду. Подхожу к шкафу, в который педантично складывал чистую одежду, и достаю из небольшого тайника коробочек с купюрами.
«Этих денег мне хватит, чтобы начать новую жизнь… любую…» – первая, она же – основная, она же – главная мысль. Беру деньги, паспорт и выхожу прочь. Вновь вдыхаю вонь подъезда, но длится это недолго, так как спускаться намного проще, нежели подниматься. Очутившись на улице, прячу руки в карманы джинсов и отправляюсь на главный вокзал, чтобы уехать отсюда. Чтобы покинуть город Грусти и найти город Совершенной Тоски.
День семьдесят третий.
Третьи сутки в пути. Автобусы уносят меня все дальше… правда, я не знаю куда. Это моя шестая пересадка за все время путешествия. До этого все билеты, что я покупал случайным образом, отвозили не так далеко… прочь, всего на несколько часов. Но этот – вот он был тем самым, в котором я нуждался!
