John Hall
365 дней тоски
– Эй! Так что будем делать?! – спрашивает Правда, уколов меня в рёбра острым локотком.
– Я не знаю… – честно отвечаю я, покидая мультипликацию, предложенную моим сознанием.
День двести десятый.
– Мне знакомо это мерзкое чувство, когда у тебя тысяча проблем и ты не представляешь, что можно сделать… и поэтому ложишься спать, – задумчиво говорит Правда. Мы стоим недалеко от входа в самый грандиозный, затянутый в подобие позолоченной фольги, игорный дом. Нам предстоит зайти, получить информацию о помощи моему другу и выйти, но есть куча условий, которые необходимо соблюсти, чтобы получить ачивку «механизатор» и пройти город Казино.
«Здравствуй! Уровень сложности «реализм», – смеётся мой рассудок.
«Добраться до механика… до одного из сыновей падшего ангела.
Поговорить с ним о голове киборга.
Остаться в живых».
Мой психоз проговаривает основной, минимальный набор задач, которые поставлены перед нами.
«Уберечь Правду… любой ценой», – добавляю от себя в этот список и получаю волну негодования от своих психических расстройств. – Заткнитесь! – озлобленным шёпотом вырывается из меня.
– Ты чего это? – Правда смотрит на меня со смесью непонимания и страха.
– Не, ничё, – буркаю я в ответ и иду на вход.
– Эй! У тебя появился план? – Правда идёт вслед за мной.
– Нет, – честно отвечаю я, проверяя свой пистолет. – Импровизация, деточка! Нам предстоит импровизировать!
– Но импровизация не мой конёк… – ужас в её голосе прошибает меня холодным потом.
– И не мой… – произношу я, поднимаясь по ступенькам самого главного, помпезного, невероятного, великолепного казино с кричащим названием «Слиток».
День двести одиннадцатый.
Делаю самый глубокий вдох, который только позволяет выполнить конституция моего тела.
– Надеюсь, ты понимаешь, что как только мы войдём, пути назад больше не будет? – спрашиваю я у Правды и понимаю, что мой голос звучит иначе. Он хрипит и трещит, он исходит из горла так, будто бы его пропускают через вату, но в нём появилось что-то такое, чего никогда раньше не было.
– Да, – коротко отвечает она. Я слышу волнение в её голосе… волнение и наслаждение.
Толкаю тяжёлую дверь. Каждое движение ощущается иначе. Невероятно! Даже походка, она изменилась. Спина выпрямилась. Плечи свободны… словно я скинул ношу!
Мы идём мимо охранников, которые узнали Правду. Они переговариваются по гарнитурам телесного цвета. Они, как и мои психические расстройства, замерли в томном ожидании.
Подходим к кассе, в которой меняют хрустящие купюры на круглое, лёгкое, пластиковое золото. Мужчины в гробовых костюмах становятся по обе стороны. И, казалось бы, страх должен втопить мои эмоции, раскочегарить организм до потных подмышек и ладошек, но я спокоен… даже более чем просто спокоен.
Нас подпускают к окошку. Достаю одну купюру и просовываю девушке-кассиру.
– Одну, пожалуйста, – произношу я и снимаю с пояса узелок с головой друга.
– Что-нибудь ещё? – девочка просвечивает меня рентгеновским взглядом, отравляя своей пластиковой улыбкой.
– Нам нужен мистер Маммона.
Моя спутница честно старается быть серьёзной, но я вижу, как её прет от адреналина.
Девочка в окошке изучающе смотрит на нас, затем переводит глаза на одного из гробовых и посылает ему вопросительный взгляд. Тот делает короткий кивок. Девушка, поймав условный сигнал, снимает трубку стационарного телефона и жмёт цифру семь.
– К вам пришли, – произносит она своим натянуто сладеньким голоском. – Хорошо. Я вас поняла. Ожидайте, – она кладёт трубку, после чего из-под крышки стола достаёт небольшую коробочку и достаёт не фишку – монету и протягивает её мне. – Вас проводят сотрудники безопасности нашего заведения. Надеюсь, вы хорошо проведёте время, – произносит она с автоматическими нотками в голосе. У меня появляется подозрение о том, что она робот.
Беру монетку и несколько секунд изучаю поверхность холодного тяжёлого кусочка металла.
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить богу и Маммоне» – написаны на поверхности слова из Нового Завета.
«Ну, здравствуй! – появляется новый голос в моей голове. – Тебе нравится то, как никто не смеет напасть на тебя и принимает ни как равного, а как вышестоящего? – спрашивает громоподобный, тяжёлый, сильный голос. – Будем знакомы, я – твоя уверенность, решительность, решимость», – после этих слов отчётливо слышу стон боли моей нерешительности.
День двести двенадцатый.
С первого этажа нас отводят сначала на нулевой, затем на минус первый, минус второй, минус третий. Контингент становится всё более странным, разноцветным, шумным и пьяным.
– Сколько тут этажей? – не выдержав захлестнувшей волны любопытства, Правда нарушает тишину.
– Семьдесят семь наверх, семь вниз, – хриплым баритоном выдаёт один из гробовых. – В том числе VIP игровые зоны наверху и внизу.
– Спасибо, – скромно отвечает Правда и начинает водить взглядом по игровым автоматам, которых становится всё больше и больше с каждым этажом вниз.
Спускаемся на минус четвёртый. Архитектура и стилистика от совершенно открытого зала переходит к коридорно-комнатной. Здесь множество дверей с кабинками, где сидят компании, освещённые неоновыми лампами аппаратов, и пускай помещений много и рассчитано каждое на семь человек, но центральная стена комнат закатана в прозрачное стекло. Между помещениями матово-чёрные перегородки, а также есть шторки, и во многих зонах они не задёрнуты.
Нас ведут ещё ниже. Пятый подземный этаж похож на предыдущий, но комнаты в шахматном порядке разбиты на те, в которых автоматы, и те, в которых игровые столы. Стеклянный центр слегка тонирован по принципу градиента: от тёмного к светлому, снизу вверх.
На шестом этаже примерно то же самое, только градиент идёт сверху вниз, скрывая практически все лица. Видимо, потому что там сидят те, чьи лица лучше не видеть вовсе… потому что там сидят те, о ком лучше не знать.
День двести тринадцатый.
Последний подземный этаж встретил нас коридором из чёрного бархата и дверьми, расположенными на расстоянии двух метров друг от друга. Золотые таблички содержали на себе номера, и нас подвели к седьмому. Один из охранников толкнул дверь, и мы наконец-таки смогли увидеть то, что было внутри каждой, словно копированной, комнаты.
– Мы вынуждены попросить вас сменить комнату, – сказал всё тот же гробовой, обратившись к мужчине, вальяжно раскинувшемуся в матово-алом кресле перед единственным игровым автоматом, закатанным в золотую фольгу.
– Я заплатил за это место! – грозно прохрипел посетитель, ставя стакан с жидкостью коньячного цвета на специальный подстаканник.
– Наше заведение приносит свои глубочайшие извинения, – сказал всё тот же охранник. – Пройдите, пожалуйста, к администратору, скажите, что вы пришли отсюда, и скажите слово «слиток». Поверьте, наше заведение приложит все усилия, чтобы исправить сложившуюся ситуацию.
После этой речи повисла тяжёлая пауза, в которой слышался треск сгорающего табака, забитого в плотную сигару, дым от которой заполнил пространство комнаты. Потом мужчина сменил позу и потянулся к пепельнице, стоявшей на небольшой неприметной тумбочке, и затушил то, что оставалось от табачного изделия.
– Ладно, – протянул посетитель, взял стакан и одним глотком осушил его. – Мне всё равно уже пора уходить.
Он встал и, покачиваясь, вышел. Охранник повёл рукой по стене и нащупал небольшую кнопку, после нажатия на которую включилась шумная вентиляция, очистившая небольшое помещение от дыма.
– Забрасывай жетон, – сказал гробовой и указал на игровой аппарат. Я в последний раз взглянул на подобие монеты со словами из Нового Завета и сделал так, как мне сказал охранник.
«Слишком много совпа-а-а-адений», – протянул мой рассудок, складывая воедино все факты, связанные с нумерацией, названиями и именем владельца казино.
День двести четырнадцатый.
Маленький тяжёлый круглый кусочек металла заскочил в небольшое отверстие в игровом автомате с характерным лязгающим звуком. Сначала воцарилась тишина, экран однорукого бандита погас на несколько секунд, после чего на нём вновь возникли строчки из Нового Завета.
– Что это значит? – спросила Правда у мордоворотов, стоящих за спиной.
– Жди,– сказал самый разговорчивый.
И мы ждали, но не очень долго. Всё произошло следующим образом:
Экран игрового автомата потух. Затем последовал негромкий щелчок, и неоновый демон-щипач выдвинулся в нашем направлении сантиметров на пять, не больше. А потом прозвучал свист втягивающегося куда-то воздуха, и автомат начал движение по такой траектории, с которой обычно открываются двери. Мы стояли перед, пускай тесной, но потайной камерой лифта, спрятанной в кабинке номер семь седьмого подземного этажа казино под названием «Слиток».
Мы вошли внутрь, не задавая лишних вопросов. Болтун, так я про себя окрестил самого разговорчивого из гробовых, закрыл за нами игровой автомат, установив его на прежнее место. Только после этого, плавно и мягко, лифт начал своё движение к месту назначения. Поскольку никаких кнопок не было, было понятно, что у него всего две остановки, и из-за этого сложно было утверждать о том, куда мы движемся, вверх или вниз, но мне казалось, что вниз…
«Сын Сатаны не может жить наверху», – прозвучал голос моего рассудка.
«А не всё ли равно?
Разве есть какая-то разница?
А где, в таком случае, ему жить?»
Мой психоз негодовал и старался вывести рассудок на максимально глупый и, в принципе, никому не нужный диалог.
«В сокровищнице! Вне времени и пространства, вне любой из систем координат. Он должен быть где угодно, но не наверху», – произнёс мой рассудок, и это звучало максимально тупо, но рассудку на это плевать. Он занял пространство моей личности в обнимку с внезапно возникшей в моей голове решимостью.
Через несколько минут лифт выплюнул нас в обшитую сталью комнату-коридор метров в пять в длину. Здесь было холодно, как в городе коррупции и предательства. Я чувствовал: дальше нас ждёт что-то интересное.
Правда держала узелок с головой моего друга с того момента, как забрала его со стойки администратора, где мы получили наш жетон-пропуск в хранилище тайн Маммона – механика и хозяина этого города.
День двести пятнадцатый.
– Мечта конспиролога, – пробубнила Правда. Она не намеревалась произносить это громко. Возможно, она просто прошевелила губами эту фразу, это высказывание, но акустика этого места была такова, что каждая буква прозвучала до крайности чётко.
Мы двинулись вперёд. Впереди была всего одна, чуть приоткрытая дверь. Небольшая лампочка странного красно-жёлтого цвета мерно мигала над проёмом. Кроме наших громких шагов, никаких звуков не было. Я знал о том, что нас не только ждут, но и встречают, пускай выбранный способ достаточно нестандартный.
– Как думаешь, нас не тронут? – спросила Правда.
– Ну, поскольку мы здесь, целые и невредимые, то нас не тронут. Здесь точно не тронут.
До этого я успел подметить и обратил внимание на педантичность и чистоту пространства и уже успел сделать несколько выводов.
– Твои слова да бо… – начала говорить Правда, но я перебил её.
– Мы в логове родственника Сатаны… так что, будь добра, не провоцируй на скандал, – сказал я, внезапно поверив в то, что мы действительно в аду.
– Ха-х! Умеешь же ты сморозить! – Правда засмеялась, но я не шутил.
– Тихо! – сказал я, и мой голос превратился в гром.
Она испугано посмотрела на меня.
– Ладно! Ладно… – она шептала, и даже это в здешней акустике звучало громко.
Мы подошли к двери. Я постучал, чтобы соблюсти ритуал вежливости, чтобы не заваливаться в берлогу дикого зверя с бумажной вертушкой и штанами, полными энтузиазма. На мой стук не последовало никакого ответа, поэтому я постучал ещё раз. Вновь ответила тишина своим плотным пространством ожидания.
– Отойди! – Правда схватилась за дверь, но я успел её остановить. – Чё случилось-то?! Чё ты тупишь?! – она говорила в полный голос, со злостью, а слышалось это так, будто я подошёл и прижался ухом к накрученной до предела музыкальной колонке.
– Подожди… – сказал я. – Не будем вламываться. Это не в наших интересах, – я посмотрел на спутницу, на голову своего друга в её руках. – Нас в любом случае впустят, вопрос в том, каким образом. Вежливость – самая лучшая тактика для нас в данный момент. Поэтому будем ждать до того момента, пока не разрешат войти.
Я был уверен в своих словах, и Правда почувствовала это, перестав бушевать, подобно морю, гонимому ветром жизни.
День двести шестнадцатый.
Тук-тук-тук.
Третья попытка привлечь к себе внимание раздалась взрывом крупнокалиберных снарядов, после чего воцарилась тишина ожидания.
– Да-да! Войдите! – голос был скрипучим, протяжным, со скрытой яростью.
Правда посмотрела на меня взглядом, полным уважения и благодарности за то, что я не дал ей сделать ошибку.
– Простите, пожалуйста, – я аккуратно коснулся двери, над которой мерцал яркий красно-жёлтый фонарь. – Разрешите войти!
– Проходите, не стесняйтесь, – всё тот же голос, всё те же интонации и эмоции, вплетенные в сочетания звуков. – Мне нравятся воспитанные, интеллигентные люди! – проговорил хозяин сей бездны вне времени и пространства, внутри сшитого из стали аппендикса, размещённого неизвестно где… Для нас с Правдой – размещённого между мирами.
Услышав про воспитание, она зарделась, а я поблагодарил свою решительность и рассудительность рассудка, вставшего на сторону ещё одного слоя моего «наполеона» личности.
Мы проникли на следующий уровень, к боссу локации под названием «Катакомбы Слитка». Сам главенствующий предстал перед нами до неприличия высоким, сухощавым, сгорбленным мужчиной с толстыми венами и капиллярами, которыми были подробно прошиты торс и руки, которые сокращались под тонкой старческой кожей. Одет он был в широкие, измазанные в машинном масле, в чём-то ало-чёрном, джинсы на подтяжках. Вокруг пояса свисал тяжёлый ремень с карманами и петлями для инструментов. На руках были перчатки, а на ногах какие-то с виду очень тяжёлые ботинки. Когда мы зашли, мужчина стоял к нам спиной и копался в разобранном игровом автомате. В помещении стоял стойкий запах сосновой канифоли и металла.
День двести семнадцатый.
– Ну, что же вы стоите, присаживайтесь! – мужчина указал нам в ту сторону комнаты, которую мы не успели увидеть из-за прикованных к нему взглядов, и только после этого обращения наши головы судорожно завертелись на шарнирах шей. – Не стесняйтесь! – он благодушно хохотнул.
– Да! Спасибо… большое?.. – неуверенно промямлила Правда.
– Благодарю.
Я, точнее, моя уверенность, севшая на извилины из жира и воды, ткнула пальцами в те точки, которые заставили меня размеренно кивнуть и этим движением выразить благодарность.
– Как приятно! Ка-а-а-ак приятно! – радостно проговорил мужчина, если об его голосе, в любой консистенции, можно было сказать, что тот радостный. – Обычно я с порога слышу: «Дай. Займи. Одолжи… дай! Дай! Дай!», – он говорил спокойно, с расстановкой, вытирая руки, измазанные в машинном масле, о джинсы. – Предвкушаю интересный разговор!
Мы сели за небольшой стол, напоминающий по своей форме огранённый алмаз. Из речи старика я понял, что сначала с ним надо долго и с интересом поговорить. Переходить же к интересующему вопросу самостоятельно нельзя. Он сам предложит.
«Никогда. Ни у кого. Ничего. Не. Проси», – рвано проговорила моя уверенность, которой я, ни на миг не задумываясь, поверил.
– Ни о чем не проси… Просто общайся с ним, – прошептал я Правде, на устах которой был самый главный вопрос и который тут же дрогнул и провалился в губы, а затем – в пищевод. – И будь вежливой… максимально вежливой, – проговорил я, и она поверила мне, убедившись в том, что я способен воплощать чудеса в жизнь.
– Позвольте вопрос! – проговорила она, направив своё восприятие мира в сторону старика.
– Конечно, милочка, – проговорила мужчина, который волок к столу какое-то подобие табурета, никак не похожее на шикарные стулья, на которых сидели мы.
– Ой! – глаза Правды округлились, так как она не ожидала такого интерьерного штриха. – Присаживайтесь, пожалуйста!
Она подскочила, предлагая сесть на то место, где сидела сама.
– Всё хорошо! Мне и так комфортно, – довольно спокойно проговорил мистер Маммона.
День двести восемнадцатый.
Хозяин сокровищницы… владелец мастерской бездушных, одноруких рэкетиров плавно сел на табуретку и внимательно посмотрел на нас. Радужка его глаз отливала переливами золотого и красного. Раньше ни Правда, ни я никогда такого не видели. Он смотрел вдумчиво, внимательно, после чего поднял руки и ритмично похлопал.
– Ну что ж, молодые люди, рассказывайте, какими судьбами? – спросил он, локтями упираясь в бёдра и перенося вес тела чуть вперёд, на руки.
– Поздороваться, поинтересоваться вашими делами решили, – сказал я, не раздумывая ни единой секунды. – А до этого, когда только узнали про вас, заинтересовались вашим высоким мастерством в деле машиностроения.
– О-о-о! – протянул сын главного из демонов. – Как интересно! – он впился в меня взглядом. – Никогда раньше ничего подобного у меня никто не спрашивал… – он почесал подбородок, заросший плотной седой щетиной, и звук при этом был сухой и шершавый. – Ну, раз интересует, отвечу! Чё б не ответить-то?! – этот риторический вопрос повис в воздухе театральной паузой. – Дела мои за-ме-ча-тель-ные! Муравейник живёт, матка процветает! – он хлопнул в ладоши, и через секунду на столе возник поднос с кружками, парящим чайником, сахарницей и упаковкой чая в пакетиках. – А вот и одно из моих ноу-хау! – он указал рукой в сторону робота на четырёх колёсах с шарообразным креплением тела к шасси и верхней частью корпуса, являющейся точной копией человеческого тела. – Создавая Роберта, я решил, что не буду создавать точную копию. Игры в … кхм… мне не подходят ни по состоянию, ни по нраву, ни по статусу, – он усмехнулся. – Я всего лишь кукловод, и мне нравится кукловодить, если так можно сказать.
– То есть, вы сами создали… Роб… Роберта? – спросила заинтересованная Правда.
– Да, когда устал перебирать старые аппараты. Кстати, из них он и состоит! И подавать чай – это далеко не всё, что он умеет, а душа… В душе он тот ещё шулер! – Маммона хитро улыбнулся и просквозил нас взглядом.
День двести девятнадцатый.
– Скажите, а почему вы прячетесь? – спросила Правда.
Гостеприимный хозяин удивился этому вопросу или, во всяком случае, сделал таковой вид.
– Почему прячусь? – это был риторический вопрос. – Я просто устал от людей, – Маммона пожал плечами. – Дай. Помоги. Выручи. Послушай… и так далее и тому подобное. Устал я от этого. Плюс здесь есть потаённый кармический прикол. Он заключается в том, что я, при всей своей доброте, не могу отказать просящему, – он склонил голову. – Ещё у меня есть свои правила. Я их придумал давно и горжусь тем, что за всю свою жизнь ни единого раза их не нарушил. Это, так сказать, жизненные принципы.
– Позвольте поинтересоваться, – сказала Правда, подбавив мёда в свой голос, – а что это за жизненные принципы?
– Не вопрос! – сказал мистер Маммона, внезапно повеселев. – Давать тем, кто просит! Давать в полной мере, заключая договор о возврате в определенные сроки с некоторой накруткой сверху, – он улыбается, и было видно то, насколько ему на самом деле нравится то, что он делает. – И забирать с хирургической точностью…
– А в чём, простите, подвох? – спросил я.
– А подвох, кстати говоря, в человеческой сущности… Но не все… не все люди одинаковы! Некоторые, очень редкие особи, отдавали всё вовремя, некоторые – заранее, были даже те, кто отдавали всё практически сразу или просто намного раньше, и это было приятно!
Маммона раскачивался на своей табуретке, с упоением рассказывая о правильных, ответственных должниках.
– Так а в чём подвох-то? – спросила Правда.
– В том, что эти люди – примерно пять процентов от сотни. Остальные теперь трудятся на меня. До самой смерти! – мужчина рассмеялся, и голос его стал тяжелее, глубже, жестче.
«Никогда…
Не проси…
Первым».
Мой психоз проснулся от звуков смеха дружелюбного хозяина. Он покачнулся внутри меня и подошёл к решительности и рассудку, которые молча наблюдали за каждым действием и движением.
«Те, кто сильнее, имеют слабость самостоятельно что-то предложить, и вот за это ты не будешь платить», – проговорила моя решительность.
День двести двадцатый.
–То есть у вас персональная армия рабов? – глаза Правды округлились по двум причинам. Первая заключалась в том, что она и помыслить не могла о рабовладельческом строе в нашем, современном, обществе. Вторая причина – во внезапном осознании того, насколько сидящий напротив человек на самом деле страшен.
– В придачу к этому, – если бы мистер Мамона сидел в кресле или на удобном стуле, он раскинулся бы, получая удовольствие от самого себя, – у меня есть и собственная армия. Иначе этих бедолаг в вертикальных и горизонтальных бараках спальных массивов некому было бы сдерживать… – он задумался, и на несколько секунд даже не повисла, а именно повесилась, тишина. – Каждая тварь этого города находится в строго определённом для неё месте, – сказал он утробным, глухим, демоническим голосом, пронзая взглядом самую сексуальную точку во всём мире, где-то на пересечении пространства и времени.
– Это очень умно, – произнёс я, в действительности оценивания выбранные парадигмы правления очень разумными.
– Да-а-а… – протянула Правда. – Но, ко всему, это ещё и очень страшно… страшно по отношению к тем бедолагам, которые вынуждены быть в рабстве.
– Девочка, – тон мистера Мамона изменяется с демонического на повседневно-отеческий. – Я. Ты. Вы. Мы. Они. Другие. Остальные. Пришлые и ушедшие. Все! Находятся в рабстве. Рабство – призма существования… Рабство – как способ, причём единственный, жизни, – на его исписанном глубокими морщинами лице преобладало философское выражение. – Суди сама. Ты, хочешь или нет, должна есть, в смысле, кушать. Для этого ты вынуждена тащить своё «Я» на работу. На работе ты трудишься на Большого брата, а в случае, если ты сама – этот самый «Большой брат», то ты трудишься на тех бедолаг, которые трудятся на тебя. Все эти связи – подобие кнута надсмотрщика, без которого существование схлопнется и перестанет быть.
Мы промолчали. В его словах и был смысл, и его не было. Возникло такое чувство, словно кто-то пытался залезть в голову и подсадить сорняк в грядку хищных растений мыслей. И причиной служил эксперимент, который выявит, что сильнее: то твоё персональное, что питается мелкими мыслями, переживаниями и мечтами, или, то чуждое, что будет медленно поджирать окружающих хищников и плавно замещать твои мысли чужими.
День двести двадцать первый.
– У вас прекрасное казино! – сказала Правда и посмотрела на старческие, обтянутые тонкой кожей, руки.
– Вы прекрасно проверили это лично! Не так ли? – спросил мистер Мамона. – Вот только ответьте мне на вопрос, хорошо?
Голос стал несколько грубее и жестче.
– Да, конечно… пожалуйста, – сказала Правда, но при этом напряглась, уже ожидая вопроса, связанного с попыткой мухлевать.
– Ну, ты же понимаешь, о чём именно я хочу спросить? – его улыбка была зловещей и проникающей прямиком в душу.
– Я всего лишь хотела попробовать… – сказала она, виновато потупив взгляд на гладкую поверхность стола. – Не получилось… спалилась, как-то быстро и тупо.
– И что ты прикажешь с тобой делать после такого? – Маммона практически блестел и казалось, что искрится от наслаждения самим собой.
– Денег я не выиграла… – протянула Правда. – А всё, что выиграла, оставила на столе… – она говорила медленно, заискивающе и с хитринкой в интонациях.
– То есть предлагаешь отпустить тебя?
Одна бровь старика чуть приподнялась. Он скептически смотрел на Правду.
– Я… – начала было она, но я успел остановить её.
Мои психические расстройства вместе с рассудком и решительностью взяли контроль над каждой клеточкой, над каждым атомом организма.
– Мистер Маммона, – произнесла адская смесь моих сильных слабостей моими губами. – Это был лишь ответ на ваш вопрос, возможно, не в самой лучшей своей форме, но всё же… эм… в любом случае, моя подруга хотела сказать, что сожалеет о том, что совершила. Обогатиться не получилось, и Правда, заметьте, добровольно оставила вообще все деньги на столе. То есть вы не потеряли ни единого грошика. Что же касается вашего непосредственного вопроса, что же с ней делать, здесь всё в ваших руках.
Я говорил медленно, не узнавая своего голоса, переливавшегося холодными, целенаправленными нотами. Наш собеседник это чувствовал. Он внимательно смотрел и слушал. Он был и напряжен, и расслаблен одновременно, но я точно знал, что именно такая форма ответа ему понравится больше всего.
– Спасибо тебе, – сказала Правда, посмотрев на меня, а затем перевела глаза на гостеприимного хозяина. – Мой друг разложил по полочкам мою неуклюжую попытку ответить вам.
Она уважительно кивнула.
День двести двадцать второй.
– Интересный ты человек. – Отпрыск первого из падших посмотрел на меня исподлобья. – Как вовремя и какими правильными словами ты пересказал все сказанное твоей подругой… Теперь мне даже зацепиться не за что, – мистер Маммона смотрел на меня так, как гиена смотрит на медоеда, отобравшего кусок мяса.
– Простите, пожалуйста, – Правда перевела фокус сознания гостеприимного хозяина на себя. – А для чего вам тут люди? – она задала тот вопрос, который был неожиданным и для него, и для меня. – Ведь вы можете и закупить, и самостоятельно создать целую армию, готовую послушно трудиться двадцать четыре на семь.
– Хороший вопрос, дорогая! – голос старика заиграл благодушными нотками, и я понял, что обстановка из взрывоопасной преобразовалась в пригодную для подкуривания и расслабления. – Видишь ли, машина, даже с самым безупречным интеллектом, как таковая, лишена души. А для меня душа – это самое главное! Как иначе понять, что некто достиг своего предела? Как иначе привести хрупкую экосистему в движение и посмотреть на последствия этого тайфуна?
– Простите, о чём вы?
Правда потеряла нить рассуждений хозяина этого города. Я тоже не до конца понимал того, о чем идёт речь.
– Смотри, – в его голосе звучли старые сказки с виниловых пластинок. – Роботизированная техника будет бездушно повиноваться и, при необходимом уровне дедукции и проницательности, не так сложно отлавливать вирусы и зарождающиеся в их искусственных мозгах личные мысли. Грубо говоря, раз в неделю необходимо будет проводить техническое обслуживание. Посменное. Разумно? – спросил он, и мы согласно одновременно одобрительно кивнули. – С человеком так не получится, – уголки рта растянулись в ужасающей улыбке. – Человек рано или поздно ломается в одну из сторон. Люди вообще склонны разделяться на два типа. На «неугомонных» и «забившихся в углу». А я наблюдаю за этим. Наблюдаю. И как жаль, что я не могу пожинать плоды своих трудов, – он звучал глухо, трескуче, как огонь в камине, и зловеще, как тёмные дела, свершающиеся по предварительному заговору. – Так что я лишь посредник, который выстраивает хрупкую экосистему из человеческих душ и ждёт, и наблюдает за тем, как души начнут вскрывать хрупкие оболочки других душ, переправляя их по ту сторону границы! – он засмеялся.
Правду передернуло от этих звуков.
«Он демон.
Он знает о нас.
Он видит нас в твоей голове!»
Психоз внезапно сломался на задёргался в панике.
«Закрой рот! – прорычал мой рассудок, который дрогнул под давлением этого смеха, наблюдая пронизывающий взгляд смеющегося старика. – Не провоцируй страх и паранойю!» – рассудок нервничал, косясь на мои нервные расстройства, которые были бы здесь ни к месту, которые могли послужить петлёй для нашей общей шеи.
«Заткнулись. Все», – моя решимость облизнула губы, растянувшиеся в самодовольстве и наслаждении от этого странного вежливого разговора.
День двести двадцать третий.
– Позвольте полюбопытствовать, – мистер Маммона направляет весь фокус своего внимания в сторону Правды, но смотрит не на неё. – Милая, а что у вас там, в клетчатой рубашке?
На самом деле, в ходе всего разговора, время от времени, спрут внимательности взгляда этого демона рассеивал хватку щупалец, протягиваясь к чему-то странному в тканном чехле.
Правда смотрит сначала на голову моего роботизированного друга, затем на меня. Во взгляде немой вопрос. Отвечаю одним одобрительным кивком. Правда также делает один краткий кивок, после чего берёт узелок и кладёт его себе на бёдра. Гостеприимный хозяин наблюдает за этим, жадно поглощая своим взглядом каждое движение и стройные ножки моей спутницы, которая распутывает несложный, но крепкий узелок.
Среди облачно-белых чашек с чаем появляется новый предмет. Черты лица Маммоны растягиваются в улыбке. Глаза блестят, отражая в себе свет люминисцентных ламп. Зрачки замерли из-за большого количества мыслей, из-за выбора, который принимает сын единственного, истинного демона. Я наблюдаю за этим, а внутри спокойствие. Зная себя, думаю о том, что меня должно переполнять волнение. Вместо этого внутри меня состояние полной отрешённости и чувство, будто бы я – четвертое лицо, не принимающее участия в диалоге, лишь присутствующее здесь в бесплотном образе.
– Разрешите, пожалуйста, – он поднимает руки, на которых растягивается тонкая кожа, плотно обтлегающая упругие, широкие тоннели сосудов. – Я хочу посмотреть поближе.
Я наблюдаю за тем, как мистера Мамона слегка потряхивает от возбуждения и желания досконально изучить внезапно возникший в его жизни объект.
– Да, конечно, – произношу я, и Правда передает то, что осталось от моего друга, в руки демона богатства, поселившегося вне времени и пространства, где-то в области главного казино под названием «Слиток», в городе Казино.
Маммона берёт голову в свои руки и начинает крутить и вращать её во все стороны. Он что-то бормочет и будто бы считает и подсчитывает. Его глаза бегают и мечутся, после чего мистер Маммона говорит:
– Позвольте мне собрать его для вас!
День двести двадцать четвёртый.
«Можешь воспринимать это как инструкцию «Пособие о том, как купить душу дьявола», – моя решительность победоносно смеется. – Можешь использовать это, как метод для достижения желаемого за бесплатно», – новая черта моего психоза откровенно разрывает меня изнутри, оставляя лицо и глаза лишёнными чувств, вобрав в мышцы мимики всю тяжесть цемента и непроницаемость свинца.
– Вы точно хотите этого? – спрашиваю я, ведомый прекрасным чувством уверенности. Правда молчит. Правда смотрит на меня с уважением и восторгом. Моя кожа… поры моей кожи остервенело впитывают в себя этот взгляд… поры моей кожи ощущают громогласность мыслей моей попутчицы и всасывают их на каком-нибудь нейронно-плазменном уровне, и я это чувствую!
