John Hall
365 дней тоски
«На его месте могли быть мы».
«Ну, что… ты все ещё веришь в красоту и глубину этого мерзкого мира?!»
Последний из голосов моего психоза выбивается, задавая не самый ожидаемый из вопросов. Это провоцирует меня отвернуться от входа и вновь посмотреть на изнывающее от агонии тело.
«Кровавые слёзы… вздутые сосуды на лице, шее и руках… И это один представитель из сотен тысяч населения, – думаю я и тут же представляю один вариант развития событий, к которому примешалось воспоминание о месте, в котором я успел побывать. – Если прекратить производство и сбыт фармы, то этот город подвергнется страшному геноциду, превратив это место в подобие того города, который был на противоположном берегу от свалки. Совершенно пустой, совершенно непригодный для жизни из-за тотально отравленной ботулинной воды и из-за мусорного ветра, что не дает сделать вдох».
Киборг пробежал мимо Правды. Стоя около тела, шепчущего что-то непонятное, я слышал работу подвески коленных суставов моего обретшего душу стального друга. Он действительно спешил на помощь. Он действительно хотел помочь и действительно хотел услышать продолжение этой истории.
– Я не знаю, что было дальше, – проговорил он в ответ на мой вопрос: «Что ты успел узнать об этом месте? Что тебе рассказало вот это тело?!»
Оказывается, в прошлый раз действие препаратов завершилось примерно на том же месте, где история прервалась и в этот раз.
День двести шестьдесят пятый.
Между нами тремя разгорелось небольшое обсуждение на тему того, в каком количестве и какие препараты давать нашему пленнику, чтобы случайно не обдолбать его в дым, чтобы оставить в сознании и хотя бы немного успокоить его мучения. С нашей стороны такая дискуссия была не самым лучшим и не самым умным решением, так как человек, привязанный к облупленной колонне, умирал. В итоге мы решили начать с минимальной дозы в виде одной таблетки обезболивающего и одной таблетки антидепрессанта, так как, с одной стороны, этого должно было хватить, чтобы притупить боль и приостановить адские мультики, с другой стороны, этого было слишком мало, чтобы накурить заложника. Что самое смешное, в итоге, мы ошиблись, и заложник потух практически на четыре часа.
– Твою ж… – ругнулась Правда, поняв причину такого быстрого отключения от матрицы под названием «реальность». – Это ж как у алкоголиков… – она прокашлялась и громко сплюнула мокроту в пыль на бетонном полу. – Чуваки… заканчиваем со всем с этим… снимаем с карты столько, сколько потребуется, и валим отсюда так далеко, как только можно… Кажись, меня атакует простуда или вирусняк какой-то…
Я выдал целый монолог негодования, искусно обличённый в разнообразные выражения, значения которых, в рамках собравшейся компании, знал только я. Можно сказать, что я использовал диалект для полнообъемного описания чувств своего крайнего расстройства. Правда и андроид лишь косо посмотрели на меня.
– Может, развяжем его и оставим здесь? – спросила Правда. – Жизнь его уже наказала… авансом, так сказать… – она пожала плечами.
– Неужели тебе не интересно узнать, что тут творилось? – спросил андроид, который вёл себя как маленький мальчик, ожидающий цирковое представление.
– Не особо… – она отвернулась, чтобы мы не увидели, как её лицо исказилось от омерзения и к мужчине, и к нам, и к событиям. – Мужики, честно, вообще ничего больше не хочу знать об этом месте… Я просто ненавижу этот город за все его грехи, которых здесь, возможно, даже слишком много.
– Что будем делать? – спросил я у механического друга, на лице которого виднелась странная смесь из осознания, разочарования, бесконечного любопытства и совершенного непонимания того, почему Правда так на все реагирует.
«Да, он обрёл свою душу, – подумал я, посмотрев на киборга. – Да, он стал настоящим человеком в искусственном теле… Но он пока что не знает, насколько сложно устроена система мышления и насколько хаотично образование причинно-следственных связей».
День двести шестьдесят шестой.
В мясо простуженная Правда на руках андроида. На моих плечах по сумке. Мы идём в банк, чтобы снять денег, и на автовокзал, чтобы разжиться билетами до следующего человеческого оплота. Мы идём в тишине и перевариваем сказанное мужчиной, когда тот пришёл в сознание и вновь принялся отвечать на наши вопросы.
– Что это за склады? – протянул тот, не совсем осознавая, где он находится. – А-а-а… это наш небольшой токарно-слесарный заводик, – проговорил пленник. – В прошлом – наша основная торгово-промышленная площадка. Можно сказать, что тут работали все жители… С утра до вечера и с ночи до утра здесь обеспечивали себя самозанятостью. Я же уже говорил о том, что денег у нас, у жителей, практически не было, и люди задыхались от усталости и тотальной депрессии, – он запомнил наш разговор, потому что мы обеспечили его минимальной дозой фармы, необходимой для подавления ломки, пусть и обдолбали его до потери сознания. – Так что это – остатки прошлой жизни… разграбленные… вычищенные до основания… Ещё раньше был проект по реорганизации, но потом лаборатории выкупили территорию, и организовался вот такой вот замечательный пустырь. Кстати, сюда не принято приходить, – сказал мужчина. – В этом месте чувство тоски и желание вернуть всё на те места, где всё и было, усиливается. Мгновенная апатия и тоска скручивают нутро и… даже вечный кайф, обусловленный постоянными таблетками, не помогает… не спасает…
– Ты думаешь, мы правильно поступили, отвязав его? – спрашивает мой друг. – Ведь… надо было сдать этого нарика в отделение! – он не понимает логики нашего с Правдой решения.
– В этом нет смысла, – сказал я. – Мы чужие здесь и, как бы ни было паршиво, мы слишком слабы, чтобы повлиять хоть на что-нибудь. Посмотри, даже все вместе жители этого города не способны оказать влияние на обстановку.
– Какие же вы, люди, слабые и разобщенные, – произносит киборг, сканируя меня своим осуждающим взглядом.
– «Человечество» уже давно не заикается про объединение… «Человечество» уже давно трубит о том, как скрыться от окружающих в персональном пространстве, полном собственного упадничества, – произношу я и чувствую весь пафос сказанного, и от этого становится тошно, это вынуждает прибавить к вышесказанному. – «Человечество» – это знание о том, как прикидываться разумным существом, предполагая свое величие… – немного помолчав, я проговариваю: – Как же я мерзок.
– Почему? – удивляется андроид.
– Потому что даже это звучит с большим пафосом, чем предыдущее… и это мерзко, – отвечаю я, чувствуя себя куском дерьма.
День двести шестьдесят седьмой.
Мы совершили все те действия, что планировали совершить накануне. Наконец мы устроились в автобусе на противоположном полюсе от водилы. Ехать предстояло двадцать три часа. Правду колбасило от сильнейшей простуды. У неё был жар, вышибающий холодный пот из пор, тяжёлое дыхание из лёгких и редкие стоны, вызванные выкручивающимися от высокой температуры суставами. Мне и андроиду было страшно за нашу подругу. Нам было обидно в очередной раз быть бессильными. Мы даже предлагали взять для неё что-нибудь от простуды, и это при том, что мы понимали идиотизм нашего предложения.
– Вы совсем, что ли… фанаты пить зелёнку?! – спросила она после нашего крайне дурацкого предложения.
– В смысле? – андроид дернул головой из-за незнания или непонимания применения некоторых устойчивых выражений и идиом.
– Есть высказывание такое… – буркнула Правда и посмотрела на обретшего душу механического друга. – Если ранка в голове, надо пить зелёнку, – пропела она с издёвкой в хрипящем от простуды голосе.
– Не понял.
Наш друг ещё раз мотнул головой и уставился на меня в надежде на более детальное разъяснение.
– Не парься, – единственное, что я смог ответить. – Она имеет в виду, что мы несём чушь, а должны нести её… – ляпнул я и тут же пожалел об этом.
– Что?! – хихикнул пере-недочеловек. – Что ты сказал?!
Наш друг был бесконечно умён, будучи маленьким ребёнком. Он только начал познавать этот бесонечно унылый, по-Мариански бездонный и красивый мир.
– Не парься… – сказал я. – Просто не парься, – я махнул рукой. – В сказанном, кроме дружеской усмешки, ничего нет. Так что не думай об этом слишком много.
В итоге мы так и не купили никаких лекарств для Правды, понимая опасность такого решения, особенно в связи с тем, что всплыло об этом городе, как тело в мёртвом море. Так что терпение – единственное, что ей оставалось… целых двадцать три часа дороги и ещё несколько часов, пока мы не найдём место для временного ночлега и аптеку. Думая об этом, я мысленно вернулся в город цветов и фруктов и вспомнил то количество пенициллина, которое поглотил мой организм.
«Хорошо, что органы не отказали», – подумал я, после чего достал из кармана билет и посмотрел на название следующего города.
День двести шестьдесят восьмой.
Правда потихоньку бредит во сне. Правда нашёптывает и хрипит страшные истории про наш невероятный мир. Правда даже не до конца понимает того, что с ней происходит. Правда изредка приоткрывает свои удивительные глаза, охватывает своим взглядом салон душного автобуса и, сказав что-то в стиле: «Да ну нахер!», вновь проваливается в состояние на грани с кошмаром, намазанным, как масло на хлебушек реальности и присыпанным сладким сахарком грёз и не одухотворяющей реальностью.
– Как только окажемся в городе, нам надо найти больницу, – произношу я, обращаясь к андроиду. – Сами, увы, мы не сможем помочь… Так что нам придётся снять ещё немного с карты и быстро искать халтурку.
– Ты намерен вернуть всё до единой йоты? – мой друг внимательно смотрит на меня. – Ты уверен, что в этом есть смысл?
В его взгляде любопытство и взвешивание моих слов. Андроид ведет себя очень странно, из крайности в крайность. Его бросает от интеллектуального развития ребёнка с такими же эмоциями и таким же умением владеть собой до состояния мудрейшего старика, постигшего все тайны пустоты, окружающей его, и пустоты, которой он наполнен.
– Да, – честно ответил я. – С самого начала я попросил Правду не использовать эту карту и, поверь, если бы не её присутствие в нашей замечательной компании…
Андроид меня перебил.
– То и карточки не было бы, и использовать было бы нечего, и нам бы пришлось бы некоторое время пожить бомжами, – хихикнул он. – Такое уже было. Через такое мы с тобой уже прошли… И, кстати, не факт, что были бы мы… Скорее всего, ты шёл бы один, с моей головой в мешке, как ты говорил, привязанном к поясу.
– Вот именно, – сказал я. – Мы бы не стали использовать средства… какие бы то ни было. Мы бы заработали и начали все с чистого листа, как бы тяжело это ни далось бы нам, – проговорил я и подумал: «Как-то слишком много «бы».
– Ты хочешь сказать, что так лучше? – спросил мой друг. – Вот лично я вообще не вижу смысла в таком подходе… Если есть возможность, почему бы её не использовать? – спросил андроид.
– Потому что это не то, что можно или нужно использовать. Чтобы добиться чего-то, необходимо использовать только себя и свои силы. Тогда твой путь будет самодостаточным. Если же всё время просить о помощи… проще сразу заклеймить себя слабаком, – проговорил я и вновь выругал себя за пафос.
– Какая-то искажённая у тебя логика, – проговорил киборг. – Я этого не понимаю…
– Я тоже, – честно ответил я. – Но другой у меня нет… и вряд ли будет.
День двести шестьдесят девятый.
– Где деньги, грёбаный хиппи?! – слышу я разъяренный крик из динамика телефона моего кибернетического друга. – Я иду вам навстречу! Я помогаю вам в вашей сложной ситуации, и вот как вы мне отплачиваете?! – голос полон ярости, негодования и обиды.
– Так… мы так и не въехали, – отвечает киборг. В его голосе ошеломление, непонимание и внезапное воспоминание того, о чём он забыл.
– В смысле? – теперь непонимание звучит в трубке, но с прежней манерой, с прежним наездом и яростью в каждом звуке. – Вы живёте в моей квартире и отрицаете это?! Каковы наглецы!
– Нет, серьёзно! – теперь возмущение появляется в голосе моего друга. – Вы можете узнать у консьержа, которому оставили ключи! Мы их так и не взяли и так и не въехали заново! Мы сейчас в автобусе, едем в совершенно другой город! – андроид сдерживается, чтобы не перейти на подобие крика.
– Тише, – говорю я. – Правда только уснула… в смысле, нормально уснула… Ей нужен покой, учитывая тот факт, что больше пока что,= мы ни чем не в силах помочь, – прошипел я, отругав киборга, как ребёнка, погрозив пальцем. В этот же момент очеловеченного робота атакует другой источник звука.
– Да?! Эм… Ладно… – ярость быстро сменяется задумчивостью. – Но если ты меня обманываешь! Я тебя и твоих друзей найду и превращу в самое дерьмовое удобрение, которое только можно придумать! Ты всё понял?! Всё понял, нет?!
– Звоните консьержу, – холодно отвечает мой друг и сбрасывает телефонный вызов. – М-да… не очень хорошо получилось, – говорит он и смотрит на меня. – Вот как оно бывает… когда забываешь ставить пометки из-за всех этих ваших человеческих эмоций и чувств… – меня удивляет то, как он перескакивает с одной интонации на другую. Мне до сих пор не верится, что человекоподобная машина может так… Я до сих пор вижу в своем друге бездушную компиляцию плат и конструкций, и от этого мне стыдно.
– Да… мы, люди, такие… – говорю я в ответ, прекрасно осознавая его чувства. – Нас очень легко сбить с мысли, подкидывая что-нибудь в топку нашего разума, который распыляется не столько на обдумывание, сколько на генерацию эмоций, связанных с мировоззрением, личным опытом и ещё чёрт знает чем шёлковыми красными ниточками… Мы тратим слишком много ресурсов на это… – эти слова я говорю практически шёпотом.
Последнее, сказанное мной, является практически откровением самому себе.
День двести семидесятый.
Ночь. Безоблачное небо. Разноцветные точки звёзд. Холодный воздух и запах табака, проникающий в салон автобуса со стороны водителя. Шуршание двигателя в абсолютной тишине. Стены одинаковых зданий по обе стороны со звёздным небом окон. Машины, припаркованные согласно разметке, точно и чётко. Совершенная чистота. Кажется, что пыль в этом месте не оседает вовсе.
Свет, испускаемый фарами общественного транспортного средства, отражается от витринных стекол. Манекены неподвижно стоят и пялятся на наш автомобиль, который нарушает здешнее спокойствие в желании попасть в своё депо и уснуть после проделанной работы.
Правда недавно проснулась и смотрит в окно. Её внешний вид не внушает доверия, и нам кажется, что мы уже не успеваем спасти её от внезапно вспыхнувшей болезни. Я смотрю на неё и наблюдаю, как она положила свой подбородок на краешек ладони. Я смотрю, как Правда удерживает свою голову, свои плечи и спину, доверив добрую половину своего тела небольшому клочку плоти чуть выше или чуть ниже запястья… тут как посмотреть.
– Эй… как ты? – спрашиваю я у Правды, которая без воодушевления сверлит взглядом витрины магазинов, выполненные в стиле минимализма.
– Никак.
Я чувствую приближение снежной королевы, что тянет за собой шлейф лютых морозов и ощущение последнего дня жизни на Земле.
– Ты не можешь чувствовать себя «никак». Никак – это ничего не чувствовать вообще, а я вижу, что температура твоего тела тридцать восемь с половиной градусов и это далеко не стандарт для хорошего самочувствия, – с заумным видом замечает киборг, который больше заинтересован наблюдением за нами и за другими пассажирами нашего рейса.
– Отвали, – отмахивается Правда. – И если ты ещё раз попробуешь просканировать меня… даю слово, засыплю тебя либо сахаром, либо песком и разобью твою зарядку о твою голову.
Её зубы скрипят на нескольких словах. Правда отворачивается и вновь принимается наблюдать пустые, размеренно нарезанные прямоугольниками дома, образующие районы и этот город, название которого пока что полностью соответствовало тому, которое было указано на наших билетах.
«Что-то мне подсказывает, – думает Правда, – здесь будет очень нелегко», – она смахивает капельки холодного пота со лба и прикрывает глаза от лёгкого головокружения. Ещё через пару минут она проваливается в глухой сон, заставляя меня и киборга по прибытии в это место бегать в поисках помощи.
Город Тишины
День двести семьдесят первый.
– Да что ж такое?! Почему?! Почему нас все время преследует адреналиновый демон?! Почему мы в постоянном истерическом тонусе и постоянно не имеем понятия о том, что делать?! – вполголоса ругаюсь я.
«Да ладно тебе!»
«Наслаждайся этим танцем безумия!»
«А не об этом ли ты мечтал, покрываясь мхом и плесенью в своём офисе?!»
Мой психоз ржёт надо мной. Вместе с ним в глумлении принимают участие рассудок и паранойя.
«Наслаждайся жизнью! Наслаждайся дорогой разрушения! Наслаждайся саморазрушением!» – рассудок перебивает психоз, вклиниваясь в его нескончаемые речи. В моей голове приятное покалывание. В моей груди такое количество необходимого для жизни газа, что кровь, пульсирующая чаще и сильнее обычного, не способна вместить в себе такое количество жизненно важных частиц.
«Подумай над тем, что будет дальше! Подумай о себе, о своём собственном самочувствии», – нудит и этим глумится надо мной паранойя. Она прекрасно понимает, что меня выводит из себя её поскуливание, она прекрасно знает, что я начинаю нервничать, чем усугубляю своё состояние.
– Да где же эта сраная больница?! – рычу я, обращаясь к механическому другу, на руках которого лежит Правда, чьё тело колотит от лихорадки. – Ты точно запомнил маршрут?! Или мы уже пронеслись мимо и сейчас топим в обратном направлении?!
– Мы движемся в правильном направлении, – раздражённо отвечает мой друг, чьё тело достаточно тяжело шуршит подшипниками и клапанами во время бега. – Поднажать можешь?! Ей совсем плохо! Температура под сорокет! – в голосе моего друга страх за Правду и сильное желание помочь.
«Давай! Слабак! – моя решимость врывается в праздник, разведённый частью моего расслоенного «я», выбив абстрактную дверь с ноги и раздав пару прямых. – Быстрее, я сказал тебе, ты, гнида бесхребетная!» – это те самые, самые действенные слова, подчиняющие себе волю и использующие все ресурсы ленивого организма.
– Дава-а-ай! – вырывается крик из моего горла, и темп бега резко увеличивается. – Пошевеливайся, дровосек! – кричу я своему другу, чьё огромное и массивное тело не тащит такой скорости.
– Ищи больницу! – кричит он мне.
Я слышу отчаяние в его голосе, и это становится ещё одним поводом, чтобы не сбавлять скорости.
«Мы спасём тебя, родная, – не только я, все мои внутричерепные ангелы и демоны думают об этом. – Мы дойдём до конца… вместе!»
День двести семьдесят второй.
Пустые коридоры, разделённые вдоль по полу и потолку одной мятной и одной белой полосой. Совершенная стерильность и полное отсутствие потухших или жутко моргающих ламп, и от этого не по себе… это заставляет задуматься и напрячься. Изредка встречаются кью-ар коды, приемлемо вписанные в стиль «минимал» далеко не маленькой больницы. Ещё кое-что интересное, что вводит в небольшой ступор: наличие замков под ключ-карты и интерфейсов для сканирования штрих-кодов.
– Как тебе регистрационная? – спрашиваю я у друга, который поспешными шагами идёт в назначенный кабинет с табличкой один-два-три и несёт на своих руках тяжело дышащую Правду.
– Изоляция тех, кто работает на первом этаже и постоянно контактирует не с одной сотней больных – это достаточно логичное и, в некоторой степени, прагматичное решение, – отвечает мой друг. – Так сотрудники данного заведения практически не подвергают здоровье опасности. Поэтому удалённый формат работы в регистрационной больницы, как мне кажется, не самое плохое решение.
Находим тот самый кабинет. Подношу бумажку, распечатанную на рецепции, комбинацией линий разной ширины к анализирующему устройству. Через секунду раздаётся щелчок, и дверь автоматически открывается, приглашая нас зайти внутрь.
– Здравствуйте, – произносим мы с киборгом в унисон. – Док! Нашей подруге совсем плохо… уже с пару дней, – начинаю рассказывать, не сводя глаз с Правды, которая выглядит совсем плохо.
– Хорошо. Кладите на кушетку, разберёмся, – слышу я приглушённый голос врача и поднимаю глаза, чтобы изучить источник волновой вибрации.
Глаза раскрываются так, будто бы я выспался, будто бы усталость покинула моё тело, захватив с собой психоз и годы тоски, нажитые в городе Грусти. Я вижу кушетку в центре. За ней стеклянная стена и чуть дальше стоит мужчина, завёрнутый в костюм вирусолога с полным комплектом средств индивидуальной защиты.
– Оставьте девушку на столе и отойдите в другой конец комнаты, – произносит мужчина, и нам ничего не остаётся, кроме как следовать его указаниям. Мы быстро выполняем его требования и отходим к двери.
– Не зря меня напрягли чехлы на обувь, одноразовые халаты и маски, – обращаюсь я к киборгу, на котором данные атрибуты смотрятся комично, после чего возвращаю взгляд на Правду. – Ты поправишься, девочка… Мы сделаем всё, чтобы ты поправилась!… – шепчу я. При этом кулак сжимается с такой силой, что линии на ладони заполняются красной юшкой.
День двести семьдесят третий.
Обследование Правды не заняло много времени, и по окончании наша подруга была быстро госпитализирована, а мы были брошены на улицы на поиски нового временного места проживания. Это оказалось не такой лёгкой задачей, потому что не было никого, у кого можно было бы узнать, куда пойти, к кому обратиться по поводу жилья.
– Чет, знаешь, мне не очень доставляет этого город, – сказал я, посмотрев на кибернетического друга, лицо которого содержало вопросительную гримасу.
– Этот город полностью соответствует своему названию, – на выдохе ответил андроид. – Я даже не знаю, что придумать… не знаю, куда мы можем пойти, чтобы спросить о помощи… и в базах данных нет никакой информации! Это очень странно.
– У меня есть одна мысль, но я не уверен… – мои брови скатились к переносице. – Мы можем пойти в местное отделение полиции… такое должно быть здесь… и там попробовать узнать хоть что-нибудь о том, как найти временный ночлег.
Я почесал затылок в попытке понять, нравится ли мне то, что я предложил.
– В этом есть смысл, – пожал плечами андроид. – Но вот в чем проблема, – он посмотрел вокруг себя. – Кроме редких витрин магазинов с манекенами… эм… короче, ты хоть что-нибудь видишь, помимо растущих вверх серых, совершенно одинаковых зданий?
Мы стояли посреди пустой улицы… точнее, она была наполнена, с переизбытком… пустотой. А вот мы были переполнены нервами и переживаниями о том, что делать и как быть дальше. Даже все мои сильные слабости замерли в ожидании. Они тоже не понимали, стоит ли им глумиться, поддерживать, становиться на оппозиционную сторону или же разделиться на несколько лагерей в моей голове и развести громкое обсуждение.
– Этот город в полной мере оправдывает своё название, – проговорил я, вспоминая название на путевом билете. – Тишина здесь повсюду… – я развёл руками и тут же понял следующее: везде, повсеместно, я вижу одно и то же. – Подожди… а что значат все эти аккуратно вшитые в окружение кью-ар коды?!
Я достал телефон и просканировал один из пиксельных шифров. Меня перекинуло в интернет-магазин приложений на страницу под названием «Хикикомори». Для интереса я скачал и запустил программу.
– И что это? – андроид решил повторить за мной, и примерно через минуту мы пялились в интерфейс, где была представлена полная и исчерпывающая информация об этом месте. Также, с помощью этого приложения, мы нашли ночлег и даже вызвали такси. Единственное, что меня во всём напрягало: деньги с карты испарялись как кислород, попавший в среду горения.
– Ты понимаешь, что мы вернём все, до единой йоты? —спросил я, обратившись к киборгу. Тот посмотрел на меня так, как смотрят на психа за решеткой, после чего согласно кивнул. Он понял, что в этом случае с моей решимостью спор короткий: либо сделать так, как сказано, либо меня придётся закопать.
День двести семьдесят четвёртый.
Мы, не без труда, нашли квартиросъёмщика и заселились в… боксы… каждый в отдельный. Всего четыре стены, дверь в небольшое пространство из таких же четырёх стен, с унитазом с одной стороны, душем над дверным косяком и дырой в центре этого санузла. Основная комната шиковала матрацем на полу, столом с компьютером и наушниками, игровым стулом и небольшим окном метр на метр, которое больше напоминало форточку. Ещё под потолком висела небольшая сплит-система, которая, как и всё здесь, отливала белизной.
Встреча с арендодателем была крайне странной. Мы приехали по адресу, набрали на домофоне необходимую числовую комбинацию и дождались ответа.
– Кто? – голос звучал нотками испуга и презрения.
– Мы к вам по поводу объявления о сдаче в аренду, – ответил я. – Нам нужна квартира на троих.
На самом деле, в объявлении было написано что-то невразумительное о трёх боксах. Я думал, что речь идёт как раз о трёхкомнатной квартире. Плюс я надеялся на скорое возвращение Правды в наши ряды. В тот момент я не догадывался, насколько я не прав.
– Есть три бокса, – нервно проговорила женщина. – Берёте или нет?
– Нам надо остановиться… – проговорил киборг. – Мой аккумулятор скоро передаст привет… И если это случится, я не знаю, как ты будешь таскать все это великолепие на своём горбу.
Мой друг постиг умение смешивать иронию и сарказм.
– Сколько? – скупо спросил я, после чего выслушал небольшую речь про одинаковую стоимость каждого бокса и о том, что у арендодателя больше нет свободного времени на обсуждение. Пришлось согласиться. Только после этого дверь подъездного блока открылась.
– Двадцать третий. Чем быстрее, тем лучше. Я подготовлю бумаги, – проговорил одновременно обрадованный и раздражённый женский голос.
Мы поднялись на этаж. Там нас ждала девушка средних лет в крайне плохой физической форме и с крайне запущенным внешним видом. Она протянула нам бумажки, это были контракты на временное пользование жилплощадью в городе Тишины. Также девушка потребовала расплатиться с ней на месте, за две недели вперед. Пришлось попросить её немного подождать, чтобы была возможность сгонять к ближайшему банкомату и снять необходимую сумму.
«Откуда… Правда… откуда у тебя столько денег?» – вот о чём думал не столько я, сколько задавались этим вопросом все мои сильные слабости, так как объемы её счета казались безграничными. Меня же это только пугало, так как я вёл точный подсчет того, сколько мы обязаны вернуть ей, и к этому моменту сумма перевалила за две моих годовых зарплаты, которые я получал в своем городе Грусти.
День двести семьдесят пятый.
Мы нашли подработку. Самую грязную для этого города. Самую тяжёлую. Самую дерьмовую, какую только могли представить себе местные жители, самую не престижную, но за которую неплохо накидывали на карман. Причём, после каждой смены. К тому же это была наличка, которую мы раскидывали на четыре небольших кучки: всё для Правды; наше, ущербное для нас, проживание; выплата долга; дальнейшее путешествие туда, где нас не ждут, где никто не знает о нашем существовании.
Я стал курьером. Примерно девяносто процентов времени из ста я мотался по этому немаленькому городу, состоящему из одинаковых блоков зданий серого цвета. Я слушал тишину, которая пробирала до самых костей и будоражила внутри меня то самое, что я оставил в своём городе Грусти. Я чувствовал одиночество. Тотальное, страшное. Оно пользовалось логикой пустоты, и каждый раз, когда я начинал смотреть в сторону одиночества, оно смотрело вглубь, внутрь меня, и своим стеклянным взглядом приковывало к себе все мои сильные слабости… В особенности оно завлекало психоз, который становился сумрачным, тёмным, тяжёлым, наполненным внутренним мраком.
«Посмотри на эти Башни Мокши!
Посмотри на эти замечательные самозахоронения, которые выросли до небес.
Просто посмотри на то, как люди любят закрываться в ящики, чтобы существовать там вплоть до самого последнего своего дня, который ни чем не отличить от множества предыдущих!»
Вот о чём нервно бубнил мой психоз. Он каким-то образом смог подавить и рассудок, и решимость, и нерешительность, и страх, и паранойю, и уселся на трон всевластия над моими мыслями.
«Ты вновь пялишься в монитор и смотришь изображения сквозь своё отражение!»
Ты вновь стараешься не замечать самого себя, ты вновь подавляешь свою натуру психопата и смотришь… смотришь сквозь… насквозь…
И думаешь о самом прекрасном виде йоги, так называемой, йоге в гамаках… Ты помнишь, как пытался начать заниматься такой и каждый раз тебя вытаскивали из петли?!»
Мой психоз искусно действовал мне на нервы. И я хотел бы избавиться от одиночества, внезапно вторгшегося в мою жизнь, но Правда боролась с болезнью, а киборг пропадал в складских помещениях. Сейчас наше трио задыхалось от того замечательного, угнетающего чувства, которое скрутило наши души.
День двести семьдесят шестой.
«Ты знаешь, что такое синдром икуранджи?» – мой рассудок нервно хихикает, обращаясь ко мне посреди ночи, когда уставшее тело ноет от боли.
– Заткнись, – наедине с собой я могу не скрывать свой голос, поэтому отвечаю вслух своему надоедливому собеседнику, которого нет на самом деле.
«В двух словах: чувство обреченности», – практически мурлычет часть меня, заставляя голос слегка шипеть и присвистывать. Такая манера словно сминает кожу на спине, сокращая расстояние между клетками.
– Мне неинтересно, – отвечаю я, заранее предчувствуя, что ничем хорошим этот разговор не окончится. – Моя интуиция редко ошибается… – соскальзывают с моих губ слова, так же легко, как соскальзывают признания о потаённом с пьяных губ.
«Многие, кто был подвержен этому синдрому, настолько уверовали в свою смерть, что просили их убить… быстро, одним лёгким движением. А всё из-за того, что мышцы сводило судорогами, а внутри появлялось ощущение, что всё потеряно», – говорит мой рассудок, и я сразу вспоминаю о пленнике и о том, как плохо ему было во время ломки. Мой мозг сразу сопоставляет эти факты, не обратив внимания на те, к которым вёл мой рассудок.
На некоторое время мои мысли очищаются и воцаряется приятная тишина, в которой я надеюсь найти нить, что привела бы меня в царство снов, но рассудок вновь появляется, чтобы потравить мою душу.
«Подумай… просто подумай об этом… – говорит голос в моей голове, после чего замолкает на некоторое время, чтобы потом продолжить: – Чувство обречённости, – рассудок решает продолжить раскручивать этот клубок. – Неужели ты не чувствуешь обречённость… Неужели ты не ощущаешь её, в этом городе Тишины?»
– Заткнись… – произношу чуть громче, после чего слушаю долгий звон угасающего голоса. – Не мешай мне отдыхать… Завтра долгий и очень тяжёлый день! Не мешай мне… Ты всё понял?! – мои слова направлены к рассудку, который в очередной раз утих в моей голове.
