John Hall
365 дней тоски
Я убираю дуло от виска прокурора. Делаю длинный, осмысленный выдох. Так же безмолвно разбираю огнестрел и раскладываю его составные части на столе. Прокурор просто наблюдает за моими действиями. Его взгляд меняется. Его манеры меняются. Кажется, я нашел способ, как сломать этого мужчину. Кажется, я обрел новый слой своего «наполеона» личности.
День триста пятнадцатый.
Я не вижу волка… я вижу пса, что скалится, облизывается и вновь скалится. Что впился в меня своими глазами и готов накинуться, но не может из-за страха. Я готов рассмеяться ему в лицо. Я чувствую то, о чём он думает. Он чувствует то, о чём думаю я, и это забавно.
«Это так легко – быть озлобленным шакалом, это так просто – быть койотом, когда за тобой следует целая стая шавок, что по одному сучьему взгляду готова броситься на врага!» – это мои мысли, которые, как написанные, читает прокурор, загнанный в угол.
Я вижу перед собой лисицу. Маленькую, напуганную, забившуюся в угол лисицу. Всё потому что эта маленькая тварь рассмотрела во мне медоеда. Уставшего, тяжелого, жесткого, озлобленного.
«Тебе нечего терять, потому что за тобой выстроена социальная структура помощников и тех, кто придёт вслед за тобой! Мне просто нечего терять. За моими плечами пустота, и эта пустота внутри меня», – медленно, разделяя слова, не покидая моих мыслей, проговаривает моя решимость, и я вижу, как прокурор читает это в моих глазах. Я понимаю, что в отражении моих зрачков он видит все мои сильные слабости, вставшие перед ним в облике бесчисленного количества меня, отложившего понятие «человечность» в сторону.
Он косится на разобранный пистолет. Несколько раз прокурор предпринимал попытки выхватить или выбить его из рук, но сейчас оружие стало бесполезным, как диплом о высшем образовании, и это не дает ему стуле покоя. Прокурор нервно покусывает губы и ждёт того, что будет дальше
– Если хочешь идти, иди, – произношу я. – Если хочешь помочь, помогай, – мой голос трещит как будто на слабых радиоволнах. – Но если ты решишь кинуть или схитрить, поверь мне, я найду способ… – отворачиваюсь к стене, прерывая зрительный контакт с прокурором, – Я найду в себе силы, чтобы прийти и стать последним, что увидишь не только ты, но и многие другие, и ты понимаешь это… просто посмотри на меня… – возвращаюсь, чтобы посмотреть в его глаза, и тут же приближаюсь так, чтобы прошептать ему: – Выбирай!
Я практически нависаю над его ухом. Практически дышу в его ушную раковину и чувствую, как этого презренного пробивает дрожь. Мне кажется, впервые в жизни тот чувствует страх… И я понимаю, что стану единственным из тех, кого он по-настоящему будет бояться до конца своей жизни… И это невероятно приятное осознание для такого ничтожества, как я.
День триста шестнадцатый.
– Что ты хочешь от меня? – спрашивает прокурор, неспособный посмотреть мне в глаза из-за страха, что сковал его по рукам и ногам не хуже бечевки, не хуже прочного пластикового хомутика, которым фиксируют запястья и лодыжки кость к кости. Он, как подбитая псина, смотрит снизу вверх, по касательной, в направлении, но мимо меня, скалится и скулит, осознавая свою беспомощность перед тем, кто сильнее, жёстче, опаснее и не свернёт со своего пути, несмотря ни на что.
– Мне нужны мои друзья, – улыбнувшись, отвечаю я и, честное слово, не знаю, откуда это во мне, но я сам физически ощущаю силу этой простой улыбки. Чувствую, как вены вздымаются под кожей на лбу, рассекая его от переносицы до надбровной дуги одной общей жирной линией и от бровей разбиваясь руслами двух скоротечных рек, то, как пульсируют молнии над мягкими кратерами висков. Я чувствую то, как сокращены мышцы вокруг и под глазами, как напряжены скулы и выпирают из-под кожи. Я ощущаю давление своего взгляда, который бьёт моего собеседника в лицо, прямо в тонкий уродливый нос, рассекая его в розово-алую юшку из соплей, слёз и слюны.
«С тобой или без тебя. Рано или поздно. Я пройду по любой дороге, чтобы вызволить их. В твоих руках две истории и в твоих силах выбрать путь, по которому двинется множество жизней. Ты можешь выбрать одну, синюю линию, и тогда мы уйдём и никогда не вернёмся. Исчезнем, словно нас вовсе никогда и не было. Вторая, красного цвета, откроет целый мир, полный боли и страдания, полный отчаяния и страха, полный ожидания возмездия и, поверь, ты будешь видеть меня в своём отражении так, будто бы я всё время стою за тобой и будешь слышать мой голос так, словно я шепчу тебе «доброе утро», чтобы ты вскочил в холодном поту, упал на колени и начал молиться об упокоении своей души», – моя решимость, моя ярость, мой рассудок объединяются в одно, чтобы каждым словом играть на тонких паутинках сознания мерзкого человечка, не вынесшего тяжести собственного эго и своей собственной значимости перед тем, в чьих руках свобода, а в словах – истина из-под живого сердца.
– Выбор за тобой, – произношу я. – Ты можешь помочь нам… – одним красивым жестом открытой руки я указываю на Гарпократу и себя. – Или ты можешь испортить свою жизнь и множество чужих, – приближаюсь к его лицу настолько близко, что практически упираюсь своим лбом в его лоб, чувствую страх и рассматриваю небольшие капельки холодного пота. – Выбирай… – выдыхаю я.
День триста семнадцатый.
Мы выходим из здания. Я. Гарпократа. Прокурор. Мы идём по направлению к ратуше. Срывается мелкий, мерзкий снежок. Ветер сильный, уничтожающий кожу. Холодно. Он обгоняет нас на несколько шагов, чтобы вести вслед за собой. Гарпократа напугана. Она этого не скрывает. Она не верит тому, что случилось, хоть и видела, слышала каждый звук своими ушами. Она не понимает, как такое возможно. Она, уроженка города Тишины, где взаимодействие между людьми сведено к минимуму, не может знать, каким образом построена психика у психов… А вот прокурор – он прекрасно знает. Он это видит и ощущает чутьём и профессиональным, и шестым, и, в моём случае, кожей, что поднялась шубой и не опускает до сих пор из-за предчувствия опасности… Именно поэтому он не пытается сбежать. Он прекрасно видит нашу разницу, касающуюся роста и мускулатуры. Он понимает, что я смогу его догнать, и наш пакт о ненападении будет разорван в клочья, как и его тело.
«Молодец».
«Хорошая работа!»
«Как тебе ощущение тотального превосходства? Как тебе эта отрешенность?! Как ты чувствуешь себя, когда принимаешь своё безумие и даёшь ему возможность править тобой?! Согласись! Тебе становится так хорошо, так приятно, так легко! Да?!»
Мой психоз смеётся. Он хрипит, он прихрюкивает и смеётся. И я смеюсь. Сдержанно, скупо, сгорбившись от холода, чувствуя, как подпрыгивает мой плечевой пояс и как на меня косятся прокурор и девушка со сложным именем из города Тишины.
– С тобой все хорошо? – спрашивает Гарпократа, которая не понимает, что происходит. – Почему ты смеёшься? – она смотрит на меня и пытается понять, что творится в моей голове.
– Всё хорошо, – спокойно отвечаю я, понимая, что все действительно неплохо.
«Торопись! – скрипит зубами рассудок. – Правда нуждается в тебе! Мы должны её спасти!» – этот голос совершенно прав. Поторапливаю прокурора, и тот начинает передвигать своими ножками чуть быстрее.
«Думаю, все получится, – звучит в моей голове голос решимости. – Сейчас самое главное – вызволить Правду из заключения в городе Правосудия… А потом, втроём, мы найдём способ, чтобы отыскать механического. И я поклялся бы, если бы знал, как надо клясться! Настолько я уверен в том, что все получится».
День триста восемнадцатый.
Колонны, построенные на человеческих костях и удерживаемые человеческими душами. Мраморные ступеньки, что символизируют возвышенность, божественность, приближённость к великому таинству правосудия. Огромные залы с высокими потолками и пустыми пространствами протяженностью в человеческое одиночество. Таким я вижу здание ратуши, по которому нас ведет прокурор. Он не спешит, не торопится. Его шаг ровен, твёрд, как и он сам. Прокурор принял решение и готов нести всю ответственность до самого конца, точно так же, как и я готов воплотить в жизнь самый страшный его кошмар и, превратившись в тень, сводить с ума, чтобы довести до ручки оконной рамы, до самого края трёхногой табуретки с поломанной опорой, что стоит прямо под люстрой на высоком потолке… И он это знает.
Гарпократа семенит за нами. Она молчит, не имея ни малейшего представления о том, что происходит. Она предпочитает держать язык за зубами, и это правильно. Я чувствую её волнение… Также я кожей чувствую голос Правды… Я слышу, как она зовёт меня, и это повод для того, чтобы идти вперёд без страха, без оглядки.
– Говорить буду я, – произносит прокурор, останавливаясь у огромных резных ворот. – Вы стоите и молчите. Отвечать будете только тогда, когда к вам обратятся. Понятно?
Он старается быть грозным. Это выводит меня из себя. Делаю шаг навстречу и чувствую, как его уверенность съёживается настолько сильно, насколько незначительным становится он в моих глазах.
– Говорить будем по очереди, – произношу я голосом, что впитал в себя холод планеты Нептун. – Поэтому не думай, что у тебя будет возможность командовать. Ты. Это. Понял?
Не отвожу глаз от его, пытающихся спрятаться, скрыться от моего взгляда. Прокурор неуверенно, скупо кивает в наполненном отчаянием согласии, а я думаю о том, как легко ломается внутренний стержень, если встретить другого, еще хуже, жёстче… Я думаю о том, что рано или поздно мне придется встретить того, кто также сломает меня… Толкаю двери от себя так же, как и эти мысли, и наша скромная компания входит в кабинет мэра города Правосудия. Имя его – Гегемон, и он мог бы показаться всевластным правителем этого места, как мистер Маммона – единовластный наместник города Казино, но Гарпократа уже рассказала о том, что он лишь третий в списке главенства этого проклятого места, в котором госпожа Свобода не видит, не слышит, лишь твердит о собственной истине.
День триста девятнадцатый.
Красное дерево и кожа смотрятся невероятно красиво, дорого, статусно. Стиль интерьера типа «кают-компания» с электронным камином так и дышит теплом. Мне слишком нравится наполненность этого места, чтобы возненавидеть хозяина за это, и, не стану отрицать или скрывать, это моя зависть, которая, пускай редко, но появляется около моей души, чтобы нашептывать и провоцировать на ненависть.
Большой сейф-глобус установлен недалеко от стеллажа, забитого книгами разных времён, разных авторов, разных стран и городов, и не факт, что хотя бы часть из этих произведений прочитана, а не служит тупо украшением и элементом дизайна. Я смотрю на это как на нечто небесное, великое, стоящее. Такое чувство, будто бы мне в лицо бросили щепоть пыли из сумочки фей, одурманили и создали мираж, но это реальность… в которой за большим столом сидит большой мужчина, подбородок которого состоит из четырёх сально-кожаных складок.
Рвотный позыв – вот что я ощущаю. Я хочу блевать от одного вида этого хряка, что окружил себя прекрасным, красивым. Его называют «мэр города Правосудия», хотя на самом деле он просто мусор. Шестерёнка. Кусок дерьма. Третий в списке из четырёх, и к нему меня привёл последний. Последний боится меня, чувствуя опасность.
– Что здесь происходит? – тяжёлый, гулкий, удивлённый голос мрази из-за стола поглощается мягкой поверхностью деревянной обшивки. – Кого ты привёл?! Кто это и почему без предупреждения? – Мужчина медленно, с трудом, помогая себе руками, отталкивая своё огромное тело от стола, поднимается на ноги. Его голос тут же сбивается, и раздаётся свист от его мерзкого, резкого, быстрого дыхания.
Я подхожу к столу, за который держится мэр. Я смотрю в его слишком большие для такого круглого лица глазки. Смотрю на плотные усы, в которых застряли крошки с обеда. Смотрю на слегка распущенный галстук вокруг шеи, которую ни за что не обхватить и четырьмя ладонями. Наблюдаю за тем, как мужчина с омерзением смотрит на меня, и это вызывает улыбку. Я чувствую страх прокурора, который стоит позади и молча наблюдает и ждёт, что будет дальше. Я ощущаю, как замерло дыхание Гарпократы.
«Начинаем, – произносит рассудок, и мы преодолеваем второй рубеж невозвратности. – Механический… Правда… мы идём», – звучит в моей голове так чётко, так ярко, так приятно, что я понимаю, что это путешествие – лучшее, что есть в моей жизни.
День триста двадцатый.
Дерзость, резкость, сила, ненависть – вот то, чем я руководствуюсь сейчас, вот то, что позволяет мне двигаться вперёд в этот час, вот то, что переполняет меня задором и заставляет дышать глубоко, с удовольствием. В своей ладони я сжимаю невероятно приятный, невероятно мягкий шёлк. Галстук Гегемона намотан на мой кулак. Сам Гегемон в низком поклоне, повиснув на своём необъятном брюхе, в невесомости над своим столом. Закруглённый, но при этом парадоксально остренький край его пера для подписей из дорогого металла впивается в свисающую сиську, глубоко погружаясь в жир, заполнивший кожу.
– Послушай сюда, гнида, – это не мой голос, – мне нужна информация, и я её получу любым методом, любым способом, даже если мне придётся раскидать твои производные по твоему прекрасному кабинету, – это голос моей решимости, вобравшей в себя всю мою ненависть по отношению к городу Тишины, самому себе и городу Правосудия, впитавшему всю мою усталость. – Так что выбор за тобой. Сделать все быстро и просто или немного повозиться, – подтягиваю мужчину чуть на себя. Его тело полностью переваливается на мыловарный компонент, его ножки отрываются от пола, перо скрывается под облачным телом. —Что скажешь?!
Смотрю в большие, ничего не понимающие глазки. Ещё через секунду, словно придя в себя, он отталкивается обеими руками от стола. Внезапно, очень резко, внезапно, очень сильно… меня тянет вслед за мэром города Правосудия. Громкий удар сообщает, что его лакированные туфли коснулись пола. Я, успев ухватиться за край стола, стою, чуть согнувшись, и в вытянутой, совершенно тощей руке, продолжаю держать галстук. Смотрю на перо, которое торчит из плоти и вокруг которого белая рубашка наполняется жизнью.
Гегемон спокойно, молча поднимает свою раздутую руку и одним резким движением высвобождает дорогой металл из своей сиськи, после чего громко прибивает к столу, за которым и развиваются события. Его вторая рука поднимается и падает на мою, что держит его за красивую офисную удавку. В моём воображении мелькают принципы действия прессовочного станка и аппарата для сгибания арматуры. Дергаю руку на себя, но мэр слишком плотно зафиксировался на своём месте. Слышу хихиканье прокурора. То, что начиналось безупречно, стало развиваться по самому худшему из сценариев.
– Да что, ты, псина, себе позволяешь?! – голос Гегемона – мерзкий, гулкий, громкий – впивается в моё мироощущение. – Я тебя сам сейчас или задушу, или переломаю, чтобы в науку другим ублюдкам было!
Он выкручивает мою руку, даже несмотря на галстук, сжимающийся на его шее. Я чувствую боль и как натягивается кость, закручиваясь в спираль.
День триста двадцать первый.
Чувство невесомости под мерзкий смех прокурора, под крик Гарпократы, под собственное непонимание не способно даровать уверенность. Жёсткий удар спиной и головой о полки стеллажа, разбитое стекло, осыпавшееся на меня снегом, и щелчок позвоночника готовы приковать меня к полу. Привкус стали, тяжёлое, практически отсутствующее дыхание, небольшие кружки сознания, окружённые тьмой, и вертолёт заставляют оставаться на медвежьей шкуре, откашливаясь, отплёвываясь, слушая мерзкий голос прокурора, который уже держит мою спутницу из города Тишины, и тяжёлые, медленные, приближающиеся шаги мэра.
«Вставай, слабак!»
«Давай-Давай-Давай! Отжимайся, поднимайся и не церемонься с ним!»
«Всего один бросок… даже не удар, а всего лишь бросок, и ты распластался на полу и не можешь двигаться… ты жалок, никчёмен… ты – ничто!»
Мой психоз подстёгивает меня. На длинном, тяжёлом выдохе я пересиливаю боль и поднимаюсь. Изо рта, с самых уголков губ, с обеих сторон скатываются алые капельки… такие же уже были размазаны под нижней губой и под носом… Распрямляюсь. Хохот прокурора затихает. Я практически могу ощутить, как скрутились его кишки от страха, от отсутствия веры в то, что тот увидел моё возвращение на твёрдые ноги. Гегемон смотрит на меня с удивлением. Левая часть рубашки уже смачно пропиталась алой жизнью из дыры в жирной сиське.
– Даже так?! – он искренне удивлён. – Значит, придётся поменять не только шкаф… Ох, морока и суета сует…
Он резко бросается на меня. Даже слишком резко для таких габаритов, слишком ловко… Уворачиваюсь от выпада удара ногой, мощного удара, но не кулаком, а ладонью, что была запущена по траектории движения пощечины.
«Долго ты так не сможешь танцевать, – произносит мой рассудок, который старательно пытается восстановить мои зрение, слух и скорость. – Хватай за галстук! За галстук! – кричит мой внутренний голос, и я повинуюсь ему и вновь цепляюсь своей длинной, костлявой рукой за шёлк, опутанный вокруг шеи мэра. – Ты меньше, шустрее, и это преимущество! Заходи за спину, упирайся коленом в спину и тащи на себя!» – инстинкт самосохранения в моём теле и сознании работает как часы.
День триста двадцать второй.
Хрип. Ужасный хрип. Какие-то попытки проговорить слова. Руки, из-за своего объёма кажущиеся короткими, и жадные пальцы в поисках возможности отодвинуть ткань от гортани, сдирающие кожу с одного из подбородков… усердно рыщущие под складкой, спустившейся на одну сторону из-за перекошенного положения тела мэра, сражающегося с удавкой, натянутой мной.
– Только тронь её, бастард, и я превращу тебя в инсталляцию неправильных жизненных решений, – произношу я и в следующий миг сдуваю капельку пота, повисшую на самом кончике моего носа.
Гегемон поднимает одну из рук и указательным пальцем тычет сначала на прокурора, потом на стеллаж того шкафа, который был разбит мной, затем палец спускается на одну из тумбочек. Последнее, что быстро, в немой шараде, показывает мэр города Правосудия, напоминает нажатие на спусковой крючок. Его рука возвращается к борьбе с натяжением.
«Шёлк скоро лопнет!»
«Там пистолет!»
«Да сделай же ты что-нибудь!»
Мой психоз не испытывает удовольствия от развернувшихся событий, и на это есть причины. Первая состоит в том, что прокурор моментально все понимает и бросается за оружием. Гарпократа, будучи в сильнейшем шоке, онемела, и видно, что она не может ни двигаться, ни говорить, ни слышать, ни мыслить, ни даже дышать.
На условных рефлексах отпускаю одну руку, ослабляя давление на горло мэра. Эта одиночка отправляется в сторону стола Гегемона на поиски такого предмета, который можно было швырнуть в прокурора и которым можно вырубить при попадании в голову. Как назло, на краю, до которого я дотягиваюсь, кроме стикеров в пластиковом контейнере и шаров Ньютона, ничего нет. Моя рука возвращается к галстуку. Хватка одной рукой заметно ослабла, даже несмотря на то, что до этого мне удалось поставить мэра на колени и жёстко зафиксировать его позвоночник своим коленом.
Мой психоз матерится настолько громко и жёстко, что по подбородку, смывая кровь, стекает слюна. Как бы я ни пытался, какие бы силы ни прикладывал, у меня не получается придушить Гегемона… Прокурор не останавливается. Он потерял страх, узнав о пистолете, и ринулся за ним. Сейчас этот мерзкий мужчина выгребает всё из шкафчика в поисках огнестрельного оружия, которое поставит точку в нашем походе. Вот я слышу довольный смех. Фокусируюсь на противниках. Пытаюсь понять, что мне делать. В этот миг дуло пистолета смотрит в мое лицо. Раздаётся гром.
День триста двадцать третий.
Моя правая щека проводит большое количество жара. Он бьёт по моему скоплению жира и воды, что в моей черепной коробке. Я неотрывно наблюдаю за чёрной дырой дула пистолета, что отклонилось в сторону благодаря книге… это была книга о происхождении мира за семь дней. О духах, которые живут на небесах и несут благое знамение в этот прогнивший мир.
Лицо прокурора искажено. Шея и лицо Гегемона красные. Его и без того большие глаза навыкате и залиты тем, что струится из моей щеки вниз.
Еще один раскат грома. Еще одна книжка, что-то связанное с физикой простых тел… Не просто книжка, а целая коллекция макулатуры, исписанной, исчерченной знаниями вдоль и поперек. На сей раз печатное издание попадает в плечо. Благодаря своему удельному весу оно сдвигает прокурора на целый шаг в сторону, и пуля уходит в другую. Я слышу голоса. Они раздаются из коридора. Я понимаю, что на этом, для нас, всё должно закончиться. Слишком много шума, слишком жёсткие методы.
– Стой! – хрипит мэр. Я наблюдаю за тем, как прокурор берет на прицел Гарпократу. Она, в свою очередь, поднимает с пола какую-то увесистую папку. Гегемон орёт, чтобы небольшой мужчинка-прокурор, наделенный взглядом конченой гниды, прекратил перестрелку. Раздаётся ещё один выстрел. Гарпократа падает на пол и закрывает голову тем сводом документов, что аккуратно сложены в папку. Я бью с локтя по черепу мэра, тот подается вперед и, кажется, теряет сознание. Прокурор не успевает среагировать на такие мои действия и продолжает смотреть на свою цель. В следующий миг жёсткий удар в челюсть сносит его с ног. С гулким хлопком тот приземляется на ковер. Его рука по-прежнему сжимает пистолет. Придавливаю вооруженную руку ногой и второй рукой отбираю огнестрел. Гарпократа уже сидит и читает документы из папки. Мэр поднимается на ноги, тяжело дышит, одной рукой держится за шею, на которой остались смачные следы с кровоподтеками и от ногтей, и от шелкового галстука, другой рукой он стаскивает с себя удавку, которая послужил мне хорошим оружием против него.
Раздается стук в дверь, и в комнате наступает совершенная тишина.
– Вот оно, – выдыхает моя спутница. – Вот теперь мы сможем выйти отсюда, – произносит она.
– Всё в порядке! Не заходить! – орёт Гегемон хрипящим голосом. – Я сам со всем разберусь! Пошли прочь!
Он смотрит на чёрную дыру дула, которое засасывает его сознание и которое в один миг способно отобрать жизнь.
День триста двадцать четвёртый.
Гарпократа читает, я держу на мушке и мэра города Правосудия, и прокурора. Гегемон стоит на коленях, заложив руки за голову. Он пялится на ковёр из длинных тканевых волокон, тяжело дышит и не позволяет войти сюда тем, кто ломится в двери. Одного его слова достаточно для того, чтобы непрошеные гости таковыми и оставались, не пересекая линию пространственного проёма коридора и кабинета. Подо мной шкура, оставшаяся от дикого зверя.
Моя спутница достаёт свой телефон и начинает быстро фотографировать бумажки. Глаза мэра округляются от такого выпада, и он вступает в дискуссию.
– Лучше бы ты этого не делала, девочка, – сказал Гегемон, посмотрев на неё взглядом голодного хищника. – Ты ничего не знаешь о том, что ты делаешь и с кем связываешься. – Его гулкий, мерзкий голос хрипит после удушения, трещит, как старая пластинка, но звучит спокойно, вкрадчиво, как голос диктора, что читает сказку на ночь. – Убери свой телефончик в сторону. Думаю, мы многое можем обсудить и о многом сможем договориться.
Я вижу его улыбку, от которой меня начинает мутить, и это при том, что я наблюдаю лишь часть его лица. Всё дело в конституции тела Гегемона и в том, что он не может смотреть прямо, стоя на коленях с руками, сложенными за головой.
– Думаю, это вы не совсем понимаете, с кем связались, – отвечает моя спутница, увлечённая своим занятием.
Прокурор открывает глаза. Его тело медленно, рывками, приходит в движение, словно это робот, который считывает работоспособность собственных узлов перед включением их в работу основной цепи. Он садится на задницу, раскинув ноги в стороны. Его руки лежат на бёдрах, рот сочится алой юшкой. Я не видел, куда именно приложился, лишь чувствовал, как вывернул или растянул запястье, сейчас же я наблюдаю за тем, как из его приоткрытого рта, вместе со слюной и жизнью, точнее, на этой вязкой жиже, выплывают два сломанных… или выбитых зуба.
– Думаю, вы не совсем… Точнее, совсем не понимаете, кто я такая, – истерически проговаривает Гарпократа. Её руки ходят ходуном, зрачки глаз расширены, на глазах слёзы. Она смотрит на меня, тут же бледнеет, и через несколько секунд её начинает тошнить.
Чувствую, как начинает штормить и меня. Меня ведёт, и через несколько секунд я влетаю в комод с зеркалом. Один невольный взгляд падает на собственное отражение. Теперь я тоже хочу блевать.
День триста двадцать пятый.
– Я— мэр города Правосудия! Третий по значимости человек в этом городе и, поверьте, близнецы встанут на мою сторону, чтобы наказать вас за… – он возмущённо поднял руки из-за головы и развёл ими в стороны. – Всё вот это! За погром, который вы учинили, и за тот вред, который нанесли лично мне и нашему уважаемому прокурору! – Гегемон закладывает руки обратно за голову. На его голос и обращение окликнулся прокурор, который до этого момента сидел как болванчик, слегка раскачивался из стороны в сторону, как неваляшка, и издавал странный, протяжный, тихий стон. Сейчас в него словно вселилась душа, которая заставила густо сплюнуть кровь и вытереть лицо рукавом. Я перевел прицел с Гегемона на него, потом обратно, и ещё раз… и ещё раз.
– Я и из города Тишины, – со слезами на глазах сказала Гарпократа. – И я думаю, нет смысла объяснять вам тот факт, что я очень неплохо программирую и что у меня есть некоторые интересные возможности… в плане людей и связей, которыми я уже успела воспользоваться… Правда, частично, но основная часть моего плана уже реализована, и сейчас в движение приходит вторая его часть… ничтожно маленькая.
В голосе моей напарницы была уверенность, а в словах – подлинная сила борца за свободу и счастье друзей и близких… В этот момент я был горд тем, что знаком с ней.
– Что это значит?! – спросил мэр города Правосудия, осматривая свой разваленный кабинет с пятнами крови и рвоты на ковре и на медвежьей шкуре, за которые было отдано немало грошей и йот.
– Это значит… – Гарпократа сделала еще несколько снимков документов. – Что я отправляю все самые смачные дела, которые вы тут проворачиваете, на один интересный сервер, который помогли найти и настроить мои друзья, – она была холодна и неприступна, как великая крепость. – Смысл вот в чём. Начиная с этого момента, я должна каждые полчаса подтверждать факт своей невредимости при помощи зашифрованного сообщения. Если один раз не отправить ответный шифр, все фотографии будут выложены даже не в сеть, нет… Они попадут вообще везде, куда их только можно отправить, со всеми ссылками и приписками, – сказала она. – То есть это станет очень неплохой провокацией для всех жителей и не только этого города, а многих других, и, поверь, найдётся очень много пострадавших и сочувствующих, кто захочет разнести вас…
– У нас есть своя небольшая армия, – громко усмехнулся Гегемон, перебив её.
– Посчитай, сколько городов вокруг… Посмотри на количество жителей, незаконно осужденных, что сидят на вашей зоне… Тут ещё что-то о городе Творцов, о Свалке и городе Фруктов… – она произносила эти названия, закидывая меня в уголки моих флешбеков.
День триста двадцать шестой.
Атмосфера могла бы накалиться, но мы были совершенными правителями ситуации. Однако я чувствовал негатив Гегемона. Он исходил легким потоком жесткого мата, срывающегося с толстых губ на мерзком лице этого демона. Прокурор тупо пялился, переводя глаза с нас на мэра и обратно.
– Это блеф! – проговорил он с заметным свистом. Его треугольник смерти распухал после моего удара. Было видно то, как он проглатывает собственную кровь и шарит языком по десне в том месте, где меж зубами образовалось рукотворное отверстие.
– Ты так думаешь? – спросила Гарпократа. – В таком случае, у меня есть отличное предложение! – она становилась всё увереннее, всё сильнее, и эта сила чувствовалась в каждом её движении и жесте. – Правда, нам придётся подождать несколько часов. А потом… у вас же есть ноутбук, правильно? – спросила она у мэра, стоящего на коленях.
– Да… в моём кейсе, – пробубнил тот, и она опустила взгляд в свой телефон. Спустя минуту она вернулась из мира бесконечно длинных сетевых линий в наш несовершенный мир.
– Позвольте, – она поднялась на ноги, – я возьму ваш кейс, чтобы вы его открыли? Она вела себя вежливо, несмотря ни на что. Она ловила презрительный взгляд прокурора. А я прижимал к своей щеке кусок собственного оторванного рукава. До начала этого разговора, после того, как я увидел, что случилось с моим и без того не идеальным лицом, я спросил у Гегемона:
– Бухло есть?
Мне нужно было резко остановить кровотечение и обеззаразить рану. Как только ответ был получен, а большой фужер с коньяком приличной выдержки извлечён из оставшегося целым шкафа, я сорвал рукав своей толстовки, смочил его алкоголем и прислонил к лицу. Это было больно.
Сейчас же я вдруг понял, что прокурор тоже человек и было бы неплохо помочь ему чем-нибудь. Я протянул ему все тот же фужер.
– На, пей… Как минимум боль отступит через некоторое время, – сказал я, наблюдая за тем, как мэр города вскрывает свой кейс с какими-то документами и ноутбуком. – Считай это вариантом пакта о ненападении, но не путай его с благосклонностью. Одно неверное движение – и содержимое твоей головы окажется на стене.
Я посмотрел на того, кто искренне меня боялся, и мы поняли друг друга без лишних слов. Он увидел мою решимость и неотступность, а я увидел в его глазах покорность… временную, мерзкую покорность, и понял, что его нужно держать перед собой и не поворачиваться к нему спиной… чтобы не получить удар в спину.
День триста двадцать седьмой.
– Почему ты так легко отдал свой ноутбук? – вопрос возник в моих мыслях и тут же дистанцировался оттуда с помощью вибрации связок и отходов отработавшего в моём организме кислорода. Гегемон сначала засопел, потом ещё немного посопел и лишь спустя минуту ответил. Кажется, для него его поведение тоже стало неким откровением. Неожиданным, непонятным и невостребованным.
– А… я… не знаю, – сказал мэр и хлёстко всадил себе ладонью по лбу. Звук при этом был похож на приглушённый выстрел, и я обрадовался, что не попал под его удар, а мой полёт через кабинет и разбитый мной шкаф или сервант… Не знаю, что это было… Самое малое, что могло произойти в противоборстве против этого вечно голодного демона, что питается властью и бедами.
– Вот и всё, – сказала Гарпократа, провозившись меньше пары минут с ноутбуком мэра. – Через пятнадцать минут нас ждёт экстренный выпуск новостей, и, прошу вас, многоуважаемые господа, приготовить мобильные телефоны и мозги к разговору с…
