Ивлин Во
Офицеры и джентльмены
9
Январь выдался невыносимо холодный. Из кут-эль-имарских дортуаров начался массовый исход. Первыми снялись с мест женатые – им разрешалось ночевать в городе. Разрешение обрастало поправками – следом за женатыми ушли холостые, но удачно расквартированные члены командно-преподавательского состава, а там и вообще все, кому было по карману снимать приличное жилье. Гай переехал в гостиницу «Гранд», удачно расположенную между Кут-эль-Имарой и яхт-клубом. Гостиница была из крупных, строилась с расчетом на курортников, теперь же, зимой, да еще в войну, пустовала. Гай недорого снял очень хороший номер. Эпторпа приютил сэр Лайонел Гор. К концу января в Кут-эль-Имаре и половины курсантов не осталось. В обиход вошли выражения «пансионер» и «приходящий курсант». Городские автобусы редко придерживались расписания, уж конечно, никак не учитывавшего времени построений. Многие «приходящие» квартировали далеко от школы и автобусных остановок. Потепления не ожидалось. Путь от автобусной остановки до Кут-эль-Имары по причине гололеда стал сам по себе испытанием. Участились случаи опоздания на плац по уважительным причинам. Спортзал не отапливался – о продолжительных занятиях не могло быть и речи. В результате сократили все занятия вообще. Теперь начинались они в девять, заканчивались в четыре пополудни. Горниста Кут-эль-Имаре не полагалось. Однажды Сарум-Смит шутки ради позвонил в школьный звонок за пять минут до построения. Майор Маккинни счел эксперимент удачным и велел в дальнейшем всегда пользоваться звонком. Занятия проводились строго по учебным пособиям, без отступлений от программы. Словом, в Кут-эль-Имаре ожил дух подготовительной школы. Курсантам предстояло пробыть здесь до Пасхи – как раз семестр.
* * *
В феврале, паче чаяния, не потеплело. Казалось, зима теперь будет всегда. В полдень силилось выглянуть солнце, но обычно рыхлый свод, серый по контрасту с грязно-белым побережьем, сгущался, не пускал, тяжело ворочался над головами, а на горизонте переходил в глухой свинцовый оттенок. Лавровая роща вокруг Кут-эль-Имары стояла вся в инее, на подъездной аллее чуть ли не торосы выросли.
В первый день Великого поста Гай поднялся рано и пошел к мессе.
Все еще с пепельным крестом на челе, он позавтракал и отправился в Кут-эль-Имару, где обнаружил поистине мальчишеское оживление в рядах товарищей.
– Слыхал, дядя? Бригадир приехал.
– Я его еще вчера вечером видел. Захожу в холл, а он там, весь в красном, на доску объявлений пялится.
– Я решил до конца месяца ужинать в школе, но, как бригадира увидел, тут же через боковую дверь смылся. И все так делали.
– Ох, чую – теперь добра не жди.
Прозвенел школьный звонок. Эпторп, уже совершенно поправившийся, теперь занимался в Гаевой группе.
– Бригадир здесь.
– Мне уже сказали.
– По-моему, он вовремя приехал. У нас тут полный бардак, знай успевай разгребать. Начальство бы выстроить в первую очередь.
Курсанты прошли в спортзал и, как обычно, разделились на четыре подгруппы. Сегодня им предстояло приобщиться таинств стрельбы по отметкам, или кинжального огня.
– Материальное обеспечение занятий, – начал прапорщик, – включает пулемет, запасной ствол, учебные патроны, диски, сумку подносчика, пулеметный станок, прицельный колышек и приспособление для ночной стрельбы. Ясно?
– Да, сэр.
– Хорошо. А теперь, джентльмены, скажите, что из перечисленного отсутствует. Не знаете? Ну а где колышек? Где фонарь? Их нет. Мелок видите? Будем считать, что он и есть колышек и фонарь. Ясно?
Через каждые полчаса на десять минут давалась команда «Вольно». Во второй по счету ледниковый период поступило предупреждение:
– Не курить. Офицеры идут. Смир-рно!
– Продолжайте, джентльмены, – скомандовал голос, многими слышимый впервые. – Никогда не прерывайте занятий. На меня не обращайте внимания. Только на пулеметы, джентльмены, смотрим только на пулеметы.
Так им явился Ричи-Хук в бригадирском мундире, сопровождаемый начальником школы и его заместителем. Ричи-Хук ходил от подгруппы к подгруппе. Отдельные его реплики, адресованные другим подгруппам, доносились до Гая. Реплики по большей части были гневные. Наконец Ричи-Хук добрался до Гаевой подгруппы.
– Первый расчет, приготовиться!
Двое молодых офицеров распластались на дощатом полу и доложили:
– Диски и запасной ствол в порядке.
– Огонь.
Бригадир смотрел внимательно и по окончании упражнения заявил:
– Вы двое, вставайте. Всем вольно. Ну-ка, расскажите, в чем смысл стрельбы по отметкам.
– В том, чтобы путем создания перекрывающих друг друга зон обстрела не давать противнику высунуться, – отрапортовал Эпторп.
– Впечатление, будто вы намерены не давать противнику десерта. Не желаю слышать о том, чтобы чего-то врагу не давать; ваша задача – врага повергать, разить, крушить. Зарубите это себе на носу, джентльмены. Всякая боевая операция имеет целью уничтожение врага. Эй, вы, номер первый у пулемета. Вы только что прицеливались в мелок. По-вашему, вы не промажете?
– Никак нет, сэр.
– Уверены?
Сарум-Смит снова улегся и тщательно прицелился.
– Так точно, сэр.
– При том, что прицельная рамка стоит на тысяче восемьсот?
– Нам такую дистанцию задали, сэр.
– Черт вас подери, какой смысл целиться в кусок мела с расстояния в десять ярдов при прицельной рамке в тысячу восемьсот?
– Это стрельба по отметкам, сэр.
– Ну и что здесь отметка?
– Мелок, сэр.
– Кто может помочь?
– Нам не выдали прицельного колышка и приспособления для ночной стрельбы, сэр, – пояснил Эпторп.
– Ну и что?
– Поэтому мы взяли мелок, сэр.
– Вы, молодые офицеры, вот уже почти два месяца изучаете стрелковое оружие. Неужели вы до сих пор не усвоили, для чего нужна стрельба по отметкам?
– Для уничтожения, сэр, – предположил Триммер.
– Для уничтожения чего?
– Прицельного колышка или приспособления для ночной стрельбы, сэр, а если их не выдали – тогда для уничтожения мелка.
– Все, с меня хватит! – И бригадир широким шагом вышел из спортзала. За ним поспешили начальник школы с заместителем.
– Ну спасибо, джентльмены, – съязвил прапорщик. – Хорошую же свинью вы мне подложили.
Через несколько минут было объявлено, что в полдень бригадир ждет всех офицеров в столовой.
– Теперь всем на орехи достанется, – заметил Сарум-Смит. – Наверняка у начальства тоже денек не из самых приятных выдался.
Судя по мрачным начальственным лицам, Сарум-Смит попал в точку. Столы были уже накрыты, из кухни тянуло вареной брюссельской капустой. Офицеры притихли, точно в монастырской трапезной. Поднялся бригадир, грозен ликом; впечатление было, что он вздумал прочесть молитву. Вместо этого бригадир изрек:
– Джентльмены, попрошу не курить.
Никто и не собирался.
– Да расслабьтесь, команды «Смирно» для сидящих не существует, – смилостивился Ричи-Хук, видя, что офицеры сидят будто штыки проглотили. Ослушаться команды «Расслабьтесь» не посмели, но попытка не удалась. Один только Триммер легкомысленно поставил локоть на стол, попал по вилке, вилка звякнула о тарелку, бригадир вскинулся:
– Обедать еще не пора.
Гай невольно подумал о розгах. Он бы ничуть не удивился, достань сейчас бригадир хорошую розгу и призови Триммера к ответу. Бригадир еще не озвучил ни единой претензии, никого, кроме Триммера, не отличил замечанием, но под свирепым взглядом этого одиночного глаза на курсантов уже тяжкою ношею легло чувство вины во всем и вся.
Над головами множились призраки раз навсегда напуганных школяров; стало трудно дышать. Меж потолочных балок густел запах вареной капусты; Гай почти слышал голоса, тонкие и ломающиеся: «Директор совсем озверел», «Кто нынче будет козлом отпущения?», «А почему как что, так Браун?»
В тот день слова литургии долго отдавались в Гаевом мозгу: Memento, homo, quia pulvis es, et inpulverem reverteris[17].
Наконец бригадир заговорил:
– Сдается мне, джентльмены, никому из вас не повредит недельный отпуск. – Серое бригадирово лицо исказила улыбка, от которой аудитория содрогнулась, паче чем давеча – от хмурого взгляда. – Отдельным персонажам не придется даже озаботиться возвращением в полк. Они получат соответствующие уведомления через так называемые соответствующие каналы, простите за скверный каламбур.
Начало было блистательное. Бригадир и не думал брюзжать и метать громы и молнии – он лишь слегка припугнул. Он вообще тяготел к эффекту обманутого ожидания. Потакая своей склонности, он нередко прибегал к жестокости, порой к откровенной несправедливости – но безо всякого удовольствия, а единственно ради конечного результата. Сейчас, обозревая пришибленных офицеров, Ричи-Хук, пожалуй, мысленно торжествовал победу.
– О чем я действительно сожалею, джентльмены, так это о том, что не приехал к вам раньше, – продолжал бригадир. – Сформировать бригаду – дело куда как сложное; многие из вас даже приблизительно не представляют всего объема работ. В этом-то аспекте я ваш полк и рассматриваю. Я давно за вами слежу. Например, мне известно, что в Кут-эль-Имаре вы не обнаружили элементарных удобств. С другой стороны, офицеры-алебардщики должны учиться сами создавать себе условия для комфортной жизни. Я прибыл к вам как друг. Вчера я рассчитывал обнаружить, что вы уже вполне обустроились в Кут-эль-Имаре. Я приехал в семь вечера. И что же? В лагере не было ни единого офицера. Конечно, нигде не написано, что офицеры должны ужинать вместе. Я предположил, что у вас некий праздник, вот вы и покинули эти стены. Спросил поставщика провизии из гражданских и выяснил, что вечер самый обычный. Кстати, этот джентльмен не сумел назвать по фамилии ни одного члена клубного комитета. Короче, я понял, что корабль ваш, фигурально выражаясь, дал течь еще до спуска на воду.
Сегодня утром я наблюдал ваши занятия. Что я могу сказать? Посредственно, джентльмены, – вот моя оценка. Специально для молодых офицеров, которые не в курсе, что значит «посредственно», перевожу: «посредственно» в армии значит «курам на смех». Не стану утверждать, что вина целиком и полностью ваша. По крайней мере, на вашем счету ни одного воинского преступления. Однако хороший офицер хорош не потому, что не совершает воинских преступлений.
Но главное, джентльмены, вы пока не являетесь офицерами. Ваше двусмысленное положение имеет свои преимущества. Как для вас, так и для меня. Ни одному из вас его величество не присвоил офицерского чина. Вы находитесь на стажировке. Я хоть завтра могу отправить вас по домам без дальнейших объяснений.
Как вам известно, сейчас во всех остальных военных подразделениях офицерский чин можно получить, только если пройти все ступени службы, а потом еще проучиться в Офицерском кадетском корпусе. Алебардщикам дана привилегия – набирать и обучать офицеров, минуя эти стадии. Привилегия временная и разовая. Военное министерство пошло на такие меры исключительно потому, что свято верит в традиции полка алебардщиков. Вашему полку разрешено обучить одну-единственную группу офицеров. В министерстве знают: в полк алебардщиков не просочится всякое отребье. Те, что встанут в строй, когда вы сами будете пущены в расход, – Ричи-Хук сверкнул циклопьим глазом, – угодят прямиком на жернова современной военной мельницы, а потом, если выдержат, – в Офицерский кадетский корпус. Вы – последние, кого обучают военному делу по старинке. И я скорее напишу рапорт о полном провале плана, нежели назову офицером человека, в котором сомневаюсь.
И не рассчитывайте пролезть в офицеры по черной лестнице. Если не возьметесь за ум, будете лететь с этой самой лестницы вверх тормашками, а я еще сапогом подсоблю.
Правило атаки гласит: «Никогда не пытайся реанимировать провальную операцию». Для особо одаренных перевожу: если видишь, что у какого-нибудь болвана песенка спета, не вздумай подпевать. Лучшая помощь в таком случае – обнаружить слабое место противника и язвить его, язвить, язвить!
Курс вашей подготовки и есть полный провал. Я не собираюсь штопать да склеивать. В это же время на следующей неделе вы начнете все сначала. Под моим руководством.
Обедать бригадир не стал. Вскочил на свой мотоцикл и помчался по торосам. Майор Маккинни и прочее начальство с комфортом укатили в личных авто. Офицеры-стажеры остались. Как ни странно, их охватило радостное возбуждение, и отнюдь не от перспективы недельного отпуска (с ним-то как раз хлопот не оберешься), но потому, что в последние недели все они, или почти все, испытывали неудовлетворение разной глубины. Все они, или почти все, были храбрые, чуждые романтики, сознательные молодые люди, в армию пошли, ибо рассчитывали прилагать несколько больше усилий во имя родины, нежели прилагали в мирное время. Понятие «честь мундира» сначала вызвало скептические усмешки, потом – жажду подвигов. В Кут-Кошмаре патриотизм скукожился от холода – офицеры стали искать спасения в танцах и азартных играх.
– Очень уж резко он говорил, – посетовал Эпторп. – Всех под одну гребенку постриг. Нет чтобы хоть намекнуть: есть, дескать, ребята, среди вас и исключения.
– Как по-твоему, под «отдельными персонажами» он и тебя имел в виду?
– Вряд ли, старина, – открестился Эпторп и добавил: – Пожалуй, раз такое дело, отужинаю нынче в нашей столовке.
Гай пошел в «Гарибальди» один. Немало труда стоило объяснить мистеру Пелеччи, католику глубоко суеверному, но, подобно своим соотечественникам, не привыкшему ни в чем себе отказывать, чтобы мяса нынче не подавал. Пепельную среду соблюдала только миссис Пелеччи. Мистер Пелеччи в День святого Иосифа[18] объедался – этим гастрономические подтверждения его веры и ограничивались.
В тот вечер Гаю казалось, что он тоже объелся мяса, что он – лев, подоспевший к кровавой Ричи-Хуковой жатве.
10
Не иначе, бригадир полагал, что посредством недельного отпуска не только расчищает себе поле деятельности, но и подслащивает пилюлю не желающим уезжать. «Пансионеры» едва не прыгали от радости; «приходящие курсанты», изрядно потратившиеся на размещение в городе своих жен, проявляли куда меньше энтузиазма. Каждому светило пять дней вынужденного безделья в обществе примелькавшейся «половины». Гаевы сбережения тоже истощились. В последнее время он, можно сказать, жил не по средствам. Гай решил, что нет смысла менять шило на мыло, то есть номер в саутсендской гостинице на номер в гостинице лондонской, априори более дорогой. Словом, Гай остался в Саутсенде.
На второй одинокий вечер он пригласил мистера Гудолла отужинать в «Гарибальди». Потом они поехали в яхт-клуб, где славно провели время в маленькой столовой, за глухими ставнями и среди навигационного реквизита. Вечерние новости порадовали обоих – сообщалось об обнаружении «Альтмарка»[19]; впрочем, мистер Гудолл не замедлил пересесть на своего любимого конька. Вино развязало Гудоллу язык – в разговоре он стал касаться вопросов чуть более щекотливых, чем обычно.
Мистер Гудолл говорил нынче об угасании (по мужской линии) одного старинного католического семейства, каковое угасание началось лет пятьдесят назад.
– Они в родстве с вашими Роттменами из Гэйрсби. История презанятная и поучительная. Последний из рода взял в жены девушку, семья которой (не стану называть фамилии) в целом ряде поколений проявляла постыдное непостоянство. У них родилось две дочери, а потом эта презренная женщина сбежала с соседом. Скандал получился ужасный. Тогда еще разводы были редкостью. Их все же развели, и неверная жена вышла замуж за своего любовника. Оставим и его имя в тайне, если не возражаете. Проходит десять лет. Обиженный муж за границей случайно встречает свою жену – жену в глазах Господа, я хочу сказать. Она одна. Между ними, гм, возобновляются супружеские отношения, однако сия заблудшая душа возвращается к своему так называемому мужу. В положенный срок у нее рождается сын. Сын истинного мужа, вашего, мистер Краучбек, родственника. Муж нынешний, так называемый, признает ребенка своим. Этот сын жив по сей день, и в глазах Господа он является полноправным наследником всего родового имущества своего истинного отца.
Гая интересовало не столько имущество, сколько нравственная сторона дела.
– Вы хотите сказать, что с точки зрения теологии первый муж, деля ложе со своей бывшей женой, не грешил?
– Разумеется, нет. Несчастная повинна во многом, за что, несомненно, ныне и расплачивается, а муж – муж чист. И что интересно: старинный род был сохранен под ничтожным именем. Более того, этот благословенный сын женился на католичке, так что его собственный сын воспитывается в лоне Церкви. Думайте что хотите, а лично я вижу здесь руку Провидения.
– Мистер Гудолл, – не выдержал Гай, – неужели вы вправду верите, что Провидение заботят вопросы выживания английской католической аристократии?
– А как же! Провидение в равной степени заботят вопросы выживания католической аристократии – и вопросы выживания воробышков. Не этому ли нас учили? Однако, мистер Краучбек, кажется, я слишком увлекся. Я, знаете ли, если уж дорвусь до своей любимой темы, так не чувствую, когда пора остановиться. Столько времени провожу с людьми, которые не только не интересуются такими вопросами, но и в снобизме обвинить могут. Один вечер в неделю у меня посвящен Обществу святого Винсента Пола, второй – клубу мальчиков, третий – канонику: хожу к нему, помогаю с почтой разбираться. А надо ведь еще сестре внимание уделять. Мы вместе живем. Она генеалогией совсем не интересуется. Впрочем, не важно. Не замужем, бедняжка, и я не женат. Мы с сестрой – последние из рода. Ох, боюсь, что опять злоупотребляю вашим расположением, мистер Краучбек.
– Ничуть, ничуть не злоупотребляете, милейший мистер Гудолл. Может, еще портвейну?
– Нет, спасибо, я достаточно выпил. – Вид у мистера Гудолла был удрученный. – Мне давно пора домой.
– Мистер Гудолл, а муж точно не грешит, когда ложится со своей бывшей женой?
– Точно. Сами подумайте. Какой же в этом грех?
Гай подумал. Он думал долго – за полночь. Наутро мысли о невинном псевдоадюльтере при удобном стечении обстоятельств по-прежнему занимали его ум. Гай встал, оделся и поехал в Лондон.
* * *
Фамилия Краучбек, столь блестящая в глазах мистера Гудолла, на клэриджского портье не произвела никакого впечатления. Гая вежливо информировали, что свободных номеров нет. Он справился о миссис Трой и узнал, что она просила не беспокоить. С горя Гай пошел в «Беллами», где у барной стойки исповедался в своем затруднительном положении. Была половина двенадцатого, один за другим подтягивались завсегдатаи.
– Кого ты спрашивал? – проникся Томми Блэкхаус.
– Портье.
– Ну кто так делает? Портье – мелкая сошка. Обращаться надо к тем, кто рангом повыше. Всегда срабатывает. Я сам в «Клэридже» номер снимаю. И как раз туда иду. Хочешь, похлопочу?
Через полчаса позвонили из гостиницы и сказали, что номер готов. Портье расплылся в улыбке.
– Мы чрезвычайно благодарны майору Блэкхаусу за то, что сообщил, где вас найти, мистер Краучбек. Не успели вы уйти, как поступил звонок об аннулировании брони. А вы-то адреса не оставили. – Портье взял ключ и повел Гая к лифту. – Мы счастливы предложить вам номер люкс.
– Я просил стандартный номер.
– К спальне примыкает очаровательная гостиная. Вам будет очень уютно.
Они вышли из лифта. Гай не обратил внимания, на каком этаже. Двери номеров были распахнуты, обстановка недвусмысленно намекала на дороговизну. Гай помнил, зачем приехал; помнил он и о неписаном законе, которого придерживаются все портье: постояльцу, ожидающему посетителей, предоставлять люкс, ибо в люксе имеется гостиная, а наличие гостиной – все равно что наличие дуэньи.
– Номер вполне подойдет, – сказал Гай.
Оставшись один, он снял телефонную трубку и попросил соединить его с миссис Трой.
– Гай? Гай! Ты где?
– Здесь, в «Клэридже».
– Милый, какое свинство с твоей стороны, что ты не сообщил.
– Вот, сообщаю. Я только что вошел.
– Я имела в виду, не сообщил заранее. Надеюсь, ты долго пробудешь?
– Два дня.
– Нет, Гай, поистине это свинство.
– Когда мы увидимся?
– Даже не знаю. Зря ты заранее не сообщил. Мне пора бежать. Ладно, минутку могу задержаться. Приходи прямо сейчас. Номер шестьсот пятьдесят.
Номер оказался на Гаевом этаже, через десяток дверей, за двумя поворотами. Двери так никто и не закрыл.
– Входи, я как раз заканчиваю чистить перышки.
Гай миновал гостиную, применил к ней метафору дуэньи. В спальне обнаружилась незастланная постель, разбросанные полотенца, газеты, одежда. Вирджиния напряженно всматривалась в собственное отражение и колдовала над глазом. Туалетный столик был завален пудреницами, ватными палочками и скомканными бумажными салфетками. Из ванной вышел нарочито беззаботный Блэкхаус.
– Привет, Гай. Не знал, что ты в Лондоне.
– Томми, приготовь нам коктейли, – распорядилась Вирджиния. – Я уже иду.
Гай с Томми прошли в гостиную. Томми стал резать лимон, забросил лед в шейкер.
– Тебе нормальный номер предоставили?
– Вполне. Я твой должник.
– Не бери в голову. Кстати, Вирджинии лучше об этом не знать. – Гай обратил внимание, что Томми, выходя из спальни, закрыл за собой дверь. – В смысле о том, что мы встретились в «Беллами». Я ей сказал, что прямо с совещания еду, но я-то еще и в клуб успел. В плане женщин Вирджиния неревнива, а вот «Беллами» почему-то ненавидит. Вообрази, однажды – мы еще женаты были – говорит: «Я бы этот ваш клуб взорвала. Рука бы не дрогнула». И ведь взорвала бы, честное слово. Ты надолго в Лондон?
– На два дня.
– А я завтра в Олдершот. На днях в Военном министерстве нос к носу столкнулся с вашим бригадиром. Его там до смерти боятся. И кличку прицепили – Циклоп. Он что, того?
– Ни в коей мере.
– Я вот тоже засомневался. В министерстве говорят, что у Ричи-Хука не все дома.
Вскоре из хаоса спальни явилась Вирджиния при полном параде.
– Надеюсь, Томми, ты рому не перебавил? Ты же знаешь: я терпеть не могу крепкие коктейли. Ой, Гай, ну и усы у тебя!
– Они тебе не нравятся?
– Они ужасны.
– Старина, не хотел говорить, но я тоже от твоих усов в легком шоке, – поддержал Томми.
– А вот алебардщики от них в восторге. Смотрите – так лучше? – И Гай оснастился моноклем.
– Пожалуй, – хихикнула Вирджиния. – Было просто глупо, теперь – смешно.
– Я думал, при усах и монокле у меня бравый вид.
– Ты ошибся, дружище, – констатировал Томми. – Уж мне-то поверь.
– Значит, успеха у женщин мне не видать?
– Во всяком случае, у хорошеньких женщин, – кивнула Вирджиния.
– Проклятие.
– Нам пора, – сказал Томми. – Пейте давайте.
– Как, уже? – пропела Вирджиния. – И не поговорили совсем. Когда мы теперь увидимся? Завтра я от этого балласта освобожусь. Вечером тебе удобно?
– А раньше нельзя?
– Что ты, милый, – а этого я куда дену? Завтра вечером. Только так.
И они ушли.
Гай вернулся в «Беллами», словно в саутсендский яхт-клуб. Умылся и, в точности как Вирджиния, уставился на свое отражение над умывальником. Усы были пшеничного цвета, отдавали в рыжину. Откуда что берется – на голове-то волосы каштановые. Отличала усы строгая симметричность относительно пробора, над губою они шли довольно круто вверх и заканчивались полукольцами остро подстриженных кончиков. Гай вставил в глаз монокль. Вот попадись ему самому такой персонаж, кем бы Гай его счел? Подобные усы и монокли Гай видел у тайных гомосексуалистов, у нечистых на руку коммивояжеров, у американцев, пытающихся сойти за европейцев, у дельцов, маскирующихся под честных людей. Правда, усы и монокли носили также алебардщики – но на лицах, незапятнанных никаким пороком. Ну а что тогда и военная форма, как не камуфляж, что его новое занятие, как не маскарад?
К Гаю приблизился главный мастер камуфляжа, Йэн Килбэнок. На нем была летная форма.
– Гай, вы нынче вечером свободны? Я тут собираю гостей на коктейль. Приходите.
– Пожалуй. А что празднуем?
– Подлизываюсь к маршалу. Он любит хорошее общество.
– От меня польза невелика.
– Но маршал-то этого не знает. Ему нравится встречаться с людьми. Если выдержите его дружелюбие, очень меня обяжете.
– У меня на вечер никаких планов.
– Тем более. Кроме маршала, будут и вполне адекватные люди.
Позднее, за кофе, Гай наблюдал Йэновы перемещения от столика к столику и задушевные разговоры с завсегдатаями.
– Йэн, в чем все-таки дело?
– Я же говорил: я выдвинул маршальскую кандидатуру в члены клуба.
– А его здесь не хотят, верно?
– Надеюсь.
– Я думал, вопрос давно решен.
– Э, нет, Гай, все куда сложнее. Маршал – он вроде паразита. Своего не упустит, а если упускает, то лишь в обмен на что-нибудь равноценное. Требует общения с членами клуба и рассчитывает на их поддержку. Знал бы он, бедняга, что шансы на членство убывают прямо пропорционально количеству облагодетельствованных общением с ним. Так что все идет по плану.
В тот день Гай сбрил усы. Цирюльник выразил профессиональное восхищение густотой и длиной и подчинился с неохотою – так минувшей осенью английские садовники распахивали лучшие свои газоны и переделывали цветочные бордюры под овощные гряды. Так или иначе, с усами было покончено. Гай снова посмотрелся в зеркало и узнал старого знакомого, от которого, словно от назойливого попутчика, не мог ни вовсе отделаться, ни сбежать на время; попутчика из тех, что любят перевирать каждое слово, пародировать каждый жест, оборачивать темною стороной каждую медаль. К нему Гай был приговорен – и давно смирился с приговором. Только верхняя губа теперь зябла.
Вечером он пошел к Килбэноку. Там была Вирджиния с Томми. Перемены не замечали, пока Гай не сказал.
– Так и знала, что усы накладные, – не удивилась Вирджиния.
Маршал был ядром общества, в том смысле, что всякий ему представленный тотчас отлетал от него, точно атом. Или же маршала можно было сравнить с входом в пчелиный улей, ибо так же, как на этом входе, возле него пространство гудело голосами удаляющихся и приближающихся. Сам же маршал фигуру имел толстую, рост малый (с таким ростом в столичную полицию не берут), обхождение панибратское, глазки бегающие.
У камина красовалась шкура белого медведя.
– Сразу вспоминается стишок, – откашлялся маршал.
На шкуре тигриной
Грешить с Каролиной,
Конечно, приятно.
И все же понятно:
Для большей отдачи
Меха побогаче
Держите в гостиной.
Все, кто случился поблизости, с отвращением посмотрели на шкуру.
– О какой это Каролине идет речь? – заинтересовалась Вирджиния.
– Ни о какой конкретной. Имя выбрано для рифмы. Ловко, правда?
Гай собрался уходить. У дверей его настигли Йэн с маршалом.
– Я на машине. Хотите, подвезу?
Опять шел снег, и было темно, как в могиле.
– Буду вам очень признателен, сэр. Мне на Сент-Джеймс-стрит.
– Не вопрос.
– И меня захватите, – попросил Йэн, хотя гости его и не думали расходиться.
Когда авто поравнялось с «Беллами», Йэн предложил:
– Может, зайдем, выпьем по последней?
– Отличная мысль.
Все трое направились к барной стойке.
– Кстати, Гай, – начал Йэн, – маршал Бич подумывает, не вступить ли в клуб. Парсонс, у вас журнал кандидатов далеко?
Журнал был принесен и раскрыт на чистой странице. Чернильная Йэнова ручка мягко, но настойчиво легла Гаю в ладонь. Гай поставил подпись.
– Не сомневаюсь, сэр, вам у нас понравится, – подытожил Йэн.
– Еще бы, – закивал маршал авиации. – В мирные времена я колебался – какой, думал, смысл в клубе, если я в Лондоне раз в сто лет? Зато теперь мне будет где расслабиться.
* * *
Был День святого Валентина.
Низвергнутая Juno Februato[20] отомстила непоколебимому священнику, подвергавшемуся пыткам и обезглавленному семнадцать столетий назад; отомстила прежестоко, ибо ныне он почитается покровителем убийц и незадачливых влюбленных – жалкая, постыдная роль. Гай искренне сочувствовал святому Валентину и по возможности в этот день ходил к мессе. Из «Клэриджа» он направился на Фарм-стрит, с Фарм-стрит – в «Беллами», где в тоскливом ожидании и проторчал до вечера.
В газетах только и писали, что об «Альтмарке», теперь называемом «плавучим адом». Страницы пестрели перечнями бесчинств, творимых над пленными, и их же лишений – видимо, правительство решило подогреть негодование общественности, никак не реагирующей на наличие поездов, что не первый год везли на восток и запад из Польши и стран Балтии свой безвинный, безропотный груз. Куда везли – общественность предпочитала не знать. Так же и Гай в тот тусклый день думал вовсе не об узниках, а о предстоящем свидании с бывшей женой. Когда стало совсем темно, он позвонил ей в номер.
– Ну и какие у нас планы на вечер?
– Разве у нас есть планы? Совсем из головы вон. Томми только что отправила, думала, мне светит ужин в постель и общество кроссворда. А тут такая неожиданность – планы. Давай я к тебе приду? А то у меня после Томми как после погрома.
И Вирджиния пришла, и уселась в гостиной (услуги дуэньи тянули на шесть гиней), и Гай заказал коктейли.
– У меня, пожалуй, поуютнее, – констатировала Вирджиния, оглядев диваны, ковры и портьеры.
Гай уселся подле нее на диван. Руку положил на спинку, придвинулся, погладил Вирджинию по плечу.
– Что происходит? – с неподдельным удивлением воскликнула Вирджиния.
– Хотел тебя поцеловать.
– А сказать нельзя было? Видишь, я из-за тебя облилась. Ладно, давай поцелуемся. – И она поставила бокал на столик, взяла Гаеву голову обеими руками (руки пришлись на уши) и поцеловала его в обе щеки.
– Доволен?
– Точно французский генерал, когда медаль вручает. – Гай поцеловал Вирджинию в губы. – Вот чего мне хотелось.
– Гай, ты что, пьян?
– Ничуть.
– Ты целый день торчал в мерзком «Беллами». Признавайся – торчал?
– Торчал.
– Ну и как ты можешь быть не пьян?
– Я не пьян. Я просто тебя хочу. Тебе разве не нравится?
– Всем нравится, когда их хотят. Просто это несколько неожиданно.
Зазвонил телефон.
– Проклятие, – сказал Гай.
Телефон стоял на письменном столе. Гай поднялся с дивана, взял трубку. Послышался знакомый голос:
– Привет, старина. Это Эпторп. Я подумал, дай позвоню. Алло! Алло! Я с Краучбеком говорю?
– Что тебе нужно?
– Ничего особенного. Просто прикинул, надо бы обстановку сменить, вот и рванул в Лондон. На денек буквально. Адрес твой в журнале увольнений добыл. Ты нынче вечером не занят?
– Занят.
– В смысле, ты не один?
– Да.
– А мне к вам можно?
– Нельзя.
– Ладно, Краучбек. Извини, что побеспокоил. – И с обидою в голосе Эпторп добавил: – Я сразу секу, что я лишний.
– Это редкий дар.
– Ты о чем, старина?
– О своем. До завтра.
– Что-то в городе скучновато.
– Пойди выпей.
– Пожалуй, так и сделаю. Извини – я вынужден прервать разговор.
– Кто это звонил? – спросила Вирджиния. – Ты был так груб, ужас.
– Один сослуживец. Из полка. Пытался в гости напроситься.
– Небось тоже член мерзкого «Беллами»?
– Нет, вовсе нет.
– Интересный человек?
– Нет.
